Север и оружие

К древнейшим способам охоты на копытного зверя можно отнести и ловчие ямы («хукэлки»). Их копали в проходах изгородей

и по тропам, перекрывали жердями с лапником и маскировали под рельеф местности. Этот способ добычи животных был широко распространён среди эвенков-орочонов бассейнов рек Витима, Селемджи, Бурей.

В верховьях Алдана, в бассейнах Олёкмы и Нюкжи для добычи копытных животных в местах перехода и по тропам использовали ловчие сети («адылитча»), которые при спуске насторожки накрывали зверя, и тот в них запутывался.

Заводские металлические капканы эвенки-орочоны ставили редко. По их подобию изготавливали деревянные самодельные капканы. Роль пружины выполняли жильные нитки, скрученные дугами и зафиксированные спусковым язычком. Такие оригинальные «деревянные» капканы употребляли при отлове белки и колонка.

Для охоты на медведя по всей территории расселения эвенков-орочонов использовались ловушки в виде срубов, обложенных снаружи камнями, с опадной дверкой. У части аборигенов эти ловушки-срубы назывались «пастями» – так же, как и опадные ловушки в тундровых районах Азии.

Все самоловы изготавливались весной или в начале лета. К осени они приобретали серый цвет и становились незаметными. От снега сверху их укрывали лапником.

Росомаха – таинственный зверь, самый крупный представитель куньих.

Использование огнестрельного оружия коренными народами на охоте началось примерно в одно время с завоеванием Сибири. На его распространении сказывались два административно-экономических фактора: государственная монополия на торговлю порохом, восходившая к правлению Ивана Грозного, и запрет на продажу огнестрельного оружия инородцам, действовавший с начала сибирской конкисты. Однако по всей огромной территории Сибири этот запрет действовал отнюдь не везде и соблюдался не очень строго. В частности, Ф. Врангель во время своего путешествия по побережью Чукотки (1820–1824) рассчитался с одним из проводников, отдав ему охотничье ружьё и таким образом формально нарушив существовавший ещё тогда запрет на передачу оружия чукчам.

«Никак нельзя сказать, – пишет Гергард Майдель, – чтобы сибирские охотники были хорошими стрелками; они никогда не стреляют дичи влёт и не бьют бегущего зверя, а всегда стоящего или сидящего; кроме того, они обязательно подпирают чем-нибудь ствол ружья. Но зато они способны с невероятной выдержкой преследовать дичь до тех пор, пока она не очутится в выгодном для них положении, и только тогда стреляют. Охотник больше заботится о том, чтобы не потратить напрасно пороха и дроби, чем о том, чтобы добыть животное. Поэтому-то он и стреляет по возможности меньше и всегда охотнее ловит зверя в ловушки, которых у него масса и которые устроены в высшей степени остроумно».

Читатели наверняка обратили внимание на то, что в данном разделе подробно описываются, прямо скажем, не самые гуманные приёмы охоты на зверей. Но обитатели наших северных окраин были обеспокоены лишь эффективностью охоты. К чему это в конечном итоге привело, можно прочитать в следующих главах.

Часть II
Охота как промысел

Глава 3
Что искали казаки «встречь солнца»?

Особливо Сибирь можно почесть за настоящее жилище чёрных лисиц, соболей и горностаев и за такую землю, которая для дорогой мягкой рухляди сих зверей имеет преимущество перед всеми другими землями на земном шаре.

Иоганн (Ганс) Фишер. «Сибирская история…»

«Соболь распространён почти исключительно в пределах Советского Союза», – пишет В. В. Тимофеев, автор классического труда о жизни этого мелкого хищника и об охоте на него.

Правильнее написать обратное: это Советский Союз, а точнее Российская империя, распространилась на Восток почти точно в пределах ареала соболя.

