Дорогой г-н продюсер

Она открывала багажник, когда рядом раздался приветственный возглас:

– О, Сергеевна, с приездом!

Обернулась. Над сеткой забора торчала голова соседа Коли. Сквозь еще не загустевшие кусты малины, которые тянулись вдоль всего забора, чередуясь выше со смородиной и орешником, была видна его приземистая фигура. На ногах солдатские сапоги, из-под клетчатой фуфайки видна застиранная футболка. «Как быстро заматерел», – подумала про себя. В тот год, когда купили дом, Коля этот только-только демобилизовался. В город не подался, а вернулся в родную деревню на радость родителям. Женился. Сначала пошел участковым, а теперь дослужился до майора – начальником местной милиции стал. Елена Сергеевна радовалась такому соседству. Дом был круглогодично под бесплатной вневедомственной охраной. Кто ж полезет в бесхозный по зиме дом под боком у милиционера?

– Спасибо, Коля. Как вы тут? Перезимовали?

– Да уж, вашими молитвами. А вы как? Вы чё, одна приехали? Петровича чё-то не видать или спит еще?

– Нет, Коля, я одна приехала. Петрович у дочери в Израиле гостит, а я вот – рассаду привезла, да и вообще – сезон пора открывать.

– Открывать – это хорошо. И нам повеселее, когда рядом жизнь кипит.

– Скажешь тоже. Какое у нас кипенье. Так, возня мышиная.

– Ну, прям, Сергеевна, «мышиная», – хохотнул Коля, – вы люди солидные. Если помощь какая нужна – обращайтесь. У меня сейчас сын Генка гостит, помогает с картошкой. Посевная у нас началась. Он парень рукастый, если что – зовите.

Вот и Генка уже картошку сажает. А ведь она его помнит еще малышом, как ковылял, держа одной ручкой свой пол-литровый бидончик, а другой – руку бабки, Колиной матери. «Господи, вот голова дырявая, ничего не держит – как же ее звали? Люся? Люда?.. Людой ее звали, умерла несколько лет назад», – память, как тот Гена, побегала по саду и вернулась в дом… С Людой он свои первые шаги делал к Настиной корове за персональной порцией парного молока. Та корова всю их улицу молоком поила, а Люда учила Елену Сергеевну тонкостям крестьянского быта. Как сажать, чем подкармливать. И всего-то двадцать с небольшим лет назад, а как вчера…

– Спасибо, Коля. Я сейчас разберусь, что к чему, и воспользуюсь предложением. Кстати, видела у вас там на конце участка маленький желтенький трактор стоит. Это случайно не мини-экскаватор?

– Он самый. Мы ж «самозахват» оформили: еще шесть соток от того поля, что за нашими участками – все равно бесхозное. Скажу тебе как должностное лицо: в управе планируют ту землю продавать под дачи. А чего? Ничейная в пятидесяти километрах от Москвы бурьяном зарастает. Не по-хозяйски. А сельсовету не на что полтора километра дороги к нашей деревне в порядок привести. Половину денег дает птицеферма, что на повороте к нам, – там ребята серьезные окопались, а вторую половину где взять? С жителей не соберешь. Из состоятельных у нас только вы, да и то – он мотнул головой в сторону ее старенького «Пассата» – вам бы машинку обновить, а не дорогу. Председательша-то наша новая не дура, с головой. Про свой карман, конечно же, не забывает, но, как ваш Лужков, делится с народом. Вот мы и подсуетились, чтоб не прямо бок к боку с новыми соседями быть. Генка напрокат землекопку взял. Ща столбы поставим, сетку натянем и грядки сделаем. Картошкой с капустой засадим. Кстати, – он широко улыбнулся и заговорчески подмигнул – сейчас амнистия идет, и, если хотите, я помогу «довесок» оформить.

