Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
«В Сибирь (Декабристам)».]
Декабристы устами князя Одоевского ответили ему:
[Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли!
К мечам рванулись наши руки,
Но лишь оковы обрели.
Но будь спокоен, бард: цепями,
Своей судьбой гордимся мы
И за затворами тюрьмы
В душе смеёмся над царями.
Наш скорбный труд не пропадёт:
Из искры возгорится пламя —
И православный наш народ
Сберётся под святое знамя.
Мечи скуём мы из цепей
И вновь зажжём огонь свободы,
И с нею грянем на царей —
И радостно вздохнут народы.]
Он – дворянин; но когда вышла в свет «История» Карамзина, Пушкин великолепно пригвоздил её своим стихом:
На плаху истину влача,
Он доказал нам без пристрастья
Необходимость палача
И прелесть самовластья.
Он пишет:
В России нет закона:
В России столб стоит,
К столбу закон прибит,
А на столбе корона.
Нужно помнить, что за каждое из таких стихотворений в ту пору можно было получить каторгу, ссылку, тюрьму.
По отношению к правительству Пушкин вёл себя совершенно открыто: когда до двора дошли его ода «Вольность», его эпиграммы на министров и царя и когда узнали, что он показывал в театре портрет Лувеля, убившего герцога Беррийского, – граф Милорадович вызвал его к себе, а в квартире велел сделать обыск.
«Обыск не нужен, – заявил Пушкин, – я уже всё, что надо было, сжёг». И тут же написал на память все свои противоправительственные стихи. Только благодаря Карамзину и другим вельможам это кончилось для Пушкина высылкой из Петербурга, – Александр Первый предполагал сослать поэта в Сибирь или Соловки.
Теперь рассмотрим обвинение Пушкина в презрительном отношении к «черни», – как известно, на основании этого отношения наши реакционеры зачисляли Пушкина в свои ряды, а наши радикалы, вроде Писарева, отрицали за поэтом всякое значение.
Прежде всего надо знать, что презрительное отношение к «черни» было свойственно всем романтикам, начиная с Байрона, – это был один из лозунгов литературной школы.
Признавалось, как вы знаете, что поэт – существо высшего порядка, абсолютно свободное, стоящее вне законов человеческих. С этой точки зрения, разумеется, и общество, и государство, и народ резко отрицались, как только они предъявляли к поэту какие-либо социальные требования.
Наши писатели допушкинской эпохи тоже были заражены этим взглядом; так, например, Державин говорил: