Чёрная стезя. Часть 1

Сложившаяся сейчас ситуация напоминала ему разборку неурядиц в лагере во главе с «кумом». Кацапову приходилось иногда быть невольным свидетелем таких «судов». Если что-то случалось на трассе или в бараке – во всех грехах обвиняли политических заключённых и отправляли в ШИЗО, не прислушиваясь к их оправданиям. Для сотрудников лагеря политические были бесправными жертвами и не представляли никакой опасности. Другое дело – уголовники. Те могли отомстить при удобном случае. У них была, пусть и скрытая, но реальная власть на зоне. Здесь же власть была в руках отцов-командиров. Они были и будут всегда правыми, им решать, кого привлекать к ответственности.

Пока стояла пауза, Александр подумал, что в обвинении Климова есть, наверно, доля правды. Ведь была же возможность отговорить Кречетова и Рыжика от состязания. Была, чего уж кривить душой. Если бы только знать, что на противоположном берегу их дожидается смертник! Стоило лишь на Павла цыкнуть, макнуть головой в воду на минуту, и тот бы умолк. И не состоялось бы никакого заплыва, и все ребята остались бы живыми. И Гриша в их числе. А, раз так, он, Кацапов, должен понести наказание за смерть друга.

Александр обвёл взглядом собравшихся и неожиданно для всех заявил:

– Это я предложил сделать заплыв наперегонки и готов понести наказание за это.

Он видел, как вскинул от удивления брови лейтенант Хорошенин, не веря собственным ушам, видел, как приоткрылся рот у комроты Климова, как уставился на него в непонимании земляк Узков. Александр смотрел на всё это и неожиданно почувствовал в себе некоторое облегчение. Даже усмехнулся от зрелища.

Теперь ему стало безразлично, что ждёт его за такое признание. Он корил себя за гибель Гриши Надеждина, и посчитал, что должен понести за это наказание.

На лицах Климова и Хорошенина проступило облегчение, в ожидании решающего слова они уставились на Слотина. Командир полка, наоборот, нахмурился ещё сильнее, затем негромко выдавил:

– На гауптвахту его.

И тут Узкова словно прорвало. Он торопливо заговорил:

– Тогда и меня сажайте вместе с ним. Это я убеждал красноармейцев плыть всем вместе. Сказал, что такой заплыв мы посвятим в честь победы над японскими самураями, и он останется в памяти на всю жизнь.

– Уведите, – сморщился Слотин. – Обоих.

Когда красноармеец с винтовкой вывел Кацапова и Узкова из палатки, он добавил с несвойственной ему злостью:

– Клоуны, чёрт возьми!

Кацапова и Узкова посадили на гауптвахту на десять суток. Слотин доложил в штаб корпуса о происшествии, изложив его в своём донесении, как вооружённое столкновение при разведке местности. Вечером того же дня дзот, из которого были расстреляны безоружные красноармейцы уничтожила авиация бомбовыми ударами. Самурай-смертник, прикованный цепью к стене, сделал себе харакири.

16 сентября 1939 года все боевые действия в районе Халхин-Гола прекратились.

Глава 19

Александр Кацапов вернулся в родные края лишь спустя полгода после окончания военных действий в Монголии. Отшагав по степи в обратном направлении не одну сотню километров, поредевший полк под командованием Слотина вернулся на советскую территорию в расположение в/ч № 632. Резервисты стали готовиться к отправке домой.

Радость Александра была преждевременной. За три дня до демобилизации его внезапно охватил сильный озноб, резко поднялась температура. Сначала он подумал, что умудрился где-то застудиться, поэтому особо не беспокоился, в санчасть не обратился. Александр был уверен, что очень скоро болезнь пройдёт. Такое с ним бывало в жизни не раз, выздоровление наступало уже через день-два.

Приступ длился около двух часов, потом быстро упала температура, выступил обильный пот, гимнастёрка сделалась мокрой.

На следующий день его затрясло ещё сильнее, чем накануне. Тело содрогалось уже на протяжении четырех часов, температура поднялась выше сорока. Узков, глядя на страдания Александра, не выдержал, силком отвёл его в санчасть.