Коля, явно соскучившийся по общению, вывалил одной фразой все новости за полгода. «Как у них все быстро и просто, – думала она, вполуха слушая его рассказ, – поставим, натянем, засадим… А я вот мучусь, два параграфа в голове собрать не могу…»

– Ой, Коля, куда нам еще с «довесками» затеваться! Эти бы пятнадцать осилить, – она достала из карманы сигареты и подошла ближе к забору, предлагая ему закурить и щелкая зажигалкой, завела разговор:

– Кстати, знаешь, у меня там, – она мотнула головой вдоль их общего забора, – в дальнем углу участка эта вечная компостная куча. Сколько лет хочу «облагородить» и из кучи сделать яму, а все руки не доходят, вернее, ноги, – взяла она простоватый тон деревенского каламбура. – Может, Гена твой зарулит ко мне, тем более что гнать технику недалеко. В-о-о-н тот угол, – она показывала сигаретой, как указкой, – прямо рядом с вашим забором.

– Да без проблем, Сергеевна. Ща я его подошлю.

– Спасибо. Скажи потом, сколько с меня.

– Да сказал же: без проблем. Сочтемся по-соседски.

*

Хоть тачка и была колченогой на полуспущенном колесе, но коробки с рассадой перевезла к столу под яблоней без особого труда. Елена Сергеевна снова пошла в сарай за пустыми горшками и мешком земли. В несколько ходок принесла все для пересадки. Пока возилась – проголодалась. Зашла на кухню. Вымыла руки. «Черт, надо бы Гену попросить еще и бойлер подключить, но, пока Сашка здесь лежит, чужих звать нельзя». Она потрогала тело мужа, проверила пульс, хоть и знала, что его там нет, но так – на всякий случай. Уложила бывшего мужа на диванчик, привычным жестом укрыла пледом. Посмотрела еще раз и натянула плед на голову, сверху небрежно бросила подушку-думку. Если смотреть из двери кухни и через стол, выглядело так, будто груда неразобранных одеял и подушек с зимы на диванчике оставлена. Заварила чай. Сделала бутерброд с той самой колбасой, что не стала утренним омлетом, положила на тарелку рядом с ним три помидорки. Поставила все на маленький жестяной поднос с видами Хайфы – израильский сувенир от падчерицы – и снова вышла на крыльцо.

Высокое послеполуденное солнце светило сквозь еще голые ветви липы, выкладывая на земле корявые полосы теней. А наверху, в этих же ветвях, воробей – не воробей, может, синичка, а может, еще какая-то мелочь пернатая пыталась распеть свой тоненький голосок. «Хорошо бы в этом году соловей опять вернулся, – размышляла она, прихлебывая чай, – ведь несколько лет не прилетал, а в прошлом году вернулся и такие трели заливал – что там Алябьев!..»

– Елена Сергеевна, здрасьте! Папа сказал, вам копнуть надо. Где?

– Ой, здравствуй, Гена. Не слышала, как ты подошел. А в-о-о-н там, видишь – у заднего забора компостная куча. Ты слева от нее копни, а я потом потихонечку слоями пересыплю старое с новым – будет розам пир на весь мир.

– Глубоко копать?

– Не знаю. Метра два на метр и метр-полтора в глубину.

– Угу, не маленькая ямка, – проснулась в Генке крестьянская страсть к торгу.

– Да ладно тебе, Ген, с такой игрушкой тебе два раза черпаком махнуть, а у меня знаешь, сколько мусора на участке накопилось? Вот заодно все туда и уберу.

Генка согласно кивнул, вынул из кармана клещи и пошел отгибать заборную сетку для проезда своей повзрослевшей игрушки.

Елена Сергеевна доела бутерброд, допила чай, выкурила сигарету и снова пошла к машине за насосом. Подкачала тачке колесо, прыснула смазку, по-хозяйски осмотрела работу, покатала тачку пару раз туда-сюда – вроде не скрипит.

*

Еще только конец мая, а сумерки уже поздние, долгие. На кухню, пока ОН там лежит, заходить не хотелось. Затопила еще раз печку-буржуйку в комнате. Комната за зиму промерзла: вчера протопили – вроде бы подсохло, даже тепло ночью было, а сегодня зашла – зябко. Бойлер надо подключать. Но там возни много. Сначала насосом воду прокачать, потом уже генератор. Сашка как-никак инженер-строитель, с этим делом легко справлялся, она и не вникала – других дел полно, а теперь все самой делать приходится. «Вот она – вдовья доля», – с иронией подумала, подкидывая полено в топку и прижимая ладони к наливающимся теплом бокам печи…

