«Верный Вам Рамзай». Книга 1. Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии 1933-1938 годы

Наконец, в октябре – ноябре 1931 г. почти одновременно происходят два новых военных заговора, ярко показывающих, как развязала маньчжурская авантюра нетерпеливую прыть военщины, её стремление убрать со своего пути всех, кто недостаточно быстро и решительно становится на путь военных авантюр, в которые оказалась втянутой Япония после 18 сентября. Первый из этих заговоров, известный под названием “Революции императорского флага”, был раскрыт полицией 17 октября 1931 г. и окончился неудачно. Подготовлялся он той же группой, что и “мартовский заговор”, деятели которого остались тогда безнаказанными и сейчас не привлечены к ответственности. Удачней, однако, оказался заговор 3 ноября, в подготовке которого принимала непосредственное участие и группа генерала Араки. С помощью этой группы к поддержке заговора были привлечены различные реакционно-шовинистические организации, группирующиеся вокруг “Общества государственных основ”, связанные с военведом организации Уциды Рехей, “Национальная федерация молодых офицеров”, “Союз резервистов” и группа Акамацу из японской социал-демократической партии (“Сякай Минсюто”).

Корреспондент из Японии описывал в следующих словах программу переворота. “Согласно программе переворота, митинг резервистов в числе около 50 тыс. человек должен был иметь место 3 ноября (день рождения императора Мэйдзи) … с целью молитвы за национальный мир. Резервисты должны говорить относительно опасного положения, в котором находится Японская империя. Они затем предполагали устроить шествие перед дворцом. В то же время в связи с секретной договорённостью, достигнутой между руководителями заговора и Акамацу (генеральный секретарь социал-демократической партии), социал-демократическая партия должна была мобилизовать рабочие массы и подстрекать их сделать нападение на газеты и в частности на “Токио Асахи”. Полк, расположенный в районе Адзабу (Токио), и три отряда императорской гвардии должны были формально принять меры к рассеиванию толпы и наведению порядка и подавить рабочий бунт, но фактически они должны были соединиться с ними и захватить газеты, после чего соединиться с силами резервистов, которые должны были собраться перед дворцом и, руководимые генералом Сиотен, получить затем императорскую санкцию относительно переворота и подать петицию микадо с просьбой объявить военное положение. В то же время они должны были занять министерства, главные конторы партий Минсейто и Сейюкай, Японский банк и все другие финансовые учреждения по всей стране и все государственные учреждения и конторы. Тогда должна была быть установлена диктатура микадо. Все известные революционеры должны были быть казнены и революционное движение запрещено. Должны были остаться только две газеты: газета “Ниппон” – орган монархистов и “Цувамоно” – орган военных.

Однако заговор развалился, прежде чем он успел осуществиться, в связи с внутренними трудностями. 23 октября в 2 часа 30 минут 300 жандармов было послано для охраны казённых резиденций премьера Вакацуки, Сидехара и Адаци, а также частной резиденции лорда – хранителя императорской печати Макино. Заговор потерпел поражение. Однако приход к власти кабинета Инукаи наметил шаги к реализации планов заговорщиков. Мемото, один из заговорщиков, был послан на фронт в Маньчжурию, но все остальные были отпущены. Не было даже и речи об аресте кого бы то ни было из конспираторов, и многие из них были намечены на видные посты. Так, например, Араки назначен военным министром, принц Канин назначен начальником генштаба и известный Судзуки – министром юстиции”.

Следовательно, хотя формально заговор потерпел поражение, на деле он привёл к тому, что заговорщики получили, во-первых, в свои руки армию, во-вторых, свергли старое правительство и добились прихода к власти более агрессивного в вопросах внешней политики кабинета и сами заняли видное место внутри этого кабинета, и, в-третьих, группа Араки на этом заговоре получила возможность сплотить вокруг себя крупнейшие реакционно-шовинистические организации. …

Результаты переворота стимулируют дальнейшее развитие экстремистских течений в армии и в гражданских реакционно-шовинистических организациях и их дальнейшее сближение между собой.

