Старый Петербург

Глава IX

Воцарение Петра III. – Новоселье в Зимнем дворце. – Комната императора. – Освящение церкви во дворце. – Образ жизни государя. – Его шут. – Милости императора. – Отделки в Зимнем дворце при императрице Екатерине II. – Жизнь государыни во дворце. – Ее привычки и ежедневные занятия. – Анекдоты из жизни Екатерины. – Туалет государыни. – Приемы в уборной вельмож и придворных. – Обед императрицы. – Одежда государыни. – Подарки приближенным. – Прогулки государыни по улицам. – Конюшня императрицы. – Парадные выезды государыни и ее придворных. – Извозчики. – Почтовая езда. – Приказ Павла І о высылке всех извозчиков из Петербурга. – Мостовые и загородные дороги. – Поездки помещиков и вельмож в деревни. – Путешествия Потемкина. – Орловский помещик Неплюев. – Эрмитаж. – Приобретение разных коллекций. – Придворные увеселения. – Маскарады, большие и малые. – Интимные собрания в Эрмитаже. – Театр в Эрмитаже. – Знаменитости тогдашнего артистического мира. – Список пьес Эрмитажного театра. – Парадные спектакли.

Зимний дворец стал обитаем с воцарением императора Петра III; этот государь первый поселился в нем 7 апреля 1762 года, накануне дня Светлого воскресенья. Зимний дворец, построенный Елисаветой, внутренней отделкой не был еще готов в первые дни царствования Петра III; также и вся площадь перед дворцом была загромождена сплошь разными сараями и лачужками, в которых жили мастеровые и рабочие. Кроме того, здесь же лежали целые горы мусора, щебня, кирпича и т. д., так что подъехать к дворцу не было возможности. Генерал-аншеф барон Корф, исполнявший тогда должность генерал-полицеймейстера в Петербурге, предложил государю, чтобы очистить эту местность от хлама, отдать всю рухлядь бедным жителям города. Императору понравилось это предложение, и он приказал немедленно объявить, что отдает все это народу. Не успело пройти несколько часов от позволения, как со всех сторон и изо всех улиц бежали и ехали целые тысячи народа, всякий спешил ломать и отвозить в дом свой постройки и опять возвращался за хламом. Площадь, по рассказам современников, представляла зрелище довольно любопытное; сам государь долго не мог оторваться от окон, смотря, как народ рвал и тащил все; к вечеру от всего этого несметного количества хижин, лачужек, шалашей и т. д. не осталось ни бревнушка, ни одной дощечки, все было свезено и очищено, и даже на щебень и мусор нашлись охотники. Не успели еще площадь хорошо очистить, как государь уже переехал в новый дворец, где занял часть фасада, выходящего окнами на площадь и угол Миллионной. Эти апартаменты известны были потом под названием комнат короля прусского. Переезд императора не отличался никаким особенным церемониалом; покои, которые он занял, отделывал для него известный в то время ученик Растрелли, архитектор Чевакинский. Штучные полы и живописные плафоны для этих комнат были выписаны из Италии. Спальней государя была угловая комната на площадь, рядом с нею помещалась его библиотека. Государь приказал также над подъездом (нынешним Комендантским) устроить шатер (фонарчик) и в нем отделать себе кабинет; обделка последнего обошлась в 3643 рубля. Государыня Екатерина Алексеевна заняла после переезда во дворец комнаты, известные после под наименованием комнат императрицы Марии Феодоровны.

В день переезда императорской фамилии в Зимний дворец, в Великую субботу, была освящена придворная соборная церковь новгородским архиепископом Дмитрием Сеченовым во имя Воскресения Господня. Позднее, в 1763 году, при перенесении в церковь древнего образа Христа Спасителя на убрусе, по воле Екатерины II храм был вновь освящен 12 июля преосвященным Гавриилом, архиепископом Петербургским и Шлиссельбургским, во имя Спаса Нерукотворного образа^{80}.

