– Вам нравится такое искусство? Нравится?
Крик чайки проник в голову до острой боли. Эля открыла глаза. Телефон нещадно надрывался. На экране высветилось: «Звездочёт».
– Алё.
– Элька, живая. Ну даёшь, блин. Где ты?
– Только что была в какой-то жопе. Сейчас вроде дома.
– Я тебе звоню уже часа четыре. Если б сейчас не взяла, приехал бы сам.
– Не надо Гриш, я в порядке. Вернее, не в порядке, но тут, и вот. Ложись спать. Завтра поговорим. Там спрашивали что ушла-то?
– Я всё уладил. Приходи в себя и все тебя ждут обратно, в искусство.
– Ой, не надо сейчас так высокопарно. Давай, Гриш, спасибо тебе. Спишемся.
В квартире было по-гадкому темно и душно. Эля включила высокую напольную лампу под белым абажуром и распахнула балконную дверь. Занавеска вздыбилась к потолку, мелкие капли полетели в лицо.
«Погодка как обычно. Встречаем лето», – Эля поняла, что проснулась с абсолютно мокрой головой. Джинсы вмуровались в ноги.
«В душ и воды. А там посмотрим. Чаёк или что покрепче».
Ощущения в теле и на душе были гадкие, как-будто наелась колючих живых рыбок из аквариума.
Ванна с высокой пеной вызывала двоякие чувства – с одной стороны успокаивала и расслабляла, а с другой стороны дико бесила, потому что горячая вода могла согреть тело, но в отношении мыслей и нервов была бессильна.
Машин на улице становилось все меньше, город почти затих. Эля, в необъятном, но очень уютном фиолетовом халате, с ногами забралась на свой любимый широкий подоконник. От чашки горячего чая с чабрецом пошло ощущение некоего маяка.
«Что за чертовщина сегодня была. Заболела? Может, правда продуло?» – в голове вспыхнул его образ, идущего вдоль мостовой. Свело живот. «Блин, нет, не продуло. Что делать теперь? Как при нём рисовать, если вообще перестаю понимать, что происходит. Показалось, может, и всё пройдёт? Отдышусь. Забегалась последнее время, экзамены, стресс, ну да», – вздрогнула, увидев, что незаметно для себя скрутила за это время в рулон большую занавеску. Та отчаянно сопротивлялась. Не сиделось. Параллельно с мыслями начался планомерный отсчет шагов по квартире. Чашка с чаем жгла руки и грозилась выплеснуться на любой из пушистых ковров, протестуя против такой скорости. «Отдышусь, отвлекусь, все показалось. Ну, показалось же. Точно. Ага».
Откуда-то пахнуло дорогой кожей и свежеспиленным деревом. Бахнуло. Во дворе раздался звон стекла и включились несколько сигнализаций разом. Эля вздрогнула. Чашка с чаем таки встретилась с ковром в комнате.
* * *
Звонок в дверь был беспощаден. Эля разлепила один глаз. Четырнадцать ноль пять. Чёрт, как много. Всё в том же халате с трудом вылезла из-под двух одеял. Морозило.
– Привет! – в распахнутую дверь улыбался Гриша, не делая попыток войти. – Ты как?
– Привет. Я пока не знаю, морозит что-то. Заходи.
– Не, Эль, я спешу. Принёс тебе кое-что просто, – он поднял две руки с пакетами. – Не знал, хорошее у тебя настроение, или плохое, поэтому подготовился к обоим вариантам. На случай, если оно плохое – вот суши, – он помахал пакетом слева. – И, на случай, если хорошее – вот шоколадный торт, – пакет справа заходил ходуном. – Всё, как ты любишь. Хотя я, к сожалению, сомневаюсь, что оно хорошее. Но, Эль, все пройдет, – Гриша поставил пакеты на пол возле её босых ног.
– Гриша, ну ты даёшь, – Эля приподнялась и поцеловала его в щеку. – Да, я наверное голодная. И заболела. Хотя, не знаю пока. Ты просто супер-герой.
– И ждем тебя завтра, – Гриша уже сбегал по лестнице, – к десяти ноль-ноль, на Витебском вокзале. Едем в Шушары. Жду тебя, без отмазок.
Хорошее настроение или плохое. Она сама не знала. Но еда была кстати, потому что в холодильнике жила только позавчерашняя варёная картошка. К ночи были съедены и суши, и шоколадный торт. А также просмотрены два фильма. И только солнце потянулось к горизонту, а Эля уже спала.
