В каждом из них сидели и стояли люди, вооружённые от пяток до зубов. Картина моего шествия была, видимо, привычной для них, – только один, облизывая губы, спросил у моих спутников:
– Пороть или вешать?
– Журналист! – ответили ему.
– А… значит – вешать! – решил он.
Меня провели в большую комнату без окон и с одной дверью, той, в которую я вошёл. В потолке горела матовая лампа, обливая комнату ровным, мутным светом. Под лампой стояла небольшая пушка, и, кроме неё, в комнате не было ничего. Эта скромная обстановка на месте роскоши, которую я ожидал встретить, не понравилась мне. В ней было что-то унылое, что-то отягчало душу мою невесёлыми предчувствиями.
– Нечего здесь рассматривать! – заметил мне конвойный с револьвером.
– Я вижу… – ответил я.
Мои конвоиры крепко привязали меня животом к дулу пушки, но руки оставили свободными. Затем один из них прицепил к замку пушки шнурок электрического провода с сонеткой на конце, отнёс его к стене комнаты впереди меня и там положил на пол. Его товарищи ощупали верёвки, соединявшие меня с дулом.
– Руки вверх! – скомандовали мне.
Я поднял руки. Все трое обошли вокруг меня и исчезли. Заскрипела дверь сзади меня. Кто-то спокойно сказал:
– Готово!
Наступила тишина. Я чувствовал, как на голове у меня растут волосы. Сталь пушки, упираясь мне в живот, распространяла по всему телу дрожь холода. Голые стены с трёх сторон угрюмо смотрели на меня. Я думал:
«Неужели это последнее моё интервью?»
И мне становилось скучно при этой мысли. Мне захотелось опустить руку и погладить сталь пушки, как гладят собак…
Но в это время под полом, впереди меня, раздался странный шум – как будто кто-то вздыхал глубоким вздохом усталости. Один из квадратов пола вдруг исчез, в отверстии явилась небольшая рука и быстро схватила сонетку. И вслед за нею передо мною выскочил из-под пола, как пробка из бутылки, сам русский царь со всеми своими титулами и весь в железе.