Медицина Древней Руси (сборник)

На севере России, в устье Северной Двины, в XV в. прославился как «лечець» основатель Сийского монастыря Антоний. Российский историк В. О. Ключевский называл его «кабальным холопом из крестьян»^[108], «двинским крестьянским холопом» – он был сыном новгородского бедняка и местной крестьянки, получил образование и обучался «иконному письму». Антоний был, как писали очевидцы, «бяше крепок и мощен телом зело» и много времени отдавал работе в монастырской больнице, которая пользовалась большой популярностью на всем Поморье: «Имеяше Антоний таков обычай, еже в больницу ходити часто и посещати немощнейшую братию и служаще им в нужных потребах, и свитки мыяше своим рукама, воду согревая и теплою водою согнившая уды их омывая и смердящия раны обязуя». Занимался он и врачеванием – на рисунках он изображался как «лечець добрый», внимательный ко всякой мелочи: он тщательно распрашивает больного о начале болезни, о том, как она протекает, в каком месте ощущается боль, прикладывает ухо к телу больного, ощупывает его «долонью», «перстами». В своем завещании Антоний предписывал «всем лечебникам» (т. е. врачам) заботиться о выздоровлении больных так же, как поступал он сам, «яко же сам делаши»^[109].

Да, нельзя не отнестись с уважением, высоко оценить дела многих безвестных монахов-лечцов, деятельность монастырей, которые не только были хранителями медицинской культуры, но и оказывали помощь всем обращавшимся. Таких примеров немало.

Во время осады Москвы в 1611 г. (во время Смуты) в Троице-Сергиевом монастыре строили больницы для раненых. Монастырские люди ездили по селам, дорогам, подбирали раненых: «одни были изломаны, обожжены, у других ремни из хребтов вырезали, волосы с головы содраны, руки и ноги обсечены»^[110]. В 1655 г. келарь Иринарх построил своим иждивением в Троицком Калязинском монастыре церковь во имя Алексея Божия человека и при ней больничные кельи^[111]. В Соловецком монастыре в XVII в. была «вся братия рядовая и больничная»^[112]: в этот и другие монастыри даже в XVII в. помещали и больных, и тяжелораненых.

В церковной летописи «Житие Дионисия преподобного» говорится о том, что в 1605 г. «начаша строити козною монастырской домы… и больным людем обреташеся врачеве и целяху многих и даны были болницы на раненых людей». Известно также, что еще раньше, в начале XVI в., Корнилиев мужской монастырь, что в Вологодской епархии, Печерский в Пскове и другие, учредили «больницы и богадельни для нищих и странных»^[113].

На церковном соборе 1681 г. в 3-м предложении царь Федор Алексеевич указывал, что «в Москве и во всех городах устроены больницы для престарелых и больных монахов». Но в монастырях теперь «больничного строения» нет. Собор решил престарелых и немощных старцев «успокаивать» в больнице. Для больных же нищих предположено построить две богадельни^[114].

Правда, в вопросе о перманентно позитивной роли духовенства в оказании медицинской помощи существовали различные точки зрения. Еще в начале XIX в. российский историк медицины В. М. Рихтер писал, что даже в XIV столетии «врачебная практика также производима была по большей части несведущим духовенством»^[115]. А историк медицины Н. Я. Новомбергский уже в начале XX в. утверждал: «Что касается монахов – врачевателей в частности, то они предпочитали молитву, святую воду со крестов и мощей всяким другим целебным средствам»^[116].

Действительно, не всегда из монастырей исходила поддержка мерам властей, предпринимавшимся для охраны народного здоровья. Так, сохранилось написанное в самом начале XVI в. послание старца Филофея из Псковского Елезарова монастыря, направленное дьяку Михаилу Мунехину против мер, употребляемых во время морового поветрия (в Пскове оно было в 1521 г.). В этом послании старец Филофей осуждал, «якоже вы ныне пути заграждаете, домы печатлеете, попом запрещаете к болящим приходити, мертвых телеса из града далече измещети». Все это старец именовал «неразумием», «поганым поношением», «поруганием». Поскольку, считал он, «сия злоба» происходит не «от человек», а от Бога, то противиться этому нельзя^[117].

Что же, вполне может быть, что все это, как говорится, «имело место»: по пословице, и на старушку бывает прорушка. Дело лишь в масштабе явлений, а исключение всегда подтверждает правило.