* * *
На вокзале было шумно. Эля обожала эту атмосферу – всегда обещающую нечто интересное и неизведанное. Опасения насчет встречи с профессором с одной стороны были напрасны – никаких странных взглядов или вопросов он Эле не задал, только лишь поинтересовался как себя чувствует. А с другой стороны – дела оказались хуже, чем ожидала.
Подходя к стайке одногруппников, увидела и его – с безупречной стрижкой джентльмена и бородой лесничего, в клетчатом пиджаке, джинсах и спортивных туфлях. Бордовый шарф все так же выдавал творческую натуру. Он чуть высокомерно, но оживлённо, что-то обсуждал с девчонками. Кольнуло так больно, что остановилась, воздух застрял где-то на входе.
«Вот тебе и показалось, – стало жарко, расстегнула джинсовку. – Дела плохи, очень плохи. Дыши».
Весь день так и проходил – в напоминаниях себе дышать глубже и отвлекаться. Благо, было на что. Ленивые коровы ходили, отмахиваясь от мух, гуси пробегали прямо по кроссовкам. Сегодня был день деревенских мотивов. А Степан Петрович разговаривал со всеми. Участливо, с большим интересом. Что-то помогал выводить кистью одногруппницам, заставляя холодный пот скатываться по её спине. Разговаривал со всеми, кроме неё. И нет, не показалось. После обеда стало чертовски обидно. Но один раз – когда выписывала крышу деревянного дома, как раз вела прямую линию, и дернуло тут поднять глаза. Он стоял чуть поодаль и в упор, слишком остро, смотрел на неё, опершись о стену дома, прижав правую руку тыльной стороной к губам. Было очевидно, что так он стоит давно. Кисть поплыла вниз, незаметно сравняв крышу с краем листа.
– Знаете, я уже третьи сутки думаю, кого вы мне напоминаете.
Он медленно подошёл.
Поправляя краски в этюднике, от неожиданности она качнулась назад, оступилась о что-то, и попала в теплые крепкие руки.
– Извините, не думал, что напугаю.
Степан Петрович стоял сзади и сдержанно улыбался. Серые глаза цепко схватывали её лицо.
– Напугали, да. И кого же? – дышать, дышать.
– Еще подростком я увлекался фэнтези, и, как-то в книге прочел описание королевы друидов – высокой, нервно худой, изящной и у неё были огненно рыжие кудри. И она, хоть и была королевой, и правила целой планетой, но пугалась иногда самых простых вещей. Так вот, с тех пор – уже много лет, – я очень хотел её увидеть. Это вы?
Голова стала чугунной, и она почему-то кивнула.
– Прекрасно. Значит, мне придётся узнать вас поближе. Но это потом. Давайте помогу собраться, у вас опять краски оказались на земле, что ж такое.
Он было нагнулся, и от волос резко запахло свежеспиленным деревом и дорогой кожей.
– Сама… Спасибо… Не надо…
Где-то рядом безнадёжно промычала корова.
Две недели практики проносились с сумасшедшей скоростью. Лето развернулось в полную силу. Эля подоставала все свои любимые длинные цветастые платья. Много рисовали за городом, сосны, речки, заброшенные сараи, заборы. Сидели на Дворцовой, выписывая Эрмитаж, брусчатку, и даже просто поребрик. Гриша с ними учился последние дни – с сентября переходил в другой ВУЗ, и спустя несколько лет должен был пополнить ряды учёных-астрономов. Эля решила держаться стойко, и на профессора больше внимания не обращать. Правда, решение провалилось через час, когда, рисуя Медного всадника, она увидела, как профессор, – сегодня в белой рубашке и синих брюках – смотрит куда-то вдаль, на воду, закрыв глаза ладонью от солнца, а в другой – держа трубку.
«Вылитый капитан дальнего плавания. А, может и правда. Очень уж похож».
С Невы, как будто подтверждая, пронёсся ветер с запахом солёной воды, Степан Петрович развернулся, и, случайно ли, но пуговицы сверху на рубашке расстегнулись чуть больше, чем можно.
«Ох ты ж чёрт… Скорей бы каникулы». Руки стали дрожать так, что впору было рисовать нечто нечёткое, в духе импрессионизма.
