Непреднамеренное отцовство

5

– Сонь, ты с ума сошла? – Алина, моя коллега и подруга, округляет глаза. – Ты специально залетела от Нажинского?

С Алиной мы познакомились в Москве в компании «ГеоГорИнвест», гендиректором которой и является Нажинский. Она тоже там стажировалась, но не вытянула и ушла. А потом мы с ней встретились через два года в Элисте. Алина позвала меня работать в консалтинговую фирму, которой как раз нужен был специалист. Сначала я работала удалённо, потому что Ромка был совсем маленьким, потом вышла на полдня, а в последний год, когда сын стал ходить в детский сад на полный день, я тоже вышла на ставку.

Да так как-то и подружились мы с Алиной. Она оказалась девушкой активной, дружелюбной. Любила посплетничать, но беззлобно. Да и подруг у меня особенно не было. Девчонки из класса большинство разъехались, с кем-то связь потеряла, подружки детства две остались в Москве, с ними мы туда уезжали учиться.

– Я просто хотела ребёнка, Алин, хотела родить для себя. А Нажинский мне показался хорошей кандидатурой.

– О-о! Да ладно, вот так взял и показался?

– Ну а что? Моя подруга, что работала в клинике, смогла заглянуть в его медкарту. Он здоров, без вредных привычек. И ему совсем были не интересны дети и семья.

– А теперь что?

– А теперь он как-то узнал о Ромке и хочет его отобрать.

Я роняю лицо на ладони. Меня всё ещё трясёт после недавнего разговора с Нажинским. Руки ледяные от нервов, никак согреть не могу, хоть уже вторую чашку чая пью.

Как только ему в голову такое пришло – «собирайтесь, у вас один день»? Да кто он нам вообще такой? Донор головастиков, не более. Он даже не улыбнулся Ромке, когда тот ему со всем своим детским восторгом и смущением танк вручил. Ноль реакции в ответ.

И этому человеку нужен ребёнок? Для чего?

– Соня, я пока в его холдинге стажировалась, слышала о нём от девчонок. Это явно не тот человек, от которого стоило рожать тайком. И дело не в здоровье и генах. Он сожрёт тебя и не подавится, понимаешь?

– Но зачем ему это? Я же никаких претензий не предъявляла, алиментов не выбивала.

– Не знаю… Но тебе нужно быть осторожнее. Такому, как он, не стоит переходить дорогу. Раздавит и глазом не моргнёт.

От слов Алины по коже мороз бежит. Я вспоминаю его ледяной хищный взгляд и понимаю, что она права. И что противопоставить ему мне нечего.

На часах уже почти два, поэтому мы с Алиной моем кружки и идём на свои рабочие места. Я как раз заканчиваю общий план по глубокому анализу деятельности недавно обратившегося к нам довольно крупного предприятия.

– София Романовна, – к нам заглядывает Лена из приёмной. – Вас вызывает главный.

– Иду.

Беру блокнот и иду в кабинет директора фирмы. Что ему могло понадобиться? Я только два дня назад с ним обсуждала план работы с новым клиентом.

– Виктор Вениаминович, можно? – стучу и приоткрываю дверь.

– Входите, София Романовна, – говорит он и указывает на стул у конференц-приставки его стола.

Вижу, что он чем-то крайне недоволен. Чем-то помимо того, что я во второй раз отказалась идти с ним в ресторан на прошлых выходных. Не могу сказать, что он слишком настойчиво проявляет своё внимание ко мне. Но эти предложения были не к месту и мне не понравились. Он женат, вообще-то.

Я присаживаюсь и смотрю на него, готовая внимать.

– Будьте добры, предоставьте мне план по реорганизации финансового плана «Букстиля».

– Виктор Вениаминович, но он ещё не готов. Мы с вами два дня назад это обсуждали, за этот срок нереально сделать такую работу. Я только успела вникнуть и ознакомиться с фирмой, составила план глубокого анализа их финансовой деятельности. А о плане реорганизации ещё не может быть и речи.

Честно говоря, он повергает меня в полное недоумение этим требованием. И ладно бы не был сам специалистом в этой области, но ведь директор тоже финансист, он в своё время с моей должности и ушёл в кресло после смены руководства.

– Вы хотите сказать, что некомпетентны?

Первые секунды я просто смотрю на него, хлопая глазами.