…Вспомнилось, как приехали с экспедицией к ненцам-оленеводам. Народ кочевой. Про то, что чум – традиционное жилье – ставят исключительно женщины, она знала, и про то, что мужчинам не положено прикасаться к очажным шестам в чуме, тоже знала, а было интересно наблюдать, как хозяйка разговаривает и с шестами (гладит их, нашептывает им что-то), и с самим пламенем. Переводчица потом разговор с духом огня перевела, и Елена Сергеевна его подробно записала, а вот в какой монографии опубликовала – дырявая башка уже не помнит. Да и неважно теперь.

– Елена Сергеевна, принимайте работу, – на крыльце веранды стоял Генка.

– Геночка, мальчик мой, ну ты и шустрик. Сейчас здесь приберу и схожу посмотрю. Уверена: ты все как надо сделал. Спасибо тебе, сынок. Сколько я тебе должна? – потянулась к сумке на вешалке за кошельком.

– О, нет-нет. Это с папой – он у нас «начальник-бригадир». Я только исполнитель.

– Ну, спасибо еще раз. Ты, пожалуйста, как свою игрушку выкатишь, сетку не забудь снова зацепить.

– Обижаете, Елена Сергеевна, мы работу недоделанной не оставляем. – Он поднял кулак с оттопыренным вверх большим пальцем. Она улыбнулась и ответила ему тем же жестом. – Спасибо, сынок.

Она еще какое-то время с крыльца наблюдала за ним, за тем, как он деловито дергает рычагами, а машинка послушно поднимает стрелу ковша, разворачивается и плавно уползает на своих послушных гусеничках в сторону соседского участка. Вспомнилось, что у внука тоже была такая желтенькая Тоnka Toy. Он с ней часами играл, пересыпая песок из одного угла песочницы в другой.

Хотелось поскорее прибрать кухню и лечь спать: спина начинала болеть. Аналитический ум ученого подсказал, что вечером еще кто-то может не спать, ходить, гулять – могут увидеть. С чего бы старухе ночью в еще голом – все просматривается – саду копаться. Решила подождать до рассвета. Утренняя бессонница у городской сумасшедшей дачницы никого не удивит. Съела помидор, доела вчерашний салатик. Проверила погоду на телефоне – ага, рассвет в 5:36. Завела будильник на пять утра. Спала – не спала, так в дреме проплавала всю ночь, прислушиваясь. Тишина здесь… Уши закладывает. Не дожидаясь будильника, проснулась. Вставила ноги в толстых носках в резиновые не то короткие сапоги, не то высокие калоши и запахнула поглубже свое любимое пальто. Дошла до скворечника-туалета. Удивилась: с прошлого года рулон туалетной бумаги на гвоздике провисел, а даже не отсырел.

Яму Гена выкопал прямо напротив «скворечника». Летом, когда все разрастется и зелень отгородит участок от остального мира, визиты в туалет можно рассматривать еще и как посещения кладбища. Можно будет сидеть с открытой дверью и говорить с захороненным. Все ему рассказывать, а он, слава Богу, наконец-то не будет отвечать. Вышла из туалета, заглянула в яму – молодец Гена, весь в отца – основательный. Если делает работу, то хорошо.

На обратном пути в дом подхватила доску от старой лавки, положила ее поперек ступеней крыльца, по импровизированному пандусу вкатила тачку. С накаченным колесом она легко и послушно пересекла веранду и въехала в кухонную дверь. «Ну что, Александр Петрович, давай паковаться да в дорогу собираться», – приговаривала она, расстилая плед на полу рядом с диванчиком. Муж как-то легко, как ребенок во сне, скатился с диванчика на пол, ровно на середину пледа. Елена Сергеевна осмотрелась по сторонам и положила ему в карман рубашки очки и пачку сигарет. По ходу сборов вдруг отчетливо всплыла в голове цитата из какого-то доклада после экспедиции 1983 года: «Для береговых коряков (карагинцев, алюторцев, паланцев), крещенных еще в XVII веке, был характерен православный похоронно-поминальный обряд. Но и в XIX – начале XX века коряки, хороня сородичей, клали в могилу все необходимое им для дальнейшей жизни. Иногда при православном обряде в могилу на гроб бросали ветки кедрача и зажженную спичку, что напоминало существовавшую ранее и у береговых коряков традицию кремации умерших. В поминальном обряде принимают участие все родственники и соседи усопшего. Сам же поминальный обряд заключался в оставлении покойнику еды и курева. Через год после смерти посещение места кремации или могилы прекращалось, т. к. оно становилось священным».¹ Поправила на голых, с сухими растрескавшимися пятками ногах тапочки-шлепанцы и, оглядевшись вокруг, нашла глазами, что искала – зажигалку. Положила ему в карман вместе с сигаретами. Закинула углы пледа и завязала их крест-накрест в дорожный узелок. Попробовала приподнять, и первый раз за последние двадцать часов ее охватил страх – сил поднять нет. Остеопороз семьдесят килограммов поднять не даст. Вот где пригодились бы все родственники и соседи. Но родственники далеко, а соседям здесь присутствовать совсем необязательно.

Снова вышла на крыльцо. Села. Закурила. «Думай, Лена, думай». Пошла вдоль дома в поисках шеста. Нашла зеленую, длиной почти в два метра трубку – основание того дивана-качалки, что стоял у дома, когда «молодежь» еще на шашлыки приезжали. «О, кажется, то что надо… – комментировала она свои поиски, – так… теперь ведро». «Узелок» с телом – как в мультфильмах про аистов, несущих младенцев, – завис на одном конце перекинутого через табуретку шеста, на другой она повесила ведро и стала черпаком наливать в него из-под крана воду. Когда ведро было почти полным, подкатила тачку ближе к противоположному концу, долила ведро и, когда оно наполнилось почти до краев, придавила конец шеста, добавив к весу свои килограммы. Шест медленно, как перекладина разновесов, выровнялся и горизонтально лег поперек табуретки. Осталось аккуратно довести ношу до края тачки. Когда «узелок» завис над тачкой, она также плавно выпрямилась. Покойный лежал в тачке, а из ведра не выплеснулось ни капли воды. «Вот, Петрович, инженером быть проще, чем ученым-фольклористом», – резюмировала она свой труд.

Она стояла над компостной могилой мужа, наблюдая за тем, как новый день постепенно меняет краски мира: розовое марево зари сменилось алым полукругом восходящего солнца, и, еще не показавшись целиком, из алого он стал оранжевым. Несколько мгновений над горизонтом повисел гигантский апельсин, а уже через минуту желтый диск сиял в лазури неба, набирая силу, превращая утренний туман в пар. Пар клубился, рассеивался, на мгновение ей показалось, что одна из струек приняла очертания человеческого тела, а может, и правда, в этот момент его душа поднималась в верхний мир. Елена Сергеевна положила лопату в тачку, повернула к дому и вдруг остро ощутила… нет, не боль, не горе, не сожаление, а… усталость.

Спала она почти до вечера.

*

И потекли дни один за другим. Рутина дачной жизни иная, чем в городе. Встаешь рано – ложишься тоже рано. Она разобрала большой квадратный стол на веранде – оставленные на нем с осени всякие мелочи: баллончики с жидкостью от комаров, высохшие мочалки, зеленые прутики проволоки для подвязки кустов. Когда-то, в приезды детей, за ним устраивались так называемые семейные обеды, и, хоть семья была чужая, и люди для Елены Сергеевны были мало интересны, она к их приездам готовилась – старалась как можно лучше все устроить. Теперь она оставила один край свободным, покрыла его полотенцем с гжельским рисунком – это для тарелки. Все остальное пространство стола заняли лэптоп, книги, картотечные ящики с одной ей известной системой классификации мифов, песен и камланий так любимых ею северных народов. Они – эти уходящие в прошлое, исчезающие культуры стали ее жизнью. Как родители рассказывают детям историю семьи – кем были их бабушки и дедушки – так ей, бездетной, надо было успеть передать эти собрания ее детям – следующему поколению ее учеников – тем, кому «не-все-равно».

