Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Однако сознание того, что он больше не связан с государством, которое считал нелегитимным, освобождало его. В начале 1846 года Маркс, Энгельс и Филипп Жиго, молодой бельгийский библиотекарь, приступили к созданию коммунистического корреспондентского комитета, организации, чьей целью было объединение пролетариата всех стран, слом границ между рабочими и социалистами государств Европы и подготовка к активным действиям, которые «могут начаться в любой момент» {18}. Листовки и прокламации можно было писать без оглядки на цензоров, единственную опасность представляли не особенно систематические обыски и досмотры почты, которые ввели европейские монархи, чтобы контролировать проникновение в страну политического «динамита» {19}.

Членов в организации было совсем мало, соответственно, невелики были и объемы корреспонденции, но это была первая международная организация, которую Маркс попытался создать – и первое проклюнувшееся семя целого политического движения его имени. Женни взяла на себя обязанности секретаря, переписывая неразборчивый почерк Маркса (всю жизнь его почерк понимали только Женни, Энгельс и дочери). Энгельс продолжал работать вместе с ним над книгой, все трое участвовали в работе Комитета. Вскоре в доме номер 5 по рю де Альянс закипела круглосуточная деятельность, хотя его обитатели всячески старались делать вид, что живут совершенно спокойно и тихо – чтобы не привлекать внимания бельгийских чиновников. Маркс вспоминал, что ему в то время удавалось спать всего четыре часа в сутки, и то уже под утро {20}. Жена Джорджа Джулиана Гарди в письме из Англии предположила, что Женни основала «Анти-3 или 4 часа утра-Комитет», запрещавший революционную деятельность в утренние часы – чтобы сохранить семью {21}. Это было бы хорошей идеей, поскольку нервы у всех были на пределе, Маркс с Энгельсом начали ссориться, а усугубилось это тем, что в марте Женни пришлось вернуться в Трир, к заболевшей матери. Маркс «работал» над двумя книгами, занимался новой политической организацией, которую пополняли все новые члены – из беженцев, чье количество также возрастало, – а еще на него оставили двух маленьких детей, старшей не было и трех лет. Нет сомнений, что о них заботилась Ленхен, но вот о самом Марксе позаботиться было некому. В отсутствие Женни Комитет запланировал на 30 марта собрание, на котором должен был выступать портной по имени Вильгельм Вейтлинг. Вейтлинг, внебрачный сын немецкой прачки и французского офицера, был среди социалистов и коммунистов фигурой легендарной; у него было много сторонников и последователей в рабочей среде и из числа образованных людей среднего класса. Он основал отделение Союза справедливых в Париже и был автором подпольно изданной книги «Человечество, каково оно есть и каким оно должно быть». Раньше Маркс сравнивал его с Прудоном, говоря, что Вейтлинг отличается в лучшую сторону; однако по мере того, как пропагандистская деятельность Вейтлинга продолжалась, тон его высказываний становился все более безнадежным, а идеи – все более утопичными. Многие объясняют эти изменения тем, что некоторое время он провел в тюрьме, в Пруссии и Швейцарии. Вейтлинг был приговорен к заключению за свою книгу «Евангелие бедного грешника», в которой Христос, как и сам Вейтлинг, был представлен коммунистом, внебрачным сыном бедной девушки. Говорили, что Вейтлинг начал считать себя мессией {22}.

По словам Энгельса, он «предлагал рецепт построения рая на земле, который лежал у него в кармане… и был одержим идеей, что у него этот рецепт хотят украсть…» {23}. Среди его предложений – создание армии из 40 тысяч грешников, которых он поведет на битву с правящим классом {24}.

Маркс тепло приветствовал Вейтлинга по приезде в Брюссель в феврале (Энгельс описал этот прием как акт «почти сверхчеловеческого терпения» {25}). Йозеф Вейдемейер рассказывает, что всю ночь продолжалась карточная игра с участием Маркса, Вейтлинга, Эдгара фон Вестфалена и самого Вейдемейера, а наутро к ним присоединилась Женни, и все отправились гулять. Это происходило «самым приятным образом, какой только можно представить. Рано утром мы пошли в кафе, затем сели на поезд и отправились в Виллеворде, соседнюю деревушку, где у нас был ланч. Мы дурачились и хохотали, а вернулись последним поездом» {26}.