К активизации этих течений ведёт также и вся внешнеполитическая и внутренняя обстановка в стране: неудача японского оружия в Шанхае и начавшийся после этого подъём антияпонского движения в Маньчжурии, так же как и усилившееся противодействие со стороны САСШ против японской агрессии в Китае и неблагоприятная позиция, которую под давлением САСШ заняла с марта 1932 г. по отношению к Японии Лига наций, – все это рассматривается крайними реакционно-шовинистическими кругами как результат слабости и нерешительности внешнеполитической линии правительства и стимулирует поэтому продолжение борьбы против политических партий и за сосредоточение власти в руках военщины. Экономический кризис, углубившийся в 1932 г. больше, чем когда бы то ни было раньше, с новой силой обрушивается на промежуточные социальные слои и побуждает связанную с этими слоями офицерскую молодёжь к продолжению борьбы против финансовых концернов и зависящих от них политических партий.

В течение последних месяцев 1931 и начала 1932 г. ряд офицерских групп примыкает к обществу “Дзиммукай” С. Окавы и к “Лиге крови” Ивоуэ. Происходят убийства бывшего министра финансов Иноуэ и директора концерна Мицуи барона Дана, покушение на Вакацуки в Осака. … Когда в начале мая 1932 г. полиция под давлением министерства двора решает дать острастку зарывающейся офицерской молодёжи и арестовывает одного из руководителей всех офицерских террористических групп – подполковника Хасимото, офицеры заявляют, что освободят его силой.

Наконец,15 мая 1932 г. происходят общеизвестные события: группы террористов из молодых офицеров армии и флота из общества “Дзиммукай” и “Лиги крови” убивают премьер-министра Инукаи, бросают бомбу в хранителя императорской печати Макино, в здания банков Мицубиси и Нихонгинко и в Главное полицейское управление, делают попытку взорвать Токийскую трансформаторную станцию. События эти являются, однако только частью неудавшегося более широкого плана: известно, что одновременно с этими террористическими актами была произведена вооружённая войсковая демонстрация против дома Генро Сойидзи и полк под командой полковника Кофу должен был двинуться на Токио. Военщина, несомненно, замышляла взять столицу в свои руки. Положение было спасено только тем, что правительство, предварительно узнавшее о заговоре, мобилизовало жандармерию и поручило охрану столицы и резиденции императора вместо начальника гарнизона – шефу жандармского корпуса.

Переворот, который замышлялся военщиной, должен был быть совершён под лозунгами:

“Против политических партий, которые заботятся только о власти, о собственных интересах; против капиталистов, которые находятся в блоке с политическими партиями, для того чтобы угнетать своих соотечественников; против мягкотелой дипломатии; против опасных мыслей, за крестьян и рабочих, которые терпят крайнюю нужду”.

…

С. Окава, Тацибана, Иноуэ и ряд других были арестованы и до сих пор содержатся в тюрьме. Но лидеры военщины на заговоре только выиграли: генерал Араки фактически занял руководящее положение в новом правительстве адмирала Сайто, которое теперь отвечало уже основному требованию военщины о том, что правительство не должно зависеть от политических партий, а должно стоять над ними как национальное, надпартийное правительство. Конечно, правительство Сайто само является ещё коалиционным правительством обеих крупнейших военных группировок – клана Сацума и группы Араки с обеими парламентскими политическими партиями – Минсейто и Сейюкай, но оно уже обеспечивает военщине возможность проведения в жизнь её важнейших установок, хотя и не без внутренней борьбы.

Лидеры всех без исключения группировок в лагере реакционно-шовинистического течения открыто говорят о том, что политическая активизация военщины и вступление Японии в новую войну за овладение Маньчжурией явились теми толчками, которые активизировали и организации реакционно-шовинистического движения на современном его этапе. Они указывают и причины этого. Во-первых, армия оказалась самой организованной и решительной в борьбе за империалистический выход из кризиса частью «общества» (читай – господствующих классов); во-вторых, армия сумела выставить лозунги отрицания капитализма и партийно-парламентской системы, оппозиция против которых разжигается среди промежуточных социальных слоев опустошительным влиянием кризиса; в-третьих, армия при всём этом остаётся носительницей принципа твёрдой власти, остаётся единственной силой, которая на деле способна спасти Японию от революции.

