Старый Петербург

Соседом Державина был богач Гарновский, построивший свой огромный дом рядом с его выше законной меры и затемнивший тем свет своему соседу, на что Державин жаловался в полицию и написал даже стихи «Ко второму соседу»^{141}, где пророчески предвещал соседу дальнейшую его печальную судьбу.

Великолепное здание Гарновского дома (теперь Измайловские казармы, у Измайловского моста) должно было примыкать к дому Державина эрмитажем, в котором предполагалось устроить сад и фонтан. Гарновский строил свой дом в надежде, что его купит казна для кого-нибудь из великих князей или княжон.

Полковник Михаил Гарновский, статный, красивый мужчина, по происхождению шляхтич, был поверенный в делах князя Потемкина и английской графини Кингстон, известной по своей красоте и приключениям в Европе; с последней Гарновский состоял в связи и унаследовал ее имения в России. По смерти Потемкина Гарновский лучшие вещи из Таврического дворца вывез к себе, как то: статуи, картины, мебель и даже строительные материалы; узнав об этом, наследники остановили расхищение через полицию, перехватывая барки на Фонтанке с добром; от этого, как пишет Державин, нередко были крики и споры^{142}. Впоследствии, при Павле, Гарновский пострадал жестоко; он, как поверенный в делах князя Потемкина, переводил в армию во время турецкой войны большие денежные суммы, не отдавая в том никому отчета.

Вскоре по восшествии на престол Павла он за это подвергся преследованию, был посажен в крепость, откуда уже выпущен под надзор полиции. От суда Гарновский был освобожден только в царствование императора Александра I. Великолепный дом Гарновского в это время поступил в казну, и в нем были помещены сперва конногвардейские конюшни, потом сделаны казармы Измайловского и Лейб-егерского полков.

Дом Гарновского, впрочем, не был им достроен и стоял непокрытый долго; после смерти Потемкина Гарновский даже просил у Екатерины пособия на постройку его, подавая императрице не раз прошения. Это подало повод Державину написать эпиграмму «Челобитная о достройке дома».

 
Возри, монархиня! на дом, покрова не имущий,
В столице от крупиц царя Тавриды сущий.
Возри! и украси сей хижиной твой трон:
Прибавь к украденным еще хоть миллион.
 

Большое имение, завещанное ему графинею Кингстон, Гарновский потерял, скитаясь во время невзгоды своей по судебным местам. Лишась состояния, он сделался шулером и за картежную игру был выслан из С.-Петербурга в Тверь под надзор полиции; впоследствии через ходатайство принца Ольденбургского, тверского губернатора, он был возвращен в Петербург с обязанием его подпискою, чтоб он впредь в карты не играл. Гарновский умер в Петербурге в 1810 году.

На другой стороне Фонтанной речки, у Семеновского моста, где теперь стоит дом Гуна, в Елисаветинское время стояла загородная дача вице-адмирала Вильбуа, француза по происхождению, вступившего на службу к Петру во флот. Вильбуа был женат на дочери пастора Глюка, известного воспитателя императрицы Екатерины I. Гельбиг про этого Вильбуа говорит: «обладал горячею кровью и приятностью своей нации, но, кажется, не отличался ни особыми познаниями, ни заслугами». Вильбуа написал известные анекдоты о русском дворе в царствование Петра I и Екатерины I.

В 1743 году проживавшие вблизи этой местности купцы Гроздов, Краснощеков, Соломяков, Кокушкин, Рогов, Попов и Важин просили Никодима, епископа Санкт-Петербургского, дозволить им своим коштом построить деревянную церковь на каменном фундаменте, в пристойном порожнем месте, за Морским рынком, по Большой Садовой улице, против Загородного, по Фонтанной речке, двора вице-адмирала Вильбуа. На всепокорнейшее прошение купцов из кабинета ее величества позволение не вышло^{143}. Позволение тогда только последовало, когда при Петре III в этой местности появился богатейший домовладелец, коллежский асессор Савва Яковлевич Яковлев^{144}, родом из города Осташкова Тверской губернии, известный колоссальный богач, владелец железных рудников на Урале (Невьянских заводов) и откупщик всех русских таможен при Петре III.