– Вы сами знаете уровень моей компетентности. Вы же меня и назначили управлять финотделом. И сами прекрасно понимаете, что тот результат, который от меня требуете, не достигается за два дня.

– Значит некомпетентны. А я, как руководитель, ошибся.

Я в ступоре. Даже не знаю, что ему ответить.

– Итак, София Романовна, – завтра у меня на столе должен быть план-перспектива финансовой реорганизации «Букстиля». Не справитесь – будем решать вопрос о вашей профпригодности и целесообразности не только занимаемой должности, но дальнейшей работы в нашей фирме вообще. Пока свободны.

Выхожу я от главного в полнейшем шоке. Ощущение, что это какая-то параллельная реальность. То, что он требует с меня, это всё равно, что потребовать с повара двухэтажный торт через десять минут после заказа. Такой объём работы нереально сделать за два дня, как ни старайся.

Чёрт, и что же мне теперь делать? Даже если я просижу весь вечер и ночь, если оставлю Ромку у мамы, которая сейчас ещё и с вирусом, то попросту не успею.

Я возвращаюсь на своё рабочее место и звоню маме.

– Мам, меня начальник работой завалил, ты сможешь сегодня с Петкой побыть? Чтобы я с ночевкой к тебе его привела?

– Соф, температура за тридцать девять, я только начала антибиотики колоть. Я даже встать не могу, дочь. И Ромика заражу…

– Ладно, поняла. Выздоравливай скорее.

– Спасибо, Соф, Ромику привет. И ты не переживай, я тут сама как-нибудь… Лилечка супчик приготовила. Неудобно, невестка же…

Я прощаюсь с мамой, отключаюсь и прикрываю глаза. Блин. Эти мамины непрозрачные намёки заставляют меня чувствовать вину. Она частенько любит ввернуть, что вот Лилечка, жена моего брата, ей помогает и по дому, и в саду, и вот суп сварила, когда она заболела, а дочь родная только сына своего скидывает нагулянного.

Стыдно мне, да, но я реально не успеваю. Стараюсь насколько могу деньгами помогать. Микроволновку маме купила новую, до этого утюг хороший.

Но мне тоже непросто. Деньги с неба не сыпятся. А теперь вон вообще скоро останусь без работы, видимо.

До конца дня я сижу, не поднимая головы. Едва не опаздываю за Ромкой в садик, снова забрав его последним. И хоть до официального окончания рабочего дня в саду ещё больше часа, воспитатель кривится, потому что детишек у нас рано разбирают.

– Ромчик, ты сегодня посидишь под мультиками, хорошо? Мне дали работу домой. Мы с тобой сейчас пиццу купим, а завтра после сада уже приготовлю что-то, договорились?

– Хорошо, мам. А мы поиграем в черепашек?

– Нет, сладкий, сегодня не успеем, прости. Завтра поиграем, – прикусываю щёку, потому что в который раз уже откладываем эту игру из-за моей занятости.

– Мам, а папа ещё придёт?

Мне даже хочется рявкнуть на Ромку, хотя я так почти никогда не делаю. Но я сдерживаюсь, малыш не виноват, что его внезапно объявившийся папаша такой жуткий придурок.

– Нет.

– Но я бы хотел…

– Рома, – мы стоим в пробке, поэтому я поворачиваюсь из-за руля к сыну. – Тебе не стоит думать об этом человеке. Он нам никто.

Малыш опускает обиженно глазки и снова надувает щёки. Я же вынуждена снова вернуться к дороге, потому что сейчас не время и не место для этого разговора.

Дома мы быстро разогреваем пиццу, и я отправляю его смотреть мультики. Дома давно пора убираться, что я и планировала сделать вечером, но приходится угнездиться на кухне с бумагами с работы.

Однако, не проходит и двух часов, как в дверь звонят. Интересно, кого это могло принести в семь вечера?

– Кто? – спрашиваю через дверь.

– Опека. Инспектор Булатова. Откройте дверь.

6

Меня всю обдаёт волной холода. Руки дрожат, когда я отпираю замок. Но даже потребовать каких-то объяснений данного визита или хотя бы предъявления документов я не успеваю.

Дородная женщина тычет мне в лицо ксиву, а затем без приглашения входит в квартиру. Она не одна, с ней ещё женщина, чуть помоложе, с папкой бумаг в руках.

