Беседа с молодыми ударниками, вошедшими в литературу

Товарищ Болховитинов хотел бы от описания отдельных участников нашего сплошного наступления перейти к художественно обобщенному описанию этого наступления. Это правильный подход – описывать постепенно, ступень за ступенью, причём каждая следующая ступень шире предыдущей. Он хочет писать в стихах. У него очень много стихов; может быть, это внутренняя потребность, но я бы предпочёл прозу – эпическую, простую, ясную, суровую даже прозу. По-моему, в наших стихах прежде всего не хватает вдохновения, пафоса. Увы, большинство наших стихов страдает этим недостатком: они пишутся с невероятной быстротой, и хотя в них заметно стремление отозваться на будни, но героизма наших будней они не отражают. Это только более или менее интересные куплеты, однако не поэзия в том смысле, в каком она должна быть у класса-победителя, у класса, создающего огромные ценности духовного и материального значения, у класса, который взял на себя огромнейшие задачи – идти впереди всего мирового пролетариата.

Товарищ Чурсин хочет написать о Донбассе, где ему пришлось год работать, и о колхозном движении, так как ему пришлось организовывать колхозы в 1929–30 году. Это очень хорошая задача. Но мне кажется, что это чересчур много для того, чтобы сразу сделать, и это не то, о чём здесь говорилось; к тому же это делается очень многими и носит характер отрывков из автобиографий. Мне думается, что вам нужно учиться делать что-то иное, вам надо искать новых тем. Книжки о ходе социалистического соревнования, о том, как был организован цех, бригада, пишутся, но это нельзя делать так, как это сейчас делается. Эти темы заслуживают более глубокого изучения и, конечно, более значительного по силе, по форме изображения.

Мне поставили вопрос о том, можно ли начинающему писателю, очень мало печатающемуся, писать большие вещи. Здесь я должен сказать, что, если человек печатается, это ещё не значит, что он должен печататься. У нас очень многие люди печатаются по недоразумению или по слабости редакторов и т. д. Можно, конечно, начинающему писать большие вещи, я уже говорил, что даже следует, но прежде нужно поучиться, и хорошо поучиться.

Товарищ Пластинин хочет изобразить новое студенчество. Очень любопытная задача, тем более любопытная, что недавно вышла книга Воскресенского, в которой он изобразил новое студенчество^[2] в форме не очень лестной, чего, по моему мнению, оно не заслуживает.

Товарищ Баранов хочет написать «что-нибудь вроде поэмы». В этих словах звучит довольно хорошо знакомое мне, особенно за последние годы, недовольство начинающих литераторов и стихотворной и прозаической формой: ищут чего-то среднего, равно как они же ищут чего-то среднего между романтизмом и реализмом. Есть произведения, которых я раньше не встречал и не ожидал встретить. Человек начинает писать православной прозой, незаметно для себя переходит в ритмическую прозу, и затем эта ритмическая проза обращается у него в стихи. Ясно, что этот человек заряжен таким значительным содержанием, которое у него не умещается в простые слова. Слов – мало, да и слова-то сыроватые для наших дней. С языком вообще происходит то же самое, что с нашими костюмами. Мы не так одеваемся, как должны одеваться. Нужно одеваться ярче. К чему эти серые и чёрные пиджаки? Нужно голубое, зелёное, красное, синее, чтобы, когда идёт демонстрация, сверкала радуга. Это подымает настроение. Наши костюмы не отвечают внутреннему настроению, тому размаху творчества, которым живёт страна, и точно то же происходит и с языком: язык отстаёт.