Забег на невидимые дистанции

В конце концов, повинуясь силам навалившихся тягостных ощущений, Сет опустился и сел на землю, не отрывая спины от выпуклых стенок главного символа Хэллоуина. Вытянув ноги перед собой и обхватив одной рукой предплечье другой руки, он понял, что готов заплакать.

Раньше отец не был так холоден и строг, никогда не бросал его одного в таком людном месте, да еще и после заката. Сет смотрел на мельтешаще-галдящее месиво из людей, гирлянд и аттракционов, подавляя истинные эмоции, пока огни не стали расплываться и тускнеть от подступившей к глазам влаги. Чувство одиночества и брошенности выворачивало наизнанку.

Будь мальчик постарше, то сумел бы, прислушавшись к себе, выделить два главных чувства, завладевшие им с того вечера и на долгое время: недоумение и опустошение. Сейчас, сидя на прохладной земле среди столпотворения посторонних людей, впервые один так далеко от дома, Сет позволил себе вспомнить, что случилось позавчера и являлось пока лучшим объяснением новому поведению отца. Этот нынешний отец даже не помог ему подняться с земли, а прежний папа часто таскал его на руках, подбрасывал вверх и ловил, всегда ловил, несмотря на визги мамы, а дома катал на спине, изображая буянящего быка к огромному восторгу сына.

Сет смотрел перед собой немигающим взглядом, как будто внутри все обледенело и умерло, или впало в летаргический сон. И вдруг он понял, что сегодня в Глэдстоун-парк его привез уже не папа, а посторонний человек с внешностью папы. Будь это настоящий папа, они бы провели вечер иначе, а не бродили бесцельно, как будто стараясь убить время ожидания некого события. Они бы стреляли в тире и обязательно что-нибудь выиграли (отец поднял бы его высоко над землей, чтобы тот ясно видел мишени и мог прицелиться), ели мороженое наперегонки (отчего у Сета потом всегда болело горло, но моменты совместного веселья с тем, кого любишь, гораздо дороже, чем собственное здоровье, разве не так?), прокатились бы вместе на электрокарах (отец за рулем, сын – на коленях, сжимая руль до побеления костяшек, словно от этого зависит его жизнь), подбивая и подрезая других, более осторожных водителей, и хохоча во все легкие.

Прелести, из которых складывается жизнь маленького мальчика, которому важен его отец, исчезли без возврата. Осознавая это, Сет чувствовал себя гораздо старше своих лет. Несмотря на возраст, ему была очевидна связь между новым порядком вещей и позавчерашним происшествием, которое невозможно себе представить в счастливой молодой семье.

Сначала родители кричали и гремели дольше обычного. Прислушиваясь к озлобленной перепалке (в голове была картинка двух бойцовских псов, которых вот-вот спустят с поводка) и пытаясь разобрать слова (звучало много таких, которые маленький Сет прежде не слышал), мальчик боялся шевельнуться и вдохнуть полной грудью, как будто от его движений или дыхания зависел исход поединка, развернувшегося на арене кухни.

А затем все стихло так же мгновенно, как и началось, только дверь хлопнула напоследок, так оглушительно, что Сету показалось, будто на него с потолка посыпались белые крошки. Мальчик долго еще терпел, боясь выйти из комнаты, но в итоге не выдержал – ему уже до болей хотелось в туалет.

Ступая по возможности тихо по линолеумному полу, Сет мельком заглянул в проем: мама сидела за столом, шмыгала носом и курила, погрузившись в изучение каких-то бумаг. На ней был красивый шелковый халат, который она редко надевала, и черные полоски под глазами – следы подкрашенных слез. Одна ее щека была цвета томатной пасты, а волосы некрасиво растрепаны. Мальчик не сразу догадался, почему.