* * *
В планах на июль было много гулять по городу, прочитать две книги по техникам рисования, найти подработку в качестве иллюстратора, бегать по утрам, выбираться почаще со знакомыми на пикники и на озеро, рисовать заданное по учёбе, и, самое главное, – перестать думать о нём и вспоминать нюансы встреч. Перестать фантазировать. К сентябрю стояла задача прийти на учёбу с пустым сердцем и отдохнувшей головой.
Как бы не так. Буквы оказались без смыслов, воздух – без запахов, а чистый лист – без будущего. Фантазии улетали вместе с капитаном дальнего плавания так же, как дым из его трубки – вместе с воздухом.
Через шесть дней Эля, просидев полдня за чистым листом с потенциальным натюрмортом, и, обнаружив в итоге только накарябанные грустные смайлики вдоль листа, поняла, что лето, видимо, пропадёт вместе с её планами. Как только мысль оформилась и напугала её, раздался звонок.
– Эль, привет. Что делаешь?
– Привет, Гриш. Туплю в чистый лист.
– О, ну ты молодец. А я звоню предложить тебе занятие поинтересней. Тут народ собирается через два дня рвануть в горы на два месяца, с палатками, удочками, котелками и со всем подобным. Намечается тур, подробности позже, если что. В общем – ты едешь тоже. Не мэкай, Эль. Едешь. Сейчас заеду за тобой, и едем в магазин для туристов, список нехилый, что купить надо. Давай, все. Бандана, рюкзак, спортивный костюм и я – твои спутники на два месяца. Жди, в общем.
Накрывало только к ночи. Когда суета стихала, трещал костёр, уха была съедена, и дневная жара уступало место лунной прохладе. Когда теплая земля отчаянно начинала пахнуть мхом, ветками и чем-то горьким, из детства. Когда прекращались движения – начинало хотеться оказаться рядом с капитаном пиратов. Дорасстёгивать пуговицы на той самой белой рубашке, вдохнуть аромат свежеспиленного дерева и табака из его трубки и прижаться, застыть. Под костёр затягивали песни под гитару, и становилось совсем муторно. Чем больше людей вокруг, тем более одиноко было. А у него на плече было бы хорошо. И треск костра, и запах сосен, хорошо молчать, хорошо говорить… С ним хотелось попробовать всё.
– Выходи за меня замуж, – из полутьмы донеслись тихие слова.
– Хорошо, – шепотом произнесла она.
– Элька, ты серьёзно? Правда, да?
Элю подбросило, вокруг оказался яркий свет, и тёмные деревья. Гришины удивленные глаза посреди всего этого – откуда?
– Что серьёзно? – Эля потерла глаза, их почему-то сильно защипало.
– Замуж? По правде?
– Какой замуж, Гриш? Нет-нет, прости, мне что-то снилось, и я не поняла сразу, прости, прости. Я пойду, мне что-то нехорошо.
Эля, подобрав чашку и помятую, влажную от земли куртку, пошла в свою палатку. «Как неловко вышло. Как стыдно. Зачем он так? Мы же даже не целовались. Замуж – и Гриша… Это как?»
Что-то сильно поменялось. В палатке стало холодно и неуютно, хотя обычно засыпала, не поняв даже, как. Сейчас все было твердым и чуждым, до спального мешка не хотелось даже дотрагиваться.
– Эль, ты прости, – донёсся голос из-за входа в палатку, – наверное, надо было постепенно, а я так сразу.
– Гриша, не надо. Никак. Мы друзья. И у меня больше нет друзей, кроме тебя, поэтому терять друга я не намерена.
– Я не перестал бы быть тебе другом, Эль. Это невозможно. Моё предложение в силе. Если передумаешь.
– Гриша, ты иди. Не передумаю, прости.
На рассвете Эля, собрав свои вещи и предупредив сонную соседку, ушла из лагеря. Месяца в горах хватило, чтобы понять что эта перезагрузка не работает. В аэропорту чувствовала себя грибом-сыроежкой, хотелось поскорее добраться до дома, отмыться, отстираться, и вымыть из волос, казалось бы навсегда въевшийся, запах дыма.
* * *
Через пару дней, сменив гардероб с туристически-бесполого на летние платья и кеды, Эля села на пригородную электричку. Август только начинался. С собой была пачка листов, акварель, кисти, карандаши, мелки, книга и хороший запас чая. Одна на даче. Целый месяц. Благо, родители вернутся только в октябре в город – уехали что-то продвигать по бизнесу. Побыть одной – это был лучший выбор.