Император не присутствовал при освящении храма; воспитанный в правилах лютеранства, он не любил ходить в русскую церковь и подчиняться ее обрядам. Пока Петр III жил еще а Голштинии ребенком и была надежда, что он вступит на русский престол, его учили Закону Божию у иеромонаха греческой церкви; но по вступлении Анны Иоанновны на престол надежда эта рушилась, и к Петру был приставлен пастор для обучения «лютеранской догме». После приезда его в Петербург и объявления наследником русского престола он опять стал исповедовать православную веру, и к нему был назначен императрицей Елисаветой законоучитель Симон Тодорский^{81}. Елисавета даже сама учила его креститься по-русски. Но Петр не особенно охотно подчинялся ученью и догматам православной церкви, он спорил с Тодорским, и часто так горячо, что нередко бывали призываемы его приближенные, чтобы охладить его горячность и склонить к более мягким выражениям. Петр также никогда не соблюдал постов, он ссылался всегда по этому поводу на пример своего деда Петра I, который тоже не мог есть ничего рыбного. При вступлении своем на престол Петр III послал предложение духовенству ходить в светском платье и обратить внимание на излишек икон в церквах. Новгородский архиепископ Димитрий воспротивился этому нововведению и получил приказание тотчас же выехать из Петербурга. Впрочем, через неделю император простил его. Позднее, в царствование Екатерины II, духовенство, бывшее на службе за границей, по возвращении в Россию имело уже право брить бороды и ходить в светской одежде. Первый из православных священников брил бороду Самборский, известный друг Сперанского, занимавший в царствование Екатерины, Павла и Александра весьма почетное место в духовной иерархии. Такое бритье бороды очень скандализировало многих наших священников, и раз по этому случаю у Самборского был спор с митрополитом Гавриилом; Храповицкий характеристично описывает этот спор в своих записках: «Когда в 1788 году, 20 мая, духовенство собралось для освящения царскосельской Софийской церкви, то пред освящением в алтаре, до прибытия императрицы, произошла ссора у митрополита Гавриила с Самборским из-за бороды, которую брил Самборский» и т. д.

Если верить рассказам современников Петра III, то он довольно регулярно ходил в придворную церковь к концу обедни, но только вот по какому случаю: между новыми придворными обычаями французская мода заменила русский обычай низко кланяться, т. е. нагибать голову в пояс. Попытки старых придворных дам пригибать колена, согласно с нововведением, были очень неудачны и смешны. И вот, чтоб дать волю смеху, смотря на гримасы, ужимки и приседания старух, Петр бывал у выхода из церкви. Государь в частной жизни обходился с приближенными очень снисходительно и добродушно, пил с ними пунш из одной чаши и курил табак кнастер из глиняной трубки. Петр был большой охотник до курения и желал, чтоб и другие курили. Он всюду, куда ни ездил в гости, всегда приказывал за собою возить целую корзину голландских глиняных трубок и множество картузов с кнастером и другими сортами табаку; куда бы государь ни приезжал, вмиг комнаты наполнялись густейшим табачным дымом, и только после того Петр начинал шутить и веселиться.

Любимой карточной игрой Петра III была «campis». В этой игре каждый имел несколько жизней; кто переживет, тот и выигрывает; на каждое очко ставились червонцы, император же, когда проигрывал, то, вместо того чтобы отдать жизнь, бросал в пульку червонец и с помощью этой уловки всегда оставался в выигрыше. Обыкновенными его партнерами были двое Нарышкиных с их женами, Измайлов, Елисавета Дашкова, Мельгунов, Гудович и Анжерн. У государя был любимец негр-шут «Нарцис». Про этого негра, отличавшегося необыкновенною злостью, существует несколько анекдотов. Раз государь заметил своего любимца, яростно оборонявшегося и руками, и ногами от другого служителя, который бил его немилосердно. Петр, узнав, что соперник его шута был полковой мусорщик, с досадой воскликнул: «Нарцис для нас потерян навсегда, или он должен смыть свое бесчестие кровью!» – и для того, чтобы привести эти слова в дело, приказал тотчас же из побитого шута выпустить несколько капель крови. Кроме этого негра, у императора был любимец камердинер Бастидон, родом португалец, на дочери которого был женат поэт Державин.

Петр III плохо говорил по-русски и не любил русского языка, зато он души не чаял во всем немецком и до обожания любил короля прусского Фридриха II, у которого считал за честь числиться лейтенантом в службе. Петр постоянно носил на пальце бриллиантовый перстень с изображением короля; он также любил играть на скрипке и затем всякие военные экзерциции, хотя пугался выстрела из ружья, очень боялся грозы и не мог без страха подойти к ручному медведю на цепи; императрица Екатерина рассказывала о том, как крыса, раз забравшаяся в его игрушечную крепость, съела картонного солдатика, за что, по военному уставу, была им повешена. Петр III не лишен был и суеверных предрассудков: так, он очень любил гадать в карты. Кто-то сказал императору, что есть офицер Веревкин^{82}, большой мастер гадать на них; послали за ним. Веревкин взял колоду в руки, ловко выбросил на пол четыре короля. «Что это значит?» – спросил государь. «Так фальшивые короли падают перед истинным царем», – отвечал он. Фокус оказался удачным, и гаданье имело большой успех. Император рассказал про мастерство Веревкина на картах Екатерине; императрица пожелала его видеть, Веревкин явился с колодою карт.