Сейчас это звучит странно, а может для кого-то и диковато. Но вполне возможно, что, если бы в Сибири не водилось соболей (и вместе с ними других ценных пушных зверушек), сегодня Россия не владела бы огромными пространствами от Уральского хребта до Берингова пролива.

Весь путь казаков «встречь солнца» был одной дорогой к самым заветным соболиным местам. Обратите внимание: двигается в путь Иван Москвитин и утверждает, что «и на тех-де реках тех тунгусов под государеву высокую руку привесть мочно, и государю прибыль учнёт быть немалая, потому что на тех реках немирных землиц тунгусских розных родов людей много и по тем рекам соболя и всякого зверя много ж, а соболи добрые, чёрные». Пускается в путь отчаянный казак Василий Бугор и отписывает, что «на Индигирке соболи чёрны и многочисленны, и местные людишки их носят вместо ровдуги». Снаряжается экспедиция на Колыму – и утверждает Михайло Стадухин, что «можно изыскать там множество соболей для государевой выгоды». Отправляются казачьи партии на Анадырь (который тогда называли «Погычей») – и Семён Мотора тоже твердит о множестве соболя, обитающего за анюйскими хребтами.

Страна, где «все соболи добрые, чёрные», на бумагах казачьих отписок и донесений выглядит не менее заманчивой, чем Эльдорадо и города Сиволы. Только, к сожалению, находится она в значительно более суровых землях.

Четыреста лет назад эта страна не знала облика европейца.

Вот так – в поисках соболя – и двигались-двигались российские авантюристы на Восток, пока не упёрлись в Тихий и Северный Ледовитый океаны и в Богдойское царство (то есть Китай).

Эквивалент золота и богатства

Пушная торговля (а следовательно, и охота) изначально очень много значила в экономике старорусских государств. Ещё варяги утверждали, что путешествуют в Гардарику и Биармию для меновой пушной торговли. Мы не располагаем документальными данными о возможном видовом составе добывавшейся в то время на Руси пушнины, но со значительной степенью уверенности можем предполагать, что основную её часть составляли белка, различные виды куниц, лисица, бобр европейский, волк, рысь, возможно, медведи. Сегодня трудно сказать, каково было место пушной торговли в общем экономическом балансе средневековой Руси, но понятно одно: вследствие нерегулируемого промысла пушные запасы Центральной России были значительно подорваны, и Русское государство обратилось к прилегающим регионам как к источнику популярного и высокорентабельного в добыче сырья.

В первом известном нам сочинении о сибирских народах наряду со многими страстями и нелепостями постоянно упоминаются и соболье платье, и меховые торги.

«Над морем живут люди самоедь зовомые молгонзеи. А ядь их мясо оленье да рыба. Да между собою друг друга едят. А гость к ним откуды придёт. И они закалают дети свои на гостей да тем и кормят. А который гость у них умрёт, и они того снедают, а в землю не хоронят, а своих також. Сияж люди невеликы върастиом. Плосковидны. Носом малы. Но резвы велми и стрельцы скоры и горазды. А ездят на оленях и на собаках. А платие носят соболие и оленье…

В той же стране есть иная самоедь. По пуп люди мохнаты до долу, а от пупа въ верхъ якож и прочие человеци. А ядь их рыбы и мясо. А торги их соболи и песцы и оленьи кожи».

«О человецех незнаемых в восточной стране»

Труд этот известен с XV века и указывает на интерес, который испытывали русские к территориям за Уралом задолго до предприятий Строгановых и похода Ермака, ставшего результатом этих предприятий.

О роли «мягкой рухляди» как эквивалента накопления богатства мы можем судить по заметкам Адама Олеария в его книге «Путешествие в Московию», изданной в 1647 году в Шлезвиге:

«Царь зачастую посылает великолепные посольства к его величеству римскому императору и королям датскому, шведскому, персидскому и другим монархам. Более важные из посылаемых лиц называются великими послами, гонцы и менее важные лица – посланниками. Временами он присылает и большие подарки, состоящие из мехов. Между прочим, достойно памяти, что великим князем Фёдором Ивановичем в 1595 году было послано императору Рудольфу II при значительном посольстве.