Как всегда, он был слишком мал, чтобы помочь ей. Попытка разузнать, что случилось, даже в воображении выглядела нелепо, поэтому Сет так же тихо вернулся к себе и с головой залез под одеяло, убеждая себя, что дела взрослых его не касаются, и вообще, он даже не знает полной картины. Его сердце ныло от дурного предчувствия, вынуждая ворочаться с одного бока на другой и тревожно прислушиваться к звукам ночи. Подушка была слишком теплой, а одеяло то согревало до духоты, то не грело совсем. Но в конце концов Сету удалось забыться глубоким сном, каким спят тихие по натуре, напуганные дети.

Утром отец был дома, а мамы не было, как и многих ее вещей. Сет удостоился емкого комментария: «Она ненадолго уехала, устала от нас с тобой», и больше ничего не спрашивал. Не имело смысла выспрашивать подобное у отца. А на следующий день мужчина, несколько раз созвонившись с кем-то, повез его сюда. Это вся информация, которой располагал пятилетний мальчик.

Очнувшись от неприятных воспоминаний, словно всплыв на поверхность жидкого морока, Сет шевельнулся и потрогал кожу лица. Она была холодной, настывшей. На улице стремительно холодало, и футболка с изображением атома оказалась совсем не по погоде. Ему хотелось попасть в машину, и внезапная мысль, что отец за ним не вернется, обожгла, словно пары ядовитого химиката. Тогда он поднялся на ноги и последовал тем же курсом, каким удалился его родитель четверть часа назад. Многоножка толпы неохотно расступалась перед мальчиком, погашая его решительный шаг. Минуту спустя от уверенности ничего не осталось, и Сет как будто брел по заколдованному лесу с великанами, чувствуя себя осторожным муравьем.

Мальчик силился различить в окрестностях темно-зеленую куртку с орлами или различить знакомый голос, но вместо этого вскоре услышал заливистый женский смех, чем-то напоминающий мамин, и пошел на него, как на маяк. Но пришлось остановиться и сесть на мель – Сет увидел, как его папа обнимается с чужой женщиной и целует ее в губы, хищно озираясь по сторонам. В первые мгновения мальчик подумал, что это, может быть, мама, но цвет волос незнакомки исключил этот волшебный вариант. У нее были светлые локоны, а у мамы темные. Остальные различия тоже бросились в глаза при дальнейшем наблюдении.

Отец смотрел на нее, как на маму когда-то, просто не мог оторвать глаз, и она смеялась точь-в-точь как мама с его неотразимых, всегда удачных шуток. Две детали склеились воедино: мальчик понял, по какой причине между родителями произошла ссора и зачем отец привез его сегодня в парк. Это была катастрофа, в которой погибли робкие надежды на примирение и воссоединение.

Тут же захотелось развернуться и побежать – неважно, куда, лишь бы никогда не видеться с этим новым человеком, что даже не помог ему подняться с земли после падения, которое отлично видел. Однако при всем желании бежать без оглядки Сет стоял на месте, словно вкопанный по щиколотки, и глотал судороги. Бежать было неблагоразумно (куда? одному? почти ночью? вдали от дома?) и попросту опасно – отец не оставит от него живого места, когда найдет. А ведь найдет обязательно, злость всегда давала ему силы совершать невозможное.

В тот вечер Сет значительно повзрослел и навсегда возненавидел две вещи: предательство и бессилие. За первое он планировал наказывать всех, кого сможет, а второе поклялся выкорчевать в себе, как дряхлый пень или крошащийся зуб, чтобы больше никогда не ощущать себя таким ничтожным и слабым, как сейчас. Никогда.

Сообразив, что отец рано или поздно распрощается с новой пассией и отправится искать сына там, где оставил, Сет пошел обратно, в сторону фермерской выставки самых больших овощей округа Нью-Хэйвен, чтобы сделать вид послушного мальчика, который не видел то, чего ему не положено видеть.