…

Что касается «антикапиталистической» стороны программы военщины, то сама по себе, как мы показали, она не содержит в себе никакой действительной угрозы существованию капитализма, хотя и согласуется со стремлением помещиков и немонополизированных слоёв буржуазии обеспечить себе большую долю доходов в разделе прибыли с финансовым капиталом. Опасность этой “антикапиталистической” стороны программы военщины и многих реакционно-шовинистических организаций заключается однако в том, что игра “антикапиталистическими” лозунгами в условиях резкого обострения классовой борьбы в стране может повести к тому, что на определённом этапе движение выскользнет из рук своих вождей и массы, мобилизованные под лозунгом “свержения капитализма”, попробуют начать реализацию этой программы.

Надо, однако, сказать, что до сих пор военщина и вожди реакционно-националистических организаций более или менее удачно справлялись с задачей удержания мобилизованных ими масс под своим руководством и были достаточно сильны, чтобы вовремя пресечь попытки дальнейшего углубления социальной демагогии, когда она начинала становиться опасной»^[125].

Группа генерала Араки получила название «фракции императорского пути» («Кодоха»; помимо Араки, лидером фракции являлся Мадзаки Дзиндзабуро). После 1931 г. она боролась за руководящую роль в армии с другой генеральской группой – «фракцией контроля» («Тосэйха»). Эта генеральская группировка, возглавлявшаяся Тодзио Хидэки, Муто Акира и Нагата Тэцудзан, занимала более прагматические позиции и настаивала на сбалансированной внешней политике и модернизации армии. Её стратегией было постепенное установление контроля над существующими государственными институтами при сохранении строгой лояльности государству. Но обе фракции объединяли идеи тоталитаризма и экспансии.

Националистическое движение в Японии было неоднородно. Спустя много лет после описываемых событий японских националистов предложили разделить на националистов (в узком смысле слова) и «национальных социалистов»^[126]. К первой группе относились представители «Кодохи» и «Тосэйхи», причём последние являлись умеренными националистами.

Политическая программа «национальных социалистов» была той же, что и у просто националистов, однако их отличало стремление к радикальным экономическим и социальным реформам. Они требовали государственной монополии на внешнюю торговлю и распоряжение природными ресурсами, установления предельных размеров земельных, денежных и иных богатств, государственного протекционизма в сельском хозяйстве и обеспечения всему населению достойного уровня жизни и образования. Они выдвигали лозунги «государственного социализма» и «социалистической империи во главе с императором». Национальных социалистов возглавляли Окава Сюмэй, Кита Икки и др.

Экземпляр книги (возможно, не один) «Военно-фашистское движение в Японии» находился и в IV управлении Штаба РККА, куда он поступил из разведотдела штаба ОКДВА. Зорге не настолько хорошо знал русский язык, чтобы иметь возможность ознакомиться с текстом, изобиловавшим множеством новых для него терминов и понятий. Однако Карл Радек, написавший предисловие к книге, вполне мог и должен был ввести Зорге в курс дела перед предстоявшей командировкой.

3. «Трудность обстановки здесь [в Японии] состоит в том, что вообще не существует безопасности…»

(«Рамзай» – Центру, 1 сентября 1936 г.)

Начиная с конца XIX века, военная и военно-морская разведка Японии велась с позиций военных и военно-морских агентов при посольстве России в Токио (дипломатические отношения Японии с Российской империей установлены 26 января 1855 г. Симодским трактатом). О трудностях, с которыми приходилось сталкиваться разведчикам в погонах при добывании разведывательной информации с официальных позиций сохранилось не одно свидетельство.

«Военному агенту приходится ограничиваться доставлением не тех сведений, какие нужны и желательны, а какие можно добывать, – писал в 1898 году военный агент в Японии Генерального штаба полковник Н.И.Янжул начальнику штаба Приамурского военного округа. – В Западной Европе военный агент имеет то важное преимущество, что в распоряжении его находится доступный ему обширный печатный материал по изучению быта и устройства иностранной армии, за исключением сравнительно немногих, не подлежащих гласности данных по мобилизации армии, по её стратегическому сосредоточению и по вооружению и обеспечению запасами крепостей. В Японии же военный агент находится в совершенно иных условиях»^[127].