Я об этом знаю от достоверного свидетеля. Подарки были следующие:

1003 сорока соболей,

519 сороков куниц,

120 чернобурых лисиц,

337 000 лисиц,

3000 бобров,

1000 волчьих шкур,

74 лосиные шкуры.

Иногда послы, а особенно посланники, когда они не везут с собою великокняжеских подарков, дарят соболей от себя, ожидая за то и сами для себя подарков; если ответные подарки вовремя не даются, то они сами о них напоминают».

Мех пушных зверей, а в особенности соболей, куниц, лисиц, бобров и горностаев, был для не изобилующего золотом Московского

государства эквивалентом валюты, годной для расчётов как внутри страны, так и межгосударственных. Будучи изначально «страной лесов и рек», Московское государство являлось и крупным промысловым пушным центром. Однако многолетняя добыча зверя в густонаселённой и постоянно преобразуемой земледелием Европейской России постепенно привела к тому, что государство предприняло своеобразную «пушную экспансию» в малозаселённые и дикие окраины – на Север и Восток.

Соболь как он есть

Итак, на востоке страны обитал зверь, обладавший самым красивым и прочным мехом, зверь, на столетия ставший одним из признаков богатства и могущества московитских владык.

Вот он – соболь.

Небольшой зверь, вполовину меньше кошки. Древолазающий.

По спектру питания соболь, хоть и принадлежит к отряду Хищные (Carnivora), семейству Куньи (Mustelidae), довольно всеяден, но основой его существования издавна считаются мелкие мышевидные грызуны и белки. Кроме того, он охотно лакомится ягодами, а также кедровыми орешками. Орехи любит до такой степени, что во время урожая кедра практически перестаёт ловиться в капканы.

И всё-таки этот зверёк в годы изобилия основных кормов плохо идёт на различную приманку, предпочитая живую пишу. Ещё Г. Стеллер отмечал, что «годы, когда на Камчатке появляется много мышей, считаются плохими для ловли соболей и лисиц, потому что тогда звери не спускаются с гор в кедровые и берёзовые леса». Так же как и медведь, этот зверёк поедает снулую рыбу – мёртвых тихоокеанских лососей, которые тысячами лежат на берегу дальневосточных рек. Убежище соболь устраивает чаще всего в дуплах, под приподнятыми корнями деревьев, в зарослях кедрового стланика и в каменных россыпях – курумах.

Как все мелкие хищники, соболь быстро размножается: ежегодно самка приносит по три-четыре щенка, которые достигают размеров взрослых особей уже к середине осени.

Соболь – зверь довольно многочисленный. В его основных угодьях – еловых и кедровых лесах – средняя плотность популяции достигает от шести до двадцати зверьков на десять квадратных километров. Есть у соболя и ещё одна особенность, которая делает его довольно простым в добыче и, соответственно, уязвимым.

Да простят меня охотники-соболятники, певцы добычи «мягкого золота» и писатели-натуралисты, посвятившие этому зверю сотни страниц восторженного текста! Соболь несколько туповат.

И любопытен в придачу. Именно эти поведенческие особенности дают возможность промышленникам подчищать угодья, что называется, «под ноль». Когда вы читаете у Е. Пермитина или А. Скалона о трудностях соболиного промысла, то помните очень важную вещь: сложно поймать не одного соболя – сложно поймать очень много соболей. И сложнее всего выловить последних. Но именно этой способностью и отличались пришлые русские охотники-промысловики.