В понедельник позвонила на кафедру и, сославшись на здоровье, попросила либо отменить четверговый семинар, либо, если группа наберется небольшая, пусть приезжают к ней на дачу. До Нового Иерусалима на электричке, а там она их встретит на машине. Во вторник позвонил Василий и сказал, что четверо готовы приехать. Она обрадовалась. Как раз все в машину поместятся и есть повод наконец-то закончить уборку дома и приготовить что-нибудь вкусненькое. Весь день среды разбирала шкафы и полки кухни. Крупы и прочие сухие продукты она держала в больших стеклянных банках из-под «Нескафе» с плотно притертыми пузатыми крышками. Каждую открыла, проверила, не завелась ли моль или мучная личинка. Почти полная банка крупы «Геркулес» пошла в помойку. Вид ее не понравился – какая-то трухлявая. Вымела и протерла все полки. Хоть съестного на зиму в шкафах и не оставалось, мыши все равно любили почему-то зимовать в чашках и вазочках, оставляя следы своего присутствия в виде мелких черных зернышек. Убрав полки и перемыв посуду, она победно осмотрела поле боя. Взгляд упал на вставленный в узкий пластиковый чехольчик телевизионный пульт. Не задумываясь, смахнула его в мусорный мешок и уже взялась за ручки пакета, чтобы вынести из дома ближе к калитке, по дороге к помойным бакам, но передумала. Вытащила пульт, стряхнула с него овсяные хлопья и убрала в ящик старого буфета (наследство прежних владельцев), в общую кучу всякой всячины – нужной и не очень. «На всякий случай, пусть будет».

Сварила кастрюлю щавелевого супа. «Сметану, хлеб и пряники куплю на станции, – подумала про себя, – а еще новый шланг, сахар и овсянку не забыть бы».

*

Лето стремительно наступало. Зацвела сирень. Яблони и вишня превратились в белые облака и парили над уже довольно высокой и густой травой с вкрапленными в нее желтыми пятнами одуванчиков – куда ж без них. Посаженные еще осенью редкого сорта тюльпаны выстрелили вверх своими разноцветными рюмочками: белыми, розовыми и пурпурно-бордовыми. Под окном веранды расцвели ирисы. Сквозь их плоские листья потянулись вдоль стены веревочки девичьего винограда. Буквально за две недели дом укрылся зеленым шатром. Ни Коли и его семьи, ни соседей справа, ни редких деревенских машин, а главное – дальнего конца с туалетом-скворечней и компостной могилой стало не видно. Совсем. Никого. И… прилетел соловей. Несколько ночей обживался и продувал трубочки своих маленьких голосовых связок – кашлял, щелкал и горгульил, как будто полоскал горло, а потом запел. Ах, какие трели он выдавал! Как же страстно, как призывно звал свою подругу!

Елена Сергеевна честно высадила тыквы на так полюбившийся им пригорок, и ежедневные визиты отхожего места превратились в церемонию не только справления естественной нужды, но и в ритуал проверки их роста и приветствия мужа. Тот факт, что он лежал так близко к дому, а не где-то там, на далеком кладбище, до которого, если и соберешься доехать, так не чаще чем два раза в год, имел свои особый тайный смысл. Они как бы и не разлучились – он здесь, рядом, просто перестал смотреть телевизор и отвлекать ее от собственных дел и мыслей.

Незнакомая рыже-розовая кошка привела пятерых котят. Гордая мать, видно, водила их с участка на участок: хвасталась потомством, а заодно искала добрых людей из тех, кто если и не возьмет котеночка, то хотя бы покормит. Елена Сергеевна сразу объявила, что на усыновление пусть не рассчитывает, но блюдце молока исправно наливала. До чего ж умилительное зрелище: розовые хвостики образовывали венок вокруг белой середины блюдца, и молоко стремительно исчезало на лопаточках крошечных розовых язычков. Насытившимся котятам мама-кошка старательно вылизывала мордочки и уводила их дальше, вдоль деревни.