В Петербурге Савва Яковлевич приобрел в собственность и «тыном огради» громадный участок земли формою четырехугольника: от Сенной площади, по Обуховскому проспекту, до моста (в этой местности он построил себе дачу, главное здание которой, изящной архитектуры, лицом на Фонтанку, сохранилось до наших дней, теперь фабрика бронзовых вещей Шопена). Дача была сооружена в 1766 году по плану знаменитого архитектора Растрелли; во дворе был распланирован большой сад; место Яковлева отсюда шло по набережной Фонтанки до Семеновского моста, потом по Гороховой улице до Большой Садовой, вплоть до площади. На углу Садовой и Гороховой он построил громадный дом (дом этот до сего времени стоит в том же виде, как он был построен, не поднятый ни на один этаж; им владели наследники Яковлева более столетия, теперь он продан купцу Воденикову). Рядом со своим домом Яковлев заложил и построил каменную церковь; заложена она была 20 июля 1753 года и строилась 12 лет. Храм сперва думали освятить во имя Сретения Господня, но потом передумали и освятили во имя Успения Божией Матери. Внешний вид храма был окончен в год коронования Екатерины II, и, чтобы это увековечить, на кресте главного купола водрузили корону. Строитель храма, воздвигая корону на кресте, хотел сделать новой императрице приятное; Екатерина II, въезжая в столицу после коронации, первую церковь в черте города от Московской заставы увидела увенчанную короною.

В 1763 году строитель храма перенес в построенную им церковь тела своих родителей с Сампсониевского кладбища и положил их под придел Трех Святителей. Престол в главном храме Яковлев снаружи обложил серебряными досками, весу в них 5 пудов 37 фунтов 51 золотник, на верхней доске изображено положение Иисуса Христа во гроб, на боковых – те святые, имена которых носило семейство Яковлевых, чеканка досок сделана в 1786 году. Из замечательных исторических образов в этом храме имеется образ Христа Спасителя в серебряной ризе, устроенный вологодскими гражданами за избавление Вологды от моровой язвы в 1605 году; Евангелие, напечатанное в 1689 году, затем ковчег серебряный, больше пуда весом, устроенный в 1770 году строителем, и масса сосудов, кадил и крестов серебряных, современных началу церкви. Из 15 колоколов на большом, кроме изображений престольных праздников церкви, есть портрет императрицы Екатерины II и следующая надпись: «Асессора Саввы Яковлева, в церкви Успения, что на Сенной, весу 542 пуда 18 фунтов. 1780 года января 20-го, лит в Москве на заводе Ясона Струговищикова, язык при нем железный, 17 пудов 5 фунтов». Есть предание, что при жизни Яковлева звонили в этот колокол только тогда, когда он дозволял, и у него от языка был ключ, который он сам выдавал, когда хотел.

До 1869 года вокруг церкви была красивая ограда и прекрасный сад, носивший название Настоятельского, но впоследствии, в видах крупного дохода с домов в этой местности, здесь выстроили большой четырехэтажный дом с магазинами. Что же касается до домов строителя церкви, Саввы Яковлева, то они сохранились до наших дней, хотя и не принадлежат уже потомкам его. Существующий и теперь дом в прежнем наружном своем виде, у Обухова моста, еще в тридцатых годах принадлежал одному из Яковлевых, в комнатах тогда еще были видны следы великолепия, роскоши и блеска первого владельца. В большой зале стены были обтянуты кожаными обоями, расписанными масляными красками по золотому полю, зало было украшено большими портретами высочайших особ в рост; кроме того, здесь было несколько картин итальянской школы, в числе которых были две превосходные: одна «Усекновение главы Иоанна Предтечи» и другая «Архимед в раздумье над геометрическими фигурами». В сороковых годах в этом доме был детский приют великой княгини Ольги Николаевны.