«Пушная экспансия»

«Сибирская конкиста» как социальное и политическое явление хоть и имеет множество исследователей, но, как мне кажется, не получила должного отражения в сознании российских обывателей. А ведь на самом деле три четверти территории страны, в которой мы сегодня проживаем, приобретены в процессе именно этой экспансии, продолжавшейся всего около полутораста (или даже менее) лет и проводившейся совершенно ничтожными, по сравнению с достигнутой целью, силами. Обычное сравнение с испанской конкистой в Центральной и Южной Америке выглядит не совсем правомерным по многим причинам. Удар испанского завоевания приходился прежде всего на наиболее благодатные в климатическом отношении области, позволявшие достаточно быстро развить на этой территории вполне традиционные экономические отношения: плантаторство, добычу полезных ископаемых, ремесленничество. Вслед за этим были проведены серьёзные культурные преобразования, и сегодня на месте бывших испанских колоний мы видим конгломерат вполне самобытных государств, где индейские культуры аборигенов тесно сплавлены с испано-католическим привнесённым элементом.

Историко-этнографическая карта Сибири XVI века.

СОСТ. Г. ЛУЧИНСКИЙ, ОК. 1900 Г. ИСТОЧНИК: ЭНЦИКЛОПЕДИЯ БРОКГАУЗА И ЕФРОНА.

В Сибири складывалась принципиально иная ситуация. Подавляющая часть этой территории непригодна для выращивания злаков в открытом грунте, а значит и не годится для долговременного проживания человека, который, как известно, существо преимущественно хлебоядное. Полезные ископаемые этой территории стали разрабатываться (и то в очень небольшой своей части) лишь со второй половины XIX века. Значительную же часть периода, который все эти земли просуществовали под властью «белого царя», они главным образом поглощали людей и ресурсы, необходимые для их пассивного удержания.

Здесь я сделаю небольшую ремарку: несмотря на идефикс значительной части российской общественности о том, что Сибирь представляет собой огромный интерес для иностранцев, никто, кроме россиян, этими территориями никогда всерьёз не интересовался. Русско-китайская война, закончившаяся Нерчинским договором, наглядно показала равнодушие Поднебесной к этому вопросу (китайцы ограничились уничтожением русских поселений по Амуру и приостановили боевые действия, хотя момент для продолжения войны был для них весьма благоприятен: Московское царство вело войны с Речью Посполитой, что было для него в ту пору неизмеримо важнее пограничного конфликта на краю света); американцам вполне хватало Дикого Запада и Аляски – на Дальнем Востоке торговали в основном местные жители через родственников, а долговременные купеческие проекты «на перспективу» вроде компании Свенсона так и остались приятным исключением.

Ермак Тимофеевич.

ПОРТРЕТ НЕИЗВЕСТНОГО ХУДОЖНИКА, XVIII В.

Но с середины XVI и до начала XX столетия Сибирь оставалась для всего мира местом интенсивной добычи пушнины и пушной торговли.

Именно «мягкая рухлядь» стала тем «золотом», на поиски которого пошли на Северо-Восток российские «конкистадоры».

Надо сказать, что ещё в XI–XII веках русскими были проложены древнейшие пути в Сибирь: Северный морской и Печорский через Урал, которые проходили по Сухоне и Двине мимо Устюга. В 1472 году устюжанами был открыт так называемый Верхнекамский путь от Устюга по Югу и Лузе через волок на Каму. Пути на Нижнюю Каму (Чусовской, Чердынско-Лозьвинский и Верхотурский) Русское государство получило после похода Ермака (1581), в результате которого распалось Сибирское ханство и для россиян открылся «путь удобоезден» в обширную речную систему Сибири. В это время русские окончательно укрепились в нижнем течении Оби, в устье Таза и далее по Турухану вышли в низовья Енисея, что привело к расширению главной пушной базы Северо-Западной Сибири – Мангазеи, названной за богатства этого края «златокипящей».

Мангазея – заложенная в 1601 году крепость-острог на правом берегу р. Таз (недалеко от современного посёлка Сидоровск), крупнейший порт, через который шёл экспорт пушнины в XVII веке.