Елене Сергеевне давно так хорошо и спокойно не работалось. Под пенье птиц – «У северных народов бытует мнение, что шамана уносят служившие ему духи или Мать-Хищная-Птица. В шаманской традиции очень распространена идея души как птицы. „После смерти душа шамана превращается в птицу“, – говорят они»², – и в шелесте девичьего винограда, который все плотнее окутывал дом, книга выстраивалась как будто сама. И память тоже оживала. Елена Сергеевна почти перестала готовить – жила на перекусах; кухню не то чтобы избегала, но разлюбила там находиться. Заходила только умыться, сделать кофе и взять что-нибудь из холодильника. «Ничего, – говорила себе, – после сороковин пройдет».

Василий приезжал раз в две недели. Этот тонкий, как стебелек, невысокий, конечно же, очкарик – типичный подвид «червь книжный» – был не только одержим историей, но и имел все задатки будущего ученого. Его ум не только запоминал, но и обладал способностью структурировать и выстраивать схемы, находить параллели и связи в событиях и их последствиях. «Вот мой наследник», – думала она, читая его рефераты. Приезжал утром. Елена Сергеевна его по-матерински кормила «вторым завтраком», подозревая, что он же и первый. До обеда работали, потом он чисто по-детски спрашивал, можно ли «покататься» на газонокосилке. Было смешно и радостно, сидя на крыльце, смотреть, как он выкатывает мини-трактор, как заводит его и с совершенно детским восторгом накручивает круги сначала по поляне перед домом, потом выше, на пригорке, лавируя между яблонь, и дальше – вдоль Колиного забора, кустов малины и смородины. Раскрасневшийся, даже запыхавшийся, как будто не трактор гонял, а на коне скакал, он заводил машину в «стойло». Уже зная ритуал, обтирал колеса и колпаки ножей от травяной трухи, закатывал машинку в сарай. Выходил из него с граблями-веером и широкой снеговой лопатой – собирать скошенную траву. Елена Сергеевна вставала с крыльца, брала в руки большой пластиковый мешок и шла немного позади юноши. Он сгребал траву, поддевал ее на лопату и, обязательно улыбаясь, глядя ей в лицо, закидывал очередную порцию травы в мешок. «Ах, если бы только он мне не то что в сыновья – во внуки б не годился…», – как-то раз проскользнуло в голове. Она уходила с наполовину полным мешком к могиле мужа, ссыпала скошенную траву на холм и возвращалась за следующей порцией. После работы пили чай, и Елена Сергеевна набирала ему в первые приезды банку клубники, потом черной смородины, позже малины. Отвозила его обратно на вокзал. Ни разу не провожала до поезда. Просто подвозила и все.

*

Постепенно и день, и птичий гомон пошли на убыль. Ночью, если выйти в сад, было очень тихо: ни ежиков, ни других ночных зверюшек, даже далекого собачьего лая не было слышно. В темноте светились нежно-зеленые шарики яблок.

Как-то в конце июля, когда она на кухне сбивала в блендере черную смородину с сахаром (вот идиотская привычка – и есть некому, и не заготавливать нельзя), к ней с крыльца постучался Коля. Как-то официально, одет в форму и при фуражке.

– Чё, Сергеевна, так и сидите соломенной вдовой? При слове «вдовой» она неуютно повела плечами.

– Почему «вдовой»? Вот – заготовки делаю. Петрович приболел там, в Израиле, дочка его на обследование положила. Медицина у них хорошая. Пусть немного за отцом присмотрит. Поправится – вернется. Вот, я и витамины ему готовлю, – как-то в несвойственной ей манере вдруг засуетилась, вроде как оправдываясь.

– Ну что вы, Сергеевна! Я совсем не это имел в виду. Просто так. Смотрю: вы тут все одна да одна. Помощь не нужна?

– Спасибо, Коля. Меня студенты-аспиранты навещают, они и помогают.

– А, вот и хорошо. Вы не подумайте. Это я не то что по долгу службы, а так, по-соседски, дай, думаю, проведаю.

– Конечно, конечно. К таким соседям, как мы, еще пуще надо прислушиваться. Шумных-то и так слышно, а мы помрем по-тихому – никто и не заметит.

– Типун вам на язык, Сергеевна. «Помрем» – скажете тоже… Ну, я пошел, – и уже с крыльца хозяйским крестьянским взглядом окинул ее сад. – Хорошо у вас. Цветов много. У нас цветы не приживаются. Если куры их еще в семенах не выклюют, то коза сожрет. Очень она у нас цветочки любит.