Скоро их семья развалится на части, это было ясно, такое уже происходило с родителями некоторых знакомых ребят. Но Сет никогда не рассматривал себя на их месте, даже на секундочку. На глаза вновь навернулись непрошенные слезы, как будто все это время скапливались где-то на невидимом карнизе, а теперь его прорвало от тяжести. Мальчик нахмурился, отгоняя их, как будто грозное выражение лица помогало напугать настоящие эмоции, заставить их спрятаться, забиться в угол. Сет свирепо вытер глаза, делая себе больно (чтобы не плакал просто так), и махнул рукой, стряхивая слезы.

Еще неделю назад все было хорошо – или же ему так казалось. Пришлось остановиться, чтобы пропустить небольшое семейство, движущееся перпендикулярным курсом: мама, папа и дочка, бесстрашно сидящая на плечах мужчины столь высокого, что рассмотреть ребенка можно было лишь высоко запрокинув голову. Девочка примерно его возраста выглядела спокойной и счастливой. Сет по-доброму позавидовал ей. На всякий случай он состроил дежурное выражение лица и подобрался – вдруг девчонка заметит его и подумает, что он размазня?

Но ей было не до него. Растрепанные хвостики говорили о том, что она успела прокатиться на каком-то быстром аттракционе, и теперь яркая искра восторга не покидала ее личико. Глава семейства произнес что-то емкое, и троица, удаляясь, расхохоталась так, что на пару мгновений заглушила все остальные звуки. У Сета немного поднялось настроение, и он гораздо бодрее прежнего зашагал к тыкве – ждать человека, которого ему больше не хотелось называть папой. Странно, но от этой мысли мир больше не взрывался прямо на глазах.

***

Платиновые волосы отливали жидким перламутром под лучами уходящего солнца.

Закаты в октябре невероятно красивы, потому что уже холодны, особенно здесь, за городом, где здания не громоздятся одно на другое. Однако стройный подросток, обладатель белокурой шевелюры, мог бы запросто состязаться в красоте с самим солнцем, словно юный греческий полубог. Он был хорош собой в той же мере, в какой людей в музее восхищает предмет искусства, и напоминал безупречно отлитый слиток серебра – блестящий, цельный, без единого шва, гладкий и эстетичный, прохладный – его не захочется выпускать из рук.

Трудный возраст, отыгравшись на сверстниках, не затронул юношу нелицеприятными эффектами, которые многим приходится терпеть до полного взросления, накапливая ненависть к собственной внешности, а затем и личности. Эти чувства были незнакомы нашему герою, с детства привыкшему, что большинство считает его белоснежным ангелом и даром небес.

В течение жизни такое отношение к собственной персоне казалось ему естественным, как сила гравитации. Иного он не ведал, предполагая, что так все и должно быть, а это, без сомнений, не самым лучшим образом отразилось на его характере и поведении – и до сих пор формировало его как личность. Однако если бы мальчик в полной мере сознавал, как ему повезло в генетической лотерее (так выражались между собою взрослые), то стал бы еще развязнее, грубее и отчаяннее, чем его знают нынешние приятели.

Компания сверстников расположилась на площадке недалеко от колеса обозрения, самой важной локации парка высотой в целых восемьдесят семь ярдов. Они в открытую распивали «Bud Light» из красно-серебристых жестяных банок, вели себя свободно и не стеснялись в выражениях, следуя примеру своего негласного Айдола¹, хотя он, четырнадцати лет от роду, и не был старшим среди собравшихся, зато, бесспорно, самым харизматичным и наглым.

Родителей ни одного из мальчиков сегодня здесь не было, поэтому можно было вести себя, как «настоящие взрослые»: гулять, выпивать, громко смеяться, игнорировать аттракционы (ведь это для малолеток, а взрослые парни такой ерундой не занимаются). Когда один из них, совсем заскучав, предложил хотя бы на картинг сходить (исключительно ради острых ощущений), его засмеяли и спросили, пойдет ли он послезавтра с детками конфеты собирать. Больше ни от кого предложений не поступало.

Пришвартовавшись у ограждения и откупорив пиво, подростки вяло общались, время от времени разглядывая толпы гуляющих в парке девчонок и обсуждая самых симпатичных.