Сенная площадь с первых дней существования Петербурга была складом сельских произведений, ввозимых по Московской дороге; она находилась на рубеже города. Крестьяне, въезжая в Петербург, останавливались прямо здесь, продавая сено, солому, овес, телят, баранов и куриц. От имени первого продукта площадь получила название Сенной, и при Екатерине II она была исключительно занята продажею сена. Торг живностью производился на Обуховской площади, откуда после переведен на скотный двор. Площадь эта, составлявшая вначале часть Сенной, отделилась сама собою в то время, когда отошло от Сенной место на берегу Фонтанки. На Сенной продавались и лошади близ того переулка, который от имени их назван Конным. С 1800-х годов крестьяне на Сенную стали доставлять мясо, рыбу и масло, потом появились и огородники; до пятидесятых годов на Сенной производился торг деревьями и цветами, которыми преимущественно торговали крестьяне из слобод Пулковой и Кузьминой. С первых дней весны на правой стороне площади раскидывался импровизированный сад. К Троицыну дню деревья распродавались, и фантастический сад исчезал.

Дома на Сенной в старину исключительно населялись евреями. Утром, при закупке припасов, они толпами расхаживали на площади. В это время они не приписывались ни к одному из торговых сословий и не были обложены никакими податями. При таком выгодном положении своем в столице евреи богатели в короткое время и стали заниматься ростовщичеством. Когда состоялось положение об евреях, им пришлось приписываться в городские сословия. Большая часть еврейских семейств оставила столицу, следовательно, и Сенную площадь.

В счастливые дни пребывания евреев на Сенной на них приходили смотреть столичные жители во время их праздников Кущей. В эти дни сенновские евреи имели обыкновение строить внутри двора временные деревянные шалаши при домах, в которых жили. Снаружи шалаш сходствовал с четырехсторонними башнями и примыкал к дому с нижнего яруса до крыши; одна сторона шалаша сообщалась с внутренними покоями, а три, составленные из стеклянных рам, выходили на двор; шалаш разделялся на столько отделений, сколько дом заключал в себе ярусов, и каждое отделение состояло из одного покоя. Вечером шалаши освещались множеством свечек, евреи с величайшим волнением шумно располагались на лавках лицом к той стороне стены, которая присоединялась к дому; еврейки обносили мужей разными яствами и вином; евреи, предаваясь торжеству, кричали оглушительно, и под конец веселье переходило в шумную оргию. Тысячи зрителей толпились по дворам, любуясь странными празднествами евреев.

Близ Сенной площади существовал грязный, запущенный дом Таирова; в нем была устроена холерная больница во время эпидемии 1831 года, из окон которой взбунтовавшаяся чернь выбрасывала на улицу докторов. Впоследствии в этом доме существовала типография Воейкова, автора «Сумасшедшего дома». На новоселье у последнего при открытии книгопечатни присутствовали все литераторы того времени. Характерное описание этого празднества находим в воспоминаниях Ив. Ив. Панаева, И. П. Сахарова, В. Бунашева и других.

В конце Фонтанки в Екатерининское время стоял дом академика Штелина. Дом стоял в той местности, где теперь Калинкинская больница. Яков Штелин числился при Академии наук «профессором аллегорий». Штелин родился в Меммингене, он был вызван в Петербург для преподавания истории великому князю Петру Феодоровичу; при вступлении последнего на престол он состоял у него библиотекарем и домашним человеком. В несчастные дни этого государя, 28 и 29 июня, он находился неотлучно при своем повелителе. Штелин оставил записку о последних днях царствования Петра III и издал известные анекдоты о Петре Великом; затем выгравировал еще несколько гравюр с изображениями торжественных фейерверков, иллюминаций и видов Петербурга.

