Утром же оказалось, что бомбежки не было, а грохот стоял от стрельбы зенитных орудий. Но те, конечно, стреляли именно по высоко пролетавшим самолётам.
Теперь стрельба открывалась каждую ночь. Семья укладываться на сон стала в погребе. И каждую ночь все просыпались от грохота. К стрельбе привыкли, опасности уже не чувствовали, так как пушки стреляли не вертикально вверх, то было безопасно, в отличие от окружающих районов города, куда кучно сыпались осколки от зенитных снарядов, разбивая и зажигая крыши домов и калеча людей. (Хотя, что было бы, если бы самолёты стали бомбить батерею, лучше не думать).
После первой ночи, через несколько дней стрельбы немцы сбили самолет. Папа запомнил, как впервые к грохоту пушек вдруг добавился жуткий гром с неба, который даже перекрыл звук орудийных залпов. А утром немцы радовались. То ли похвастались, то ли жители сами поняли, этого папа не помнит, что высоко летящий бомбардировщик был поражен прямо в бомбовый отсек и бомбы сдетонировали. От самолета не осталось даже обломков. Точнее, такие мелкие обломки, что их никто не отличал от осколков снарядов.
Днём приехали немецкие гражданские и что-то долго с батарейцами обсуждали. Потом полезли смотреть какое-то странное сооружение, что днем всегда было закрыто брезентом. Его впервые вскрыли, под ним оказалась большая прямоугольная решетка. Папа ничего не понял, но решетку запомнил.
Теперь нет сомнений в том, что батарея стреляла по целеуказаниям радара – один из первых опытов подобного использования зенитной артиллерии приходится как раз на 43-й год, это известно (не путать с обнаружением самолетов на дальних дистанциях, где радар стал применяться ещё с 41 года).
История сбитого бомбардировщика
Еще через неделю или две эта же батарея сбила ещё один самолёт. На этот раз, тот упал почти целым. На поле за городом, но совсем недалеко. Ещё утром новость стала известна, и мальчишки бросились к месту его падения.
Самолёт оказался огромным. Он лежал на брюхе, с переломанными и погнутыми винтами. На бортах были нарисованы огромные белые звёзды и полосы. Папа удивился цвету, так как ожидал увидеть красные звёзды, а не белые.
Возле самолёта лежали в ряд восемь тел мёртвых лётчиков. Немцы уже здесь побывали и похозяйничали. Они вытащили наружу мертвецов, забрали документы, оружие, что-то ещё, после чего уехали.
Первые добежавшие мальчишки всё это видели, рассказали, что никаких раненых летчиков не было – все погибли. Папа обходил огромную машину и никак не мог сообразить, что же на ней написано. Буквы были немецкие, и он сначала не мог понять, что это, немцы своего сбили, что ли? Тогда почему бросили убитых пилотов?
Потом пришли взрослые. Стало известно, что самолёт – американский, а надписи на английском. Местная управа дала указание мертвых летчиков закопать. И их похоронили там же, у самолёта.
Папе кажется, что на похороны собрался весь город. Их положили в одну могилу, не снимая чистые комбинезоны, и папа запомнил, что все они при похоронах были чистые и причесанные, а когда он их видел в первый раз, они были в крови, в саже, в грязи, – и сами летчики, и их одежда. Кто-то мертвых обмыл и выстирал комбинезоны. И не разобрали одежду, а оставили мертвым, хотя все ходили в лохмотьях.
Священник – православный, конечно, читал молитвы. Женщины плакали. Ребята тоже.
На похоронах присутствовали и немцы, и полицаи. Как они себя вели, папа не обратил внимания, так как печально думал только о погибших летчиках. Но через неделю священника убил полицай. Убил, не скрываясь, ничего ему за это не было.
Уже то ли после войны, то ли после освобождения полицая судили в городе же. На суде тот рассказал, что убить приказал немецкий офицер за то, что во время похорон священник не просто достойно похоронил американцев, но в ответ на усмешку офицера, который ехидно заметил, как это православный священник хоронит чужаков – ведь они ж из враждебных религий, сказал, что Господь судит не по тому, как ты Бога называешь, а как веришь, а раз эти люди пришли к нам на помощь в битве с антихристом, значит они – истинные верующие, поэтому и хоронят их по обряду (конечно, папа не точно цитировал, но ответ был примерно таким). Немцу слова священника не понравились, он дал указание того проучить (или просто убить). Что полицай с готовностью и выполнил. Полицая после советского суда казнили, конечно.