РЕКОНСТРУКЦИЯ (ПО МАТЕРИАЛАМ ЭКСПЕДИЦИИ М. И. БЕЛОВА).

В результате освоения этих новых земель в Россию стала в изобилии поступать сибирская пушнина, которую Нижнекамским путём везли в основном на волжские рынки, тогда как все прочие пути обслуживали рынки Сухоно-Двинской магистрали.

Первое официальное вторжение на сибирские территории произошло в 1499 году, как всегда, «в рамках освободительной войны и в целях отражения агрессии».

«Сия Самоядь и живущие по ту сторону гор соседи их Вогуличи многократными своими набегами весьма много беспокоили новозаведённые Российския селения в Перми. Великий князь Иоанн Васильевич вознамерился усмирить сих разбойников.

В сём намерении в 7007 году от Сотворения мира, а в 1499 году от Рождества Христова, отправил он против их 4024 человека дворян и детей боярских (немалое по тем временам войско! – М.К.), которые не токмо убили много самояди и разорили их жилища, но и, прошед Югорские горы, достигли стран у реки Оби, взяли много вогульских и остяцких мест, и не малое число знатнейших из народа пленили», – описывает эту «малую войну» в одном абзаце Г. Фишер, рассказывая свою «Сибирскую историю…»

Казалось бы, в приведённом отрывке рассказывается о самом обычном эпизоде превентивной войны против беспокойных соседей – охотничье-кочевых племён. Но путь за Югорские горы не просто разведан – дорогу туда знает уже большое количество самого разнообразного народа (шутка ли, 4024 дворянина и детей боярских!). Трудно сказать, произвёл ли на них неблагоприятное впечатление скудный быт аборигенов, которые жили крайне бедно, или сыграли свою роль сложности самого похода по неизученной и откровенно негостеприимной земле, но после этого экспансия на Северо-Восток из Перми приостановилась едва ли не на полвека. Судя по всему, дворяне и боярские дети посчитали, что овчинка с Сибирью не стоит выделки.

Как и в случае открытия Америки, мы довольно точно можем указать человека, который явился настоящим инициатором вторжения русских на сибирские просторы. И эпизод, вызвавший это вторжение, уже напрямую связан с пушниной.

Этим человеком был «…житель города Соли Вычегодской в Зырянской Земле, именем Аника Строганов, праотец нынешней графской и баронской Строгановых фамилии.

Сей муж заложил у Соли Вычегодской соляные заводы, но сего не должно сравнивать с тем, что он после приобрёл по особливому счастью. А именно всегодно в упомянутый город собирались некоторые торговые люди с дорогою мягкою рухлядью и с другими товарами, которые возбуждали в Анике желание, чтоб сих пришельцев и землю их узнать обстоятельнее. Для того завёл он с сими людьми дружбу и сначала отпустил с ними нескольких собственных своих людей, дабы наведаться точно об обстоятельствах той земли. По счастливому сих с хорошими известиями возвращении, Аника на другой год послал некоторых своих сродников с разными мелочными товарами. Сии, дошед до реки Оби, чрез снисходительное отношение пришли у тамошних народов в любовь (видимо, забылся уже поход дворянских и боярских детей! – М.К.), и за малоценные свои мелочные товары привезли назад такое великое множество самой лучшей мягкой рухляди, что Аника принял намерение в молчании продолжать сей прибыльный торг ещё несколько лет».

А дальше слово взяла Её Величество Зависть и родной сын её Донос.

«Сие невзначайное приращение богатства подало многим повод к подозрению, клеветам и зависти, которых опасные следствия Аника легко мог предвидеть. Для отвращения их он вознамерился завременно уведомить Царский двор о своих открытиях».

Собственно, с этого момента и началась настоящая история «Сибирской конкисты». На кону стояло реальное приращение царской (и не только!) казны пресловутой «мягкой рухлядью», во многом считавшейся эквивалентом золотого запаса.