Диагноз был ошеломляющим – малярия. Что явилось источником страшной инфекции, где произошло заражение – так и осталось загадкой. Зато предполагаемого виновника Кацапов запомнил на всю оставшуюся жизнь. Врач назвал его комаром – анофелес. По всей вероятности, укус этого паразита произошёл где-то в Монголии.

Узков демобилизовался через день и уехал в Чусовой без земляка. Кацапов покинул госпиталь только перед ноябрьскими праздниками.

В родных местах он не появлялся с того самого времени, когда по приглашению Гриши Надеждина отправился в Улан-Удэ. С родственниками переписывался очень редко, не позволяли обстоятельства походной жизни. Мать была неграмотной, письма писал младший брат Егор. Последнее письмо от него пришло как раз перед отправкой в Монголию. В суматохе сборов ответить Александр не успел. О том, что брат почти полгода воевал с японцами, Егор, естественно, не знал.

Александр заявился домой так же неожиданно, как и выпал первый снег, который обнаружили мать и брат Егор на крыльце своей избы ранним утром того же дня. Рыхлое белое покрывало укутало деревню за одну ночь.

Мать орудовала ухватом в печи, передвигая чугунок со щами и глиняный горшок с топлёным молоком, когда Александр распахнул массивную входную дверь. В избе стоял знакомый с детства кислый запах деревенской кухни.

Анастасия Кацапова – мать Александра и Егора, не отличалась бурными материнскими ласками и слезами умиления при встречах с детьми. Она была чёрствой и чванной женщиной, больше ворчала на них, чем хвалила и радовалась их успехам. Все её чувства были спрятаны где-то глубоко внутри и постороннему человеку невозможно было понять, что же на самом деле творится у неё в душе.

Вот и сейчас, увидев сына после многолетней разлуки, Анастасия не отложила ухват в сторону, не устремилась к нему с выступившими слезами радости на глазах, не бросилась обнимать. Она медленно повернулась на скрип отворившейся двери, замерла на секунду, увидев Александра, и, не произнеся ни звука, продолжила дальше работу у печи. На её лице не скользнула радостная улыбка, и, на первый взгляд, могло показаться, будто она не обрадовалась приезду сына. На самом деле это было не совсем так. В душе она была рада видеть сына.

– Здравствуй, мать, – глухо произнёс Александр, остановившись посредине просторной кухни. – Вот, вернулся я, теперь останусь с вами.

– Наблудился, стало быть? – строго спросила она, не отвечая на приветствие. – И где тебя носило, позволь знать?

Слова матери прозвучали так обыденно, будто она ругала сына подростка за то, что тот не ночевал дома.

– На войне я был, мать, в Монголии. Почти полгода. Сообщить не успел – забрили быстро, – оправдываясь, сообщил Александр. – А где Егорша? Почему я его не вижу?

– В мастерской он, столярничает.

В этот момент снаружи кто-то потянул дверь за ручку, она со скрипом отворилась, в дверном проёме появился Егор.

– Ё-моё, каким мужиком ты стал, Егорша! – искренне воскликнул Александр, шагнув навстречу брату. Егор тоже сделал шаг на сближение, но вдруг остановился, предупредил:

– Постой, братка, в грязной одёже я, обмараю ненароком.

На нём была старенькая телогрейка в разноцветных следах краски, олифы, лака, столярного клея и ещё чего-то, известного лишь мастеру столярных дел.

Егор снял её с себя, положил у порога, раскинул руки для объятий.

– Ну, братец, как ты возмужал! – тиская Егора, проговорил Александр. – Не ожидал я, что увижу тебя таким!

– Каким, Сано?

– Красавцем, Егорша, красавцем! – Александр отстранил брата от себя, посмотрел пристально в лицо, затем снова привлёк к груди. – Чернобровый, голубоглазый, а силищи-то в тебе! Откуда только и взялась, богатырь?

Так, работаю я, Сано, – смутившись от слов Александра, ответил Егор, освобождаясь из его объятий. – Погоняй-ка фуганок с рубанком с утра до вечера, покрути коловоротом, да попили ножовкой? То-то! Тут поневоле станешь богатырём!