– Я слышала, что вы человек умный, – сказала государыня, – неужели вы веруете в подобные нелепости?

– Нимало, – отвечал Веревкин.

– Я очень рада, – прибавила Екатерина, – и скажу, что вы в карты наговорили мне чудеса.

Князь Вяземский рассказывает, что Веревкин был рассказчик и краснобай, каких было немного; его прихожая с шести часов утра наполнялась присланными с приглашениями на обед или на вечер; хозяева сзывали гостей на Веревкина. Отправляясь на вечера, он спрашивал своих товарищей:

– Как хотите: заставить ли мне сегодня слушателей плакать или смеяться? – И с общего назначения то морил со смеха, то приводил в слезы.

Петр III начал свое царствование рядом милостей: он возвратил из ссылки множество людей, сосланных Елисаветой, уничтожил ненавистное «слово и дело»^[50]; но важнейшими его правительственными мерами были дарования дворянам различных льгот. Дворяне хотели в память этого события вылить статую Петра III из золота^{83}. Петр III первый стал награждать женщин орденами: он дал орден Святой Екатерины Елизавете Романовне Воронцовой; первый же этот женский орден имел мужчина – князь А. Д. Меншиков.

После переезда государя во дворец внутренняя отделка Зимнего дворца все еще продолжалась. Поправляли потолки и крышу, которая оказала течь, расписывали плафон в комнате камер-фрейлины Елизаветы Воронцовой, отделывали мрамором стены аванзалы и античной комнаты, поправляли также и набережную у Зимнего дворца. Затем строили манеж и над ним наводили висячий сад, в котором были посажены деревья до 4 ¹/₂ сажен вышины; работы производились под надзором архитекторов Жеребкова и Фельтена.

Года через два был разобран оставшийся несломанным деревянный флигель и отвезен в Красное Село. Связи и кровельное железо с него были отданы для строившейся в то время Владимирской церкви, что в придворных слободах. Название это получила она оттого, что первоначально к приходу ее принадлежали одни придворные служители, о чем также свидетельствует и название окружающих ее улиц, населенных одними придворными ремесленниками. Так, например, хлебники жили в Хлебном переулке, гребцы – в Гребецкой улице, повара – в Поварском переулке, стремянщики – в Стремянной улице, кузнецы – в Кузнечном переулке и т. д. В 1746 году Владимирская церковь^{84} помещалась в доме комиссара Главной дворцовой канцелярии Федора Якимова, на углу улиц Басманной (теперь Колокольная) и Грязной (Николаевская); дом этот теперь принадлежит г-же Сироткиной.

Екатерина II довершила начатые Петром III перестройки и отделки в Зимнем дворце. Общий расход всех потраченных сумм на отделку дворца к 1768 году достигал 2 622 020 рублей 19 ³/₄ копейки. Главным директором внутренних работ в Зимнем дворце в это время был известный любитель художеств и искусств Ив. Ив. Бецкий.

В 1767 году приступлено было к новой пристройке к дворцу для Эрмитажа; здание выводилось архитектором де Ламотом, и продолговатая постройка его тянулась от Миллионной до Невы, между двумя дворцовыми переулками. Спустя четыре года начали строить, по проекту архитектора Фельтена, другую часть постройки, тоже для Эрмитажа, по Миллионной и набережной, от ламотовского здания до Зимней канавки; ее называли Шепелевским дворцом по находившемуся здесь дому Шепелева^{85}. В 1780 году были сделаны еще пристройки за Зимней канавкой на месте, где были прежде дома купца Крейца, г. Кошелева и других. По окончании этих построек в 1783 году императрица приказала архитектору Гваренги на месте, где был Лейб-кампанский корпус^{86}, пристроить театр и непременно его окончить к августу 1784 года. Архитектором Гваренги была тоже построена и арка, соединяющая Эрмитаж с театром, и часть, заключающая Рафаэлевы ложи, под которыми была расположена в четырех комнатах купленная Екатериною библиотека Вольтера и Дидеро, состоящая из 50 000 книг; здесь же хранилась библиотека географа Бюшинга, старинные рукописи, собрание карт и любимые книги императрицы на русском языке: это была собственная ее величества библиотека. Вместе с этими постройками Гваренги устроил для государыни из Эрмитажа пологий, почти неприметный скат^{87}, по которому императрица скатывалась в креслах к самым дверям, расположенным у эрмитажного подъезда. На эти постройки было израсходовано всего 300 000 рублей.

