Глава 17
– Ты что, ограбил кого-то? – с тревогой в голосе спросил отец, холодно блеснув глазами.
– С чего ты взял? – рассмеялся Михаил.
– А как ещё иначе можно отхватить такую кучу деньжищ?
– Заработать.
– Мешок денег? Заработать?
– Да, батя, заработать честным путем, если трудиться четыре месяца по шестнадцать часов в сутки и без выходных, – сбросив улыбку с лица, серьёзно проговорил Михаил. – В этом мешке только половина того, что мне причитается.
– Половина?! – удивленно воскликнул отец, с недоверием заглядывая в раскрытый рюкзак.
– Да не разыгрываю я тебя, – сказал Михаил и, перевернув рюкзак, высыпал деньги на стол. – На, смотри, всё без обмана.
– Сколько тут?
– Четыре тысячи, – с гордостью сообщил Михаил. – А много потому, что банк выдал рублёвыми купюрами, да немного трёшками. Незапланированная выдача произошла.
– Это что же получается? – отец отвёл взгляд в сторону, наморщил лоб, производя в уме какие-то расчёты. – На эти деньги можно купить легковушку «Жигули», мотоцикл «Урал», корову и ещё много останется на безбедную жизнь?
– Да, батя, ты правильно посчитал. Только ничего из перечисленного я покупать не собираюсь. Эти деньги я вам с матерью дарю. Положите на сберкнижку, потом снимайте, сколько потребуется, и забудьте, наконец, о бедности. Поживите хоть на старости красиво и без забот.
Из глаз отца выкатились две скупых слезы, он тут же смущенно смахнул их рукой.
– Мать, иди сюда! – крикнул он из комнаты. – Посмотри, что сын тебе привёз.
– Василиса копошилась на кухне, разогревая поздний ужин для сына. Он приехал последней электричкой из Перми, часы показывали уже половину первого ночи.
Они с отцом уже спали, когда Михаил, привычно перемахнув через забор, постучался в окно из палисадника. Отец отворил дверь, радости не было предела, потому что сын не появлялся в отчем доме с праздника Победы. Это был святой день для их семьи, и Михаил каждый год 9-го мая устремлялся в родной посёлок, чтобы быть за праздничным столом вместе с родителями.
Василиса вся извелась, думая о Михаиле. Он сильно изменился за последние два года: стал молчаливым, с ней не шутил, как прежде, не подтрунивал над её недостатками, взгляд сделался чрезмерно сосредоточенным и холодным, говорил с ней строго и лаконично.
– Чего ты хотела? – высказал ей Александр, когда она однажды поделилась с ним о своих наблюдениях за сыном. – Парень прошёл суровую школу жизни – был на войне, повзрослел, возмужал, заматерел, одним словом, смешки и шуточки остались в прошлом. Привыкай. В семье появился второй мужик после меня.
Василиса согласно кивала мужу, но нутром чувствовала, что отношение сына к ней изменилось совсем не потому, что произошло взросление. Она была почти уверена, что причина кроется в его разлуке с этой Анной, в которую он по глупости втюрился на первом курсе.
Два года назад Михаил заезжал домой перед отправкой в колхоз на один день. Тогда между ними состоялся нелицеприятный разговор. Сын заявился нервный, взвинченный, беспричинно нагрубил, когда она решила сложить его вещи.
Василиса отошла в сторонку и поинтересовалась с осторожностью, что стряслось, почему он так себя ведёт? Михаил обернулся и с издёвкой заявил:
– Благодаря твоим стараниям, мама.
– Что ты такое несёшь? – возмутилась она. – Какой петух тебя клюнул? А ну, признавайся!
– Клюнул, мама,– ответил сын с раздражением. – Больно клюнул, прямо в самое сердце. И этого петуха зовут Василиса Марковна Кацапова.
Она сразу догадалась, что причиной грубого поведения сына явилась эта смазливая и беспутная татарка. Это она в отместку наплела сыну небылиц с три короба про разговор в бане, хотя поклялась не передавать его содержание Михаилу.