Но после того как Женни уехала в Трир и члены Комитета приступили к работе, идиллия закончилась. Сидящие вокруг небольшого зеленого стола в гостиной мужчины начали обсуждать политику. Русский Анненков, очарованный политическим театром того времени, но не имевший никаких внятных соображений, был в то время в Брюсселе и ярко описал заседание, в ходе которого лидеру немецкого коммунизма прошлого противостоял лидер немецкого коммунизма будущего. По словам Анненкова, Вейтлинг не был похож на сумасшедшего революционера. В свои 38 он был на 10 лет старше Маркса, русоволосый, красивый, в элегантном сюртуке, с аккуратной, «кокетливо подстриженной бородкой». У него был вид добропорядочного бизнесмена. Маркс, напротив, имел довольно дикую внешность, неуклюж в движениях, но зато совершенно уверен в себе.

«У него был вид человека, имеющего власть и право на уважение, независимо от того, как он выглядел и что делал… Его поведение бросало вызов общепринятым правилам… оно было достойным, но несколько презрительным и вызывающим…»

Анненков описывает голос Маркса – резкий и металлический; он говорит отрывисто и повелительно, словно никакие возражения и разногласия (если кто-то на них осмелится) непозволительны в его присутствии.

Энгельс открыл собрание, приветствуя коллег, и сказал о том, что оно необходимо, если те, кто стремится изменить положение рабочих, хотят найти согласие между собой. В своих мемуарах Анненков описывает, как львиная голова Маркса склонилась над бумагами, в руке у него карадаш, и он что-то быстро пишет, пока Энгельс говорит. Однако Маркс не умеет долго сидеть молча. Он требует от Вейтлинга, которого тут же и обвиняет в том, что он наделал «столько шума в Германии своими проповедями», чтобы тот объяснил свою позицию.

Вейтлинг начал туманно и расплывчато рассуждать о бедственном положении рабочих и необходимости их сплочения под знаменами коммунизма и демократии, но Маркс сердито прервал его. Он сказал, что вселять фантастические надежды части рабочих – нечестность и лицемерие, которые присущи тем, «у кого спереди – облик вдохновенного пророка, а сзади – голая задница». Для рабочих недостаточно знать, что они несчастны – они должны понять, почему они несчастны. Разжигать недовольство, не предлагая четкого плана или доктрины, – значит обречь революционное движение на провал. Вейтлинг пытался защищаться, но Маркс в гневе ударил кулаком по столу так, что едва не свалил лампу, и закричал: «Невежество еще никогда никому не помогало!» Все разошлись, а Маркс продолжал сердито мерить шагами комнату {27}. (Еще один современник описывал Маркса как человека, который «способен использовать тяжелую артиллерию для того, чтобы разбить окно» {28}.) В течение последующих дней он набросился на другого члена группы, немецкого журналиста Германа Криге, которого пригвоздил к позорному столбу за сентиментальность и утопические идейки, обвинив в том, что тот в своей статье использовал слово «любовь» 35 раз! {29} Затем он напечатал памфлеты, в которых нападал на французских и немецких «робких социалистов», которых считал недостаточно «научными»: «Они не могут, или не хотят, обсуждать способы, которыми можно реально облегчить положение рабочих и реально бороться с несправедливостью в реальном мире» {30}. Разум Маркса был навеки заклеймен тем, что он видел в промышленной Англии, – и потому он не желал терпеливо мириться с мужчинами, которые поворачивались спиной к ужасающей действительности в угоду абстрактным теориям. Нет времени на пустую болтовню, революция неизбежна – считал Маркс.

Для Маркса последним доказательством грядущего возмущения стали события в Польше, где в феврале восстали крестьяне Галиции. Восстание докатилось до Кракова, где было объявлено о свершившейся польской революции и отмене крепостного права, однако через 10 дней восстание было подавлено, потому что восставшие не имели четкого плана действий и не были организованы. Именно на этом и настаивает Маркс: устойчивая и успешная революция невозможна без четкого понимания исторических событий, которые привели людей к нынешнему состоянию, и без плана действий, которые нужно предпринять после того, как падет старая система {31}.