Я не стану здесь пересказывать всей истории присоединения сибирских земель к России, со времён первого похода Ермака (1581) до завоевания Камчатки Владимиром Атласовым (1711), – в своё время даже у Пушкина не хватило духа на эту титаническую эпопею!

В качестве же иллюстраций к теме охоты я приведу здесь и далее ещё несколько цитат из «Сибирской истории…» Фишера:

«Для того он (Ермак. – М. К.) одного из атаманов своих, Ивана Кольцова, послал в Москву, к царю Иоанну Васильевичу… При том он просил прощенья в учинённых прежде им самим и его товарищами разбоях, и для большего уважения своей просьбы послал собранное до того времени сокровище мягкой рухлядью, которое по Витзенову объявлению состояло из 60 сороков соболей, 20 чёрных лисиц и 50 бобров».

Ясак и грабежи

Из всего многообразия пушного зверя, промышлявшегося в Сибири, значение «стратегического металла» имели только соболь и чернобурые лисицы – редкая цветовая вариация обыкновенной лисы. Немного позже к этому краткому списку присоединяется и «морской бобр» (на самом деле так называется близкий родственник выдры – калан).

О значении соболя именно как «государева зверя» говорят нам такие выдержки из царских указов XVI столетия:

«…А которые не почнут слушать и в город приходить. И на те волости посылать военною воевать и их голов и князьков побивать, а животы их в роздел им: лошади, и животину, и всякую рухлядь имать в роздел ратным людем, а соболи и лисицы чёрные все на государя, а куница и белка, и лисицы красные и бобры, то ратным людем в роздел»^[8].

То есть куниц и белок можно отдавать в качестве добычи. Соболя же – ни-ни!

В принципе, позднее, несмотря на запреты, соболь, как и положено в России, стал оседать «на кармане» у служивых. К примеру, когда за разбой и бессудное убийство казака Беляева было конфисковано имущество атамана Атласова, то в нём нашлось тридцать сороков и тридцать четыре соболя, триста красных и четырнадцать сиводушных (с тёмно-серой шерстью на шее и брюхе и коричневато-бурой спинкой) лисиц и семьдесят пять «морских бобров».

В начале продвижения русских на Восток львиную долю «пушной казны» составляли меха, попросту отобранные у местного населения.

В первые годы освоения Сибири русские завоеватели собирали с туземных племён совершенно фантастическое количество ясака соболиными шкурами. Этому способствовало два обстоятельства.

Прежде всего из-за низкой практичности шкур мелких пушных животных в быту тот же соболь у аборигенов Сибири не был объектом постоянного промысла. А значит, плотность этих животных была довольно высокой, что позволило при организации пушного промысла «снимать сливки» с популяции в течение нескольких лет и даже десятилетий (вертолёты со снегоходами, позволяющие равномерно осваивать все угодья вместе с неудобьями, тогда отсутствовали).

Кроме того, на руках у аборигенов скопилось большое количество тех же самых соболей, добытых попутно, вместе с остальными видами дичи.

Вариантов сбора ясака было несколько. На территориях, где местное население уже было до этого обложено какой-либо податью со стороны другой державы, собирать дань было значительно проще. Там проблема решалась прямым военным столкновением (как, например, с многочисленными государствами сибирских татар на юге Западной и частично Восточной Сибири). В результате живущие по лесам и рекам бедные таёжные племена просто меняли хозяина – и достаточно часто смена осуществлялась именно в пользу этих племён. Дело в том, что, какими бы жадными и беспощадными ни казались им русские завоеватели, но они несли с собой и относительно упорядоченную правовую систему, и некоторую господдержку (начиная с середины XVII века русская колониальная администрация оказывала помощь голодающему населению), и медицинское обслуживание, а также письменную культуру. Другое дело, что все эти преимущества жизни под российским государственным управлением начинали ощущаться лишь через двадцать-тридцать лет после завоевания. А человеческая жизнь, как известно нам всем, коротка..