– Ты злишься из-за своей татарки? – спросила она прямо.
– Мама, прошу тебя впредь не называть Анну татаркой, – шумно выпуская воздух через нос, сказал сын. – Это звучит оскорбительно. У нас в Советском Союзе все национальности имеют равные права, такие же, как, впрочем, и у украинцев. Она единственная девушка, которую я полюбил. Кто тебя просил вмешиваться в наши отношения? Какое тебе дело, кого я полюбил? Это моя личная жизнь, понятно тебе?
– Сынок, если бы она была христианкой – я бы, возможно, смирилась, несмотря на то, что ты у неё не первый. Но она мусульманка, как ты представляешь себе совместную с ней жизнь?
– Сейчас другие времена, – сказал Михаил. – Всё, о чём ты сейчас сказала – предрассудки. Из-за этих самых предрассудков я потерял любимую девушку навсегда. А вот этого факта ты как раз и не понимаешь.
Михаил не стал больше с ней общаться. Обидевшись, собрал вещи и уехал. О разговоре с сыном она рассказала мужу лишь спустя четыре месяца, когда Михаил не счёл нужным появиться за это время в отчем доме.
– Жениться на татарке, конечно, не лучший вариант, – отозвался тогда её Александр. – Но лучше было бы не вмешиваться. Разобрались бы сами. Молодёжь сейчас живёт без религии. Татары не посещают мечеть, русские – церковь. Всё сейчас перемешалось.
– Ты считаешь, мне не нужно было вмешиваться?
– Что сделала, то сделала, – вздохнул с сожалением Александр. – Теперь остаётся пожинать плоды своего вмешательства.
– Думаешь, он не простит мне? – с сокрушённым видом спросила Василиса.
– Мишка у нас отходчивый, – обнадёжил Александр. – Пройдёт время – оттает. Оглянется вокруг, пошевелит мозгами и отойдёт. Нюни не распускай раньше времени, да не усюсюкай с ним. Он этого не любит.
– Хорошо бы так-то, – с надеждой высказалась Василиса.
И вот теперь, похоже, настал тот долгожданный день, о котором она мечтала целых два года. Сын был радостный, при встрече впервые за два года слегка обнял её. Правда, не так, как делал это до разногласий, крепко прижимая её к себе, но и таким объятиям Василиса была несказанно рада.
– Что там он привёз? – проговорила она громко и направилась в комнату. Увидев большую кучу денег на столе, со страхом ахнула:
– Откуда они у тебя?! Чьи это деньги?!
Отец, довольный произведённым эффектом, рассмеялся:
– Наши они, сын заработал для нас с тобой. Своим горбом и честным трудом. Гордись, мать, нашим Мишкой! Выйдет он в люди!
– Зачем нам столько? – удивилась Василиса. – Потрать всё на себя. Тебе они нужнее.
– Ты мать не поняла, – опять рассмеялся отец. – Мишка заработал восемь тыщ! Четыре отдаёт нам, чтобы мы положили себе на сберкнижку и тратили, сколько душа попросит.
– А ты, старый, и обрадовался сразу.
– Ну, не плакать же, когда деньги с неба свалились.
– Это правда? – спросила мать, взглянув на Михаила.
– Да, мама. Эти деньги ваши. Себе я оставляю половину. Положу на книжку, буду добавлять к стипендии. Хватит нам побираться, да пересчитывать кучки десятикопеечных монет.
– Копейки – тоже деньги, – не согласилась Василиса.
– Ты права: копейка рубль бережёт, – сказал Михаил. – Ты меня покормишь?
– Конечно. Иди на кухню, я приготовила твои любимые макароны с мясом.
Он быстро умял макароны, запил чаем, и сказав «спасибо», отправился в свою комнатушку. Мать ещё повозилась некоторое время с посудой, потом ушла спать в большую комнату. В доме наступила тишина.
