Чёрная стезя. Часть 1

– На зарплату мне дом не построить, Сано, – продолжал канючить Надеждин, понуро плетясь за Кацаповым. – И хохлушки не видать. И свадьбы не состоится. Всё пошло прахом…

– Да не вой ты, как баба у погорелого дома! – не выдержав, вскипел Кацапов. Он был взвинчен до предела, но не подавал вида, держал клокотавшее в нём отчаяние внутри себя. Нытьё Григория подлило масла в огонь.

– Дёрнись мы в юрте – и даже зарплата сейчас была бы уже не нужна! – добавил Александр рассерженно. – Её даже никто не смог бы получить! Прикопал бы нас с тобой Иван где-нибудь здесь и всё, Гриня! Неужели тебе это непонятно!?

Надеждин помолчал некоторое время, затем вновь запричитал:

– Ну ладно бы, самородок он забрал, это ещё куда ни шло. Он нам не принадлежал. Но ведь песочек-то мы собственноручно намыли! Горбатились без выходных, ночами! Обида берёт меня, Сано.

– Заткнись, или я тебя сейчас пристукну! Что ты оплакиваешь своё золото, как покойника? Ты ещё рехнись у меня на этой почве! Оставлю здесь на Алдане и ничуть не пожалею! Ты меня понял!?

– Да понял я, Сано, понял.

– Ну, вот и хорошо, коли понял. И чтобы я не слышал больше твоих страданий.

Они вернулись к юрте, их ожидал старик-эвенк.

– Убил геолога-товарися Юрку? Алдану отдал?

– Ушёл твой Юрка, – устало ответил Александр. – И лодку нашу увёл. Отдашь нам свою долблёнку?

– Нет. Лодка – нет. Лодка – здесь. Мясо дам, крупа дам, лодка не дам.

Эвенк поделился продуктами и подарил две деревянные ложки. Кроме того, он протянул им их собственные вещевые мешки. Они были брошены на берегу грабителем. Видимо, он, прежде чем запрыгнуть в лодку, не удержался и вытащил свою добычу. Мешки за ненадобностью отшвырнул в кусты, где их и подобрал эвенк.

Кацапов с Надеждиным поблагодарили Ивана и отправились в путь. Оставаться с эвенком было опасно.

Глава 9

Двадцать третьего ноября 1937 года на рассвете в Улан-Удэ прибыл состав с заключёнными. Из Свердловска он шёл почти месяц, собирая по пути всё новые и новые группы осужденных. Вначале это был отдельный товарный вагон без окон, его прицепляли к пассажирскому поезду, следующему в заданном направлении. Потом, уже в Сибири, количество вагонов увеличилось до десяти, и это уже был отдельный состав, который тащил за собой старенький паровоз. На больших узловых станциях состав загоняли на запасной путь, и он по несколько суток простаивал, ожидая дальнейшего распоряжения. Менялись машинисты, менялся паровоз, прицеплялся ещё один вагон и мрачный поезд двигался дальше на восток. По прибытии в Бурятию состав насчитывал уже пятнадцать вагонов. Не издавая гудков, словно боясь потревожить предутреннюю дрёму станции, паровоз медленно затолкнул угрюмый состав в тупик. В нём прибыла очередная партия заключённых для строительства железной дороги в Монголию.

Некоторое время после ухода маневрового паровоза в тупике стояла полная тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра и неясных звуков, доносившихся изнутри вагонов. Затем необитаемый участок станции ожил. Послышалось урчание моторов и вскоре к составу подкатили несколько грузовиков с брезентовым тентом над кузовом. Из них один за другим стали неуклюже вываливаться солдаты. Были они одеты в длинные полушубки и валенки до колен, у всех имелись винтовки. Из кабины первого грузовика, в котором прибыла группа солдат с собаками, вышел офицер. Он построил солдат, отдал несколько распоряжений. Военные направились к вагонам и приступили в выгрузке заключённых. Загремели выдвигаемые железные засовы дверей, из вагонов на снег стали спускать деревянные трапы. Состав оцепили охранники с овчарками. Собаки, учуяв спёртый незнакомый запах, пахнувший из вагонов, тут же принялись громко лаять и рвались с поводков. Под окрики охранников и бешеный лай собак на трап ступили первые заключённые. Озираясь по сторонам, держа руки на затылке, они по одному спускались на землю и проходили на место сбора в нескольких десятках метров от своего вагона. Их выстраивали в отдельные колонны, разрешали опустить руки.