**
Гораздо позже, уже после освобождения, наверно, через полгода или больше, к лету 1944 года, в город приехал грузовик. Могилу летчиков раскопали. Их ела выкопали, погрузили в грузовик и увезли. Всё это делалось под печальный марш оркестра, а тела накрыли американскими флагами – каждое тело отдельно. Тогда папа и увидел впервые американский флаг. При погрузке тел на машину почетный караул проводил погибших залпами в воздух. Все солдаты и офицеры отдавали честь. Папа не знает, были ли среди участников церемонии американцы, возможно, были – иначе, откуда столько флагов и такое внимание к деталям? В любом случае, тела павших летчиков увезли, скорее всего, домой?
(После рассказа папы мы с братом попытались понять, что же происходило. В принципе, картина, судя по всему, следующая: Во время второй мировой войны дальняя авиация всегда имела какую-то особую точку – точку рандеву, над которой она перестраивалась – либо соединялись маленькие группы в большую, либо меняли направление, либо встречались с самолетами, идущими из других мест, либо с истребителями сопровождения и так далее. Менять эту точку было невозможно, так как смена в ходе непрерывных боев приводила к колоссальной путанице. Как только немцы устанавливали, где именно, над каким городом, эта точка расположена, то достаточно было поставить под ней зенитные батареи, и та успешно самолеты сбивала. При смене точки рандеву потери были бы еще больше, да и задание не удавалось бы выполнить!, так что, ничего удивительного в том, что точку не меняли. Скорей всего, Константиновка и была таким городом-рандеву для союзной авиации. Точку выбирали так, чтобы с большой высоты даже ночью был виден ориентир – скажем, река круто поворачивает, густой лес начинается, громада большого города или ещё чтото.
Откуда прилетел бомбардировщик? Сложно сказать, потому что дату папа, конечно, не помнил. 1 августа 1943 года американцы впервые бомбили Плоешти, центр по добыче нефти для немцев. Всё лето союзные самолёты активно бомбили цели в Германии, на Балканах, в Венгрии, Румынии… Выше упомянул, что в июле потери в бомбардировочной авиации ВВС США были самыми большими за всю историю. Скорее всего, над Константиновкой каждую ночь как раз перестраивалась союзная тяжёлая бомбардировочная авиация).
Уже гораздо позже, летом 44 года, когда немцев в городе и в помине не осталось, на местное футбольное поле сел однажды ещё один американский подбитый бомбардировщик. Экипаж выскочил, построился возле самолёта и стал ждать. Когда к ним подъехала машина с солдатами, люди подняли руки, показывая, что сдаются – куда ж деваться, решили, что попали к немцам. А как только поняли, что солдаты – советские, тут очень обрадовались, засмеялись, стали обниматься и орать что-то весёлое во всю глотку. Потом их местные напоили так, что весь экипаж просто забросили в приехавший за ними автобус и так увезли, ещё каждому пару бутылей самогону подарили на дорожку. С самолета сняли двигатели, вооружение, много чего ещё, а сам корпус простоял рядом с футбольным полем ещё лет двадцать, в нём сделали раздевалки для спортсменов.
А вот куда самолеты летали и что бомбили? Папа уверен, что бомбили немцев под Курском. Но мы этому подтверждений не нашли. Зато известно, что у американцев были аэродромы под Харьковом, Полтавой и (позже) Винницей. Вот, скорее всего, как уже упомянул чуть выше, над Константиновкой либо соединялись в крупные группы бомбардировщики, идущие на Плоешти и на Италию с Украины, либо распадались на мелкие группки те, что шли на разные аэродромы на Украине, вылетев из Италии и из Каира (да, оказывается, даже из Каира шли бомбить румынские нефтепромыслы, а затем садились на Украине).
Летали, как правило, Б-19. Их экипажи состояли из семи человек, но папа точно помнит, что павших летчиков, которых хоронил весь город и панихиду по которым читал священник, убитый за это через пару дней, в сбитом бомбардировщике было восемь. Наверняка, среди них находился дополнительный член экипажа: проверяющий, инструктор, инженер… Может быть, кто-то летел на замену другого экипажа в Полтаву или Харьков? Может быть, корреспондент. Может быть, представитель завода что-нибудь проверял? В любом случае, сел человек вот так в самолет случайно, и вот…
Немцы отступают
Так два года и пролетели. К концу оккупации – к осени 43 года, немцы очень изменились. Относительно добродушные и весёлые солдаты стали хмурыми и злыми.