… Михаил не кривил душой, когда говорил про пересчёт десятикопеечных монет. Из-за нехватки денег семье приходилось постоянно экономить на всём, и, по возможности, добывать ещё дополнительные копейки в общую копилку. Кормилец был один – отец, имеющий маленькую зарплату, остальные являлись иждивенцами. Мишке не хотелось быть нахлебником. Он искал любой способ, чтобы внести свой посильный вклад в семейный бюджет.
Он отстреливал ворон из рогатки неподалёку от скотобойни, где сбрасывались отходы, отрубал у них лапки и относил в санитарную службу, где получал вознаграждение по тринадцать копеек за пару. Это была неблагодарная работа. Огромные стаи жирного воронья с диким карканьем кружились над зловонными внутренностями животных. Чтобы бить по птицам прицельно, нужно было подходить поближе, пробираться среди этого смрада, кишащего червями, рискуя в любой момент поскользнуться и упасть в вонючее месиво. Падения нельзя было допустить, в противном случае точно не миновать гнева матери и, что ещё хуже, можно навсегда получить запрет на такое ремесло.
Кроме охоты на отъевшихся ворон, он иногда плёл корзинки из ивовой лозы и пытался продавать их по рублю за штуку на автобусной остановке, но торговля, почему-то, шла плохо, либо не шла совсем.
Иногда на реке удавалось забить ондатру, и он, разделав тушку, с радостью отвозил шкурку в заготконтору. Гонорар получался приличным. Зимой бегал на лыжах в тайгу и ставил петли на зайцев. Мясо шло на стол, шкурки отвозил на колхозный базар, где менял их на продукты.
Самым удачным и прибыльным делом для него являлся сбор стеклопосуды. Для этого не требовалось особых усилий. Ходи себе по посёлку да внимательно поглядывай по сторонам.
Михаил подбирал всякую стеклотару, которую принимали в магазине. Главной задачей было разглядеть, чтобы края банок и горлышки бутылок не имели сколов. Иногда из-за грязи мелкие сколы увидеть не удавалось, приходилось применять пальцевой метод.
Во дворе у него стояла ёмкость из жести, в которой он отмачивал этикетки или въевшуюся грязь на банках и бутылках, пролежавших в канавах или в траве длительное время.
Бутылка стоила десять копеек. Вырученные монеты опускались в копилку, изготовленную отцом. В конце месяца копилка вскрывалась, вёлся подсчёт дополнительного дохода.
У маленького Мишки была заветная мечта: когда вырастет – обязательно заработает мешок денег и отдаст отцу, чтобы тот не убивался на работе от зари до зари, а мог ходить с матерью в кино по выходным, как это делали соседи. Чтобы смог купить мотоцикл с коляской и свозил бы его в большой город Пермь, где есть цирк и зоопарк.
И вот мечта его сбылась. Он заработал кучу денег и отдал долг родителям. Пусть поступают с ними, как посчитают нужным. Пусть это будет частичная компенсация за все муки, которые выпали на их долю.
Михаил отдал деньги с чувством необыкновенной радости, но у него не было уверенности в том, что мать позволит себе потратить даже малую часть полученной суммы. Она, конечно же, откроет счёт в сбербанке, но деньги будут лежать без движения до какого-нибудь значимого события. Скажем, до свадьбы дочерей, или же его собственной.
… Сон не шёл, Михаил перевернулся на бок, открыл глаза. Свет от яркого фонаря на автобусной остановке пробивался сквозь тонкие занавески на окне, оставляя на противоположной стене жёлтые блики.
«Свадьба, – неожиданно для себя остановился он на этом слове и задумался. – Неужели я способен решиться на такой шаг? А что? Возраст подходящий, почему бы и нет? Разгульную жизнь пора стопорить, ни к чему хорошему она не приведёт».
Михаил мысленно проследовал по цепочке событий, которые произошли в его жизни за два истекших года…
… С того раннего утра, когда он покинул деревню Березники, распрощавшись с любимой девушкой, у него, казалось, померк свет перед глазами. Всё вокруг будто плавало и кружилось, мир стал казаться серым и невзрачным. Ничего не интересовало и не радовало, сознание поразила полная апатия.