– Куда это нас притаранили? – послышался хриплый голос одного из заключённых во втором ряду колонны. – А, Грыжа?

– А ты у вертухаев спроси, – негромко гоготнул зек по прозвищу Грыжа. – Тебе уж точно скажут, зуб даю.

– Ага, прикладом в рыло.

Грыжа хохотнул в кулак и моментально умолк, поскольку в их сторону подозрительно посмотрел ближайший охранник.

– А вы, Марк Сидорович, не догадываетесь, куда нас привезли? – шёпотом спросил Виктор Пантелеевич Осокин спустя минуту. Они стояли в первом ряду и внимательно наблюдали за конвоиром.

– Куда- то за Байкал, я думаю. В Бурятию, скорее всего.

– Почему вы так решили?

– Позавчера в щёлку безбрежное озеро видел, оно было с левой стороны.

– Наблюдательный вы, Марк Сидорович. И географию знаете неплохо.

– В Сибири одно большое озеро, ошибиться невозможно.

Выгрузка заключённых прошла довольно быстро. Никто из уголовников не устраивал бузы, построение прошло относительно спокойно и без происшествий. Из-за мороза и поднимающейся метели, возможно, перекличку делать не стали, ограничившись лишь пересчётом прибывших узников. Количество людей совпало с ведомостью. Охранники окриками повернули колонну направо, и она двинулась по дороге в противоположную от станции сторону.

Лагерь, куда направлялась колонна, располагался в трёх десятках километров от Улан-Удэ. Дорога сильно петляла, то подходя к реке, то удаляясь от неё на расстояние около километра.

– Селенга! – послышался чей-то удивлённый голос в середине колонны.

– Откуда ты знаешь? – удивился второй.

– Был я в этих местах, родился на Селенге. До двенадцати лет жил в Тарбагатае, пока тётка к себе в Новосибирск не забрала.

– Так ты сирота, что ли?

– Ага. Мне восемь лет было, когда мать умерла. А потом и отца убили. На Селенге где-то и убили.

Утихший на некоторое время низовой ветер вдруг засвистел с новой силой, образуя позёмку. Потом закружила метель, застонала, завыла голодным волком, принялась трепать верхушки деревьев. Они гнулись и угрожающе скрипели, выражая своё недовольство.

Заключённые быстро умолкли, отвернули лица от налетевшей снежной бури, втянули головы в воротники телогреек.

В колонне шли заключённые всех мастей. Были здесь политические и воры в законе, карманные воришки, дворовая шпана и отъявленные головорезы, обычная шантрапа и простые крестьяне, угодившие в колонию за мелкое воровство колхозной собственности. Сейчас все они шагали в одной колонне, став членами общества невольников, в котором их всех уравняли в правах и обязанностях, создали одинаковые условия жизни. Но и в этом обществе, как и в любом другом, со временем должна была сформироваться своя элита и верхушка негласной власти. Пока же разношёрстная публика сбилась в небольшие группы, которые образовались спонтанно до прибытия в лагерь.

Каждый человек, оказавшись в изоляции от близких и друзей, интуитивно искал в этой разнородной человеческой массе себе подобного. По духу, грамотности, морали и другим признакам, включая пороки и вредные привычки. Всё это проходило на подсознательном уровне. Люди не могли ещё отвыкнуть от всего того, что их окружало в прежней жизни.

Марк Ярошенко и Виктор Осокин, познакомившись ещё в Чусовском КПЗ, за время почти месячного пути сблизились настолько, что стали друзьями. В дороге к ним прибились еще человек пять или шесть, которые старались держаться вместе с ними.

В вагоне им повезло с контингентом. Большая часть узников, едущих с ними, была осуждена по политической статье. Группа уголовников заняла место в противоположном углу, держалась обособленно, играла в очко, гогоча и матерясь, но вела себя сносно. Бывали иногда незначительные стычки бытового плана, но они заканчивались мирно. В других же вагонах нередко возникали притеснения и жестокие драки.