«Подозрительность и осторожность японских военных властей доходит до того, что они воздерживаются от публикаций даже таких невинных данных, как штаты и дислокация войск мирного времени, не говоря уже об организации частей по штатам военного времени, об устройстве обоза, снабжения и тыла армии. Поэтому из приказов и других гласных официальных распоряжений многого узнать нельзя, – отмечал Янжул. – Между тем в Японии нет того международного отброса, который в Западной Европе составляет главный источник для добывания секретных сведений по военному делу. Между японцами, к чести их, охотников заниматься этим художеством не находится, а для иностранцев непреодолимым препятствием служит незнание письменного японского языка и то обстоятельство, что каждый иностранец состоит под деятельным наблюдением полиции. Китайские иероглифы составляют самую серьёзную преграду для деятельности военного агента, направленной к изучению военного устройства этой страны. Не говоря уже о том, что эта тарабарская грамота исключает возможность пользоваться какими-либо случайно попавшимися в руки негласными источниками, она ставит военного агента в полную и грустную зависимость от добросовестности и от патриотической щепетильности японца-переводчика. Вообще даже в самых невинных вещах. Положение военного агента может быть поистине трагикомическим. Представьте себе, что вам предлагают приобрести весьма важные и ценные сведения, заключающиеся в японской рукописи, и что для вас нет другого средства узнать содержание этой рукописи, при условии сохранения необходимой тайны, как послать рукопись в Петербург, где проживает единственный наш соотечественник (бывший драгоман г. Буховецкий), знающий настолько письменный японский язык, чтобы быть в состоянии раскрыть загадочное содержание японского манускрипта. Поэтому для военного агента остаётся лишь один исход – совершенно и категорически отказаться от приобретения всяких quasi-секретных письменных данных, тем более, что в большинстве случаев предложение подобных сведений со стороны японцев будет лишь ловушкой. С другой стороны, опыты обращения иностранных военных агентов за сведениями в соответствующие органы военного управления всегда оканчиваются полной неудачей» ^[128].

«На самые заурядные вопросы, – продолжал военный агент, повествуя о проблемах получения разведывательной информации гласными способами с официальных позиций, – в лучшем случае получается уклончивый ответ и чаще – категорический отказ со ссылкою на существующие будто бы правила, воспрещающие сообщение подобного рода сведений. В этом отношении, насколько мне известно, японские военные власти не делают различия между представителями всех вообще иностранных армий. Отсюда следует, что военному агенту в Японии, за весьма редкими исключениями, приходится довольствоваться теми недостаточными фактами и сведениями, которые публикуются официально или появляются в периодической печати, в виде отчётов, приказов, положений, сторонних сообщений и заметок. Всё, что можно потребовать от военного агента, это быть au courant всех сведений и источников, появляющихся гласно в печати. Всё прочее – желательно, но не обязательно»

Мнение Янжула подтвердил его преемник на посту военного агента в Японии Генерального штаба полковник Б.П. Ванновский. В одном из своих донесений последний привёл следующий случай. После года хлопот и настояний ему удалось, наконец, получить из японского военного министерства «Учебник по военной администрации». При ознакомлении с учебником оказалось, что его содержание представляет собой «краткий, несвязный, неточный, непоследовательный пересказ ряда военных постановлений, иногда, совершенно второстепенных, причём все точные данные, цифры и штаты были опущены, а о вопросах комплектования сказано, что они секретны и будут изложены ученикам военной школы устно»^[129].

Те же жалобы поступали и от наших военно-морских агентов. «Условия, среди которых мне приходится действовать, – писал лейтенант А.Г. Чагин в Петербург 12 марта 1897 г. – продолжают быть неблагоприятными отчасти по политическим причинам, отчасти вследствие исключительной японской замкнутости, подозрительности и европейце-ненавистничества, а к нам, русским, в особенности. Раз вопрос касался чего-нибудь более серьезного, то мои просьбы либо обходились молчанием, либо удовлетворялись в такой ничтожной степени, что граничило с отказом»^[130].