Восстание в Галиции стало напоминанием о том, что Европу разъедала раковая опухоль. Его отголоски ощущались повсюду, в любой столице любого государства, где правители угнетали свой народ, где из-за нехватки продовольствия и финансовых кризисов начинались массовые увольнения рабочих и разорение крестьян, где правительству начинало не хватать денег.

Понимая, что соратники должны для начала быть в курсе происходящего в других странах, Маркс – без особого успеха – пытался привлечь к работе комитета писателей, журналистов и публицистов. Пока что на его призыв откликнулась лишь горстка людей в Германии и сторонники Гарни в Англии; он снова столкнулся с тем, как тяжело сотрудничать с французами. В мае Маркс, Энгельс и Гиго написали письмо Прудону; Маркс довольно смиренно просил его стать представителем Комитета во Франции, потому что, по его словам, никто не был бы больше пригоден для этой работы {32}. Но до Прудона, вероятно, дошли слухи о последней вспышке Маркса, направленной против социалистов, особенно против сторонников Вейтлинга в Париже. Он ответил, что сильно опасается, как бы Маркс не превратился в лидера «новых непримиримых».

«Давайте не будем изображать из себя апостолов новой религии… даже если эта религия абсолютно логична и правильна».

Если Маркс гарантирует свободный и откровенный обмен мнениями, Прудон согласен присоединиться к организации, «в противном случае – нет!» {33}.

В отсутствие Женни у Маркса не было иных проблем, кроме Комитета, однако у него возникла некоторая напряженность в отношениях с Энгельсом. Мэри Бернс жила с Энгельсом уже полгода, и хотя два семейства практически жили одним домом, Маркс и Женни никогда не выказывали особо теплых чувств к сожительнице Энгельса. Некоторые биографы полагают, что Женни не нравилось то, что Фридрих и Мэри не были женаты, но это вряд ли соответствует действительности: Мозес Гесс тоже не был женат на своей сожительнице (хотя многие хроникеры ошибочно называют Сибиллу женой Гесса), однако Маркс и Женни всегда спокойно воспринимали факты подобного сожительства во время пребывания в Париже.

Другие намекают на то, что Женни чувствовала себя выше по социальному статусу – однако на протяжении всей жизни разные люди отмечали, что Женни были чужды классовые и сословные предрассудки. Вероятнее всего, любовница Энгельса просто по-человечески не нравилась Марксу и Женни. Культурная пропасть между 23-летней ирландкой, дочерью фабричного рабочего, и 32-летней дочерью прусского аристократа была огромной. В марте в письме Марксу из Трира Женни говорит о «радикальных переменах», произошедших в доме Энгельса из-за Мэри, и о том, что она даже рада быть вдали от Брюсселя, потому что она, словно «амбициозная леди Макбет», слишком критично относится к отношениям Энгельса и Мэри. Она сетует, что Энгельс мог бы найти себе другую женщину. «На свете есть много прекрасных, обаятельных, работящих и умных женщин… которые только и ждут такого мужчину, способного освободить их и обеспечить».

Что бы там ни происходило на самом деле, вскоре после этого Мэри вернулась в Англию {34}.

Один за другим вспыхивали в маленькой брюссельской коммуне и другие конфликты; доброжелательность первых месяцев сходила на нет. Гесс заявил Марксу, что не желает иметь ничего общего с его «партией» из-за того, как Маркс обошелся с Вейтлингом (позднее он обвинит Маркса в том, что тот хочет полного соответствия окружающих его запросам) {35}. Но никто в этом тесном кругу не был подавлен больше, чем сам Маркс. В марте издатель его так и не написанной книги объявил, что Маркс может искать себе другое издательство, а когда найдет – пусть вернет аванс в 1,5 тысячи франков {36}. (Маркс снова ничего не сказал об этом Женни, потому что в это же время она пишет ему, как ждут выхода его книги в Германии {37}.) Даже Энгельс оказался неожиданно стесненным в средствах – он пишет своему названому брату, что у него осталось 150 франков, вырученных под заклад вещей, и ему срочно требуется столько же, чтобы выкупить их {38}. Маркс пишет Вейдемейеру, который вернулся в Германию и пытается опубликовать там «Немецкую идеологию», что попал в очень затруднительное положение.