«Надо капитально загрузить руки и голову. Иначе я вылечу из академии, – под размеренный дорожный гул думалось чище и трезвее, первый раз за все месяцы. – Одно дело с ним находиться на улицах, а другое – в аудиториях. Так не получится ни рисовать, ни соображать. Хм… А на сколько лет он старше, интересно? Выглядит за пятьдесят, значит, примерно лет на тридцать. Нехило. Еще не хватало мне вляпаться. Хотя – он и не смотрел толком. А все равно хреново. И кольцо. Женат, видимо. А где жена? Тайны, вокруг него какие-то тайны. Почему он здесь? И зачем с его высоким званием вообще идти преподавать?»
Электричка исправно останавливалась, выпуская и принимая дачников. Напротив села старушка. Её плетёная корзина была наполнена огурцами, редисом, чесноком, свеклой, и изящно торчащей петрушкой. Готовый натюрморт, вот бы нарисовать.
– Вы позволите, я нарисую, пока мы едем?
– Ой, девушка, это? Вы серьёзно? – сЫтарушка, очнувшись от своих мыслей, засмеялась. – Рисуйте, конечно, мне ехать далеко. Хмм, а и правда ведь, красиво, – она оглядела, повернув с разных сторон корзину, – а то, за грядками я это по-другому вижу.
Эля достала лист на планшете, мелки, и, забыв о чём думала до этого, сдвинула шляпу левее, чтобы закрыться от солнца из окна, повела бежевым мелком ивовый прут.
«Как же мне не хватало воздуха и одиночества. Хорошо на даче!» – Эля, сорвав Белый налив с ветки, втянула невероятный аромат. Одновременно он напоминал и жасмин, и свежевыстиранное белье, и нежный зефир. Пробуждения с раскрытым настежь окном и ветками сирени за ним, картины, написанные на веранде, вечера с бокалом красного вина, сидя на скрипучих ступеньках и кутаясь в шаль. Телефон включала только ненадолго вечером. Отписывалась родителям и Грише, что всё ок, жива. И дальше, больше – вдыхать, творить, купаться в стеклянном озере, слушать плеск рыб, собирать полевые ромашки и колокольчики.
Но в один из дней в телефоне было предательски обозначено: двадцать пятое августа. Пришло время возвращаться. Мысли о профессоре Эля постаралась всеми силами оставить и в поле с васильками, и в лесу, возле пеньков с боровиками, и, даже попыталась отправить их на днях в космос, к звёздам. Вроде получалось, по крайней мере, так казалось.
По дороге домой небо окрасил багряно-оранжевый закат, и внезапно отчаянно запахло свежеспиленным деревом, дорогой кожей, и ароматом табака, похожего на кленовый сироп.
* * *
В среду, на лекции о роли грунтовки в живописи, её вырубило. Было очень стыдно проснуться под смех восьмидесяти человек. Волосы намокли и прилипли к лицу, и, отцепив их и подняв глаза – только тут разглядела над собой Степан Петровича.
– Вы, верно, не высыпаетесь?
– Не знаю даже. Извините.
Сентябрьское солнце слепило в окна, вызывая духоту и нервную истерику. Профессора в этой дымке толком было не разглядеть, но запах подкашивал ноги даже сидя.
– Зайдите ко мне на кафедру после последней пары.
Эля кивнула, пытаясь сосредоточиться на вырезанной кем-то чёрной розе на парте.
Что не отпустило, ей стало понятно еще две недели назад, когда безуспешно пыталась идти по ступенькам быстрее, но новые серые туфли на каблуке, успев натереть пятки, никуда спешить не хотели.
– Доброе утро, огненная королева.
Эля споткнулась, но её подхватила под локоть сильная рука профессора.
– Доброе утро, Степан Петрович, напугали.
– Вы всегда хотите упасть, когда мы встречаемся. Странная закономерность, не находите?
– Мне неловко, что это так.
– Не переживайте, всё нормально. Увидимся.
Профессор убежал, перепрыгивая через ступеньки, но оставил шлейф дорогого табака. Эля стояла. Спешила? Да, спешила, и продолжала стоять. Мимо, толкая, бежали опаздывающие настоящие и будущие художники. Оставалось две минуты до начала пар. Она села прямо на ступеньки, серая шифоновая юбка будет с грязным пятном, но кого это сейчас волновало. Большую папку прислонила рядом. Руки сами собой сцепились в замок, безнадёжно пытаясь удержать хозяйку от чего-то неизбежного.
«Чёрт. Чёрт, мать твою. Опять! Зачем?!»