«Работа русских официальных агентов в Японии (особенно военных и морских), – утверждал чиновник российского Министерства финансов Л.В. фон Гойер, несколько лет работавший в Токио накануне Русско-японской войны, – крайне затруднена тем обстоятельством, что японцы слишком близко и тщательно за ними следят. Мне достоверно известно, что к каждому русскому агенту японское правительство приставляет пять или шесть агентов, которые днём и ночью за ними следят. Каждый шаг, каждое движение их было известно. За всеми лицами, с которыми они имели сношение, также бдительно наблюдали»^[131]. «Никогда русскому агенту, – утверждал Гойер, – не удастся нанять в Токио, Иокогаме или где-нибудь в стране действительно порядочного шпиона, а если случайно удастся, то десятки японских сыщиков, окружающих его, быстро поймут это и теми или иными средствами удалят его. Были примеры, когда русские агенты получали интересные сведения, но, увы, в большинстве случаев они шли прямо из Генерального штаба». Опираясь на свои наблюдения, Л.В. Гойер приходил к пессимистическому выводу, что «русские, да и все иностранные, военные и морские агенты в Японии играют лишь роль представительскую, – серьёзных, секретных сведений они никогда не соберут».

С подобными, если не большими трудностями, пришлось встретиться советским военным разведчикам «под официальным прикрытием», не говоря уже о разведчиках-нелегалах. Оперативная обстановка в Японии 1930-х годов по-прежнему отличалась от стран Западной Европы, Америки и Китая и в целом являлась весьма неблагоприятной для нелегальной деятельности разведчика-европейца.

Розыском крамолы и борьбой со шпионажем занимались главным образом два органа – кэйсацу (полиция), которой ведало Министерство внутренних дел, и кэмпэйтай (военная жандармерия в составе военного министерства), созданная в целях обеспечения «военной безопасности» в Японии.

В 1911 году при департаменте полиции МВД был создан специальный отдел – токубэцу кото кэйсацу – особая (специальная) высшая полиция, – сокращённо токко, секретная служба, состоявшая из многочисленных отделов: печати, цензуры и наблюдения за общественным порядком, отдела общественной безопасности. Отдел общественной безопасности состоял из секторов, в том числе по надзору за левым движением и корейцами, проживавшими в Японии; иностранного отделения, осуществлявшего надзор за иностранцами^[132]. Токко пользовалась особыми правами, а её сотрудники – особыми привилегиями.

Особое и весьма привилегированное положение занимала и кэмпэйтай – военная жандармерия. К 1930-м годам кэмпэйтай значительно расширила сферу своей деятельности, охватив область политики и идеологии. Важнейшую роль в этом сыграл генерал Тодзио Хидэки – начальник штаба японской Квантунской армии (1937 – 38 гг.); заместитель военного министра (1938 – 39 гг.); военный министр (июль 1940 г. – октябрь 1941 г.). По словам одного из ближайших сподвижников Тодзио, к концу 30-х годов кэмпэйтай «стала приобретать политическую силу, и, когда Тодзио стал военным министром, она приобрела чрезвычайное сходство с тайной полицией»^[133].

Система тотальной слежки за населением с помощью так называемого института гонингуми (пятидворок), основанного на принципе круговой поруки, взаимного наблюдения и тайных доносов, введённая ещё в годы феодализма, почти в неизменном виде сохранилась в Японии и в первой половине ХХ века.

В 1930 г. императорское правительство обратилось к населению с предложением сообщать всё, что дошло до их сведения. Газета «Осака Майнити» писала в этой связи: «Недавно полицейские власти Токио объявили, что “отныне они охотно будут получать тайные сообщения от граждан”, что означает создание общенациональной системы шпионажа, доноса и полицейского наблюдения. Эта система даст возможность злым людям наносить ущерб другим ради мести»^[134].

Основные трудности, с которыми сталкивался нелегал-европеец, определялись следующими особенностями условий жизни и деятельности в Японии:

– незначительное (по сравнению с другими странами) число иностранцев;

– ограниченное правовое положение иностранцев;

– резко выраженный национализм, широкая пропаганда недоверия и подозрительности по отношению к иностранцам как к возможным шпионам;

– расовые различия европейцев и японцев, резко выделявшие европейца из среды местного населения и делающие его легко доступным объектом наблюдения и слежки;

– широко развитая система слежки, наличие специальных органов наблюдения за иностранцами.