Администрация – чёрномундирные и гражданские – совсем озверела, русские полицаи трезвыми вообще не появлялись. На постое немного постояли венгры, которые запомнились хамством и жадностью. Они же приказали семье выселиться в погреб, заняв все комнаты, хотя было их мало.
Немцы были поумнее, так как семью просто потеснили, но позволяли оставаться в доме, зато бабушка на них готовила и обстирывала, дед что-то чинил, чистил, подшивал, подбивал, а детишки убирали и подметали. Венгры же от женской стряпни отказались, готовя сами. Сами и убирались, и стирали. Одним словом, сами себе работу и напридумывали.
Честно говоря, от венгров у папы воспоминания остались самые дурные, именно из-за бытового поведения: если все остальные, – итальянцы, румыны, немцы, – если проявляли жестокость, то, как бы, деловую, венгры отличались именно жестокостью бытовой, – пройти мимо венгерского солдата означало схлопотать подзатыльник, причем довольно сильный. За что? А так просто, чтоб боялись.
Опять же, сложно сказать, что это были за части, но, сдаётся мне, венгерские фашисты-добровольцы, хотя не уверен. Их было много на фронте. И свою ненависть выливали они на людей, не задумываясь о том, что как-то удобней по пустякам с местным населением не ссориться.
Но венгры ушли, потом солдаты надолго уже не задерживались. Придут, переночуют пару дней, дальше убегут. В доме селились, конечно, в основном, офицеры, уж очень удобный он был и большой. А семья уж из погреба во дворе решила не переезжать, даже когда дом стоял временно пустым.
Войну, то есть бомбы, стрельбу, бои, так и не было заметно. Только проходящих солдат видели. С каждым днём всё более злых и обреченных солдат.
**
Как-то в доме поселились на пару-тройку дней эсэсовцы-танкисты. Причем их танки стояли не у дома, а остались за городом. Танкисты к ним отправлялись по утрам, а вечерами возвращались на отдых и ночёвку. Были они тоже нормальными, если сравнивать с венграми, то есть к бабке с дедом и детям не приставали, а использовали тех по хозяйству – постирать, картошку почистить, сварить ужин и тому подобное. Никакой злости не чувствовалось, хотя и никаких попыток установить добрососедские отношения – лишь абсолютное равнодушие к проживающим русским.
В ящике комода в большой комнате были сложены зимние вещи – штопаные – перештопанные, никому из оккупантов не нужные, даже венгры на них не польстились. Однажды эсэсовский танкист выглянул из окна и увидев папу, то ли чистящего картошку на улице, то ли яблоки собирающего с яблони, позвал в дом. Папа вошёл в комнату и увидел, что ящики комода открыты, а эсэсовец то ли знаками показал, то ли попросил по-немецки, а папа его понял, освободить комод и вещи куда-нибудь унести. Ему для чего-то ящики понадобились, папа уже не помнит, то ли тот какие-то документы туда сложить хотел, то ли свои комбинезоны.
Папа вещи стал собирать и относить в погреб. На второй или третий раз, когда он взял пальтишки и свитера в охапку, эсэсовец вдруг его остановил, подошёл, вытащил из охапки красный пионерский галстук папиной сестрёнки, неведомо как туда попавший, оглядел его и строго спросил: – Коммунисты?
Папа не испугался, так как даже мальчишки прекрасно понимали, что обычные военные, даже эсэсовцы, просто так, от нечего делать, расправ не устраивают, зачем им надо портить отношения с теми, кто их кормит и за ними прибирает? Танкист захохотал, показал пальцем на бородатого папиного деда, который в это время копался в огороде, и произнёс: – Карл Маркс! Потом что-то добавил, бросил галстук назад в груду вещей и потерял к папе интерес. Такой добродушный шутник был.
**
Но второй случай оказался далеко не столь безобидным.
У одного из танкистов-эсэсовцев был очень красивый перламутровый пистолетик, изящный и маленький – «дамский». Танкист держал этот пистолетик в гостиной, на поясе не носил (видимо, чтобы не нарушать форму одежды).
Лежал пистолетик в кобуре на спинке дивана, а папе очень хотелось им завладеть, ну, очень красивая вещица была.