– Жадан София Романовна?

– Да, я, но не поним…

– А что тут понимать? – первая женщина, что представилась инспектором Булатовой, говорит зычно и грубо. – На вас от соседей поступила жалоба. Крики, частый плач ребёнка, шум, ругань, мат.

– От каких соседей? – я в изумлении смотрю на неё, испытывая нечто сродни дезориентации.

– Анонимно. Имеют право, – отрезает она.

– Какие ещё шум и крики? Какой мат? – возмущаюсь я. – Я никогда не кричу на ребёнка!

– Вы даже сейчас голос повысили. И соседи считают иначе. Где ребёнок?

– Мам, кто это? – из комнаты в коридор выходит Ромка и прячется за меня, видно, что он испуган.

– Ты Жадан Роман? – вторая женщина обращается к сыну.

– Я.

– Это твоя мама?

– Моя, – голосок у Ромчика дрожит, но ведь это и неудивительно: вечер, непонятные люди, встревоженная мать.

– Расскажи-ка, малыш, что ты сегодня ел?

Рома смотрит на меня, и я ему коротко киваю, чтобы отвечал.

– В садике ел кашу, суп…

– А дома? – перебивает его инспектор.

– Пиццу с мамой купили.

– А вчера?

– Вчера я ел у тёти Виты. Она сырниками угощала.

– Оставляем ребёнка с посторонними лицами? – женщина щурится, глядя на меня.

– Вита – моя приятельница, мы заехали с сыном к ней в гости после того, как я забрала ребёнка из садика. Это запрещено?

– Последним забрали. Почти в семь вечера.

– Это тоже запрещено? Сад до семи, вообще-то.

Я начинаю нервничать ещё сильнее. Эти допросы мне не нравятся.

– Так, приступим к инспекции условий проживания несовершеннолетнего. Мария Витальевна, включайте камеру.

Вторая женщина достаёт смартфон и включает на нём камеру, я возмущаюсь, но меня никто не слушает, даже угрожают полицией за противодействия службе защиты несовершеннолетних.

– Так, записываем: в холодильнике приготовленных блюд, пригодных для детского питания, соответствующего возрасту, с необходимым количеством килокалорий и важных нутриентов, нет.

– Да всё у нас есть! – возмущаюсь. – Вон молоко, яйца, крупы в шкафу, в морозилке мясо. Масло, сыр – всё есть!

– Мало ли то у вас в морозилке, мамаша, ребёнку готовить нужно. Ему мясо сырое с яйцами грызть?

Я столбенею. Да кто они вообще такие, чтобы указывать мне что делать?

– Полная корзина грязных вещей, – заглядывает инспектор в ванную. – То-то воспитательница нам сегодня сказала, что у ребёнка запасного белья нет.

Боже… Они уже и в саду побывали? Как это белья нет? Я только на прошлой неделе комплект новых трусиков и колготок отдала. Тем более, Ромка давно не писается. Если только прольёт воду на себя во время рисования или суп на обеде. Второй воспитатель ещё писала мне с просьбой взять одни колготы для другого мальчика, потом родители обещали постирать и вернуть.

Я беру дрожащего Ромку на руки и следую по пятам незваных гостей, исследующих нашу квартиру. Они снимают и описывают всё. Всё то, что нормально для обычных семей. Вот лампочка перегоревшая в ванной, вот моя начатая бутылка вина, а тут их не устроило, что на балконе на сушилке мои трусы висят. Видите ли, ребёнок видит. Неприлично.

Опасные, по их мнению, игрушки, отсутствие дополнительного замка на окне, неопрятный вид детской комнаты. Только чем он им неопрятным показался, я понятия не имею. Тем, что Ромка там год назад обои фломастером порисовал?

– Итак, делаем предварительные выводы, – уходя, резюмирует мне инспектор. – Надлежащих условий для полноценного развития ребёнка не создано. Много нарушений. Мать, проявляющая агрессию. Отец у ребёнка есть?

– Я мать-одиночка, вы же видели документы.

– Рекомендация: изъятие несовершеннолетнего до выяснения подробностей в центр временного размещения.

– Что?! – шум собственно крови в ушах заглушает все звуки. – Вы спятили? Какое изъятие? Из-за пиццы и грязных футболок? Вы вообще полномочны для таких действий?!