Километров через пятнадцать был сделан первый привал. Часть заключённых попадала прямо на снег, часть присела на корточки, и только некоторые, боясь простудиться, остались стоять на ногах.

Охрана не чувствовала усталости. За колонной двигались три лошади, запряжённые в розвальни. Конвоиры по очереди подсаживались на сани и переводили дух. Санные упряжки предусматривались для обессилевших заключённых, неспособных шагать самостоятельно, но таковых пока не было.

Солдаты неторопливо прогуливались вдоль дороги, жевали сухари, курили, зорко наблюдая за сгрудившимися в отдельные кучки заключёнными.

Уголовники начали понемногу смелеть, громко отпуская сальные шуточки, и ругались матом по каждому поводу. Конвойные старались не замечать этой вольности, пропуская между ушей отборную матерщину.

– Эй, начальник, далеко ещё до хаты? – насмелился спросить зек с хриплым голосом. Тот самый, который разговаривал на станции с уголовником Грыжей.

К удивлению самого зека, конвойный, с внешностью рязанского мужика, неожиданно ответил:

– К обеду в лагере будем.

– Хата тёплая?

– Не замёрзнешь, коли трудиться будешь.

– А ежели человеку нельзя работать? Ежели у него, к примеру, грыжа врождённая? Тогда как? – хохотнул уголовник и покосился на Грыжу.

– Ничаво, вправют. Сумулянтов здеся быстро лечут. Робить станешь вравне со всеми.

– А чё за работа такая?

Последний вопрос повис в воздухе. Конвоир демонстративно отвернулся и прошагал мимо любознательного зека.

– Слышь, Хрипатый, а про работу вертухай чего-то умолчал. Может, на секретный объект стадо гонят?

– Хрен знает, какую дыру заткнут на этот раз исполнители воли вождя народов. В его усатой башке засела не одна великая стройка! – Хрипатый со злостью сплюнул себе под ноги.

– Да-а, сколько братвы полегло на Беломорканале! – вздохнул тяжело Грыжа. – От Балтики до Белого моря дорога вымощена костями!

– Вот-вот, – поддакнул Хрипатый. – Если и здесь будет норма по два куба гранитной скалы в день, то билетики на обратный путь достанутся только каждому второму.

– Не каркай! – цыкнул на друга Грыжа. – Плохо будет – мы здесь долго не задержимся. Перековка трудом, в таком случае, будет перенесена на более поздний срок.

Два уголовника разговаривали между собой вполголоса, но их слова долетали до уха Ярошенко и Осокина. Впрочем, они особо и не таились от политзаключённых, презирали их, считая узниками второго сорта. Когда те умолкли и принялись грызть сухари, невесть откуда появившиеся в их руках, Виктор Пантелеевич спросил испуганно:

– Неужели такая норма устанавливается на одного человека?

– Да, это так, – подтвердил Марк. – Скалу нужно разбить киркой и вывезти на тачке на расстояние сто метров.

– Откуда вам это известно?

– Мой сменщик по работе вернулся с той стройки, рассказывал.

Осокин, похудевший и осунувшийся за время пути, с посиневшим от вьюги лицом, обречённо произнёс:

– Вы, Марк Сидорович, сильная натура. Вы выживете в здешних условиях. А вот из меня не получится Павки Корчагина.

Ухватившись руками за ворот телогрейки, он подтянул её повыше, добавил уныло:

– Не стану я обладателем счастливого билета в обратный конец. Мне не приходилось держать в руках ни кирки, ни лома. Моим инструментом были мелок, ручка и карандаш. Не выдержать мне каторжного труда, и не выжить.

– Не зарыться ли вам сейчас в снег с головой, Виктор Пантелеевич? – спросил Марк. Вопрос был задан без улыбки на лице, на полном серьёзе, и Осокин не сразу понял, почему прозвучал такой вопрос.

– Для чего? – удивился он.

– Мы сейчас встанем и пойдём дальше. А вы останетесь здесь под сугробом, незамеченным, чтобы замёрзнуть и не мучиться в лагере напрасно. Всё равно ведь смерть для вас неминуема, и лучше уж принять её сейчас. Замерзнуть в пурге совсем не страшно и не мучительно.