В своей книге «Японская угроза», изданной в 1933, О’Конрой отмечал, что согласно «последней переписи», в Японии «постоянно живёт около 6500 человек», представителей «белой и жёлтой рас», в том числе «американцев – 1870, англичан – 1610, немцев – 930, русских – 850, уроженцев Британской Индии – 230, швейцарцев – 170, датчан – 90, итальянцев – 45 и норвежцев – 45» ^[135].

В 1938 году в Японии жили 67 млн. японцев и всего около 28 тыс. иностранцев, в том числе 19 тыс. китайцев и 9 тыс. представителей белой расы – европейцев и американцев.

Наиболее многочисленными (не считая китайцев) к тому времени были следующие иностранные колонии (цифры округлены)^[136]: США – 2 тыс.; Великобритания – 2 тыс.; русские белоэмигранты – 1200; Германия – 1 тыс.; Франция – 500; СССР – 350; Канада – 300; Швейцария – 200; Голландия – 100 человек. Все они жили в Токио, Иокогаме, Кобе и Осаке. По роду занятий иностранцы разделялись на три основные группы: дипломатические и консульские работники; коммерсанты; специалисты из различных областей деятельности и лица свободных профессий. В 1933 г. в качестве дипломатических и консульских работников: от США в Японии был 51 чел.; от Великобритании – 44; от Франции – 21; от СССР – 17; от Германии – 16; от Голландии – 15; от Швейцарии – 1. Вместе с семьями и обслуживающим составом общая численность этой категории иностранцев составляла 800–900 человек, то есть около 10 % иностранного населения.

Основным видом занятий иностранцев была коммерческо-предпринимательская деятельность, которая охватывала до 80 % всего состава иностранных колоний. Это представители и служащие экспортно-импортных фирм, страховых компаний (в Токио и Иокогаме в 1933 году насчитывалось 33 иностранных страховых компании), владельцы торговых и мелких торгово-производственных предприятий, ремонтных мастерских и т. п. Из иностранных торговых предприятий наиболее распространёнными были рестораны, пивные бары, кафе, кондитерские, магазины мелких металлоизделий и др.

К группе специалистов и лицам свободных профессий относилось остальное иностранное население, то есть те же 10 %. Эту группу составляли журналисты, инженеры, консультанты при промышленных предприятиях и новых производствах, научные работники, врачи (в Японии в 1933 г. было 12 частных иностранных больниц), миссионеры и т. п. Граждане государств, имевших наиболее развитые экономические и политические связи с Японией (в частности, американцы, китайцы, немцы, голландцы) имели право въезда в Японию без визы и свободного проживания в стране (при условии занятия официально обоснованной полезной деятельностью), но японские законы предусматривали для них некоторые правовые ограничения. Иностранцы могли вкладывать свои капиталы в японские предприятия, но им не разрешалось приобретать недвижимую собственность в виде земельных участков, производственных зданий и жилых домов. Правда, эти ограничения не создавали серьёзного препятствия для лиц, располагающих необходимыми денежными средствами: недвижимая собственность приобреталась на подставных лиц, а невмешательство чиновников соответствующих органов надзора без особого труда достигалось с помощью взяток.

«… система шпионажа в Японии доведена до совершенства. – Утверждал О’Конрой, опираясь на свой опыт сотрудничества с полицией. – Шпион А может быть назначен для наблюдения за посольством; в этом случае Б будет назначен наблюдать за А, третий шпион – В, получит приказ наблюдать за Б, а четвёртый – Г наблюдает за первыми тремя. В добавление к тому существуют ещё тайные общества, задачей которых является наблюдение за иностранцами. Кроме того, японец всегда рад донести полиции о чём-либо подозрительном в поведении варвара или японца, друга варвара. Что касается иностранных чиновников в Токио, то они вращаются только в официальных кругах и никогда не могут почувствовать истинного отношения к себе со стороны народа»^[137].

Между полицейскими и жандармскими органами существовал постоянный и систематический обмен материалами по вопросам контрразведки и политического наблюдения.