«Для того чтобы свести концы с концами, я в последнее время заложил последнее золото и серебро и даже большую часть белья». Но хуже всего то, что Марксы вынуждены съехать из дома на рю де Альянс, поскольку истек срок годовой аренды, а на ее продление у них нет денег. Они вынуждены вернуться в Буа-Соваж, там же селится и Энгельс. Маркс описывает общий финансовый крах среди своих друзей: «Как вы можете убедиться, мы в мизере со всех сторон. На данный момент я в полном недоумении, что делать дальше» {39}.

Однако ни одно из этих несчастий не заставило Маркса отклониться от радикального пути, который он избрал. Так будет всегда. В любом случае, их с Женни ситуация была тяжелой – но не критичной. Можно было найти деньги – например, заняв их у бизнесменов в Кельне (хотя по политическим соображениям Маркс предпочитал этого не делать). Что касается его друзей, таких как отдалившийся от Маркса Гесс, то на смену старым пришли новые. В апреле 1846 года на горизонте появляется один из таких персонажей. Невысокий коренастый человек 37 лет, о котором Энгельс говорит, что он «был похож на немецкого крестьянина в одежде провинциального буржуа», постучал в дверь Маркса. Его звали Вильгельм Вольф. Он был приговорен к тюремному заключению за нарушение закона о прессе, однако бежал прежде, чем его успели препроводить в Силезскую крепость. За ним, получившим в ближнем кругу Маркса прозвище «Люпус» (Волк), появляется немецкий журналист Фердинанд Вольф («Красный Волк»), затем немецкий поэт Георг Веерт, бельгийский юрист и журналист Люсьен Жоттран, бельгийский юрист Виктор Тедеско {40} и довольно пожилой польский историк и революционер Йоахим Лелевель (Женни тепло вспоминает, что он носил синюю блузу простого рабочего во время их посиделок в брюссельских кафе) {41}. От Маркса отвернулись многие из его знакомых социалистов, но крепнущая репутация его окружения привлекает все новых действующих лиц.

В августе Энгельс вызывается поехать в Париж для создания там отделения Комитета. Они надеются набрать новых членов организации в личных беседах, раз никто не отвечает на письма из Брюсселя {42}. Однако успеха он не добивается точно так же, как и Маркс в Бельгии, а в ноябре на него приходит донос в полицию: осведомители сообщают, что он агитировал на рабочих собраниях, говоря при этом, что цели коммунизма не могут быть достигнуты без «демократической революции, совершенной силовыми методами» {43}. Энгельс рассказывал Марксу, что, узнав о слежке полиции, он решил отдохнуть от политической агитации и весело провести время. Впоследствии он говорил, что от души благодарит полицию Парижа за возможность «пикантных встреч» с молодыми женщинами и «доставленное ими удовольствие» {44}. Мать Маркса, его дядя Лион Филипс и мать Женни дали Карлу и Женни достаточно денег, чтобы в декабре они смогли переехать из Буа-Соваж в маленький домик в другом пригороде Брюсселя, Икселе. Женни была на седьмом месяце беременности. Она не хотела, чтобы ее третий ребенок родился в пансионе, но у них никогда не хватило бы средств, чтобы переехать самостоятельно, а от писательских трудов Карла никаких поступлений не предвиделось {45}. Карл утверждал, что книга закончена, но ее потребовали переделать {46}. Между тем издатель Леске, по существу, умыл руки, и Маркс никак не мог найти другого издателя, который бы согласился напечатать «Политэкономию» или «Немецкую идеологию». Он устало пишет Анненкову: «Я хотел бы иметь возможность послать Вам вместе с этим письмом мою книгу о политической экономии, но до сих пор мне не удалось издать ни этой работы, ни критики германских философов и социалистов, о которой я Вам рассказывал в Брюсселе. Вы не можете себе представить, какие затруднения такое издание встречает в Германии, во-первых, со стороны полиции, во-вторых, со стороны издателей, которые сами являются заинтересованными представителями всех тех направлений, на которые я нападаю. А что касается нашей собственной партии, то она не только бедна, но, кроме того, значительная часть членов немецкой коммунистической партии сердиты на меня за то, что я выступаю против их утопий и декламаций» {47} ^[31].