Пары закончились в восемнадцать ноль-ноль. Хотелось поскорее оказаться дома, забраться под плед с книгой хотя бы на час. Но надо было идти на профессорскую кафедру. Руки начали мелко дрожать при этой мысли. «Сейчас сосредоточусь, и мы закончим наш диалог за пять минут. Дел-то, ха. Главное, не смотреть на него. Что там на голове, кстати, у меня в конце дня?» Зеркало в туалете ответило что все прекрасно. На голове творческий беспорядком из рыжих неуправляемых кудрей. Благо, сегодня этот хаос сглаживало строгое серое платье.
– Войдите.
Степан Петрович сидел в конце кабинета, за большим коричневым лакированным столом. На столе – множество бумаг, эскизов, набросков, несколько толстых книг, карандаши, и подставка с перьевой ручкой.
– Вот это да, как в музее у вас, – Эля, забыв о намерении быть сдержанной и никуда не смотреть, схватила ручку. С неё капнула синяя капля и предательски расползалась по краю большого листа.
– Что наделала, надо же! – Эля, прежде чем профессор успел встать, выхватила запачканный лист из общей пачки.
– Эля, не надо, не трогайте ничего.
– Что это? Откуда у вас?
Эля, перед тем как профессор выхватил лист из её рук и развернул тыльной стороной, успела разглядеть нарисованные женские руки с красным лаком и в наручниках.
– Случайно попало, – он сунул лист в ящик стола и щелкнул ключом.
– А вы людей вообще рисуете? Для себя если? Или только натюрморты и всё такое?
Зазвонил телефон.
– Секунду, сейчас продолжим, извините. Да, Игорь Михалыч, приветствую.
Пока он вышел в коридор, Эля обошла стол и подёргала за ручку ящика. Закрыто. Был приоткрыт нижний ящик, гул разговора всё еще доносился из-за двери. В ящике, под кучей рисунков, лежали книги. Она, не дыша приподняла листы – «Скорняжное производство» и «Справочник кустаря». К чему бы это?
– Да да, хорошо, присылай, жду.
Эля выпрямилась так резко, что в пояснице хрустнуло. Степан Петрович зашел и смущённо улыбнулся ей.
«Вроде, не заметил».
– Эля, у меня к вам будет неожиданное предложение. Я и так собирался с вами пообщаться, но планы поменялись, и мы поговорим по дороге. У знакомого пропадают билеты в Мариинку на балет сегодня. Он мне сейчас их перешлет. Взял на себя смелость предположить, что вы не откажетесь сходить вместе со мной. Я вас приглашаю, и очень надеюсь, что этот вечер у вас свободен.
– О, я… Неожиданно совсем, я…
– У нас осталось сорок минут до начала, и точно надо поторопиться, – он бегло покидал бумаги в коричневый кожаный портфель, взял плащ с высокой вешалки. – Я так понимаю, все ваши вещи с вами. Пойдемте же. Выглядите – прекрасно. Почту за честь выйти с вами в люди, – улыбка Люцифера и джентльмена одновременно была безупречна.
Аккуратно взяв её под руку, вывел из кабинета и закрыл дверь на ключ.
В коридорах стояла полутьма и шаги гулким эхом улетали под сводчатые арки. Казалось, они остались одни во всей академии. Добавлять что-то к этому эху не хотелось.
«Хорошо бы этот коридор не кончался», – представилось, что они – последние выжившие герои на планете, и этот коридор – портал в неизвестную вселенную. Смешение запахов старинного здания с мужским ароматом было острым и будоражащим.
– Прошу, – дверь на улицу распахнулась перед ней.
Первый порыв ветра почти втолкнул обратно.
– С вашего позволения до машины я возьму вас под руку, – профессор запоздало вспомнил о вежливости, – иначе буря унесёт и вас в далёкие пещеры к драконам.
– Пожалуй, драконы менее опасны, чем вы? – Эля сквозь порывы воздуха, шла на неверных ногах, боясь оступиться. Каблуки предательски подворачивались.
– Вы находите, что я опасен? Хмм, а это забавно. И, всё же рискнули пойти со мной. Ценю. Не пожалеете, обещаю.
Сев в машину, она уже пожалела. Внутри салона его запах был усилен раза в три, и кресла – показалось? – расположены предательски близко.
– Ехать двадцать минут. Успеваем. Расскажите о себе. Вы держитесь особняком, а всё тайное и непонятное – мне очень интересно.