Наблюдение за иностранцами в основном осуществлялось органами полиции, поскольку иностранцы относились к гражданскому населению, являвшемуся главным объектом её деятельности. Иностранный отдел имел многочисленный штат агентов, знавших тот или иной язык и специально подготовленных для наружного наблюдения. Система наблюдения за иностранцами включала в себя: а) предварительное изучение и оценку иностранца как объекта наблюдения; б) наружное наблюдение за иностранцем вне дома; в) внутреннее наблюдение и изучение иностранца в его личной жизни, его повседневного поведения в домашних условиях; г) в отдельных случаях – активное «прощупывание» с помощью провокаций.

Полиция подразделяла иностранцев на категории – исходя из национальности и степени её «опасности». В 1930-е годы наиболее опасными считались советские граждане, затем следовали китайцы, далее – англичане и американцы. Немцы – после прихода к власти Гитлера – стали рассматриваться как наименее «вредная» нация за исключением немцев-эмигрантов, хотя полностью наблюдение не снималось и с них. Меньше других следили за итальянцами, турками, поляками, норвежцами, шведами, австрийцами, балканскими народностями, представителями стран Южной и Центральной Америки.

Наблюдение за вновь прибывающими иностранцами начиналось на пароходе – если пароход японский или с момента высадки в порту – если пароход иностранный. До прихода парохода в порт администрация получала по радио и публиковала в газетах списки прибывающих пассажиров, которые тщательно изучала полиция. Уточнения в этот план вносились после прибытия парохода и получения от пароходной обслуги полных сведений о результатах наблюдения за пассажирами.

В первой половине 30-х годов прибывающие в Японию иностранцы подвергались в порту высадки незначительным полицейским формальностям: краткому опросу – откуда, с какой целью приехали, как долго намерены пробыть в Японии (с 1936 года для приезжающих и проживающих в Японии иностранцев была введена регистрация в полиции с заполнением подробной учетной карточки – анкеты и представлением фото).

Нередко вскоре после приезда, а иногда ранее, ещё на пароходе, иностранцу «случайно» встречался и завязывал с ним знакомство весьма приветливый японец, который предлагал свои услуги в качестве компаньона, оказывался коллегой по профессии или просто выражал готовность помочь в ознакомлении со страной. Этот новый «знакомый» бывал весьма настойчив, добиваясь сближения и укрепления дружеских отношений. Можно было не сомневаться в том, что этот «друг», сотрудник иностранного отдела полиции, выполнял задание по изучению объекта.

Для систематического наблюдения за иностранцами, изучения их образа жизни, поведения, привычек, знакомств и связей полиция и жандармерия широко использовали в качестве агентов домашнюю прислугу, боев-посыльных, поставлявших на дом продукты, обслуживающий персонал и японцев – сотрудников иностранных учреждений и предприятий.

Использование домашней прислуги в качестве полицейской агентуры открывало полиции доступ в дом в отсутствие хозяина. Если иностранец уезжал из дому хотя бы на 1–2 дня, он должен был ожидать, что в его отсутствие у него в квартире будет произведён тщательный обыск.

Малочисленность и резкие расовые отличия делали европейцев в Японии весьма удобными объектами для наружного наблюдения. Европеец уже через несколько дней становился хорошо известным не только ближайшим соседям, но и большинству жителей квартала. Наружное наблюдение осуществлялось специальными агентами и многочисленными полицейскими постами, обеспеченными телефонной связью. Полиция и жандармерия широко пользовались услугами нештатных наблюдателей: гейш, проституток в публичных домах, женской обслуги в ресторанах, барах, гостиницах, дансингах и т. п. Сотрудничество с полицией было обязательным условием для поступления на работу в подобного рода заведения. В условиях массовой безработицы полиция получала возможность, не расходуя дополнительных средств, содержать широкую агентуру.

Иностранцы, подозреваемые в нелегальной разведывательной деятельности, нередко подвергались своего рода «активной» полицейской проверке – путем подсылки к ним агентов-провокаторов, предлагающих продать какие-либо «секретные» сведения или документы. Как правило, такие полицейские «операции» проводились в примитивной, грубой форме и могли ввести в заблуждение лишь неискушённого, малоопытного новичка.