Другим вариантом «подведения под государеву руку» являлось завоевание, предпосланное миссионерской работой. Сперва попы объясняли тунгусу или юкагиру преимущества существования в большой державе (от небесного заступничества Иисуса Христа до помощи вооружённой силой при нападении соседнего племени или другого какого супостата), а потом поясняли, что за оные благодеяния необходимо расплачиваться – соболюшкой из леса. На первый взгляд эта схема выглядит прямо-таки буколической, но не стоит идеализировать жизнь сибирских аборигенов XVI–XVII столетий: в это время там шла постоянная война всех против всех, как на Великих равнинах Североамериканского континента. А если учесть, что за священником в рясе появлялись богатыри в панцирях, предложение откупиться и продолжать спокойную жизнь выглядело достаточно привлекательно.

И наконец, если оба вышеперечисленных варианта были по каким-либо причинам нереализуемы, то в ход шло прямое физическое принуждение с захватом заложников.

Институт заложничества (иначе говоря, аманатства), безусловно, варварский, но он является неотъемлемой частью человеческого общества и исчезнет, вероятно, лишь вместе с ним. При установлении русского господства над Сибирью этот институт сыграл одну из наиболее значимых ролей. Именно захват заложников практиковали сибирские первопроходцы тогда, когда все мирные (да зачастую и военные) аргументы бывали исчерпаны. Более того, захват заложников был рекомендован и центральными царскими властями: им этот способ казался эффективным не только ради выкачивания пушнины, но и для оказания влияния на основную массу сибирских инородцев. Потому что проживший на правах «невыездного гостя» года три-четыре князец хорошо усваивал преимущества русского жизненного уклада.

«Покорение Сибири Ермаком». В. И. СУРИКОВ, 1895.

И возвращался «к своим» вполне сформировавшимся «агентом влияния». Более того, в некоторых случаях сами родовичи устанавливали систему «наследственного аманатства», рассматривая этот институт как своеобразное «учебное заведение».

Но непосредственно в процессе «подведения под государеву руку», конечно, все эти эпизоды вызывали яростное неприятие сибирских племён.

Меня, признаться, всегда поражала и будет поражать невероятная отвага русских землепроходцев, которые в крохотном количестве среди весьма неблагоприятной природы и в окружении враждебных инородцев не только пробирались на неизведанные территории и обустраивали на месте своего проникновения вполне пригодные для жизни зимовья и остроги, нападали на окрестных аборигенов, забирали у них пушнину (а также пишу и женщин) и немедленно требовали поддержки от ближайшего воеводы – поддержки оружием, людьми, но чаще всего – свинцом и порохом.

В качестве примера можно привести плавание казачьего отряда под руководством Ивана Нагибы и Ивана Уварова в 1651–1653 годах по Амуру и побережью Охотского моря с возвращением на водораздел Алдана в районе Ульи или Маи.

Этот отряд входил в состав более многочисленного подразделения, посланного воеводой Дмитрием Францбековым на соединение с войском Ерофея Хабарова на Амуре. Благополучно добравшись до бассейна этой реки, глава отряда Терентий Ермолин никак не мог обнаружить хабаровское воинство (уже довольно далеко ушедшее вниз по Амуру).

Тогда для отыскания оного воинства Ермолин сформировал группу разведчиков из двадцати одного человека, которая и двинулась вниз по последней великой реке Дальнего Востока. Хабарова разведчики так и не обнаружили: в момент, когда они проплывали мимо места его основных боевых действий, бравый «конкистадор» орудовал на Сунгари. Но в историю российских географических открытий И. Нагиба и И. Уваров вошли как русские, которые впервые в истории греко-романской цивилизации проплыли по всему Амуру – от слияния Аргуни и Шилки до самого устья – и двинулись дальше. На Север…

Надо сказать, что амурские аборигены были крайне недовольны действиями проникших на их территорию казачьих отрядов. Поэтому заблудившуюся среди амурских проток небольшую партию эти аборигены изводили всеми доступными им способами. Спали казаки на поставленных на якорь посреди реки стругах (и то постоянно отбивали нападения местных жителей, пытавшихся на своих лодках застать их врасплох), стояли в осаде на своих корабликах две недели, будучи блокированы гиляцкими воинами в одной из проток нижнего течения, попадали в тщательно спланированные засады – ив итоге пробились-таки в Амурский лиман.