– Что вы такое говорите, Марк Сидорович?

– А вы о чём только что рассуждали? – строго спросил Ярошенко.

– Это я так…взвешивал вслух свои физические возможности, – застыдившись своей слабости и приступа страха, тихо произнёс Виктор Пантелеевич. – Извините за глупые мысли.

– Вот так-то будет лучше, дорогой гражданин Осокин. Я, как человек верующий, могу сказать: Бог послал нам такие испытания. И мы должны вынести все мучения, которые ниспосланы нам с небес. Про этого… Павку Корчагина, я ничего не слышал. Но, по вашим словам, он был сильным и мужественным человеком. Вот и берите с него пример, – назидательно закончил Марк Ярошенко.

Его пугало подавленное настроение Осокина и какая-то животная покорность, которые стали проявляться в нём ещё в поезде. Ему было очень жаль этого добрейшего человека, и Марк дал себе слово, что при любых обстоятельствах будет помогать этому мученику.

Чтобы подбодрить Осокина, Марк сказал:

– Вы, Виктор Пантелеевич, не один здесь такой. Среди заключённых много интеллигентов. Они, так же, как и вы, не держали в руках ни кирки, ни лопаты. Но, не думаю, чтобы кто-то из них предпочёл бы умереть преждевременно. Мы должны дожить до того времени, когда рухнет Сталинский режим и с нас снимут клеймо врага народа.

– Да, Марк Сидорович, вы правы. Не надо превращаться в животных и сносить все издевательства над собой. Надо бороться и сопротивляться. Надо выжить хотя бы для того, чтобы рассказать потомкам о страшном режиме! Чтобы они не допустили в дальнейшем повторения истории!

В глазах Осокина вспыхнул слабый огонёк появившейся надежды. Он хотел сказать ещё что-то более пафосное, свойственное интеллигентным людям, но тут раздалась команда:

– Встать! Построиться в колонну!

Заключенные стали подниматься, неуклюже выстраиваться в неровные ряды. Угрюмые лица выставились в затылок друг другу, люди старались выровняться в строю.

– Шагом марш! – послышалась новая команда.

Безмолвная колонна содрогнулась и потащилась дальше. Обменявшись информацией во время привала, люди разворошили утихшую память, впали в тревожные размышления. Они шли, согнувшись, уткнув неподвижный взгляд в снег. Всех их, без сомнения, пугала неизвестность. Вооружённый конвой, яростный лай рвущихся с поводка собак, мороз и вьюга, нескончаемо долгий путь по заснеженной дороге, несомненно, давили на психику. Даже уголовники притихли и перестали чертыхаться.

Во второй половине дня метель немного утихла. Стихия уже не швыряла в лица несчастных людей порции снега. Наконец, на горизонте показались какие-то строения. Ещё через четверть часа стало понятно, что впереди конечная точка пути.

Большая территория между двумя сопками была ограждена двумя рядами колючей проволоки. По углам периметра располагались сторожевые вышки, на них маячили часовые в длинных тулупах.

Когда колонна истощённых и обессилевших от перехода людей приблизилась к лагерю, из проходной будки неторопливо вышли два солдата в белых полушубках и распахнули главные ворота.

Толпа окоченевших от мороза и вьюги людей, не останавливаясь, прошагала мимо охраны на территорию лагеря. Солдаты с безучастным видом закрыли за прибывшей партией заключённых ворота и скрылись в проходной.

Глава 10

Ваня Ярошенко не любил зиму. Зимние сумерки наступали очень рано, времени для игр и развлечений на улице оставалось мало. После ужина приходилось сидеть дома. Приглашать пацанов к себе в барачную комнату не представлялось возможным. Во-первых, у него не было отдельного угла, где можно было принять друзей. В комнате у окна стоял только один стол. Он использовался в различных целях и всегда был занят. За ним завтракали, обедали и ужинали. Здесь стояла швейная машинка, на которой мать по вечерам постоянно что-то шила и перешивала. Здесь же готовились школьные уроки.