– Ларс, будешь еще пиво? – предложил самый младший из компании, кому поручили важнейшую миссию, – транспортировку купленного алкоголя и снеков.

– Нет, у меня здесь еще дела, – отстраненно ответил беловолосый юноша, высматривая кого-то и не замечая, как переглядываются друзья.

На самом деле мальчика звали Лоуренс, но он терпеть не мог полную форму своего имени (слишком официально и претенциозно она звучала для его крутого нрава), потому своевольное сокращение до «Ларса» его вполне устраивало. Хоть это и было совсем другое имя, но в качестве прозвища прижилось моментально, а главное – органично подошло темпераменту.

– Она тоже будет здесь, да?

– Заткнись.

– Как знаешь.

Уж кто-кто, а Ларс явился сюда точно не развлекаться. У него имелся настоящий стратегический план, механизм которого запустится, как только в Глэдстоун-парк прибудет одна прекрасная особа на год старше него – мечта почти всех старшеклассников, очаровательная скромница Лора. Как никто другой зная себе цену, Ларс понимал, что эта девушка могла бы стать для него идеальной парой (как минимум визуально – вместе они будут смотреться сногсшибательно).

Наблюдая за девушкой, он всей кожей стремился заполучить милую отличницу из бедной семьи, безукоризненную и непорочную, словно монашка. Желание туманило ему рассудок до зубного скрипа, а он привык получать то, чего хочет, по-другому в его жизни не складывалось. Лора нравилась Ларсу, нравилась без лишних слов. С первого взгляда в ее сторону он это ощутил – иглой в позвоночнике, жжением по всему телу, стеснением в груди. Казалось, в ней не было изъянов, кроме возраста, но тот факт, что девушка старше него, не беспокоил Ларса настолько, чтобы отказываться от нее.

Симпатия Ларса для многих не представляла секрета. Его это не смущало, а значит, и остальных тоже. Ведь он не из тех парней, кто тщательно скрывает свои амбиции, бездействует, боясь допустить ошибку. Как раз наоборот. Воспитание в статусе всеобщего любимца в полноценной семье еще никому так не шло на пользу, как Ларсу.

В глубине души подросток надеялся, что информация о его небезразличии вскоре дойдет и до ушей его избранницы. Это облегчит дело, ведь он чертовски хорош собой, к тому же девчонки вроде Лоры обожают плохих парней (так уж заведено, не мы тут пишем правила), а специфическая репутация Ларса шагала впереди него.

Лора не могла о нем ничего не слышать. Заочно они знакомы довольно давно. Но никаких подвижек в деле не ощущалось. Либо девушка ни о чем не догадывалась со свойственной ей наивностью, либо все поняла, но из-за природной скромности не могла себе позволить официально реагировать на столь щепетильный факт. Обнародованная симпатия и интерес хулигана к ее персоне компрометировал ее образ. Оба варианта, согласно расчетам Ларса, были вероятны. Юноша размышлял и действовал как истинный стратег, умеющий взглянуть на ситуацию с нужной точки зрения и подстроиться под новые правила игры.

Зная, как важны для успеха миссии правильное время и место, Ларс задумал план, отталкиваясь от известного ему факта (в любой школе есть свои информаторы): Лора будет такого-то числа в Глэдстоун с подругами, без родителей. Это значило лишь одно: он тоже обязан там появиться, любым способом. Желание у него имелось, поэтому и способ нашелся. Схема казалась простой и изящной, как хороший механизм, и уж точно никому из сверстников подобное в голову бы не пришло – в этом Ларс был убежден и гордился собою.

Он ставил на кон все, что имел, – от карманных денег до смелости – но и куш собирался сорвать немалый, к приятной зависти всех, кто станет этому свидетелем, и личному удовольствию. Несмотря на избыточную самоуверенность, Ларс переживал, как и любой подросток, когда дело доходит до взаимодействия с тем, кто вызывает симпатию. Он боялся, что что-то может пойти не так, и это выдавало его истинные чувства к Лоре, погребенные под нарциссизмом и решительностью.