И вот, когда танкисты вдруг засуетились, стали собираться в путь, собирать вещи, папа, сновавший по дому с деловым видом, аккуратно улучил момент и сбросил пистолетик за диван, как будто бы тот упал сам. Надеялся, что в суматохе танкист о нём позабудет. После этого папа выскочил во двор, как ни в чём не бывало.
А через несколько минут танкист папу позвал. Вызвал совершенно спокойно, без эмоций. Как ни хотелось мальчишке удрать, но идти пришлось, потому что бабка, дед, сестрёнка – все оставались в доме или во дворе, деваться было некуда.
Танкист показал на спинку дивана, где раньше лежал пистолет, и потребовал у папы вещицу вернуть. Папа сделал вид, что не понимает, потом стал отнекиваться, уверять, что ничего не брал. Тогда танкист, совершенно спокойно, опять же, без эмоций, подошёл к папе, схватил его за горло и стал душить. Равнодушно, без криков, без угроз. Просто душил мальчишку. Потом отпустил и снова спросил, совершенно спокойно, где пистолет. Папа всё еще был уверен, что танкист его просто пугает и опять замотал головой, мол, ничего не брал. Тогда танкист вновь совершенно спокойно взял мальчишку за горло и вновь стал душить. Папа потерял сознание.
Очнулся он через час или больше. Танкистов уже не было. Уехали. Лежал он в погребе. Бабушка сидела рядом.
Когда мальчик окончательно пришёл в себя, бабушка рассказала, что вошла в комнату в тот момент, когда танкист чуть ли папу не задушил. Бабушка бросилась вперед, стала отнимать ребенка, пыталась бороться, закричала. Тогда танкист опять же совершенно спокойно, всё так же, без эмоций, ударом кулака сбил её на пол, потом достал служебный пистолет и сказал по-немецки, не сомневаясь, что поймут, что сейчас задушит мальца, потом пристрелит девчонку, а потом возьмется за взрослых. Бабушка лежала на полу и не могла понять, что происходит, из-за чего всё это, но ничего хорошего не ждала.
Танкист выглянул из окна в поисках Нины, заметил её и направился к двери, чтобы девочку позвать. В этот момент он вдруг снова посмотрел в сторону дивана, о чём-то подумал, вернулся и заглянул за диван. Увидел кобуру с пистолетом, достал её, показал остальным – с десяток эсэсовцев сновали по дому, собирая своё барахло, не обращая внимание на расправу, – засмеялся, покачал головой, вот, мол, мой пистолет завалился за диван, а я-то решил, что мальчишка утащил. И не обращая больше внимания на лежащих папу и бабушку, пошёл на улицу.
Речь тут не о том, что, конечно, паренек пистолет украл и наказан был бы за дело, если бы по шее надавали. И не о том, что на войне любой солдат, озверев, может придушить мальчика, а не только эсэсовец. И даже не о том, что из-за шалости папа чуть было не погубил и себя, и семью – в конце концов, миллионы людей и без таких шалостей эсэсовцами были уничтожены.
Папу поразило просто совершенное спокойствие, совершеннейшее отсутствие эмоций у этих людей. Надо прибить мальчика? Прибьём, раз надо. Старушку тоже надо прибить? Ну, раз надо, прибьём. И девчонку тоже. Чего тут переживать-то?
И эти люди не были карателями, гестаповцами, полицаями. Речь шла о танкистах, солдатах. Люди озверели, перейдя все пределы.
Танкисты исчезли. И это были последние постояльцы в семейном доме.
**
Немцы ушли. Но и советская армия ещё не пришла. Целый день было спокойно. Вообще-то, жители уверились уже, что война их городок, слава богу, пощадила. Сочли, что прожили последние два года довольно спокойно и обошлись минимальными для той войны потерями.
Но тут вновь объявились эсэсовцы. Уже не танкисты, а пехотинцы. Не солдаты (хотя бы из боевых частей СС), а поджигатели (а может быть, и солдаты, которые исправно выполняли порученное дело). Пришла команда в несколько десятков человек, которые город стали жечь, дабы тот не радовался тому, что уцелел.
Они шли по улицам и методично поджигали дома из огнеметов. Папа сначала услышал крики, потом выстрелы, потом шум пожаров, выглянул на улицу и увидел, как по ней идут немцы и выпускают огнеметные струи в окна домов, не пропуская ни одного.