Глава XII

Разные постройки при Екатерине II. – Первый мост через Неву. – Плата за проход и проезд. – Мысль императрицы поставить Петру I монумент. – Проекты художников. – Фальконет и его модель. – Гром-камень. – Перевозка его. – Отливка статуи. – Отъезд Фальконета. – Стихи Рубана. – Медаль на открытие памятника. – Столетние сподвижники Петра. – Торжество открытия. – День столетия Петербурга. – Рассказы столетнего старика об императоре. – Торжество в Петербурге по случаю столетнего юбилея города. – Аристократический квартал Петербурга. – Дом эпохи Петра I. – Английская набережная. – Жилища наших вельмож. – Дом графа Воронцова-Дашкова. – Домашние спектакли и балы. – Беспримерная деликатность графа Воронцова-Дашкова. – Анекдоты о нем. – Дома Нарышкиной, генерала В. И. Асташева. – Замечательный вековой погреб. – Дом графа Румянцева, пребывание в нем шведского короля Карла XIII. – Дом Шереметева. – Английская церковь. – Палаты вельмож: князя Лобанова, канцлера Безбородко, Салтыкова. – Семейные вечера генерал-аншефа Арбенева.

Несмотря на те улучшения и новые постройки, которые были сделаны Екатериною, Петербург все еще имел вид возникающего города. Улицы были очень нешироки, из них три только главные, примыкающие к Адмиралтейству, были вымощены камнем^{145}, другие выстланы были досками; дома в лучших улицах стояли тесно друг к другу, в других же местах, как на Васильевском острове, беднейшие деревянные лачужки перемешивались с большими кирпичными зданиями. Лучшие постройки находились на набережной, а около Адмиралтейства были сосредоточены дома вельмож, и здесь же, близ Исаакиевской площади, был наведен в 1727 году первый через Неву мост – Исаакиевский^{146}, по которому указом 1741 года велено было пропускать безденежно только дворцовые кареты, церемонии, курьеров и едущих на пожар. После 1750 года мосты санкт-петербургские были отданы на откуп купцу Ольхину. С пеших за проход брали по копейке, с лошади по три деньги. Такая тягостная плата мостовых денег была отменена только в 1754 году по случаю рождения Павла Петровича.

На площади, между Невой, Адмиралтейством и домом, в котором присутствовал правительствующий Сенат, Екатерина II изустно повелела 15 мая 1768 года г. Бецкому: «Во славу блаженныя памяти императора Петра Великого поставить монумент».

Мысль же о постановке памятника у ней явилась гораздо ранее: еще в 1765 году она приказала нашему посланнику в Париже, князю Голицыну, найти ей опытного и талантливого ваятеля. Голицын предложил государыне четырех художников: Фасса, Кусту, Файю и Фальконета. Выбор Екатерины пал на последнего, бывшего ученика профессора Лемуана, приобревшего уже себе славу талантливого ваятеля созданием художественного жертвенника в храме Св. Роша и статуями Флоры и Помоны. В 1766 году Фальконет приехал в Петербург и в десять месяцев изваял в малом виде модель будущего памятника^{147}. Фальконет обязывался свою работу окончить в восемь лет. После отлития модели императрица приказала отыскать камень для подножия, и в июле 1768 года от Академии художеств явилась публикация, в которой была описана потребная величина такого камня. В описании говорилось: «Камень сей должен быть пяти сажен и одного аршина в вышину». В том же году, в сентябре месяце, в Академию явился крестьянин из деревни Лахты, Семен Вишняков, и заявил, что у них, в 12 верстах от Петербурга, имеется такой, годный к подножию статуи, камень. Камень этот был у них известен под именем Гром-камня; на этот камень, по словам крестьянина, неоднократно всходил император для обозрения окрестностей. Камень этот лежал в земле на 15 футов глубины, наружный вид его уподоблялся параллелепипеду, верхняя и нижняя часть его были почти плоски, камень зарос со всех сторон мхом на два дюйма толщиною. Произведенная громовым ударом в нем расселина была шириной в полтора фута и почти вся наполнена черноземом, из которого выросло несколько березок вышиною почти в 25 футов. Вес этого камня был более 4 000 000 фунтов. Государыня приказала объявить, что кто найдет удобнейший способ перевезти этот камень в Петербург, тот получит 7000 рублей.