Думаю, что вряд ли все-таки можно согласиться с утверждениями, что врачебную практику доверяли «по большей части несведущему духовенству» – как свидетельствуют факты, в средневековой России, да и позднее тоже, монахи-лекари были наиболее образованными, компетентными в медицинской профессии. Трудно утверждать и то, что молитву и святую воду монахи-врачеватели применяли вместо целебных средств – скорее не «вместо», а «наряду», причем это дополняло лечение, оказываясь хорошим психотерапевтическим средством.

Например, как свидетельствуют исторические документы – акты Ферапонтова и Кирилло-Белозерского монастырей, патриарх Никон во время 15 лет заточения занимался, в числе других дел, и лечением больных. И, вероятно, он пользовал их очень успешно, потому что за советами и лекарствами народ собирался «перед кельею» его толпами, и особенно женского пола^[118].

В общем, монахов-лечцов средневековой России можно назвать, придерживаясь современной классификации, прежде всего врачами-терапевтами и психотерапевтами. В то же время именно они, владея методами, унаследованными от своих византийских собратьев или позаимствованными из старинных рукописей, исцеляли раны, язвы, переломы костей и другую, как мы говорим сейчас, «хирургическую патологию», т. е. были еще и врачами-хирургами, оказывали (наряду с мирскими лечцами-резалниками) хирургическую помощь.

По-иному обстояло дело в западнорусских княжествах (Галицкое, Волынское и др.), которые вошли тогда в состав Польши. Здесь уже с конца XIV в. в городах возникли цехи цирюльников, которые, как и повсюду тогда в Европе, получили монопольное право заниматься хирургией. И хотя появились здесь и дипломированные врачи – воспитанники славившихся тогда в Польше Ягеллонского университета в Кракове и Замойской академии, находившейся в городе Замостье, около Львова, все же основную роль в хирургии все еще играли цирюльники: их профессиональные объединения (цехи) продолжали существовать на Украине вплоть до конца XVIII в. Это подтверждает сохранившийся в архивах устав киевских цирюльников, относящийся к 1769 г.: в нем указывается, что «оное мастерство цылюрницкое имеет состоять в том: бреить, кровь жильную и зашкурную пускать, раны гоить рубаные и стреляные, а особливо в вырывании зуба и в излечении французской и шолудней болезней, в поставке пластеров и в шлифовании бритов»^[119]. Цирюльники, в основном, представляли медицину в XVI–XVII вв. в Запорожской Сечи^[120].

Таким образом, в круг «медицинских» обязанностей цирюльников, практиковавших на Украине, входило и лечение считавшихся тогда хирургическими накожных и наружных болезней. Стоит добавить, что обучение в цехе украинских цирюльников (по методу ремесленного ученичества) продолжалось целых шесть лет – почти как в современном медицинском университете…

По данным древних летописей

Бесценные свидетельства о прошлом медицины в нашем Отечестве оставили нам древнерусские историки – летописцы. В самом деле, древнерусские летописи – это искусно составленные исторические энциклопедии, в которых содержатся богатый и разнообразный исторический материал по самым различным вопросам; затрагиваются в них и некоторые медицинские проблемы, чаще всего связанные с болезнями сильных мира сего и с непередаваемо страшными тогда «моровыми поветриями».

Вот, например, что рассказывает Ипатьевская летопись о болезни (1289 г.) князя Владимира Васильевича Волынского: «Нача емоу гнити исподнаго оуоустна первого ле мало на другое и на третьее болма нача гнити и еще же емоу не вельми болноу но ходашь и ездашеть на коне… Исходящоу же четвертомоу летоу и наставши зиме и нача болми немочи и впада емоу все мясо с бороды и зоуби исподний выгниша вси и челюсть бородная перегни се же бы вторы Иев… Илеже потом вон не вылазя но болми нача изнемогати и впада емоу мясо все с бороды и кость бородная перегнила бяше и бы видити гортань и не вокоуша по семь недель ничего же разве одиное воды и то же по скоудоу и бь в четверг на ночь поча изнемогати и яко бы в коуры и позна в собе их изнемогаю ко исходоу дши и созрев на нбо и воздав хвалу Боу… и тако преставися благоверный холюбивый великий князь Володимер он Василков вноук Романов… преставление же его бы во Любомли горо»^[121].