Чаще всех стол занимала Фрося. Она была копушей, ей вечно не хватало времени. После неё уроки готовила Василиса. Ваньке стол практически не доставался. Хорошо, что уроки для него – легкота, сделать их – что семечки полузгать на лавке. Он приспособился готовить их в школе. Либо прямо на уроках, либо на большой переменке. Если в большую переменку не удавалось это сделать, Ванька задерживался в классе после уроков ненадолго. Но такие случаи происходили очень редко, он всегда и везде поспевал.

Во-вторых, к себе домой можно было пригласить лишь таких же ребят, как он сам, живущих в соседнем бараке. Но из барачных друзей достойным пацаном был только один Тимоха Сытый. Он рос без отца, был отчаянным и самостоятельным пареньком. Ваньке с ним было всегда легко и просто. Правда, на развлечения у Тимохи не оставалось времени. И сытым он никогда не был, семья жила впроголодь. Фамилия ему досталась, словно в насмешку. После смерти отца на руках матери, кроме самого Тимохи, осталось ещё двое малолетних детей. Она постоянно загружала Тимоху какой-нибудь работой по дому, поэтому друзья встречались нечасто.

Городские одноклассники на Стрелку не ходили. Они побаивались этого места. Посещать тёмный и грязный район им запрещали родители. Оно и понятно. Стрелка была известна многим горожанам. В нескольких мрачных бараках проживали лишь ссыльные, да бывшие заключённые, работающие на сплаве леса. Какому родителю понравится дружба собственного ребёнка с детками из нехороших семей?

В-третьих, после ареста отца многие друзья отвернулись от него и перестали общаться совсем. А сегодня в школе произошло то, чего Ванька совсем не ожидал. Когда он мерялся силой на руках, и после трёх побед всё-таки поддался рыжему верзиле Пашке Мерзлякову, Лёнька Сова, который болел за Мерзлякова, неожиданно произнёс со злорадством:

– Ну, что, Стешок, заломал тебя Пашка? То-то же! Не будешь больше выпендриваться, сын врага народа!

Совой звали Лёньку Соватеева, у которого старший брат служил в милиции. Лёнька был неказистый и слабосильный мальчишка. Сморчок, одним словом. Соплёй можно перешибить. Но его побаивались. Прикрываясь братом, он вёл себя по-хамски. Мог запросто ни за что, ни про что, ударить одноклассника под дых, дёрнуть в классе за косу отличницу, нагрубить уборщице в коридоре. Вытворял, что ему вздумается.

– Чё ты сказал!? – приподнимаясь из-за парты, взвинтился Ванька. – А ну, повтори!

– То и сказал, контра недобитая! – с вызовом проговорил Сова и попятился. – Думал, если будешь молчать, то никто и не узнает, что отец твой сидит в тюрьме за контрреволюционную деятельность? Да? Брат мой врать не будет!

Ванька не стал дожидаться, пока этот сморчок выскажет ещё какую-нибудь гадость. Он подскочил к Сове и ткнул ему с размаха в лицо кулаком. Хрупкий Лёнька пошатнулся и сел на пол, из носа показалась кровь. На драку сбежались мальчишки и девчонки, образовался плотный круг.

– Мой отец не-ви-но-вен, – негодуя, сказал Ванька, произнося по слогам последнее слово. – Заруби это себе на расквашенном носу. И Виктор Пантелеевич Осокин тоже невиновен. Его-то ты бы не посмел назвать врагом народа, струсил бы, гнида поганая. Ещё раз обзовёшь меня – искровеню всю твою харю. Специально для тебя ноготь отращу. Понял? И не пугай меня своим братом, не боюсь я его.

Ванька повернулся и шагнул прочь от сидящего на полу Лёньки Соватеева. Обступившие его школьники безмолвно расступились, выпустили из круга.

Вернувшись из школы, Ванька забрался на полати и затих. Больше всего он опасался, что в школе про драку узнают сестры и сообщат матери. Тогда она точно уж выпорет его. Но ремня Ванька не боялся, хотя испытал его на себе всего лишь один раз в жизни. Пугало другое. Что, если этот Сова расскажет всё брату? Как тот поступит? Вызовут мать в школу? Заведут дело в милиции? Что вообще будет ему за драку? А может, Сова не станет жаловаться? Может, тот же Пашка Мерзляков посоветует ему помолчать? Сова ведь слушается Пашку, потому что всегда прячется за его спину.