Вернувшись в общежитие, он не находил себе места. Комната была пуста, из коридора не доносилось ни единого звука, до отъезда в колхоз на картошку оставалось ещё несколько дней. Те несколько дней, которые он выкроил после стройотряда, рассчитывая провести их вместе с Аннушкой…
Не выдержав тоскливого одиночества, он накупил вина, и весь день цедил его, закусывая свиной тушёнкой, которая осталась в портфеле целёхонькой, и тупо пялился в экран телевизора.
На следующий день, заглотив стакан опостылевшего пойла, отправился на набережную Камы и бродил бесцельно из конца в конец до позднего вечера. И всё думал, думал, думал…
Из тягостного состояния он вышел в колхозе. Студенты, вырвавшись на свободу из-под родительской опеки, чувствовали себя вольготно и готовы были ходить на головах. Все они были моложе Михаила на три года, за исключением старосты, которому суждено было отпраздновать свои двадцать пять лет на уборке картошки.
С дня рождения старосты и началась его беспечная и беспутная жизнь. Лёха Быков – староста группы – умудрился проникнуть в душу Кацапова и выпытал причину подавленного настроения.
– Брось ты переживать! – хлопнув Михаила по плечу, беззаботным голосом проговорил он. – Я, в отличии от тебя, побывал два года женатиком и успел уже развестись. И ничего, не рву на себе рубаху от обиды, что мой сын, как только начнёт говорить, станет называть папой ненавистного мне человека. Подумал за стаканом водки о том, что разбитый горшок уже не склеить, и плюнул на всё. Сейчас живу и наслаждаюсь холостяцкой жизнью. А тебе нужно трижды плюнуть через плечо, и поблагодарить своего ангела-хранителя за то, что уберёг тебя от печального финиша.
Лёха достал из кармана пачку папирос, ловким движением выбил из неё одну штуку, привычно ткнул в уголок рта, прикурил. Выпустив вверх большой клубок дыма, тоном знающего человека сказал:
– Девок на наш век хватит. И любимых и любящих. Присмотрись-ка к нашим девочкам. Вон, сколько их, необъезженных кобылок, которые вовсе не прочь с тобой познакомиться поближе. Это только на вид они скромницы, а в укромном местечке ведут себя совсем иначе.
– Тебе-то откуда известно? – спросил Михаил, выслушав длинный и поучительный монолог старосты.
– Плавали, знаем, – уклончиво ответил он.
«Плавает только г… в проруби», – хотелось ответить Михаилу в сердцах, но он сдержался. Зачем вонзать шпильки в бок человеку, который не служил на флоте?
А Лёха, как оказалось позже, знал, что говорил.
Жили студенты в недостроенной школе в большом холодном зале. Пол был выстелен соломенными матрасами – спали вповалку, не раздеваясь. В углу у окна почти непрерывно топилась печь-буржуйка. Погода уже через несколько дней после приезда установилась холодная, пошли нудные затяжные дожди.
Картофельное поле быстро развезло, ноги разъезжались в вязкой глине, лезвие лопаты не лезло в землю, превращаясь в плотный комок, копка картошки давалась с большим трудом. Одежда неминуемо намокала, её приходилось часто сушить.
Староста установил график дежурства, или как он выражался – дневальства. Дежурили парами, менялись каждые два часа.
Чтобы избежать заболеваний, Михаил предложил простой профилактический способ. Как только прошёл первый дождь, и все промокли до нитки, он, не говоря ни слова, направился в сельский магазин и вернулся с полным ведром разливного портвейна. Поставил его на табурет в углу, рядом водрузил алюминиевую кружку, зычно потребовал:
– Кто не хочет болеть – подходи на причащение!
Уговаривать никого не пришлось. Однокурсники выстроились в очередь. Кацапов сначала сам черпал вино кружкой, и подавал первому в очереди, а потом махнул рукой и сказал:
– Пейте самостоятельно, друзья, я у вас не нянька.