Толку от этого героического по любым меркам прорыва было немного. Русские крепостцы на Охотском побережье стояли в тысяче километров севернее (да и неизвестно было казакам И. Нагибы и И. Уварова, стояли ли они там в то время), впереди было море.

Казаки разобрали один из своих стругов и укрепили оставшимися от него досками борта другого, приготавливая его к полноценному морскому плаванию.

Однако Охотское море полно неожиданностей, и пустившиеся летом в путь казаки оказались среди битого плавучего льда. Десять дней они дрейфовали среди ледовых полей, а на одиннадцатый льды раздавили их судёнышко, и отважные скитальцы еле успели спастись. Пять дней двигались они пешим ходом по побережью, питаясь чем бог пошлёт, а когда им преградила движение некая река (название казаки в отписках не приводят), то соорудили они ещё одно судёнышко. На его борту они добрались до обитаемых тунгусами (вернее, ламутами) земель, отобрали у местных жителей рыбу и стали ждать установления санного пути.

После того как установился снеговой покров, служилые, волоча за собой нарты (которые соорудили, дожидаясь зимы), вышли на водораздел Алдана и обнаружили оленью тропу – аргишницу, ведшую к какому-то стойбищу.

Не только люди, но и живая природа противостояли движению русских на Восток.

И вот казаки, пережившие все тяготы путешествия, которое по своим масштабам превосходило большинство странствий испанских партий конкистадоров в Америке (можете прикинуть по карте, сколько занял этот путь!), после боёв с дючерами, натками, гиляками и тунгусами, после ледяного дрейфа и кораблекрушения, после голодовки и летовки, на третий день после Рождества Христова наваливаются на тунгусов, берут в плен двух аманатов и добиваются согласия платить ясак в семьдесят восемь соболей!

А обустроившись на новом месте,

Иван Уваров отправил своего тёзку Нагибу за подмогой, указывая, что ясаку можно в этом месте получить аж со ста пятидесяти инородцев!

Эпизод, с которого началось утверждение России на Охотском море, ещё более показателен.

В 1647 году отряд десятника Семёна Шелковинка численностью сорок человек был отправлен к Дамскому (тогда ещё) морю по считавшемуся испытанным пути через перевал на реку Улью. Очутившись же на побережье, отряд двинулся не на юг (где располагается глухой и протяжённый Приморский хребет, закрывающий морское побережье), а на север, где и построил зимовье в устье реки Охоты. Именно по этому зимовью и получило Охотское море своё нынешнее название.

История создания и защиты Охотского острога не менее интересна, чем история осады Трои. Острог осаждался буквально тысячами местных жителей. Здесь надо сказать, что Семён Шелковник попал в точку: там, где встал тын его крепостцы, располагалась одна из богатейших «рыбалок» местного населения, стягивавшегося на устья нескольких нерестовых рек с огромной площади, – вот она, «налогооблагаемая база населения»! Но как раз эта «налогооблагаемая база» и не торопилась менять свой привычный образ жизни и из вольных охотников и рыбаков превращаться в плательщиков дани какому-то далёкому «белому царю». Кроме того, для того чтобы эту самую «налогооблагаемую базу» расширить ещё больше, Шелковник разделил свой отряд, и другая группа казаков во главе с Ермилом Васильевым и Алексеем Филипповым отправилась дальше, на север, где после таких же приключений основала острог на месте современного Тауйска.