– Мать говорит, ценят тебя люди? Завалили заказами?

– Без дела не сижу, это правда, – застеснявшись, признался Егор. – Спрос на комоды пошёл сейчас, видать, мода открылась, вот и едут ко мне из города, заказывают.

– А деревенские что же? Отстают от моды? Не хотят иметь в доме комодов?

– Сано, что это мы стоим посреди кухни? – спохватился вдруг Егор, не ответив на вопрос. – Столько лет не виделись и торчим у порога! Мама, приглашай Сану к столу, он, наверно, проголодался с дороги?

– Есть маленько, – признался Александр. – Я ведь, как сошёл с поезда, так сразу домой направился.

– Тогда давай помоем руки и сядем к столу. Будем обедать.

Александр направился к рукомойнику, намылил руки, передал мыло брату. Тот долго отскребал с ладоней пятна от лака.

– Надолго ли объявился? – спросила мать, подавая чистое полотенце. – Или опять куда учешешь?

– Нет, хватит уже с меня бродяжничества. Сыт я по горло и экспедициями, и добычей золота, да и война на многое глаза мне открыла. Теперь все будем жить под одной крышей. Отдохну денёк-другой, пойду устраиваться на работу, – весело и беззаботно отозвался Александр, присаживаясь к столу.

Мать порезала каравай теплого еще хлеба, разлила по тарелкам щи с мясом, выставила бутыль дрожжевой браги.

– Как я рад, братка, что ты вернулся, – проговорил Егор, наливая мутную жидкость в стаканы. – Страсть, как соскучился по тебе. Сколько воды утекло за время нашей разлуки!

– Да уж, воды много утекло, – согласился Александр. – Если бы удалось собрать воду из тех рек, на которых я побывал, получилось бы такое озеро, которое и за месяц не переплыть.

– Вижу – намыкался ты за эти годы?

– Пришлось хватить лиха, Егорша, не буду скрывать, – с печалью в голосе сказал Александр. – Тысячи красноармейцев положили свои головы в степях Монголии. А мне вот, как видишь, повезло, жив остался. Правда, и на мне отметину оставила эта Монголия.

– Ты был ранен? – встрепенулся Егор.

– Нет, слава богу, пронесло, – Александр на несколько секунд умолк, скользнул взглядом по иконе в углу, затем продолжил:

– Хотя неизвестно, что лучше? Рана-то затянется, и всё. А малярия, которая трясла меня в Забайкалье, может ещё напомнить о себе. Врач так и сказал, когда я выписывался из госпиталя.

– Ой, Сано, настрадался же ты! – пожалел брата Егор. – Давай выпьем за то, чтобы ничего плохого с тобой больше не происходило.

Они медленно процедили сквозь зубы по стакану приторно-сладкой бражки, принялись хлебать наваристые щи, заедая свежеиспечённым ржаным хлебом.

– Не случится такого, – проворчала мать, придвигая к столу ещё одну табуретку для себя. – Ты, Егорушка, даже не надейся. Сано, в отличие от тебя, – полный безбожник. Вот Бог его и карает за всё.

– Что ты такое говоришь, мама? – поморщился Егор.

– Правду я говорю, Егорушка, – сказала мать. – Сатана изладил из него перекати-поле и правит его поступками. Даст небольшую передышку и снова в соблазн затаскивает. Опять учешет твой брат куда-нибудь. Вот увидишь.

– Ты, мать, как будто и не рада моему приезду? – усмехнулся Александр, помешивая ложкой щи. Он не обижался на неё и был уверен, что мать ворчит вовсе не со зла, а скорее от досады на него.

– А чего мне радоваться-то? – обиделась мать. – Умотал за тридевять земель семь лет назад и носа не кажешь. Письма и те лень черкнуть лишний раз. Уезжал на заработки, и что толку от них нам с Егорушкой? Хоть бы гривенник переслал нам в насмешку.

– Мама, нам же хватает на жизнь, у нас всё есть, – попытался урезонить упрёки матери Егор.

– Не выгораживай брата, забыл он про нас.