Юноша высматривал свой объект в широком потоке вливающихся в парк людей, теребя в кармане джинсов два билетика на самый дорогой аттракцион, – Тоннель Мертвецов, – которые он купил сразу же, как прибыл сюда, чтобы пути назад не было. Две желтые картонки со штампом были точкой невозврата, как думал Ларс. Но жизнь такова, что даже неизбежное порой не случается.

Юноша рассчитывал пригласить Лору прокатиться вместе, как только увидит ее. В одной кабинке, где так мало места, что им придется сидеть довольно близко. Достаточно близко, чтобы план гарантированно сработал. Они немного знали друг друга, поэтому девушка с вероятностью 80% не откажет ему. Облегчающие факторы – природное обаяние Ларса, потенциальная зависть подруг (даже святошам нравится быть лучше всех, особенно святошам) и бедность Лоры, которой не по карману такие развлечения, – увеличивали вероятность до 95%.

Воображение услужливо рисовало Ларсу сцены, где испуганная ужасами тоннеля девочка вскрикивает, хватает его за руку и, наконец, не выдержав страха, прижимается к хладнокровному спутнику. Уж он-то найдет в себе силы не испугаться, в этом можно быть уверенным. Если на то пошло, его вообще трудно напугать, слишком холодный ум Ларс получил от природы. Он намеревался впечатлить Лору и навсегда изменить траекторию отношений между ними, встать у руля. После этой поездки ее смело можно будет звать на свидание (через несколько дней молчания и игнорирования, само собой) – вероятность отказа нулевая!

Юноша ожидал этого дня и этого вечера только ради осуществления грандиозного плана по завоеванию симпатичной ему девушки. Которую он, к слову, только что заметил в группе прибывших в парк. Безупречная. Голые колени и локти, но тщательные скрытые плечи и ключицы, хорошенькую маленькую грудь попытались скрыть под плотной темно-зеленой тканью, велюровый ободок в волосах, раскрасневшиеся щеки и никакой косметики.

Компания Ларса тоже заметила девушку, зашевелилась, стреляя глазами. Это слегка взбесило его, но он не позволил себе терять самообладание в такой ответственный момент. И все же, какое право они имеют так открыто и бурно на нее реагировать, зная, что она нравится Ларсу? Какое отношение вся эта никчемная компания имеет к ее блестящей темной косичке, белым зубам и ямочкам на смуглых скулах? Они не имеют права, не должны даже смотреть на нее… Однако нужно было действовать. Не дожидаясь комментариев, советов или напутствий, Ларс отклеился от ребят и твердо пошел к цели.

Не пройдя и пяти ярдов, он заметил, что у него развязан шнурок. Ну просто как в шоу Бенни Хилла, иначе не скажешь. Даже злость берет. Ларс быстро присел на корточки. Пришлось потерять Лору из вида – как раз на то время, когда музыку приглушили, чтобы сделать объявление по громкоговорителю, ближайший из которых висел на столбе справа, рядом с ларьком, продающим попкорн. Шнуруясь, юноша выслушивал путаную речь диктора, ради которой некоторые остановились и приподняли головы. Ларс начинал нервничать – все это не входило в его план.

– Прошу внимания. Уважаемые э-э-э посетители парка Глэдстоун! – слышалось, что техникой давно не пользовались по назначению, в речь врывались помехи, а сам голос становился то тише, то громче, переходя порой в невыносимый свист. – У наших гостей около десяти минут назад потерялась дочка. Как, вы говорите, ее зовут? Окей. Девочку зовут Нина. Что? Да. Волосы светлые, на вид четыре-пять лет, одета в джинсовый… комбинезон-шортики и… колготки. А, еще и рост будет? Ну давайте. Ростом примерно три с половиной фута, может, на пару дюймов выше. Очень прошу всех посетителей парка остановиться и осмотреться, девочка может оказаться прямо перед вами. Нашедшего Нину просим привести к административному зданию в центре парка. Повторяю особые приметы…

Закончив со шнурком и приведя свою обувь в идеальное состояние, взволнованный Ларс поднял голову как раз, когда диктор второй раз описывал потерявшегося ребенка. Юноша еще не успел подняться во весь рост, как ощутил на собственных движениях, что время словно замедляется. «Чтобы дать возможность переиграть некое событие», – пронеслось в голове.