Ванька лежал на полатях и перебирал все варианты исхода дела.

«Будь, что будет, – решил он после долгих размышлений. – Ничего уже нельзя изменить, да и не нужно. Сова схлопотал поделом. Отец мой ни в чём не виноват, мать так говорила. Его оклеветал такой же человек, как этот Сова, подлый и трусливый. Значит, юшку я ему расквасил справедливо. Врать непозволительно».

Промелькнувшие в голове последние два слова вдруг напомнили Ваньке о дяде Симе – директоре завода, который разъяснял ему однажды разницу между враньём и лукавством. Эти два слова – «врать непозволительно» – врезались ему в голову на всю жизнь.

«Надо будет навестить его, – подумал Ванька. – Ведь обещал же я заглядывать к нему хотя бы изредка, а сам не исполняю своё обязательство. Выходит, трепло я после этого, два года уже не появлялся у дяди Сима. Может, помощь ему какая-нибудь требуется, а я и не знаю? Завтра же схожу. Расскажу и про отца, и о драке с Совой. Послушаю, что он мне скажет в ответ. Ему можно верить, потому что дядя Сим – умный и справедливый. Не зря же ему доверили командовать целым заводом! И ещё его надо спросить о Боге. Что думает о нём дядя Сим? Почему одни люди верят в то, что Бог существует, а другие нет. И могут ли ошибиться в суде, посадив невинного человека в тюрьму? На целых десять лет».

После этого мысли Ваньки резко перенеслись в будущее.

«Это что же получается? Когда отец вернётся из тюрьмы, мне будет… двадцать три года?! К тому времени я уже окончу школу, отслужу в армии и вернусь домой? Может случиться и так, что мы даже вернёмся домой одновременно. Может даже, будем ехать в одном поезде! А что? Вдруг меня отправят служить в те места, где сейчас отец отбывает срок? Мы спишемся с ним и вернёмся к матери вместе. Вот будет радость-то для неё»!

Размышления Ваньки прервали вернувшиеся из школы сёстры. Он замер и не высовывал головы с полатей, полагая, что, если им стало известно о драке, они сразу же проговорятся.

– Вань, ты дома? – послышался внизу голос Василисы.

«Ну, всё, сейчас прицепятся, – подумал Ванька с неудовольствием. – Что я им скажу?

– Ты чего затихарился? – задала вопрос уже Фрося. – Слазь давай. Обедать будем. – Она принялась переодеваться.

«Не знают», – с облегчением отметил про себя Ванька и, наконец, подал голос:

– Что ты раскудахталась, как курица. Согреешь суп – слезу, а так, чего под ногами путаться друг у дружки?

– Ишь ты, барин выискался! Согрейте ему суп, вскипятите чайник, а он, так и быть, соизволит пообедать, – незлобиво проворчала Фрося. – Мог бы и сам позаботиться насчёт обеда, пока нас с Вассой не было.

– Откуда мне знать, когда вы притащитесь?

– Это ты вечно шляешься где-то, а мы с Вассой вовремя возвращаемся из школы, – назидательно сказала Фрося.

Ванька не стал больше перепираться с сестрой, спустился с полатей, подошёл вплотную к Фросе.

– Ну, давай, будем втроём держаться за одну кастрюлю.

– Вань, кончай вредничать, – вмешалась в разговор Василиса, разжигая керосинку. – Помой руки, и садись за стол. Можешь хлеб порезать.

За обедом никто из сестёр не обмолвился об инциденте в школе.

«Пронесло, – с радостью подумал Ванька, вставая из-за стола. – Наверно, Пашка, все-таки, заставил Сову молчать. Может, и сам Сова побоялся кляузничать училке. Он ведь знает, что Пашка не любит ябед. А без Пашки Мерзлякова – Сова никто, будто ноль без палочки. Лишь бы он своему брату-милиционеру не проболтался».

Ванька окончательно повеселел и снова забрался на полати. Взял в руки книгу и принялся читать.