– Тут ты мать не права, – возразил Александр. – О вас и родном доме я помню всегда. Только вот с денежной помощью неувязка вышла, украли у меня тот куш, который я заработал. Вот и весь сказ.

Егор понимающе закивал, вновь наполнил стаканы брагой.

– А чего же тебе у Сани не жилось? – спросил Александр у матери спустя некоторое время. – У неё большая квартира в городе, муж высокий чин в армии имеет. Жила бы да жила, припеваючи, чего обратно в деревню потащилась?

Мать обиженно поджала губы, промолчала. Видимо, ей не хотелось говорить на эту тему, и она удалилась в дальнюю комнату, закрыв за собой дверь.

Братья выпили ещё браги, дохлебали щи, Егор достал из чугунка большую говяжью кость с мясом, руками разломил её в месте сгиба пополам, положил обе части на тарелку.

– Помнишь, как в детстве ты учил меня рычать, когда мы обгладывали мясо на костях? – улыбнулся Егор. – Давай, порычим?

– Откуда у вас мясо? – заинтересовался Александр.

– Заказчик один рассчитался. На мясокомбинате работает.

Александр ухватил обеими руками массивную кость, принялся объедать на ней мясо.

– Слушай, Егорша, а почему мать на самом деле не захотела оставаться у Сани? – шёпотом спросил Александр. – Что ей опять не подошло?

– Будто ты не догадываешься?

– Нет.

– Василий Николаевич – муж нашей Сани – человек партийный, офицер Красной Армии. Он запретил матери посещать церковь. А она, как ты знаешь, не мыслит себя без Бога. Вот и сбежала обратно в деревню.

– Хм-м, веская причина, – криво усмехнулся Александр. – А коли вернулась – пошла бы в колхоз, потрудилась, не старуха ведь ещё, – заметил Александр. – Не предлагал ей?

– Намекнул однажды, как бы невзначай.

– И что?

– Страшно обиделась, – Егор потёр лоб, очевидно, вспомнив реакцию матери на свои слова. – Сказала, будто муж покойный, то есть наш с тобой тятька, во сне к ней являлся, запретил вступать в колхоз.

– Вот ведь изворотливая какая. В огороде-то хоть помогает?

– Да как тебе сказать? – Егор немного задумался над ответом. – С грядками возится мало-мальски, картошку по весне мне помогает сажать – клубни в лунки сбрасывает. Землю копаю, пашу, урожай выкапываю – сам. Тут она только советы даёт. Лопату в руки не берёт, не научилась ею пользоваться.

– Не ссоритесь?

– Некогда нам ссориться. Я с утра до вечера мебель мастерю, она еду готовит, два раза в неделю церковь посещает. Уходит, как правило, на весь день. По пятнадцать вёрст за раз наматывает, устаёт, бедняга.

– Да-а, Егорша, не перестаю удивляться твоей выдержке и терпению, – позавидовал Александр брату. – Видно, кроткая у тебя душа. Жить так, как живёшь ты, я бы не смог.

– Наверно, потому и странствуешь по свету, чтобы не потерять окончательно любовь к матери?

– Возможно, – в задумчивости ответил Александр. – Хотя, признаться, я и сам точно не знаю, люблю ли я её вообще? Ни одного ласкового слова от неё не слышал.

– Пошли-ка мы с тобой лучше в мастерскую, Сано, – предложил Егор, уводя разговор в сторону, и потянул брата за рукав из-за стола. – Покажу свою работу, там мы и продолжим наш разговор.

Увидев удивлённый взгляд Александра, пояснил:

– Молельный час у матери, мы ей мешаем молиться.

– Фу, ты чёрт, совсем запамятовал, что она у нас ровно в полдень становится на колени грехи замаливать, – язвительным тоном проговорил Александр.

– Мама, мы с Саной в мастерскую ушли, – приоткрыв дверь в комнату, громко произнёс Егор, чтобы мать его услышала.

– А сам-то ты веруешь в Бога? – спросил Александр уже за дверью, спускаясь по ступенькам с крыльца.