Ларс уже знал, кого увидит перед собой, откуда-то знал этой всей душой, что привела его сюда именно в этот момент. Гомон толпы возрастал обратно: люди выслушали объявление и тут же о нем забыли, не восприняв сказанное всерьез. Внутренности парка возвращались к исходному состоянию. Как будто только Ларс все услышал от начала до конца, будучи в тот момент в точке максимальной сосредоточенности. Тут он выпрямился, отмечая, что время опять идет, как надо, и посмотрел перед собой.

Шагах в шести, полубоком к нему, стояла девочка, безукоризненно подходящая под описание. А где-то за нею удалялась Лора, веселая смеющаяся Лора со своими подругами, которые меркли на ее фоне, словно камушки перед жемчужиной. Ларс подумал о двух билетах, которые были так безумно важны прямо сейчас, что норовили прожечь дыру в кармане, если он их проигнорирует. И тут девочка заговорила.

– Надо же, меня тоже зовут Нина.

Только тут он понял, что с момента окончания объявления прошло секунды четыре, не более. Он все еще мог сделать вид, что не заметил ее и не расслышал – и без него найдут, здесь полно народу. Ларс тоскливо обернулся на приятелей, но те уже потеряли его из виду за сплошным потоком людей, разделившим их, к тому же изрядно насосались «Хэди Топпера», и все им было фиолетово, включая потерявшихся детей. Им сейчас нельзя доверить даже сотовый телефон, не то что ребенка.

Вновь поворачиваясь корпусом к девочке, Ларс ощутил, как внутри него тоже что-то поворачивается. Словно огромный древний маховик, давно заглохший. Скрежет, пыль и облако ржавчины заполнили его изнутри, запуская механизм. Разве что из ушей и из носа машинное масло не полилось.

Юноша сделал глубокий вдох, оказывая финальное сопротивление: я не хочу брать на себя ответственность, у меня другие планы, пусть кто-нибудь другой ее заметит и отведет к родителям, разве мало людей вокруг? Целая чертова куча! Так почему именно я? Все слова были сказаны, и все исчезли между зубьями шестеренок, набирающих ход. Ларс осмотрелся, вновь убедившись, что всем глубоко плевать, как и его друзьям. Здесь у каждого свои заботы, ему ли этого не знать?

Больше не раздумывая, Ларс сделал несколько больших шагов и присел рядом с девочкой. Та повернулась к нему. Вблизи она оказалась довольно миловидной (а если бы Лора однажды потерялась в детстве, – вопила совесть в этот момент, – неужели ты не хотел бы, чтобы кто-то нашел ее и помог, отложив свои планы? Пусть даже такой говнюк, как ты), с носом-пуговкой, двумя короткими русыми хвостиками – не по бокам, и ближе к затылку (как маленькая инопланетянка, – подумалось ему), в небесно-синем джинсовом комбинезончике микроскопического размера (неужели кто-то шьет такую маленькую одежду?)

Сколько там, сказали, ей лет? Четыре-пять? Значит, малявка еще, даже в школу не ходит. А по взгляду не скажешь, взгляд у нее осмысленный, внимательный и какой-то пугающе взрослый. Она ведь даже не отпрянула, когда рядом с ней опустился незнакомый человек. А точно ли это она?

– Где твои родители? – на всякий случай уточнил Ларс, прищурившись. Он подмечал каждую деталь и складывал картинку.

– Не знаю. Недавно были рядом.