На следующее утро он с тревогой входил в школу. Вчерашняя уверенность в том, что классная руководительница не знает о происшествии на последней переменке, почему-то улетучилась. Совсем необязательно, чтобы нажаловался сам Сова. Могли и девчонки нашептать на ухо Варваре Максимовне.

Ванька провёл в раздевалке на этот раз больше времени, чем обычно. Он медленно расстёгивал пуговицы, не спеша стягивал с себя пальтишко и, совсем не торопясь, отправился в конец раздевалки. Как будто, оттянув время, можно было миновать неизбежной головомойки.

Уже шагая по коридору, он нос к носу столкнулся с Варварой Максимовной. Дверь учительской распахнулась в тот момент, когда Ванька находился в двух шагах от неё.

– Здравствуйте, – выпалил он, не поднимая на учительницу глаз, и поспешил разминуться с ней.

– Здравствуй, Ваня, – ответила Варвара Максимовна, преградив ему путь.

«Знает, – мелькнула в голове мысль. – Сейчас схватит за руку и поведёт в учительскую».

– Ваня, а ты молодец, – почему-то радостно произнесла учительница математики и на мгновенье внимательно уставилась в лицо Ваньки. Он похолодел.

– Ты лучше всех справился с контрольной работой.

Глаза Ваньки округлились от удивления, он не сразу понял, о чём говорит учительница. Готовясь к хорошей взбучке, он неожиданно услышал слова благодарности. Ванька стоял и молчал. Слова будто застряли в горле.

– Ваня, ты случайно не заболел? – встревожилась Варвара Максимовна, глядя на бледное лицо ученика.

До Ваньки наконец-то дошло, что учительница не знает ничего о вчерашней драке. Он радостно встрепенулся и бодро ответил:

– Нет, Варвара Максимовна, я не болею! Закалённый я! По утрам обтираюсь холодной водой.

– Это хорошо, Ваня, что ты закаляешь свой организм. Надо бы подсказать твоим одноклассникам, чтобы брали с тебя пример, – учительница математики одарила Ваньку похвальной улыбкой. – Я предлагаю тебе поучаствовать в школьной математической олимпиаде.

– Я согласен, Варвара Максимовна! – радостно воскликнул Ванька. – А когда она будет?

– Через неделю, Ваня. Готовься.

– Можно идти?

– Иди, Ваня. Скоро звонок будет.

В класс Ванька вошёл окрылённый. Соватеев сидел на последней парте с Пашкой. Его лицо было хмурым, он о чём-то рассказывал своему покровителю. Ни ссадин, ни синяков на нём Ванька не увидел.       Стайки девчонок, пару секунд назад беззаботно щебетавшие в проходе между партами, разом повернулись к вошедшему Ярошенко и умолкли, потом быстро заняли свои места за партой.

В классе установилась напряжённая тишина. В этот момент нельзя было определить, что же произошло с одноклассниками. То ли таким образом они выразили неприязнь к Ваньке, как к сыну врага народа, то ли, наоборот, безмолвно одобряют его вчерашний поступок. Ведь накануне он защитил честь не только собственного отца, но и всеми любимого учителя истории Виктора Пантелеевича Осокина. Вслух никто из них не произнёс ни слова. Через минуту в класс вошла учительница, начался урок. После него на первой же переменке напряжённость улетучилась сама по себе. В классе поднялся обычный галдёж, о вчерашней драке никто не вспоминал.

После уроков Ванька направился навестить Сидорина Ивана Максимовича. Вчера он дал себе слово, что именно сегодня сделает это. А свое слово надо держать всегда. Если не произойдёт встречи с дядей Симом по какой-нибудь причине, он обязательно договорится с Маргаритой Васильевной, когда можно будет подойти во второй раз.

Вот и знакомая калитка. Ванька отворил её и вошёл во двор. Бросилось в глаза то, что он был не прибран. Иван Максимович обычно выгребал из ограды весь снег, а тут только узкая дорожка среди большого сугроба.

«Приболел, наверно, дядя Сим, вот и некому заняться снегом, – машинально подумал Ванька. – Вовремя я тут появился».

Не успел он дойти до крыльца, как дверь дома отворилась, из неё выкатилась незнакомая толстая женщина. Она была обута в белые фетровые сапоги, на плечах покоилась наброшенная каракулевая шуба.