– Ущербный человек, Сано, находясь в постоянном одиночестве, не может оставаться в стороне от Бога, – с печалью отозвался Егор. – Затворничество угнетает, душа сама просит общения с ним. С кем же ещё я могу поделиться сокровенными мыслями, попросить прощения или помощи? Только с Богом, и только у него. Если он существует, значит, слышит меня. И от такой веры мне становится легче.

В голосе брата было столько скрытой грусти и боли, которые накопились в нём, и которые он постоянно носит в себе, что Александр почувствовал неловкость от своего вопроса. Стараясь как-то сгладить эту неловкость, он с показной весёлостью сказал:

– Жениться тебе надо, Егорша. Тогда одиночество как рукой снимет. Вдолбил ты себе в голову про ущербность и сам себя запер в четырёх стенах.

– Жениться? – удивился Егор. – Кому нужен горбун?

– Не принижай свои достоинства, брат. Ты добрый, работящий, ласковый и красивый лицом. Таких мужиков любят бабы, поверь. А горб – что? Он вовсе не мешает тебе строгать детишек, – рассмеялся Александр. – Тут другой орган важен. – Бражка забродила в его организме, он сделался весёлым и добродушным.

– Не-ет, братка, не получится у меня женитьбы.

– Это почему же?

– Ну, во-первых, в нашей деревне не найдётся такой женщины, которая согласилась бы выйти замуж за инвалида. А, во-вторых, если бы даже и отыскалась такая подруга – с нашей мамашей ей не ужиться, – трезво рассудил Егор. – Маманя поедом съест сноху в первый же день.

– А ты найди бойкую и смелую жену, которая сразу возьмёт свекровь в ежовые рукавицы, подчинит своей воле, – не отступал Александр.

– Легче отыскать иголку в стогу сена, чем подобрать для матери подходящую сноху.

– Я высказался, а тебе решать.

– Пустое это всё, Сано. Сказка о Царевне-лягушке, – отмахнулся Егор от слов брата.

Он завёл Александра в уютную мастерскую. Посредине помещения была сложена из кирпича небольшая печь, в мастерской держалось тепло. У боковой стены располагался верстак, над ним на длинных гвоздях развешен различный столярный инструмент. Рядом находился столик, на котором стояло около десятка жестяных банок и баночек с какими-то жидкостями. Чуть дальше, на втором столике установлен токарный станочек с ножным приводом. У противоположной стены красовался почти готовый комод, морёный под дуб.

– Ни фига себе! – восхитился Александр мастерской брата. – Да у тебя здесь настоящий столярный цех!

– Нравится? – польщенный похвалой, с гордостью спросил Егор.

– Ещё бы! Есть где развернуться! В таких условиях можно мастерить не только комоды!

– Имеются на этот счёт кое-какие мыслишки, – хитро подмигнул Егор. Но что это за «мыслишки», не стал распространяться. Да Александр и не настаивал на разъяснениях.

Они подсели к печке, завязался разговор о жизни в деревне. Александр спрашивал, Егор отвечал. Потом Егор принялся расспрашивать брата, как ему жилось на чужбине все эти годы.

Так, выспрашивая друг друга об отдельных событиях ушедших лет, братья просидели в мастерской не менее часа.

– Да, потрепала тебя жизнь, братка, – заметил Егор в конце рассказа. – Впору и отдохнуть.

– Живо ещё моё ружьишко? – поинтересовался Александр.

– Куда ему деться без тебя? Висит там, где ты его оставил.

– И патроны целы?

– И патроны на месте.

– Значит, завтра же по тайге прошвырнусь! – обрадовался Александр. – Соскучился я по таёжному духу!

Ему тут же вспомнился разговор с Гришей Надеждиным на привале в монгольской степи. Тогда они с тоской смотрели на окружавший их жёлтый бесконечный песок и обсуждали достоинство тайги.

– Пряным запахом этот дух называется, – задумчиво проговорил Александр, вспомнил высказывание друга.

На следующий день ранним утром Александр отправился в тайгу и бродил по ней до самого вечера. Когда вернулся домой, едва волоча ноги от усталости, у него на поясе висел добытый им заяц.

А ещё через день Александр отправился в город на поиски работы. Ему хотелось устроиться на завод, в какой-нибудь горячий цех – доменный или мартеновский, но туда его не взяли из-за перенесенной недавно малярии. Инспектор отдела кадров, потупив взгляд, предложила ему должность слесаря в цех ширпотреба.