В записках часовщика Фази (см. «Русскую старину», 1875 г., т. XI, с. 588), женевца, бывшего при Екатерине II придворным мастером, находим, что он предложил Бецкому перевезти эту огромную скалу для памятника Петра в 20 дней с помощью только 40 человек; при этом он еще требовал только, чтоб ему предоставлены были в полное распоряжение казенные кузницы. Этот Фази пользовался особенным расположением Потемкина. Последний занял у него однажды 14 000 рублей и несколько лет не платил ему долга. Накануне отъезда князя на юг, в действующую армию, императрица пригласила его к обеду и вместе с ним позвала своего любимого часового мастера. Фази захотел воспользоваться случаем и написал Потемкину, немножко в республиканском духе, письмо, которое и положил на его прибор, а сам занял место по другую сторону стола. Любопытство государыни было возбуждено, и она торопила Потемкина вскрыть пакет. Пробежав письмо, Потемкин бросил на смельчака многозначительный взгляд. Узнав, в чем дело, Екатерина много смеялась, и средство, которое придумал Фази для получения своих денег, очень ей понравилось. В тот же вечер вся сумма была отвезена к Фази, но только медными грошами, которыми и наполнились целые две комнаты.

Способ перевезти камень придумал некто Карбури, он же граф Цефалони^{148}, но, вернее, этот способ нашел простой кузнец, а Карбури у него купил за ничтожную сумму^{149}. В октябре того же года было приступлено к работам для поднятия камня; нужные рычаги для этого были придуманы петербургским слесарем Фюгнером. В первый день, 15 ноября, камень оттащили на 23 сажени. 20 ноября 1770 года Екатерина посетила работы, и при ней камень был подвинут на 12 сажен^{150}. Память этого происшествия была ознаменована выбитием медали, на главной стороне которой видно грудное изображение императрицы и на другой стороне изображен самый камень, как его везут с помощью машин и как его обсекают во время пути. Тут же виднеется надпись: «Дерзновению подобно», в обрезе поставлено: «генваря 20-го 1770 года». Камень во время пути пять раз погружался в землю, проваливаясь на 18 и более дюймов; во время следования на камне находились барабанщики, которые и давали знак рабочим начинать и кончать работы; наверху одного края камня была устроена кузница и прицеплена караульня.

Перевозка камня привлекала множество любопытных из города. От самого места, где лежал камень, дорогу очистили от леса на 10 сажен в ширину. Весь путь был утрамбован, везли камень 400 человек на медных санях, катившихся на медных шарах. Камень ежедневно подвигался на 200 сажен. Как скоро камень достиг берега, его спустили на построенную подле реки плотину и затем на судно в 180 футов длины, 66 ширины и 17 вышины. В день коронации Екатерины, 22 сентября, камень торжественно провезли мимо Зимнего дворца, и на другой день судно причалило благополучно к берегу, отстоящему на 21 сажень от назначенного места для памятника. Причалка камня совершилась в присутствии прусского принца Генриха.

В июле 1769 года Фальконет окончил гипсовую модель памятника, и она была выставлена на две недели для всенародного обозрения; голову всадника сделала приехавшая француженка девица Коллот; для того чтобы вернее изучить мах лошади, перед окнами дома Фальконета было устроено искусственное возвышение, вроде подножия памятника, на которое по несколько раз в день въезжал вскачь искусный берейтор попеременно на лучших двух лошадях царской конюшни, жеребцах: ле Бриллиант и ле Каприсье. Скач коня на монументе сделан на десять градусов от горизонтальной линии. Вся высота всадника с конем 17 ¹/₂ фута, высота одного всадника 11 футов.