– Чего тебе? – спросила она недружелюбно, облизав ярко накрашенные губы.

– Я пришёл к дяде Симу, – оробев, тихо промолвил Ванька.

– К какому ещё дяде Симу? – уже зловеще проговорила женщина, уперев массивные руки в бока. – Нет тут такого, и не было никогда.

– Сидорин Иван Максимович, директор завода, он дома?

– Ах, вот ты о ком! Он что, родственник твой?

– Ага, – соврал Ванька. – Я племянник его, двоюродный.

– Не живёт больше здесь твой дядька, – ухмыльнулась новая хозяйка. – В другом доме он сейчас.

– В каком? Где? – спросил Ванька, наивно полагая, что толстая тётка сообщит ему новый адрес Сидориных.

– В тюрьме твой дядька, – скривилась в презрительной улыбке накрашенная особа. – Арестовали его ещё осенью. Врагом народа он оказался.

«Арестовали… арестовали…, – пульсировали слова у него в голове. – Как же так? За что? Этого не может быть!»

– Ну, чего встал, как истукан? Я тебе сказала всё, что знаю. Отправляйся восвояси, племянничек! Незачем мне с тобой тут лясы точить!

– А… Маргарита Васильевна куда подевалась?

– Сын её забрал вскорости, куда-то увёз. Не знаю. Всё, малец, шагай, давай. Не забудь калитку захлопнуть, а то забежит ещё какая-нибудь бездомная собака, выгоняй я её потом.

Упитанная дама дождалась, когда Ванька вышел на улицу, затем закатилась обратно в дом, громко прихлопнув за собой дверь.

Ванька медленно побрёл по заснеженной улице, уткнувшись взглядом под ноги. Он никак не мог поверить, что дядю Сима, бывшего командира Красной Армии, директора завода, посадили в тюрьму.

«Какой же он враг народа? – недоумевал Ванька. – Это же ошибка. Дядя Сим не может быть врагом народа. Он сам воевал с белогвардейцами, рубил шашкой настоящих врагов советской власти. Почему в милиции постоянно ошибаются? Почему не хотят разбираться в суде? Это же так просто! Позвать людей, которые хорошо знают арестованного, допросить их. Они-то, по-всякому расскажут только правду. Вот и все доказательства, человека надо выпускать из тюрьмы. А вместо него сажать того, кто его оклеветал».

До самого дома Ванька пытался отыскать в голове хотя бы один факт, который каким-то образом мог бы опорочить учителя истории Виктора Пантелеевича Осокина и директора завода Ивана Максимовича Сидорина. Ни на одной из его встреч с этими людьми не происходило ничего плохого. В этом он мог бы поклясться перед кем угодно.

Неоднократно Ванька невольно сравнивал их со своим отцом. Отец был таким же честным, добрым и справедливым. С той лишь разницей, что верил в Бога и ходил в церковь. Почему отец верил в Бога и ходил в церковь, а мать – нет, для Ваньки оставалось загадкой. Сегодня он хотел, наконец-то, спросить дядю Сима о Боге, но опоздал. Теперь вряд ли когда-нибудь произойдёт встреча с Иваном Максимовичем, теперь придётся спрашивать у кого-нибудь другого. Но у кого? В окружении Ваньки больше не осталось такого человека, с которым он мог бы поделиться сокровенными мыслями. Мать не в счёт. На такой вопрос она не ответит, потому что неграмотная. Она всего лишь год назад стала подписываться в документах печатными буквами, которые заучила по памяти. До этого времени мать ставила крестик вместо подписи.

И вдруг Ваньку осенило.

«Нужно сходить в церковь! Как я сразу не догадался? В ней я смогу получить ответы на все вопросы!»

На следующий день после уроков он направился в церковь. Она находилась неподалёку от школы, стояла на небольшом возвышении у подножия горы.

Люди, пред тем как войти в здание церкви, останавливались, крестились и совершали поклоны. Ванька, озираясь по сторонам, чтобы не быть уличённым в посещении божьего храма, прячась за спины прихожан, словно мышь, юркнул в массивные двери.