Рассказывают, что когда Гваренги построил арку, то завистники этого зодчего донесли государыне, что она очень непрочна и грозит падением. Императрица приказала тщательно со всею возможною строгостью ее освидетельствовать, и когда было найдено, что арка тверда и во всех частях пропорциональна, то государыня приказала дать в ней роскошный пир.

Больших и малых зал в возведенных пристройках тогда считалось около сорока. В 1786 году начато было архитектором Гваренги строение мраморной галереи (Георгиевский и Тронный зал). В 1787 году сделаны своды во всех кухнях и службах нижнего жилья, где их прежде не было, также под мыльнею на половине государыни; для их высочеств сделаны мыльни под строением, переделанным из большого зала, который был разобран, и вместо его построены комнаты и внутренний непроездный дворик; в то же время, «по умножении фамилии государыни», повелено сделать третью кухню под этими покоями. На постройки было отпущено 100 000 рублей. В 1793 году отделывались две аванзалы и огромная между ними мраморная разноцветная галерея; работы производились сперва под распоряжением генерал-майора Попова, а после генерал-поручика Тургенева; употреблено было всего 782 556 рублей 47 ¹/₂ копейки, из числа которых пошло на мрамор 291 502 рубля, на бронзу 283 792 рубля; на живопись, лепную работу, потолки и прочее 43 000 рублей. В 1794 году в Георгиевском зале был устроен великолепный трон; неизвестно только, когда он был переделан и заменен нынешним^{88}. Должно предполагать, что первый рисунок был превосходный. К трону вели шесть мраморных ступеней, на которых возвышались боковые стены с арками, орнаментами, и задняя с богатым поверху архитравом из мрамора, по сторонам стояли две большие мраморные вазы и статуи «Вера и Закон», взятые в 1795 году от садового инспектора Крока. Трон устроен был архитектором Старовым.

В шесть часов утра, когда все в Зимнем дворце спало, императрица Екатерина вставала, одевалась, никого не беспокоя, сама зажигала свечки и разводила камин. Государыня не любила тревожить прислугу; она говорила: «Надо жить и давать жить другим». Если она звонила, чтобы ей подали воды, и камер-лакей спал в соседней комнате, то она терпеливо ждала. От постели государыня переходила в другую комнату, где для нее была приготовлена теплая вода для полоскания горла, брала лед для обтирания лица от густо разрумяненной девицы, камчадалки Алексеевой; последняя была часто неисправною и забывала приготовить нужное. Императрице нередко долго приходилось ее ждать, и раз Екатерина сказала окружающим: «Нет, это уже слишком часто, взыщу непременно». При входе виновной императрица ограничилась следующим выговором: «Скажи мне, пожалуйста, Екатерина Ивановна, или ты обрекла себя навсегда жить во дворце? Станется, что выйдешь замуж, то неужели не отвыкнешь от своей беспечности; ведь муж не я; право, подумай о себе». После утреннего туалета императрица шла в кабинет, куда приносили ей крепкий кофе с густыми сливками и гренками. Кофе варили ей из одного фунта на пять чашек, после нее лакеи добавляли воды в остаток, после них истопники еще переваривали.