– Успокойтесь, мамаша. Надо было ребёнком заниматься, а не возмущаться. Пособий лишиться боитесь?

– Да какие пособия? У меня работа, должность! – я осекаюсь, понимая, что завтра у меня не будет ни работы, ни должности, вероятно.

– Вот комиссия и разберётся. Вас вызовут.

Они уходят, а я судорожно выдыхаю, быстро защёлкивая все замки. Руки трясутся, зубы стучат. Оседаю на пол, сползая прямо по двери.

Бред какой-то… Сюрреализм просто. Сначала начальник, потом опека… Да что же за день такой?

Закрываю лицо руками, а потом чувствую на своей голове маленькие тёплые ладошки.

– Мама, эти люди тебя расстроили?

Поднимаю пекущие от с трудом сдерживаемых слёз глаза на Ромчика. Малыш стоит передо мной и смотрит с тревогой. У самого глазки блестят.

Мой сынок, мой мальчик любимый… Волнуется обо мне.

– Да, Ромашка, они меня испугали, – говорю честно. Дети прекрасно понимают, когда им врут. Неважно, с какой целью, сам факт лжи заставляет их потерять доверие к своему взрослому.

– Тогда, может, позвоним папе, чтобы он нас защитил? В садике мальчики говорят, что папы должны защищать свои семьи. А наш папа сильный, я видел.

В голове будто раздаётся выстрел. Ну я и дура! Как же сразу не поняла, что весь этот кошмар – дело рук Нажинского! Без вариантов!

– Конечно, позвоним, – отвечаю я, сжав зубы, и резко встаю на ноги, отчего испытываю короткое головокружение. – Ещё как позвоним!

Я бросаюсь в кухню за телефоном, но вдруг торможу. У меня ведь даже номера этого козла нет!

Но тут, словно по заказу, смартфон вибрирует. Прилетает сообщение с незнакомого номера в мессенджере.

«Так понятнее? Временные рамки прежние: завтра в двадцать ноль-ноль я заеду»

Я сжимаю телефон со всех сил, кажется, будто корпус вот-вот треснет. Ну и подлец же ты, Нажинский!

Но как бы я не злилась, я прекрасно понимаю, что выбора у меня нет. И сегодня он мне это наглядно продемонстрировал.

7

– Ох, дочка, странно всё это, – качает головой мама и снова кашляет, прикрыв рот кулаком. – Ну какая тебе Москва. Тут и работа, и мы с Витьком и Лилей. Уже ж не одна. А в Москву ты уже раз поехала…

– Так нужно, мам, – говорю, а у самой внутри кипит всё. Рассказывать ей, какой террор мне устроил Нажинский всего за один день, я не хочу. Всё равно получу только укор и осуждение в ответ из разряда «я же говорила». – Отец Романа хочет быть ближе к сыну. А ты сама знаешь, как Ромка бредит идеей иметь отца. Не выйдет ничего – вернёмся.

Мама качает головой и вздыхает. Её молчаливое осуждение действует на меня совсем угнетающе.

– Ромашка, поиграй пока с бабушкой, а я чай нам всем сделаю, – глажу малыша по голове. – Мам, тебе с лимоном?

– Да, и мёда ложечку положи, дочь.

Я киваю и ухожу на кухню. Когда набираю полный чайник и ставлю его кипятиться, замечаю, что руки дрожат.

Чёртов Нажинский. Кто дал ему праву вот так заявиться и сломать мою жизнь?

Мне страшно. Что меня ждёт в Москве? А если ему в какой-то момент покажется, что я уже сыну не нужна, что тогда? Вышвырнет меня, как ненужную вещь?

Но и бодаться с ним у меня нет ни сил, ни ресурсов. Он за один день устроил мне такое, что уже говорить, если решил основательно взяться.

Поэтому я приняла решение ехать. А там уже буду думать, что делать и как действовать.

От мамы, попрощавшись, мы уезжаем около пяти. Вещи уже наши собраны. Ромка в настроении – ещё бы, я сказала ему, что мы едем к папе. Он даже в сад попросился, куда ходил без особого рвения, чтобы козырнуть перед остальными, что у него теперь тоже есть папа и даже забирает его к себе в Москву.

Мне как раз нужно было собрать вещи и мысли заодно в кучу, и я отвела его на полдня. Потом мы съездили к маме, и вот вернулись домой.