Профессор Академии художеств Лосенков, по заказу Фальконета, нарисовал картину с модели. Фальконет заплатил ему за нее 300 рублей и тотчас же отослал картину в Париж. Камень имеет 7 ¹/₂ сажени длины, 3 ширины и 2 ¹/₂ вышины. При отделывании камня на месте Фальконет велел от передней высоты убавить два фута с половиною. Это произвольное уменьшение камня вызвало неудовольствие со стороны Ив. Ив. Бецкого, и он поручил дальнейшее надзирание за работами архитектору Фельтену.

Фальконет обиделся и решительно отказался выливать статую. Правительство стало искать мастера, писали литейному мастеру Гоору в Копенгаген, тот запросил за вылитие 400 000 ливров. Сумма эта показалась высокою, и более двух лет не находили литейщика; наконец 1 мая 1772 года приехал литейный мастер Бенуа Ерсман, который и обязался вылить статую за 140 000 ливров, с ним прибыли также три подмастерья; через два года Ерсману было отказано^{151}, и Фальконет опять отлитие принял на себя; 25 августа 1775 года начата была отливка, надзор за которой был поручен русскому литейному мастеру Хайлову. Меди было заготовлено 1351 пуд^{152}, и когда она, растопленная, была уже пущена и в то время, когда нижние части формы все уже наполнились, вдруг медь из глиняной формы вытекла и разлилась по полу. Фальконет, увидя, что его девятилетние труды рушились и честь его погибает, со страха и с горя выбежал из мастерской; его примеру последовали и все остальные рабочие, один только Хайлов не растерялся и, с опасностью для своей жизни, остался там и стал подбирать вытекшую расплавленную медь и снова вливать ее в форму.

Отлитие удалось с небольшими погрешностями. Передние ноги коня вышли прекрасно, только та часть коня не удалась, откуда вытекла медь. Но это горе взялся поправить г. Сандоц и в два года выполировал и обделал статую. За эту работу ему было заплачено 20 000 рублей.

Модель змеи делал ваятель Академии художеств Гордеев. Фальконет покинул Петербург в сентябре 1778 года; он получил за свою работу 92 261 рубль, три его подмастерья 27 284 рубля, а литейный пушечный мастер Хайлов 2500 рублей. Сумма, заплаченная конторою с 1776 года по день окончания работ, простирается до 424 610 рублей.

По отъезде Фальконета всеми работами стал заведовать коллежский советник Фельтен. Открытие памятника происходило 7 августа 1782 года. За несколько дней перед торжественным освящением памятника вместо деревянного забора монумент был обнесен полотняной оградой, на которой были изображены горы и скалы; ограда была 5 сажен вышины и имела 32 сажени в окружности. В день открытия статуи погода стояла дождливая, но в 12 часов прояснилась; в это время двинулись полки под предводительством фельдмаршала князя А. М. Голицына. Число войск простиралось до 15 000 человек. В четвертом часу прибыла государыня на шлюпке, при выходе из которой была принята всем Сенатом во главе с генерал-прокурором князем А. А. Вяземским, и, сопровождаемая отрядом Кавалергардского полка, отправилась в Сенат, откуда и явилась на балконе в короне и порфире; со слезами на глазах императрица преклонила голову, и тотчас же спала завеса с памятника, и воздух огласился криками и выстрелами из пушек.

Поэт того времени, В. Рубан, по этому случаю сочинил следующее восьмистишие:

 
Колосс Родосский, днесь смири свой гордый вид!
И нильски здания высоких пирамид,
Престаньте более считаться чудесами!
Вы смертных бренными соделаны руками.
Нерукотворная здесь Росская гора,
Вняв гласу Божию из уст Екатерины,
Прешла во град Петров чрез невские пучины
И пала под стопы Великого Петра!
 