С этого дня и повелось ходить за вином к открытию магазина. Ходили сразу с двумя вёдрами – одного на всю группу было недостаточно. Доставкой занимались дежурные. Покупали на деньги Михаила – их у него было достаточно после работы в стройотряде. Утром, перед уходом в поле, он выкладывал на стол нужную сумму сразу на два ведра и не забывал напомнить заступающему дневальному:
– Дорога скользкая, иди осторожно, чтобы не расплескать. Не донесёшь – вычту из стипендии.
На день рождения старосты Михаил приобрёл у деревенских три живых гуся. Желающих отрубить у них головы не нашлось, как и не нашлось тех, кто хотел бы видеть этот процесс. Пришлось уйти за угол школы и сделать это самостоятельно.
Зато общипать перья вызвалось сразу несколько девчонок. Одна из них, Софья Семядолина, кареглазая крепышка с пышной копной черных кудрявых волос на голове, взяла ещё тёплого гуся, осмотрела со всех сторон и спросила:
– Это гусыня, да?
– Почему так решила? – удивился Михаил.
– А где у него этот…ну, чем он гусыню щекочет, когда взбирается на неё?
Раздался дружный хохот. Не удержался от смеха и Михаил. Ему, выросшему в посёлке, было странно слышать от совершеннолетней девчонки столь наивный вопрос.
– То, что ты имеешь в виду, я отрубил под корень, – на полном серьёзе ответил Михаил.
– Жаль, не разу не видела, – с сокрушённым видом сказала Соня. – Куда ты его выбросил?
– В кусты зашвырнул, попозже могу показать. Он ничем не отличается от человеческого, только в размерах меньше.
– Мужской-то, надеюсь, тебе приходилось видеть? – с плутовской улыбкой на лице подключился к разговору Лёха и незаметно подмигнул Михаилу.
– А как же, – совершенно не задумываясь над ответом, тут же подтвердила девушка, и спохватилась, что сболтнула лишнее. Выпитый портвейн, вероятно, частично удалил тормоза из её сознания.
Взрыв громкого смеха сотряс воздух.
– В кабинете биологии, – тотчас пояснила Соня, чем вызвала ещё более дружный хохот.
– Да, ну вас, – сказала она сердито и отошла с гусем в сторонку. Села на чурочку, подставила тазик и принялась ощипывать птицу.
День рождения Лёхи удался на славу. Было шампанское и шоколадные конфеты, по которым соскучилась вся женская половина. Питались студенты простой деревенской пищей, состоящей из щей или горохового супа на первое, варёной картошки с куском варёного сала или перловой каши со шматком сала сверху на второе.
Был сыр, колбаса, маринованные огурцы с водкой и рыбные консервы, за которыми староста съездил аж в райцентр по такому случаю.
Раздобыл он и кассетный магнитофон, под который однокурсники, убрав с пола матрасы, принялись танцевать, привлекая громкой музыкой деревенскую молодёжь.
– Ну, а теперь пойдём за мной, – шепнул на ухо Кацапову Лёха, когда веселье было в разгаре.
– Куда? – удивился Михаил.
– Покажу тебе тот самый укромный угол. Думаю, он тебе сегодня пригодится. Сонька, вон, уже вешается на тебя, пора прогуляться с ней, пока она ещё соображает.
– Ты это серьёзно?
– Серьёзней не бывает. Сонька – горячая штучка. Кто из парней ей понравится – не отлипнет, пока не добьётся своего.
– Ты что, кувыркался с ней? – не поверил Михаил.
– Год назад, – сознался Лёха. – Когда распрощался со своей ненаглядной – муторно было на душе. Страдал, по ресторанам таскался, чтобы развлечься. Там однажды и встретил нашу Сонюшку.
– И что?
– Сидела, скучала, ждала, когда к ней кто-нибудь из мужиков подсядет. А я уже под шафе был – море по колено, подсел к ней, заказал вкусненького, разговорились понемногу. После ресторана увёл к себе. Друг одолжил мне после развода свою комнату на время. Недели две с ней встречались, потом она меня бросила.
– Почему?
– Деньги у меня закончились, нашла другого.
– И меня, значит, она присмотрела с той же целью? – спросил Михаил. – Чтоб деньгами попользоваться?