Я заканчиваю приготовления к дороге, проверяю, что может понадобиться ребёнку в пути. По факту я даже не знаю, мы полетим на самолёте, или нам предстоит долгая поездка на автомобиле. Учитывая, что Нажинский был на машине, думаю, поедем на ней. Но, возможно, он просто взял её в аренду.

Ромка не может угомониться. Он перевозбуждён и очень активен, задаёт мне десятки вопросов.

«Мам, а папа когда приедет?»

«А уже восемь?»

«А скоро восемь?»

«А ещё не восемь?»

«А что мне папе сказать, когда он приедет?»

«А может, мне ему рисунок нарисовать?»

«А как ты думаешь, ему нравятся динозавры?»

Голова уже идёт кругом от этих вопросов. И самое страшное, чего я боюсь, так это острого болезненного разочарования для Ромки. Мне почему-то кажется, что не интересны Нажинскому ни рисунки детские, ни динозавры. Да и сам Ромка вряд ли. Видела я его взгляд на мальчика.

Тогда зачем мы ему? Чего хочет от нас?

В семь сорок пять я уже начинаю думать, что он не приедет. Я только обрадуюсь, но вот с Ромой придётся сложно объясняться. Однако в семь пятьдесят в дверь звонят.

– Папа приехал! – пищит сын и устремляется к двери.

Мне хочется притормозить его, уберечь, не дать обжечься о холодность мужчины, но духу не хватает.

– Добрый вечер, – говорит Нажинский, когда я открываю дверь. – Вы собраны?

Он, как и всегда, идеален. Тёмные джинсы, серая водолазка, чёрное строгое пальто. Весь с иголочки. От дизайнерской стрижки до начищенных дорогих туфель. Будто с рекламы бизнес-журнала сошёл. И такой же холодный и бездушный.

– Собраны, – отвечаю максимально ровно. – Машина, поезд или самолёт?

– Машина. Не люблю летать.

Интересная особенность, учитывая его образ жизни. Только я, пока замещала его секретаршу далёкие пять лет назад, всего за десять дней заказывала билеты на самолёт трижды.

– Привет, папа, – из-за меня выглядывает смущённый Ромка. Вся его активность резко испарилась, но я-то знаю, что она распирает его изнутри. – Ты нас правда забираешь?

– Здравствуй, мальчик. Правда.

Мальчик.

Офигеть. Просто «здравствуй, мальчик».

Я отхожу в сторону, впуская Нажинского. О чём с ним говорить – понятия не имею. Всё, чего мне хочется – это вцепиться ему ногтями в лицо.

– Зачем вам столько вещей? – спрашивает, указывая на два чемодана, сумку и рюкзак. – Я же сказал, что обеспечу всем необходимым. Возьмите только документы.

– А моих динозавров можно? – спрашивает Рома, грустно глядя на собранный рюкзачок и игрушками.

– Других куплю.

– Но это мои любимые. Смотри: вот тирекс, вот карнотавр, вот кархародонтозавр.

– Смотрю, ты знаешь достаточно сложные названия, – кажется это не попытка взаимодействия, а что-то сродни удивления. Но Ромку ужасно воодушевляет.

– Я много знаю! – восклицает он. – И про места их обитания, и ещё про разные виды. И про палеозой, пермский период, мезозой.

Ромка просто влюблён в динозавров. Иногда мне кажется, что дети трёх-шести лет знают о динозаврах больше, чем палеонтологи.

– У меня энциклопедия есть – мне Дед Мороз в прошлом году подарил. Я её тоже взял. Хочешь, покажу? – Ромка бросается к своему рюкзачку.

– Не нужно, – обрывает его Нажинский, глядя на часы. – Нам пора выезжать: уже девятнадцать пятьдесят шесть.

– Мы возьмём свои вещи, они нам нужны… Ярослав Юрьевич.

Назвать Нажинского по имени я не решилась.

– Хорошо. Но поехали уже.

Он, к моему удивлению, берёт одну сумку и чемодан. А потом кладёт их обратно, забирает Ромкин рюкзак с динозаврами, забрасывает его на плечо, снова берёт сумку и чемодан.

Надо же, а я уж подумала, самой тащить придётся.

– Надеюсь, детское кресло есть? – спрашиваю уже у машины на улице, стараясь игнорировать любопытные взгляды соседей в окна.

– Есть, я купил.