– Я и себе не особо понятна, так что… Мне двадцать. Живу сейчас одна, родители в отъезде. Рисую с тех пор, как научилась держать карандаш. Порой, мне и по сей день кажется, что вывожу всё те же каракули, что и в два года.
– Право, вы самокритичны, – профессор рассмеялся, бегло рассматривая её острый профиль. – У вас хорошая техника – отметил сразу. Но это всё – не совсем ваше. Уж позвольте, выскажу мнение. Такое ощущение, что вам надо двигаться в другом направлении. Точно еще не успел понять, в каком именно, но это точно не нечто классическое.
– Хмм, как интересно. Меня тоже гложет сомнение, там ли я нахожусь. Порой, дома пытаюсь писать нечто другое, но это реально далеко от известных канонов. Расскажите о себе теперь вы.
Степан Петрович включил музыку, и к свету встречных фар добавилась эпическая кельтская мелодия. Эля вжалась в кресло – ощущения понеслись слишком стремительно.
– О себе много не буду, не стоит. Мне пятьдесят шесть, живу в Париже. Сюда приехал уладить некоторые дела, и меня попросили спасти ваш учебный год, вот так неожиданно я и познакомился с королевой друидов заодно. В Париже у меня квартира, дом за городом, и своя художественная галерея. Веду дела по нескольким направлениям в искусстве, подробности опустим. Раз в год организую выставку для ценителей, а также раз в год делаю закрытую выставку, не для всех.
– Как интересно… Почему закрытую?
– Специфика сюжета, – профессор, казалось, ушёл в себя и задумался, странно посмотрев на Элю.
– Опять тайны.
– Тайны. Пока что. Мы приехали, сейчас открою вам дверь.
Возле Мариинского театра, несмотря на то, что почти вся брусчатка была занята машинами и людьми, и было очень оживленно, витала совершенно не городская атмосфера. Жёлтые круги вокруг фонарей, звук скрипки, несущийся откуда-то из подвалов, запах пожухших листьев, смешанный с влажной землей. Отчаянно захотелось новых ощущений и чего-то остро-будоражащего.
– Поторопимся, осталась пара минут.
Профессор, уже не спрашивая, взял ее под руку и помог преодолеть проходы и коридоры.
Происходящее на сцене было грандиозно и увлекало за собой не только разум, но, казалось, и тело. Если бы не присутствие профессора рядом, Эля унеслась бы на три часа в Рим вместе с танцорами, но его рука в непосредственной близости на подлокотнике кресла то и дело заставляла её возвращаться. Он не делал попыток приблизиться, нет. И, казалось, всецело поглощен спектаклем…
* * *
– Ну, как вам? – звук мотора после классической музыки казался неуместным.
– Грандиозно, я в восторге, не ожидала.
– Вас домой? – Степан Петрович вдавил педаль, заметно нервничая.
– Ну, куда же ещё, – без задних мыслей Эля посмотрела ему прямо в глаза. – Уже ночь.
Профессор резко затормозил.
– А давайте – куда же ещё. У нас мало времени. Не собирался так скоро знакомить вас с собою ближе. Но, ей богу, у нас правда мало времени, и я не прощу себе, если не попытаюсь.
Эля лихорадочно схватилась за ручку двери.
– Эй эй, – он схватил её за руку. Его рука оказалось большой и настойчивой, – вы не так меня поняли. Я ничего с вами не сделаю. Хотя да, понимаю как это могло звучать. Но обещаю, что не трону вас. Без вашего согласия – так точно. Просто позвольте вас познакомить с… С другой стороной искусства. Разрешите?
– Я не знаю. Но…
– Едем. Мы уже едем. Не знаю почему, но я с первой минуты выделил вас из всех, вы какая-то совсем другая. Парящая, что ли… Слов не подберу. Нарисовать бы – мог. А сказать – как…
Он выкрутил звук музыки так, что любые слова утонули бы в нём. Кельтские мотивы необъяснимым образом дали ей понять – останься.
Минуя центральные и оживленные улицы, машина выехала на открытые пространства, почти без фонарей. Минут через тридцать из темноты вырос старинный двухэтажный дом, похожий на готический замок. Профессор припарковал машину, и помог Эле выйти.
– Ничего не бойся, – не отпуская руки, он наклонился и посмотрел в её опущенные глаза, – если что не понравится – сразу увезу тебя домой. Договорились? Я тороплюсь, но какое-то чувство внутри подсказывает, что надо это сделать сейчас. Пойдем.