– Она ведь из Москвы приехала, привыкла к красивой жизни и никак не может перестроиться. А, вообще-то, мой друг, ты сам сможешь сегодня у неё спросить обо всём, – усмехнулся Лёха, и, заметив, как Михаил сжался в комок от его слов, добавил весело:
– Да не парься, ты. Сонька хотя и с норовом, но девка понятливая, проблем тебе не создаст. Возьмёт своё и отчалит в сторону. Она будет тебе реальным лекарством от любви. Поверь.
Они подошли к бревенчатому строению на краю чьего-то деревенского огорода.
– Вот твоя комната свиданий, – сообщил Быков, высвечивая фонариком верх чёрного от времени строения. – Там сеновал, тепло и уютно. Лестница лежит за забором. С Кузминичной я договорился, три рубля ей всучил – кудахтать не будет.
– Когда ты всё успел? – поразился Михаил.
– Холостяцкая жизнь вынуждает заботиться о себе, – рассмеялся Лёха. – Не могу я, понимаешь ли, долгое время оставаться без женщины. Привык за время семейной жизни.
– И с кем ты тут… бываешь?
– Не бываешь, а был однажды. С Феней, которая портвейн отпускает. У неё, кстати, подружка есть. Деваха – кровь с молоком! Я ей о тебе рассказывал.
– Для чего так расстарался?
– Как для чего? Запасной вариант создал, если Сонька тебе не понравится, – простодушно ответил Быков. – Нас с тобой в группе только двое настоящих мужиков, которых по-настоящему интересуют женщины, остальные – сопливые юноши. Для них смелый поступок – выпить стакан портвейна, а поцелуй однокурсницы в щёку – уже подвиг.
Они вернулись в школу, где продолжалось веселье. Софья, раз за разом, без всякого стеснения сама приглашала на танец одного лишь Михаила.
Через час они взбирались по лестнице на сеновал.
Весь месяц вечерами в деревне они гуляли с размахом. На изощрённые развлечения ушли все деньги Михаила, которые он прихватил с собой в колхоз. Хорошо, что это была лишь часть той суммы, которую он заработал. Остальные деньги предусмотрительно были отправлены на хранение в сберкассу. Из них он запланировал делать себе прибавки к стипендии, чтобы не прибегать к помощи родителей.
Уборка картошки закончилась в начале октября, остатки её выкапывали уже под мокрым снегом. Удивительно, но никто из его однокурсников благодаря «профилактике» не заболел.
Соня Семядолина перестала его интересовать уже после нескольких встреч. Расстались мирно, по обоюдному согласию. С неё Михаил переключился на подругу продавщицы Фени, с которой трижды переночевал в скирде сена за околицей. Затем и она наскучила.
Ни тоски по ним, ни сожаления о произошедшем Михаил не испытывал. Он уверенно шагал вперёд, не оглядываясь назад, словно хотел своими поступками кому-то что-то доказать.
После этих девиц были новые знакомства, новые подруги заглядывали ему в лицо. Не испытывая к ним страстного влечения, он понимал, что бурного романа не предвидится, и легко расставался с ними. В нём зародилось непонятное чувство, объяснить которое он затруднялся. Оно напоминало азарт охотника, который однажды добыл самый восхитительный трофей и каждый новый экземпляр казался ему несравнимо хуже первого.
Так и шёл охотник неизведанной таёжной тропой в надежде добыть сородича великолепного качества.
Почти все его друзья переженились, Михаил насчитал двадцать свадеб, на которых побывал. Найдя жильё вне общежития, его однокурсники не выписались. В комнате Михаил обитал один.
– Моя свадьба будет следующей, – заявил он полтора месяца назад последнему обитателю комнаты, у которого был свидетелем.
– У тебя есть невеста? – удивился тот. – Почему ты здесь не с ней?
– Невесты пока нет, но она обязательно появится с самое ближайшее время, – твёрдо заверил Михаил своих друзей.
… – Вот возьму и женюсь, – пробормотал он и отвернулся к стене.