– Оттуда вам будет проще попасть потом на основное производство, – не поднимая глаз, пропела она.

Александр не стал противиться и согласился.

Глава 20

За год он сменил три места работы. В цехе ширпотреба, куда его определили, Александр лишь числился слесарем, фактически же был бесправным разнорабочим в полной зависимости у мастера по фамилии Услагин. Что взбредёт тому в голову – то и приходилось исполнять. Александру, как новичку поручалась самая грязная и неквалифицированная работа. Почти месяц он вязал мётлы, насаживал черенки на лопаты, чистил дорожки от снега, работал грузчиком, красил мебель и окна, чинил прохудившуюся крышу. Работал и терпел, наивно полагая, что совсем скоро сможет перейти в прокатный цех на «стан-250». Смирился даже с мизерной зарплатой, которую насчитала ему бухгалтерия по рабочим листкам мастера.

Терпение лопнуло, когда Услагин направил его на чистку выгребной ямы наружного туалета.

– Я слесарь, а не ассенизатор, – с гневом выплеснул он в лицо Услагану в присутствии безропотной группы работяг с блестевшими с утра глазами.

– Работу слесаря надо ещё заслужить, – ухмыльнулся Услагин.

– Выслужиться и доказать свою преданность? – не удержался Александр. – Войти в доверие, чтобы ты с моей помощью без опаски мог проворачивать свои тёмные делишки?

Александр знал, о чём говорил. В цехе Услагин поделил коллектив на три группы.

Специалисты первой группы трудились над выпуском продукции по заказам-нарядам, поступающим официально из основных подразделений завода.

Во второй группе работали преданные Услагину люди. Они занимались изготовлением бытового инвентаря для ублажения потребностей начальствующего состава и нужных людей. Сырьё для нелегального производства поставлялось откуда-то со стороны по липовым документам. Специалисты второй группы, конечно, были виртуозами своего дела. Изготовленные ими предметы или сувениры поражали глаз оригинальностью и красотой. Это было настоящее творение художника. Сколько зарабатывали эти люди – никто не знал. Сведения об их заработках находились под семью печатями. Они были неразговорчивы и необщительны.

И, наконец, третья категория работников – это алкоголики и умственно отсталые лица, которые устроились на работу только для того, чтобы их не преследовали за тунеядство. В этой группе и приходилось трудиться Александру Кацапову.

– Ах, вот ты как заговорил? – ничуть не испугавшись брошенного вызова, процедил сквозь зубы Услагин. – Ну-ну!

– Что – «ну-ну»? Уж не угрожаешь ли ты мне?

– Понимай, как хочешь, тундра, – склонив вперёд лобастую голову, пожал плечами Услагин. – Только вот после такого заявления можешь навсегда забыть о работе в прокатном цехе. Уразумел, бузотёр?

– Как только земля носит таких уродов? – словно сделав для себя открытие, со злостью проговорил Александр и сплюнул.

– Завтра же чтобы ноги твоей не было в моём цехе! – взвизгнул Услагин.

– Ой, напугал, как мне стало страшно! Да я сам не хочу больше дышать здесь гнилым воздухом!

Александру в какой-то момент захотелось наговорить кучу нелестных слов в адрес жуликоватого мастера, но он сдержался. Махнув рукой, направился в раздевалку. Переодевшись, в последний раз миновал проходную, свернул к дверям отдела кадров, постоял немного, потянул дверную ручку на себя.

Через пару дней он получил денежный расчёт вместе с трудовой книжкой.

Вскоре после увольнения из цеха ширпотреба он устроился в артель гужевого транспорта «Красный партизан». В распоряжении артели имелся конный двор с двумя десятками лошадей. Артельщики брались за любую работу, связанную с перевозкой грузов. Александру выпала доля возить деревянный брус со складов пилорамы для строительства жилых домов, которые возводились неподалёку от железнодорожной станции. Ему выделили место в общежитии, на выходные он уезжал в деревню.