– Хорошо, что ты всё можешь купить, да? – бормочу себе под нос, пока Нажинский складывает наши вещи в багажник машины.

Надеюсь, он не услышал.

Я усаживаю светящегося восторгом Ромку в дорогую тачку его папаши, пристёгиваю, а потом залезаю и сама рядом. На переднее совсем не хочу.

Через несколько минут машина трогается, а я прикрываю глаза. Мы с Ромкой едем в неизвестность.

8

– Мам, я писать хочу, – шепчет Ромка мне, потирая сонные глазки.

– Нам нужна остановка, – говорю громче, чтобы Нажинский на переднем сидении услышал. – Роме нужно в туалет.

– Мы на скоростной трассе, – отвечает, не отвлекаясь от дороги. – И уже дважды останавливались.

– И что теперь, ему описаться?

– Ну памперс бы надела.

– Ему четыре, какой памперс?

– Уже четыре с половиной, мам, – тихо поправляет меня Рома.

– Да, зайчик, – киваю ему и сжимаю руку. А потом снова обращаюсь к Нажинскому, рискнув назвать его просто по имени: – Нам нужна остановка, Ярослав. Он ребёнок, и терпеть не может. Да и вредно терпеть.

В отражении зеркала вижу, как он поджимает губы, но всё же сбавляет скорость и съезжает на обочину в промежутке между ограждениями.

Я выбираюсь из салона и помогаю вылезти Роме. Нажинский тоже выходит, разминается, смотрит на часы на руке в нетерпеливом ожидании, пока мы там сделаем все дела.

– Мам, дашь печенье? – Ромка прячет зябнущие руки в рукава. – Есть теперь хочется.

– Не сорите в машине, – говорит мужчина, а я подкатываю глаза, отвернувшись.

Помогаю Ромке забраться в салон, и пока он мостится в кресле, прикрываю двери оборачиваюсь к Нажинскому.

– Зачем вам вообще ребёнок? – говорю сердито. – К чему всё это? Дети мусорят, шумят, у них есть масса своих потребностей. А вы занятой человек, которому всё это мешает, в тягость. Тогда ради чего? Мы ведь не трогали вас, я ничего не просила и не предъявляла. Та ночь… вышла случайно, и я никаких претензий к вам не имела и не собиралась иметь.

Последние два дня, как Нажинский появился в нашем городе, я задавалась этим вопросом. Что ему надо от нас? Зачем ему Рома? Но, кажется, он и сейчас мне не собирается давать ответ.

– Садись в машину, София, мы и так уже потеряли много времени, – отрезает он после пары секунд молчаливого созерцания меня, и сам садится снова за руль.

Ну а мне ничего не остаётся, как тоже забраться в салон.

Я даю Ромке сушку и прошу есть аккуратно. Мощусь поудобнее рядом с детским креслом, наблюдая через лобовое, как впереди бежит лентой дорога среди заснеженных обочин. Редкие жёлтые фонари тускло подсвечивают мягко и бесшумно падающие лапастые хлопья снега.

Меня начинает клонить в сон. Эмоционально тяжёлые два дня и прошлая ночь почти без сна дают о себе знать. Ехать долго, в интернете пишут, что около пятнадцати часов, и мне, честно говоря, немного тревожно. Дорога длинная, однообразная, и уснуть за рулём может любой, даже такой робот, как Нажинский. И проехали мы только около четырёх.

Но всё же меня утаскивает в дремоту. Сном это назвать сложно, я вроде бы и слышу какие-то звуки, сознание фиксирует движения или вздохи Ромы во сне, но до конца я как бы не присутствую.

Просыпаюсь я от того, что Ромка начинает вертеться в кресле, а потом просыпается тоже.

– Мы ещё не приехали, мам? – спрашивает сонно.

– Нет малыш, ещё в пути.

– Я пить хочу.

– Минуту.

Я достаю из рюкзака бутылку с водой и даю ему. И только тогда обращаю внимание, что за окном уже почти светло, хотя и очень пасмурно. И мы едем через город. Я узнаю Москву. Конечно, за те два года, что я здесь прожила, я не успела побывать во всех уголках города. Это, наверное, и за десять лет не успеть. Но я узнаю её дух. Её особую ауру, которая отличает столицу от других городов.

– Долго ещё ехать? – спрашиваю у Нажинского.