Проводив Колю до калитки, Елена Сергеевна прошлась в другой конца участка. «Да, цветы в этом году удались как никогда», – подумала, закуривая и любуясь на строй левкоев и летних георгинов, выстроившихся в карауле вдоль дорожки от дома к туалету. Поздоровалась с могилой мужа. Проверила тыквы. Все они: маленькие приплюснутые тыковки сорта «Лечебная» – на вкус она их так и не попробовала, выращивала для красоты – так уютно смотрелись зимой на блюде вперемешку с шишками и мандаринами на веточках. Продолговатые полосатые тыквы «Грибовская кустовая 189» (интересно, кто им названия придумывает) она выращивала исключительно для готовки с пшенной кашей. Гордость же овощевода – большие рыжие, слегка сплющенные тыквы «Сладкий пирог» (она так и не освоила американское лакомство «тыквенный пирог», но научилась делать из нее маленькие кексы) – в этом году тоже, как и цветы, превзошли себя. Раньше, когда ЕГО внуки были еще детьми, самую большую выращивала почти до морозов, до конца сентября, и везла им в подарок на Хэллоуин, а теперь, соблюдая традицию, возила в университет – своим студентам. Проверка показала, что все тыквы отлично и весело растут, наливаются силой. Регулярная подкормка свежескошенной травой им явно на пользу.

*

Первые признаки наступающей осени проявились в смене цвета света. Он стал днем каким-то слишком прозрачным: ни пылинки, ни мошки в нем уже не плясали, а по утрам, наоборот, потянулись туманы. Шатер девичьего винограда, закрывающий полдома, тоже резко изменился в цвете: в его зелень, как седина, начали вплетаться оттенки розового. Еще немного – и он превратится в красно-бордовый. Листья с яблонь начали облетать, и спелые плоды антоновки и белого налива на оголенных ветках светились в темноте ярче звезд.

В университете уже шли занятия, но ее аспиранты вернутся не раньше октября. Пора собираться. Книга закончена. Учебный план почти написан. Жизнь, кажется, налаживается. Оказалось, что в одиночестве много положительного. Глупости все говорят: «Как в старости одному? Кто стакан воды поднесет?» Да кому он нужен, этот стакан воды? Покой и воля – как сказал классик.

Елена Сергеевна собирала в саду яблоки-падалицу – из них, если обрезать «ушибы» и слегка уварить с обжаренным луком и мускатным орехом, получается отличный яблочный соус к мясу. Она набрала целую кастрюлю и уже собралась нести ее в дом, когда над калиткой снова возникла голова Коли, и снова в фуражке. Она как была с кастрюлей в руках, так и пошла ему навстречу. Очень удивилась тому, что у него в руках тоже была кастрюля. Даже не кастрюля, а бак типа бельевого – на два ведра. Так они и повстречались – каждый со своей ношей, и рассмеялись, заглядывая в поклажу друг другу. У Коли в баке плескались огромные карпы и парочка щук.

– Вот, Сергеевна, выбирай, у браконьеров отобрали. Самый маленький, думаю, кило на шесть тянет.

– Господи! Коля, а чего же назад в воду-то не выпустили?

– Так мы ж их машину уже на дороге в Москву зацепили. Пока до реки доедем, пока то да се. Сети конфисковали. Ребята в отделение поехали протоколы составлять, а я вот распределяю экспроприированное. Их же в камеру вещдоков не поместишь.

– Ой, Коля. Спасибо, не откажусь, – в голове начали прокручиваться рыбные рецепты, – Коль, а можно я щуку возьму. Сто лет свежей рыбы не ела, а щуку я уже и не помню, когда видела живой. Зафарширую или котлетки сделаю. М-м-м, прямо слюнки потекли. Со сметанным соусом, с укропом.

– С укропом – это хорошо… Сергеевна, я все спросить хочу: а чё это с вашего участка чем-то гнилым последнее время тянет, не замечала?

– Да нет, не замечала, – пожала она плечами, – у меня вообще как-то последнее время с обонянием плохо: то ли возраст, то ли побочный эффект от лекарств. Вот в Москву вернусь, схожу к врачу – проверюсь.