Раз, заметив, что секретарь императрицы Кузьмин дрожал от холода, государыня приказала ему выпить чашку своего кофе: с Кузьминым сделалось сильное биение сердца, так был крепок кофе. Под старость императрице был запрещен кофе ввиду ее полнокровия, но она все-таки продолжала пить и в день смерти выпила его две чашки. Гренки и сахар государыня раздавала своим собачкам, которых очень любила и клала спать у себя в ногах, подле кровати, на маленьких тюфячках, под атласными одеялами. Пока государыне читали секретари бумаги и докладывали о делах министры, она вязала или шила по канве. Обед государыни был в час, кушала она обыкновенно три или четыре блюда. Пила одну чистую воду, которую доставляли ей даже в Царское Село, на что выдавалось в лето 10 000 рублей. Вино государыня стала пить под старость, по совету доктора, одну рюмку мадеры в день. Также императрица очень любила смородинное желе, разведенное водою. После обеда государыня сама читала или читывал ей книги Иван Иванович Бецкий. Императрица очень любила нюхать табак, но никогда не носила с собой табакерки; последние, впрочем, у нее лежали на всех столах и окнах в ее кабинете. Привычка не носить с собой табакерки произошла у ней оттого, что Петр III не позволял ей нюхать табак; но страсть у Екатерины к табаку была настолько сильна, что она не могла долго обходиться без нюхания, и при жизни Петра III всегда просила князя Голицына садиться за обедом возле нее и тихонько под столом угощать ее табаком. Раз император заметил это и очень рассердился на Голицына, сделав ему серьезный выговор. Императрица впоследствии нюхала табак только тот, который для нее сеяли в Царском Селе; нюхала же его всегда левой рукой на том основании, что правую руку давала целовать своим верноподданным.

Государыня садилась после кофе за дела; в кабинете все бумаги лежали по статьям по раз заведенному порядку, на одних и тех же местах; перед нею во время чтения бумаг ставилась табакерка с изображением Петра Великого; императрица говорила, смотря на него: «Я мысленно спрашиваю это великое изображение, что бы он повелел, что бы запретил или что бы он стал делать на моем месте?» Занятия государыни продолжались до 9 часов. В это время она никогда не беспокоила других: сама выпускала собачек, отворяла им дверь. Под старость только государыня завела колокольчик, на зов которого являлась всегда Мария Савишна Перекусихина. В бытность еще цесаревной Екатерина любила потешаться с колокольчиком: раз она спряталась под кровать и, держа в руке колокольчик, звонила; прислуга несколько раз входила в спальню в недоумении и долго искала ее, пока сама забавлявшаяся великая княгиня не открыла им своей шутки. До чего она дорожила спокойствием своих слуг, существует много анекдотов. Так, однажды она услышала громкий, неизвестно откуда происходящий голос: «Потушите, потушите огонь!»

– Кто там кричит? – спросила она.

– Я, трубочист, – отозвался голос из трубы.

– А с кем ты говоришь?

– Знаю, что с государыней, – ответил он, – погасите только огонь поскорее, мне горячо.

Екатерина тотчас сама залила дрова и, заметив, что труба от самого верха прямая, приказала сделать в ней решетку.

Государыня раз рано утром увидала из окна, что старуха ловит перед дворцом курицу и не может поймать. «Велите пособить бедной старухе; узнайте, что это значит?» – повелела императрица. Государыне донесли, что внук этой старухи служит поваренком и что курица казенная, украдена. «Прикажите же навсегда, – сказала Екатерина, – чтоб эта старуха получала всякий день по курице, но только не живой, а битой. Этим распоряжением мы отвратим от воровства молодого человека, избавим от мучения его бабушку и поможем ей в нищете». После того старуха каждый день являлась на кухню и получала битую курицу.

Раз, прогуливаясь в садике, государыня заметила в гроте садового ученика, который имел перед собой четыре блюда и собирался обедать. Она заглянула в грот и сказала:

– Как ты хорошо кушаешь! Откуда ты это получаешь?

– У меня дядя поваром, он мне дает.

– И всякий день по стольку?

– Да, государыня, но лишь во время вашего пребывания здесь.

– Стало быть, ты радуешься, когда я сюда переселяюсь?

– Очень, очень, – отвечал мальчик.

– Ну, кушай, кушай, не хочу тебе мешать, – и государыня пошла от него прочь.

Придворная прислуга при ней наживалась и тащила все; государыня смотрела на эту поживу глазами доброй хозяйки. Например, при ней показывали на один обед караульного офицера во дворце 70 рублей, дворцовое серебро чистили таким порошком, что значительная доля серебра оставалась чистильщикам. Великому князю Александру Павловичу раз потребовалась ложка рому, и с тех пор в расход записывалась бутылка рому. Эта бутылка рому показывалась на ежедневный расход даже в царствование Николая: ее открыла императрица Александра Феодоровна. Императрица со всяким истопником и лакеем обращалась приветливо, прибавляла к словам: потрудись, пожалуй, спасибо, очень довольна и т. д.