В артели Александр проработал до самой осени. Потом его переманили в жилищно-ремонтную контору железнодорожной станции Чусовская, пообещав неплохую зарплату. Место в общежитии осталось за ним.

Прошёл месяц. Александр получил первую получку. Зарплата оказалась действительно выше, чем в артели. Был обычный день трудовой недели, обмывать получку было как-то неразумно. Да и стоящих мужиков, с которыми бы он мог поговорить «про жизнь» за рюмкой водки, ещё не встретилось на его пути. За месяц на новом месте работы он не нашёл себе настоящего друга, всё присматривался, да прислушивался к окружавшим его работягам. Одни были семейными, после работы спешили домой. А холостяки казались ему без царя в голове. Сложилось представление, что заменить Гришу Надеждина никто из них по-настоящему не мог. Не притягивали они его к себе, почему-то. У одних речь была мудрёной, другие матерились через каждое слово.

Александр всё это время держался обособленно, отчего прослыл замкнутым человеком, за глаза его стали звать одиноким волком. В комнате он жил один, без подселения, питался в столовой, в неухоженное общежитие приходил лишь для ночлега.

Пивная располагалась на привокзальной площади, напротив здания железнодорожной станции. В ней всегда было многолюдно. Днём сюда заглядывали те, кто коротал время в ожидании поезда, или же пассажиры, уже сошедшие с него. Вечером, после рабочей смены, наплыв в пивную был гораздо больше. Посетителями становились и работники станции – стрелочники, обходчики путей, рабочие локомотивного депо, грузчики.

Александр посмотрел на часы – стрелки показывали половину шестого вечера. Торопиться было некуда. Поразмыслив немного, он решил по случаю первой получки пропустить кружку пива.

В пивной было накурено, дым стоял коромыслом. Лица посетителей качались в клубах табачного тумана, разглядеть их было невозможно. Буфетчица – пухлая рыжеватая женщина с двойным подбородком, раскрасневшаяся от живой работы, – покрикивала на посетителей, требуя пустые кружки.

– Где же твоя помощница? – поинтересовался сухопарый мужчина лет сорока. Он стоял за крайним столом сбоку от буфетной стойки, положив ладони на край круглой столешницы. На нём была форма железнодорожника. По интонации голоса можно было без ошибки определить в нём завсегдатая этой пивной.

– Приболела моя Фая, Кузьма Михайлович, – быстро сменив грозный тон на дружелюбный, ответила буфетчица. Её ярко накрашенные губы в одно мгновенье растянулись в дежурной улыбке, обнажив крепкие белые зубы. – Приходится одной управляться.

– Чего ж не попросишь помощи у Макаровны? Нашла бы она тебе кого-нибудь, баба она понятливая.

– Да Файка эта, будь она неладная, не захотела к врачу обращаться. Дай, говорит, Любанька, пару дней мне отлежаться – вернусь, как огурчик.

– И ты, конечно, согласилась.

– Не злыдень же я какой-нибудь? Конечно, отпустила. Чего здесь сопли по столам развешивать? Выздоровеет, потом и отработает сполна. Девка она покладистая, добросовестная.

Александр остановился на входе и стал всматриваться сквозь клубы дыма в глубину зала. Свободных столов не увидел.

– Что, все места оккупированы? – спросил железнодорожник, улыбнувшись.

Александр молчаливо кивнул и шагнул к буфетчице.

– Вам с прицепом? – вполголоса поинтересовалась Любанька, подставляя кружку под кран.

– Нет, ёршика я, пожалуй, накачу в следующий раз, – усмехнулся Александр. – Сегодня обойдусь двумя кружками без прицепа.

Не дожидаясь, когда отстоится пена, он взял по кружке в каждую руку и медленно двинулся в зал.

– Вставай рядом, я всё равно скоро уйду, – остановил его голос железнодорожника.

– Благодарю, – сказал Александр и поставил кружки на стол. Помедлив несколько секунд, отпил несколько глотков.

– Как пивко? – спросил железнодорожник.

– Кажись, свежее. По крайней мере ядрёное и не кислое.