День открытия памятника был ознаменован многими милостями, и на открытие выбита была медаль. Большую такую золотую медаль первый получил присутствовавший на этом торжестве столетний старец, капитан-командир Рейзер, вступивший в морскую службу еще в 1715 году. Разные милости народу были объявлены особенным манифестом. В этот день был прощен И. И. Голиков, несостоятельный должник. По преданию, он пришел на площадь, упал перед памятником на колени и здесь дал клятву всю свою жизнь посвятить на написание истории деяний Петра, что и исполнил честно, издав такой истории 30 томов.

В 1803 году, 16 мая, в день столетия Петербурга, перед памятником Петра праздновался столетний юбилей города; 20 000 войска, предводительствуемого самим императором Александром I, проходили церемониальным маршем и салютовали преклонением знамен перед монументом Петра.

В день юбилея от города была поднесена государю золотая медаль с изображением в профиль Петра, увенчанного лаврами, с надписью по кругу: «От благодарного потомства». Медаль была по воле монарха отнесена с церемонией в Петропавловский собор и положена на гроб Петра.

На Неве в этот день, против памятника, стоял 110-пушечный корабль «Гавриил» с императорским штандартом, имея на хребте своем ботик, известный под именем «Дедушки русского флота»; четыре столетних старца были его стражами, из них один был 107 лет от роду. Он хорошо помнил Петра I, при котором служил морским офицером. Другой из них, тоже современник великого монарха, некогда носил за государем межевые шесты, когда он вымерял болотистую местность под Петергофом. Он дожил до двадцатых годов нынешнего столетия, проживая в деревне Ольховой, близ Ропши. Этот старик как святыню хранил один из двух серебряных рублей, пожалованных ему царем за его работу. В день столетнего торжества Петербурга монумент, дворец Петра на Петербургской стороне и в Летнем саду были убраны флагами, а вечером пышно иллюминованы; тоже и весь город горел в этот вечер огнями.

В конце царствования Екатерины II стала славиться в Петербурге рядом своих великолепных каменных домов Английская набережная, которая до этого называлась Галерным двором и Галерною набережною. В половине Английской набережной, еще лет пятьдесят тому назад, впадал в Неву Крюков канал, чрез который был перекинут подъемный мост с великолепными гранитными столбами. Канал этот теперь течет под сводом, и на нем выведена широкая улица от Благовещенской церкви к Николаевскому мосту. В прежние годы на этой набережной собиралась для прогулки лучшая петербургская публика в феврале и марте месяце; эти прогулки прекратились с постройкой Николаевского моста. В 1710 году Английская набережная имела непривлекательный вид, здесь жили одни бедные рабочие в жалких избушках. В 1716 году первый здесь выстроил князь Меншиков длинное и высокое мазанковое строение, покрытое черепицею, для постоялого двора, в которое и стал пускать за «постойные деньги от казны» разных приезжих иностранцев-мастеровых. Рядом со строением Меншикова стоял кабак, в который заходили адмиралтейские рабочие. По словам Вебера, кабаки в то время были крайне неряшливы, пиво в них стояло в больших открытых кадках, из которых теснящийся народ зачерпывал пиво деревянным ковшом и, чтобы не проливать ничего даром, выпивал пиво над кадкой, в которую стекало, таким образом, по бороде то, что не попало в рот. Притом если у пришедшего выпить не оказалось денег, то он оставлял в заклад свой старый тулуп, рубаху или другое какое-нибудь носильное белье, без чего мог обойтись до вечера, когда получит поденную плату свою и заплатит за пиво; такой заклад, по обыкновению, вешался тут же на кадку, которая часто была кругом обвешена этой грязной рухлядью, но никто этим не брезговал, хотя нередко эта ветошь от тесноты сваливалась в чан и там преспокойно плавала в пиве по несколько часов.