Все служащие при ее особе имели к ней такую привязанность, что малейшее неудовольствие государыни повергало слуг в большое горе. У государыни было пять камердинеров, три при ней и два при Эрмитаже, у каждого были особые должности. Один смотрел за гардеробом, другой надзирал за чистотой в комнатах, третий был начальником «казенной», в которой хранились бархаты, материн, полотна, парчи и другие вещи. Был при ней посыльный, старичок Федор Михайлович. Все важные бумаги и дела она посылала с ним незапечатанными. Письма отправлялись следующим образом: старик открывал свой карман, говоря: «Положите сами, государыня». Императрица укладывала в нем бумаги, как в сумке. Когда же он являлся к посланному, то тот уже сам вынимал из кармана почту. Любимый ее камердинер Попов отличался необыкновенною правдивостью, хотя и в грубой форме, но императрица на него не гневалась. Раз Екатерина приказывает ему принести часы. Попов отвечает, что нет у нее таких. Императрица приказывает ему принести все ящики. «Я сама осмотрю, когда ты упрямишься». – «Зачем их понапрасну таскать, когда их нет». Граф Орлов, случившийся при этом разговоре, делает за грубость замечание Попову; тот ему, в свою очередь, отвечает: «Еще правда не запрещена, она сама ее любит». Наконец ящики были принесены, и часов не нашли. «Кто же теперь не прав, государыня?» – сказал Попов. «Я, – сказала государыня, – прости меня». Другой раз, не находя на своем бюро нужной бумаги, Екатерина сделала этому камердинеру выговор, сказав: «Верно, ты ее куда-нибудь задевал?» Попов грубо отвечал: «Верно, вы сами куда-нибудь ее замешали». Государыня в досаде приказала ему выйти вон из комнаты. Скоро государыня, найдя бумагу в другом месте, приказала позвать Попова к себе. Попов не шел, говоря: «Зачем я к ней пойду, когда она меня от себя выгнала?» Только по третьему зову предстал на глаза государыни угрюмый камердинер.

Раз Попов доложил государыне, что крестьяне одной деревни просят его, чтобы он их купил, и предлагают ему в пособие 15 000 рублей. Государыня велела ему напомнить ей, когда он будет совершать купчую. Через несколько времени, вспомнив об этом, она спрашивает Попова: «Что же твоя деревня?» Попов отвечает ей, что по этому имению явилась тяжба. «А когда так, – сказала Екатерина, – то я запрещаю тебе судиться, потому что судьям известно, что ты один из моих приближенных, и потому, наверно, решат в твою пользу». Государыня сутяжничество и взяточничество преследовала сильно. Раз, узнав, что владимирский наместник берет взятки, Екатерина послала ему в подарок в день Нового года кошелек длиною в аршин. По словам Сегюра, этот кошелек наместник развернул на глазах всех гостей за обеденным столом у себя.

По смерти Попова князь Барятинский на место умершего хотел определить своего любимца. Государыня прямо воспротивилась этому, говоря: «Сии господа выбирают мне камердинера для себя, а я хочу его иметь для себя», – и приказала дворцовым служителям найти ей камердинера в среде их же самих.