– Меньше часа, – отвечает он.

Через отражение в зеркале вижу, что он по прежнему собран и внимателен, но чуть покрасневшие глаза выдают усталость.

Я даю Ромке сушку, он грызёт её почти весь этот час молча, глазея в окно.

Уже в семь утра мы подъезжаем к большому жилкомплексу. Доехали раньше, чем я думала. Наверное, Нажинский гнал безбожно. Хорошо, что я уснула и мне не пришлось трястись от страха. Я боюсь скорости.

Мы подъезжаем к шлагбауму, и через несколько секунд он поднимается, пропуская машину внутрь двора.

Утро тёмное, пасмурное, снежное, но это не мешает впечатлиться от благоустройства и красоты вокруг. Стеклянные двери в подъездах, неоном подсвеченные крыши высоко под небом где-то. Сколько тут этаже? Двадцать? Тридцать?

Дом стоит буквой «Г», а во дворе разбиты аллеи с лавочками и беседками, детские и спортивные площадки.

– Ого! – Ромка теряет дар речи, прилипнув к окну машины и глядя на дом. – Прямо в небо, мама!

– Да, малыш, очень высоко.

Но совсем неудивительно, что Нажинский живёт в таком месте. «ГеоГорИнвест» – одна из крупнейших игроков на рынке страны в сфере поиска месторождений полезных ископаемых. Очень прибыльный бизнес.

Когда я стажировалась в его холдинге, то мне говорили, что каких-то пятнадцать лет назад небольшая фирма из Донецка дышала на ладан. Нажинский-старший взял большой кредит и приобрёл некачественную технику. Пошли крупные убытки. Дело уже двигалось к банкротству, и отец Нажинского этого не пережил. Слёг с инфарктом и спустя месяц умер в больнице.

Никто не мог даже предположить, что его двадцатипятилетний сын станет председателем правления, проведёт очень разумный ребрендинг, выведет фирму в Россию и за пять лет поднимет до холдинга, успешно конкурирующего с крупнейшими игроками в сфере на рынке страны.

Нажинский съезжает в подземную парковку. Останавливается и выходит из машины. Я тоже вываливаюсь. Разминаю затёкшие шею и ноги, потом отстёгиваю и вытаскиваю Ромку, пока Нажинский достаёт из багажника наши чемоданы.

Странно всё это. Я не знаю, о чём с ним говорить, поэтому разговариваю только с ребёнком. А тот в свою очередь безотрывно следит за каждым движением отца.

– Ты тут живёшь? – спрашивает у него.

– Да. Но это парковка, а живу я в квартире.

– А машина тут живёт? – Рома с восторгом осматривает БМВ и осторожно касается его пальцем.

– Да.

– А ей тут не холодно? Тут довольно холодно, – поёживается.

– Нет.

Неужели нельзя сказать ребёнку что-то кроме «да» или «нет»? Спросить, например, как ему было в дороге? Устал ли он или, может, голоден.

Это ведь так просто – проявить хоть какую-то заинтересованность к маленькому мальчику, который с таким благоговением смотрит на тебя и с придыханием называет папой.

Но от Нажинского веет холодом сильнее, чем от бетонных стен этой парковки. Она хоть отапливается, а вот у Нажинского холод внутренний и морозит всех вокруг.

Я беру Ромку крепче за руку, и мы идём к лифту за мужчиной. В кабине, пока поднимаемся, сын неотрывно рассматривает Нажинского.

Мы останавливаемся на двадцать втором этаже. Мне даже представить страшно, как это высоко. Наверное, я не скоро решусь выглянуть в окно.

Лифт открывается, и мы выходим. Даже сначала непонятно, это ещё подъезд или уже квартира. Настолько всё вылизано до блеска. Светло-серый мрамор на полу и на стенах, зеркала, дизайнерские светильники и кожаные диванчики. Необычная игра света на стеклянной мозаике на стене возле лифта. И пространства на ещё одну квартиру точно.

Я сразу чувствую себя не в своей тарелке в своём пуховике за семь тысяч и второгодних сапогах.

Это место не для нас с Ромой. Особенно после этого «не сорите в машине» становится понятно, что стерильный, идеальный порядок у Нажинского не только в вопросах работы, но и в жизни.

В чём я и убеждаюсь, когда он открывает дверь своей огромной двухэтажной квартиры.