Впоследствии князь Меншиков построил каменный дом, и когда впал в немилость, то дом этот был отдан Миниху. Тот, в свою очередь, променял его канцлеру Остерману, и когда тот тоже был сослан в Сибирь, то дом перешел в пользование канцлера Бестужева-Рюмина. Последний его перестроил заново и вывел обширные каменные палаты с церковью, но и сам в нем жил недолго и был так же, как и прежние домовладельцы, сослан.

В 1764 году сюда был переведен Сенат, который и до настоящего времени там находится.

В первое время до постройки каменных домов здесь жили в небольших домах следующие лица: корабельные мастера Ней, Иван Немцов (дом последнего стоял крайним к Галерному двору), затем гвардии майор Юсупов, генерал Полянский, Иванов, вице-адмирал Синявин, А. П. Волынский, граф П. Б. Шереметев, Матюшкин, граф Головкин, Бутурлин, Муханов, князь Хованский, архитекторы Чевакинский и Еропкин.

В блестящий век Екатерины II и в начале нынешнего столетия на Английской набережной возвышались дома следующих вельмож: от Сената был первый дом графа А. И. Лаваля (теперь дом г. Полякова); в этом доме, по преданию, собирались декабристы, здесь хозяйка дома вышивала им знамя шелками. После рокового дня на Сенатской площади на этот дом пало немало упреков; петербургское простонародье иначе не называло графиню, как Лавалыней-бунтовщицей. Через дом, где теперь дом Паскевича, стоял дом С. С. Потоцкого; рядом с ним был дом графа А. И. Остермана-Толстого, после дом принадлежал княгине Бутера-Радали, в настоящее время дом этот графа И. И. Воронцова-Дашкова. В этом роскошном доме, со статуями Торвальдсена, в сороковых годах устраивались изящные праздники и давались благородные спектакли, лучшими исполнителями на которых были следующие аристократы артисты; два графа – Б. и С.; один из них особенно был хорош в роли безрассудного певца-студента в комедии «Les vieilles amours»; граф владел замечательным голосом. Сама хозяйка дома в этой пьесе с большим успехом играла роль молодой бедной певицы. В другой пьесе Скриба «Le Chaperon», здесь тоже игранной не раз, большой фурор производил сын сенатора; г. Ж. Граф Воронцов-Дашков первый стал устраивать в своем доме благотворительные базары; он, по своей прекрасной наружности, считался самым блестящим придворным кавалером своего времени. Этот вельможа имел внешность дипломата и сохранял таковую, даже играя на биллиарде, до которого был большой охотник; граф был посланником в Турине и участвовал в Веронском конгрессе. В «S.-Petersbourger Zeitung» за 1878 год находим следующую черту его беспримерной деликатности. «Летом 1834 года я приехал на почтовых в Петербург, – пишет анонимный рассказчик, – и, проезжая в два часа ночи мимо ресторации Леграна, впоследствии Дюссо, ощутил зверский аппетит. Видя в окнах свет, я вошел и заказал себе что-то. Какой-то господин, в одиночку забавлявшийся на биллиарде, обратился ко мне с предложением, не сыграю ли я партию, пока мне готовят кушанье.

– Почему нет, – отвечал я, не зная, что господин этот игрок по ремеслу. Игрок сначала маскировал свою игру, делал грубейшие ошибки, но в конце концов всегда выигрывал. Я проиграл ему в заключение вечера 200 рублей.

– Завтра я пришлю сюда деньги на имя Леграна, – сказал я.

– Хорошо, – отвечал он, – а меня зовут Долгушев.

На другой день я послал деньги к Леграну, но слуга мне принес их обратно. Деньги, по уверению Леграна, были уже заплачены, и притом человеком, выдававшим себя за моего слугу. Я рассказал о происшествии графу Виельгорскому, который тоже не мог решить, кто бы это мог сделать. Год спустя однажды Воронцов пришел к своему другу Виельгорскому.