После девяти часов первый к ней входил с докладом обер-полицеймейстер. Государыня расспрашивала его о происшествиях в городе, о состоянии цен на жизненные припасы и что говорят о ней в народе. Узнав раз, что говядина от малого пригона скота из 2 копеек дошла до 4 копеек, приказала выдать ему денег для закупки скота, чтобы от этого снова цена понизилась. После обер-полицеймейстера входили: генерал-прокурор – с мемориями от Сената, генерал-рекетмейстер^[51] – для утверждения рассмотренных тяжб, губернатор, управляющий военной, иностранной коллегиями и т. д. Однажды, когда государыне докладывал кто-то о делах, в соседней комнате придворные играли в волан, и так шумно, что заглушали его слова. «Не прикажете ли, – сказал он, – велеть им замолчать?» – «Нет, – отвечала государыня, – у всякого свои занятия. Читай немного погромче и оставь их веселиться». Для некоторых членов назначены были в неделе особенные дни, но все чины в случаях важных и не терпящих отлагательства могли и в другие дни являться с докладом. При входе к государыне соблюдали установленный этикет, на который она отвечала поклоном и давала целовать руку. Фельдмаршал Суворов, входя в комнату, делал сперва три земных поклона перед образом Казанской Богоматери, стоявшим в углу на правой стороне дверей, а потом императрице; государыня каждый раз старалась его до этого не допускать и, поднимая его за руки, говорила: «Помилуй, Александр Васильевич, как тебе не стыдно это делать». Входящие военные чины были в мундирах со шпагами и в башмаках, в праздники же в сапогах; статские же в простых французских кафтанах. Из кабинета государыня переходила в парадную уборную, сюда приводили к ней внуков, здесь же представлялись некоторые вельможи, происходили разговоры, шутки и т. д., в то время когда чесали и убирали голову императрицы; волосы государыни были очень длинные, так что касались пола, когда она сидела в креслах; убирал их парикмахер Козлов. Раз государыня спросила у него, как здоровье его жены. «Пишет, государыня, что здорова». – «Как, неужели она не приезжает видеться с тобой?» – «Да на чем? Нанимать дорого, казенных же теперь не дают: вы нам много хлопот наделать изволили, сократив конюшню». (В то время только что вышли сокращения по конюшенному ведомству.)«Не верю, однако же, чтобы с такою точностью исполняли мое приказание и чтобы по знакомству выпросить было невозможно. Скажи мне откровенно». – «Сказал бы, – продолжал Козлов, – но боюсь, чтобы не дошло то до обер-шталмейстера». – «Нет, ручаюсь, что все останется между нами». – «Так знайте, – говорил он, – что все старое по-старому: лишний поклон – и коляска подвезена; однако не проговоритесь, не забудьте обещания». – «Ни-ни», – проговорила царица и хранила тайну.

Туалет государыни продолжался не более десяти минут; прислуживали ей четыре пожилые девицы: известная калмычка Алексеева, гречанка А. А. Палакучи накалывала ей наколку, и две сестры Зверевы подавали булавки. Прием в уборной государыни почитался знаком особенной милости царской. Обедала она, как мы говорили, в час, а под старость – в два. Кушала кушанья все жирные и любила говядину с солеными огурцами. За столом с нею всегда обедали до 10 человек приближенных. В числе ее поваров был один очень плохой, но государыня не желала его уволить, и когда наступала очередная его неделя, то она говорила: «Мы теперь на диете; ничего – попостимся; зато после хорошо поедим». После обеда она садилась за шитье по канве; в шесть часов были приезды ко двору. Государыня редко каталась по городу – не более трех-четырех раз в зиму. Однажды, почувствовав головную боль, императрица села в сани, проехалась – и получила облегчение. На другой день у государыни была та же боль головы, ей советовали употребить вчерашнее лекарство, опять ехать в санях, на это она ответила: «Что скажет про меня народ, когда бы увидел меня два дня сряду на улице?» Императрица имела хорошее здоровье, единственно чем она страдала – это коликами и головной болью; да еще под старость у нее опухли ноги и открылись раны. Она обыкновенно не ужинала, за исключением праздничных дней. Императрица ложилась спать в десятом часу и в постели пила стакан отварной воды. Она была религиозна и строго исполняла все правила церкви, ходила на литургии и всенощные. В Вербное воскресенье она переезжала в Таврический дворец, где постилась, а в Великую субботу перебиралась опять в Зимний дворец.

Первый день Пасхи во дворце праздновался необыкновенно торжественно; по окончании заутрени все сановники двора подходили к руке императрицы, за ними следовали военные, гражданские чиновники, а вечером дамы в роскошных нарядах поздравляли государыню с праздником.

В посту, в Киеве, государыня посетила все пещеры, питалась одним картофелем, подходила к руке духовных лиц. Она любила проповеди и увлекалась красноречием митрополита Платона^{89}.

Государыня усвоила как русскую речь, так и многие русские привычки. Она парилась в русской бане, употребляла часто пословицы в разговоре. Государыня как по-французски, так и по-русски писала неправильно, хотя умно и своеобразно. Храповицкий часто поправлял ее русское письмо, а граф Шувалов французское. Последний, между другими письмами, исправлял и письма ее к Вольтеру. Даже и тогда, когда бывал в отсутствии, например в Париже, он получал черновую от императрицы, поправлял ошибки, затем исправленное отправлял в Петербург, где уже Екатерина переписывала письмо и, таким образом, в третьем издании отправляла в Ферней. Государыня, по обыкновению, писала на бумаге большого формата, редко зачеркивая написанное; но если приходилось ей заменить одно слово другим или исправить выражение, она бросала написанное, брала другой лист бумаги и заново начинала свою редакцию.