– Здесь оно всегда хорошее. Наша Любашенька держит марку, вольностей с водицей не позволяет. Поэтому и посетителей у неё всегда много. Я часто сюда заглядываю, знаю.

Железнодорожник говорил тихо и размеренно, будто размышлял о чём-то про себя. Александр выслушал его молча.

– А я тебя сразу узнал, как только ты в дверях появился, – отхлебнув из кружки пива, снова заговорил железнодорожник. – Ты в нашей конторе по ремонту жилья трудишься, верно?

Александр внимательно посмотрел на собеседника, надеясь вспомнить, где могли пересечься их пути. В памяти не всплыло никакого эпизода встречи.

– Верно, – равнодушно ответил он.

– Не напрягайся, парень, меня ты не вспомнишь, мы с тобой вместе нигде не встречались. А тебя я видел на крыше своего дома, – расплылся в улыбке говорливый железнодорожник. – Ты однажды заделывал на крыше нашего дома жестью щели у печной трубы. Дом номер пятнадцать в Архиповке. Было такое?

– Было, – сухо подтвердил Александр. – А вы кем работаете?

– Кондуктор я, товарняки сопровождаю. Как возвращаюсь из поездки – сразу сюда, к Любашке, направляюсь. Они с моей младшей сестрой заядлыми подружками были, пока та не выскочила замуж и не укатила в Сибирь. Любашка этот стол специально для меня поставила, поближе к стойке, чтобы можно было поболтать, не покидая буфетную стойку. Она никому не позволяет занимать этот стол в день моего приезда.

Железнодорожник допил остатки пива, провёл по губам тыльной стороной ладони, спросил:

– Как тебя звать-то, парень?

– Саша, друзья зовут Сано.

– А меня Кузьмой родители нарекли, – сообщил железнодорожник. – Кто помладше меня, вроде Любаньки, называют Кузьмой Михайловичем. А фамилия и вовсе памятливая – Иванов.

Кузьма Михайлович извлёк из-под стола потёртый портфель из кирзы, перебросил его в левую руку, правую протянул Кацапову для прощания, сказал:

– Мне пора. Приятно было познакомиться.

Кацапов без слов кивнул головой. Иванов направился к буфетной стойке.

– Пошёл я, Любушка, – сказал он. – Спасибо за угощение.

– Когда в поездку? – спросила буфетчица, не отрывая глаз от наполняемой пивной кружки.

– Через двое суток.

– Куда на этот раз?

– Как начальство распорядится. Перед поездкой забегу, скажу.

– Хорошо, удачи тебе, Кузьма Михайлович, – Любушка перекрыла кран, повернулась к Иванову, смастерила на лице дежурную улыбку.

Кацапов проследил взглядом за Ивановым до самой двери.

«Добрый мужик, общительный, – отметил он мысленно. – Вот такой сгодился бы в друзья. И выпить с ним можно, и по душам поговорить».

Он взял в солонке щепотку соли, посыпал на мокрый край кружки. Так они приучились делать с Гришей Надеждиным, когда не получалось прихватить с собой вяленой рыбёшки. Вытянув за один раз треть кружки, Александр скосил взгляд на вошедшего мужчину. Тот сразу показался ему знакомым. Коренастый, широкоплечий посетитель был прилично одет. На нём красовалась чёрная кожаная куртка с каракулевым воротником, отглаженные тёмно-серые брюки были заправлены в начищенные до блеска хромовые сапоги. На голове с небрежностью покоилась шапка из куницы. В руках мужчина держал небольшой чемодан.

Может быть, Александр и отвёл бы от него взгляд, подумав про себя, что обознался. Может быть, если бы не глаза вошедшего. Они смотрели в зал с пристальным прищуром, колюче. Уже через несколько секунд Кацапов абсолютно уверился, что однажды где-то уже встречался с этим хищным взглядом. И широкое лицо с тонким удлинённым носом тоже показалось ему знакомым.

Мужчина внимательно оглядел присутствующих в зале, затем уверенно направился к буфетной стойке. Когда он отвесил джентльменский поклон Любаньке и улыбнулся ей, Александра словно пронзила молния. Улыбка мужчины моментально воспроизвела в памяти печальное событие на берегу якутской реки Алдан.