– Я сам толком не понял: то ли от тебя, то ли с птицефермы, когда ветер меняется. Ну да ладно, разберемся. Несите таз или что там у вас есть, я вам ужин выловлю. Она отнесла свою кастрюлю яблок на кухню и вернулась с тем самым ведром, что три месяца назад принимало участие в похоронах Петровича.

– Вот, давай ее сюда.

– Петрович-то как? На поправку не пошел? – «Вот он, следак. Как мысли читает, – подумала она, – профессионал…»

– Вроде идет. Скоро вернется, да я думаю его уже в Москве оставить. Ему сейчас нагрузки запрещены, а на даче, сам знаешь – то одно, то другое.

– Да. Работа на земле молодому-здоровому иной раз не под силу, а в вашем возрасте и подавно. А продавать не собираетесь?

– Вроде пока не думали. А у тебя покупатель есть?

– А я б сам купил. Генка жениться собрался, у него гёрлфренд, или как там у них теперь называется, беременная двойней. Вот, думают после родов расписаться, а жить-то где? У них же теперь как? Сначала дети, потом все остальное, а мозги в последнюю очередь, если вообще заходят. Мы с матерью думали пристройку к дому сделать, а куда? Справа гараж, слева узко. Сзади только-только все вскопали – и у себя, и на самозахвате – огороды объединили, смородину с крыжовником посадили. И опять же у нас с матерью на шее сидеть будут, а так вроде и рядом, и сами по себе. А вы… Вы ж сами видите: и болячки вас стали доставать, и сил на содержание дома всё меньше. Если надумаете, я бы помог найти что-нибудь более приспособленное. У нас тут много «недостроя». Участок поменьше, и домик чтоб с отоплением и санузлом. Что вы, ей богу! Двадцать первый век на дворе, а у вас вон, – он театрально, от груди, выбросил руку в сторону «скворечни», – до сих пор удобства во дворе.

– Ну, – потянула она, – я как-то не думала. Надо с Сашей посоветоваться. И вообще – предложение неожиданное, – она взялась за ведро, – тяжелая какая!

– Я ж говорю: самая маленькая шесть кило. Давайте я вам в дом занесу.

– Знаешь, подожди-ка. У меня ведь тоже такой бак есть. Сейчас принесу, пусть она там еще поплещется.

Она сходила в сарай, принесла бак, поставила его рядом с крыльцом и подтянула поливной шланг.

– Давай воды ей нальем, пусть еще поживет, я потом с ней разберусь.

– Ладно. Поеду я. Ребятам на птицеферму отвезу. Заодно принюхаюсь, чё там у них воняет, – подмигнул и потащил свой бак назад к машине.

«Это его „чё“ меня доконает, – подумала она. – Чё на птицеферме может вонять? Ничё. Деньги не пахнут…»

*

Щука в одиночестве вроде бы даже повеселела. В свободном плавании, не зажатая родней, она расправила плавники и начала кружить вдоль стенок бака, как цирковая лошадка по кругу манежа. Елена Сергеевна полюбовалась на неё какое-то время и пошла в дом. Яблоки ж надо обработать.

«По верованиям вилюйских якутов, знаменитые шаманы, независимо от пола, на тридцатом году жизни становились беременными и рожали в лесу ворону или гагару, которые тут же улетали. Затем они рожали щуку и еще через год – медведя или волка».³

К чему бы это? Утро стояло пасмурное, без дождя, но уже осеннее. Сделала кофе. Хотела, как привыкла за лето, сесть на крыльцо с кружкой и первой сигаретой, но было холодно и неуютно. Заглянула в бак – щуки не было. Вода стояла спокойная, отражала серое небо. «Выпрыгнула что ли?» – удивилась Елена Сергеевна. Обошла бак вокруг. «Может, подросшие котики или кто покрупнее ночью порыбачил», – рассуждала она про себя, заглядывая под лавки и вдоль забора. Исчезновение рыбины было очевидно и необъяснимо. Она допивала кофе и не спеша курила за столом на веранде, скользя взглядом по компьютеру, разложенным бумагам, книгам. На узком подоконнике, в тени еще почти зеленого шатра, стояли ряды банок с протертой смородиной и малиной.