Тем не менее в этом же письме Маркс говорит о том, что не боится быть подвергнутым остракизму немцами (или кем угодно еще). Без сомнения, Маркс скрывал досаду на Прудона с тех самых пор, как французский социалист выставил свои условия участия в политической организации Маркса, Коммунистическом исполнительном комитете; Маркса должен был унизить тон этого письма, в котором Прудон отчитывал его, словно школьника. Однако декабрьский выпад Маркса против человека, чьи труды он когда-то назвал эпохальными, спровоцировал новый виток напряженности. В последние годы, особенно в 1846 году, Маркс систематически развенчивал всех теоретиков, у которых он учился в то время, когда еще только начинал строить свою политическую систему. Прудон был последним из великих, кто еще держался, но он сам подставился под атаку Маркса в своем новом двухтомнике «Философия нищеты». Маркс получил книгу в декабре и рассказывал Анненкову, что его первое впечатление было: «очень убого». Это доказывало, что Прудон совершенно не понимал текущий исторический момент и происходящие экономические преобразования. Согласно Прудону, говорит Маркс, человек никак не может опираться на продукты деятельности людей прошлого или достижения тех, кто жил до него, потому что история есть иллюзия «в туманном царстве воображения, она парит много выше понятий времени и места… Эволюция, по Прудону и ему подобным, происходит в мистическом лоне абсолютной идеи…» {48}. Маркс часто подчеркивал, что такие абстракции бесполезны и даже опасны. Он также подвергает критике отсутствие у Прудона понимания того, что французский социалист холодно называет «экономическими категориями» – например рабства. Маркс пишет: «Прямое рабство является такой же основой нашей современной промышленности, как машины, кредит и т. д. Без рабства нет хлопка, без хлопка нет современной промышленности. Рабство придало ценность колониям, колонии создали мировую торговлю, а мировая торговля – необходимое условие крупной машинной промышленности» {49} ^[32].

Но на этом Маркс не останавливается. Он быстро пишет ответ – книгу «Нищета философии». Добрая сотня страниц исполнена глубокого смысла и страсти. Положения работы Прудона он использует в качестве рычага к прояснению собственных теорий истории, экономики и революции. Это первая книга Маркса, написанная им самостоятельно, и первая, в которой он сам называет себя экономистом {50}. Маркс пишет: «Таким образом, с каждым днем становится все более и более очевидным, что характер тех производственных отношений, в рамках которых совершается движение буржуазии, отличается двойственностью, а вовсе не единством и простотой; что в рамках тех же самых отношений, в которых производится богатство, производится также и нищета; что в рамках тех же самых отношений, в которых совершается развитие производительных сил, развивается также и сила, производящая угнетение; что эти отношения создают буржуазное богатство, т. е. богатство класса буржуазии, лишь при условии непрерывного уничтожения богатства отдельных членов этого класса и образования постоянно растущего пролетариата» {51} ^[33].

Книга Прудона была с большим энтузиазмом встречена во Франции и переведена на немецкий {52}. Маркс тем временем все никак не мог найти издателя для своего ответа Прудону. Он заплатил собственные деньги из очень ограниченных средств за тираж в 8 тысяч экземпляров, напечатанный для Парижа и Брюсселя {53}. Книга успеха не имела, однако для Маркса она стала важной вехой. Он победил последнего интеллектуального гиганта уходящей эпохи. Его борьба с социализмом и коммунизмом старого образца, с гегельянством, христианством и иудаизмом завершилась, породив на свет нечто новое: отправную точку современной политической, экономической и социальной системы, которая требовала не только теории, но и действий, которые могли бы в корне изменить общество.

Маркс говорил, что пришло время стать частью исторического революционного процесса, и именно с учетом этого он, Женни и их соратники в Брюсселе присоединились к Союзу справедливых {54}.