Девочка не выглядела испуганной или хотя бы обеспокоенной, и это показалось Ларсу до сюрреализма подозрительным. Дети, потерявшие родителей в людном месте, так себя не ведут. Как минимум, они всех боятся, как максимум – ревут сиренами, особенно такие маленькие. Может быть, у нее какое-то эмоциональное расстройство? Никакой тревоги. Девочка точно не собиралась плакать или выкинуть что-то в этом духе. Ларс еще несколько секунд рассматривал ее, а она – его, без всякого стеснения с обеих сторон. В последний раз Ларс попытался отыскать в толпе Лору, но прогнал из головы циничный сценарий и вернул внимание девочке. На этот раз – все без остатка.

Маховик повернулся и вошел в пазы, замки защелкнулись.

– Так тебя зовут Нина?

– Да.

– Сколько тебе лет?

Девочка продемонстрировала ему растопыренную ладонь и покрутила ею в воздухе, как будто держала невидимую лампочку. Личико ее при этом непосредственном жесте стало столь изумительным, что Ларса окатило теплой волною с ног до головы. Он ощутил каждый сантиметр своей кожи, даже те участки, что под одеждой, – так ему почудилось.

Немного странный ребенок, – подумал Ларс в легком оцепенении, и тут заметил на ее щеке след от мороженого. Вздохнув, юноша извлек из заднего кармана упаковку влажных салфеток (оставалась как раз последняя) и протер испачканный участок, с удивлением обнаружив на нем появившуюся родинку цвета молочного шоколада.

Лора полностью выветрилась из его чудесной белокурой головы.

Пару раз, когда разделявшая их толпа немного редела, Ларса окликали товарищи, но он отмахнулся от них в грубой форме, и те больше не тревожили негласного лидера, ведь ему виднее, что делать. Никто из них не подошел узнать, что случилось, – размышлял Ларс между делом, – никто из них всерьез этим не заинтересовался. Да и какое дело кому-то из этих придурков до малявки, попавшей под руку так некстати? А мне? Мне какое дело до нее?

– Значит, это ты потерялась.

– Похоже на то, – кивнула девочка, протирая тыльной стороной маленькой ладони влажный след от салфетки.

«Похоже на то», ну надо же! Многие ли дети пяти лет отвечают подобным образом в подобной ситуации, да еще и людям, которых впервые видят? Может, и многие, откуда ему знать наверняка? Ларс детей не любил и не понимал, считая себя слишком взрослым, чтобы общаться с ними. Ведь ему уже целых четырнадцать лет, он зрелая, сформировавшаяся личность со своим темпераментом, амбициями и взглядами на жизнь. А когда в гости приезжает двоюродная сестра его матери со своими спиногрызами, старшему из которых недавно исполнилось семь, Ларс всеми способами избегает их компании, готовый смыться, куда угодно, хоть в сточную трубу. Так что его общение с маленькими детьми ограничивалось парой фраз в месяц, а если повезет, то и меньше.

Сам же он был единственным ребенком в семье и, как и все такие дети, немного избалованным. Немного? Нет, очень даже ощутимо. Но все-таки внутренний голос подсказывал ему, что ребенок, стоящий перед ним без тени испуга или волнения, естественных в этой ситуации, – ребенок довольно необычный. Не нужно знать всех детей на свете, чтобы понимать: далеко не все из них разговаривают с незнакомцами с некой мини-версией уверенности в себе. Ему вновь пришла в голову мысль, скорее уже догадка, о расстройстве эмоций или психики, о какой-нибудь неведомой травме, или же…

Ларс решительно поднялся, прервав свои размышления, и протянул девочке руку. Внимательный взгляд фиксировал каждое его движение, но вместо того, чтобы взяться за протянутую ладонь, как сделал бы любой ребенок на свете, Нина схватила его за палец – за один лишь указательный палец, будто выбрала его лично как самый надежный из всех, и не отпускала всю дорогу.

Ларс отлично знал, куда идти, и вел девочку молча. Та, впрочем, и не стремилась поддерживать более тесный контакт. Внезапная пустота в голове, словно оттуда все вытряхнули, как из мусорного контейнера, отзывалась легким онемением в челюсти, и юноша догадывался, что все это как-то связано с тем, как цепко девочка сжимает его палец своей крошечной рукой. Через шесть лет на занятии по психологии он узнает, что это называется синестезия², но не вспомнит, что однажды испытал на себе этот эффект.

Показалось двухэтажное административное здание – коробка из белого кирпича с небольшой пристройкой, внутри которой и располагалась радиорубка. Ларс издали заприметил двух взволнованных родителей. Мужчина стоял с руками крест-накрест, прислонив лопатки к стене пристройки, и каменная поза выдавала сильное напряжение. Волнение второй фигуры, напротив, выражалось в динамике – она жестикулировала и перемещалась туда-сюда короткими шажками, словно кошка породы манчкин. Она не могла устоять на месте и все время говорила, хоть издали и не было слышно, о чем, но догадаться труда не составляло.

Интересно, кто из них упустил ребенка? – подумал Ларс, приближаясь. Тот момент, когда родителей заметила девочка, он ощутил ясно, хотя никаких внешних признаков для этого не проступило. Девочка все еще шагала спокойно и дышала ровно, пока ее мама и папа изводили себя, обдумывая самые жуткие сценарии развития событий. Волнение сильно притупило их бдительность (юноша отметил это в своем виртуальном блокноте наблюдений), позволив Ларсу и Нине оставаться незамеченными до момента, пока не подошли вплотную.

Первой их увидела мать, и Ларсу показалось, что в момент узнавания она готова была свалиться без чувств, даже покачнулась, прежде чем на пределе пережитых страхов броситься к дочери. Судя по всему, она надеялась на лучшее, но уже начинала готовить себя к худшему, что отразилось на ее лице: оно как будто эмоционально выгорело, постарело.

Нина отпустила его палец и шагнула вперед. Мгновение спустя отец тоже ринулся ей навстречу. Обняв и расцеловав дочку от макушки до пят, отбирая ее друг у друга и прижимая к груди, словно игрушку особой хрупкости, родители благодарили бога, судьбу, а также и молодого человека, который нашел их драгоценность и доставил сюда в сохранности.

Девочка в итоге осталась у папы на руках, где ей явно было привычнее. Ларс отметил, что отца она любит, скорее всего, сильнее, и между ними особая связь – это считывалось во всех мелочах. Обхватив мужчину за шею одной рукой, в течение всего разговора Нина наблюдала за своим спасителем безмолвно и даже индифферентно, но ничего не стесняясь.

«Отключенный инстинкт самосохранения», – бегло подумал Ларс.

К такой безудержной волне человеческой благодарности и искренности, что накрыла Ларса цунами как следствие его поступка, он не был готов и реагировал не вполне адекватно. Никогда раньше его не благодарили так долго и сердечно, что это вызывало диссонанс: а точно ли меня? А заслужил ли я? Это происходит со мной или я наблюдаю со стороны? Привыкший к восхищению априори, к почитанию, жестко привязанному к его внешнему облику, теперь Ларс купался в обожании за свой поступок – хороший и бескорыстный. Это было так необычно, что всколыхнуло все его существо.

Родители Нины долго его не отпускали. До самой темноты предлагали сначала деньги, потом – купить ему что-нибудь, например, билеты на аттракцион, на самый дорогой или вообще на любой, куда он хочет, или ящик колы, или попкорна, или мороженого, или сладкой ваты, или… Ларс мягко от всего отказывался, терпеливо ожидая, когда у них иссякнет фантазия и закончатся варианты. Наконец, они против воли купили ему билет на колесо обозрения, и теперь у Ларса в кармане стало три бумажки, которыми он не воспользуется. Но спорить оказалось бесполезно: порой нужно дать человеку возможность проявить благодарность в любой форме, чтобы он чувствовал себя счастливым.