Благодаря этому документальному и красочному описанию, автор которого фиксировал все изменения в состоянии здоровья князя (и делал это, по-видимому, со слов лечившего его врача), современный медик может распознать заболевание, о котором идет речь: скорее всего, это был рак нижней губы.

К сожалению, летопись не сообщает, как лечили князя, – может быть, еще и потому, что исход лечения оказался фатальным.

Нет в летописи, увы, ничего и о том, как лечили князя Дмитрия Донского во время его последнего заболевания. В рукописи «О житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго» о его болезни сообщается так: «Потом разболеся и прискорбен бысть велми, и пакы легчая бысть ему, и вьзрадовавшяяся великая княгиня и сынове его радостию великою и велможа его; и паки впаде в большую болезнь и стенание прииде в сердце его, яко и внутреним его терзатися, и уже приближыся ко смерти душа его». Князь попрощался с близкими: «И целовав княгиню свою, и дети своя, и бояры своя, конечное целование дав им и благослови их, и причну руце свои к переем, и тако предаст святую свою душю и непорочную в руце истиннаго Бога».

Гораздо подробнее и квалифицированнее освещает летописец болезнь Василия III (отца Ивана Грозного). Впрочем, это не удивительно, поскольку при дворе Василия III были иноземные врачи, – они, конечно же, помогали в описании заболевания. Можно добавить, что в конце XV – начале XVI в. московские государи многое делали для того, чтобы призвать в страну иностранных специалистов, в том числе врачей. Так, в числе 123 иностранцев, набранных в 1534 г. на русскую службу посланным с этой целью за границу Гансом Слетте, было завербовано 4 доктора, 4 аптекаря, 2 оператора, 8 цирюльников и 8 подлекарей. Но по проискам Ганзы (Ганзейского союза, которому тогда принадлежала торговая гегемония в Северной Европе. – М.М.) все они были задержаны властями Любека и в Россию не попали^[122].

Исторические изыскания, анализ древнерусских летописей позволили выяснить кое-что о врачах-иностранцах, трудившихся при дворе Василия III. Так, Н. М. Карамзин писал о каком-то враче – греке по имени Марко, который прибыл ко двору русского царя из Константинополя, уже несколько десятилетий находившегося во власти турецкого султана. Султан в письме Василию III просил отпустить Марко домой, к семье, так как он якобы приехал в Россию только по торговым делам. Но русский царь не пожелал сделать этого и так отвечал султану: «Марко издавна служит мне добровольно, и лечит моего новгородского наместника: пришли к нему жену и детей»^[123].

По данным современных российских историков, Марк Грек подвизался в Москве как лекарь и купец. Сначала русские дипломаты хлопотали в Константинополе о том, чтобы султан разрешил его жене выехать на Русь, – видимо, греческий врач приехал в Москву надолго, с самыми серьезными намерениями. «Марк вел доверительные беседы с государем (Василием III. – M.M.), из чего следует, что он был одним из придворных лекарей»^[124]. Впоследствии, правда, его планы изменились, что, видимо, и послужило причиной просьбы турецкой стороны отпустить его в Константинополь. По словам жившего тогда в Москве императорского посла Сигизмунда Герберштейна, Марк Грек первым осмелился высказать Василию III резкие замечания по поводу «тяжких заблуждений русского православия». За это он был тотчас взят под стражу и бесследно исчез, все попытки вызволить его из беды окончились ничем^[125].

Несколько позже, как сообщает летопись, при дворе Василия III было уже два иноземных врача – Николай Булев (Луев) и Феофил.

Николай Булев был родом из богатого немецкого города Любека. Известно, что он окончил университет в Падуе, был даже профессором медицины и астрологии (в то время – нередкое сочетание). В Россию он приехал вместе с Юрием Делатором, послом императора Священной Римской империи, и остался здесь практиковать.

Правда, по другим данным, ученый медик и ревностный католик из Любека, сторонник церковной унии Католической и Православной церквей, или, как говорят сейчас, экуменической идеи, Николай Булев был приглашен на Русь в 1489–1491 гг. и должен был помочь в составлении новых Пасхалий – таблиц, содержащих ключевые слова и круги, для нахождения времени пасхи и других подвижных праздников. Умный и образованный врач, Булев понравился царю Василию III, который сделал его своим придворным медиком.

Сначала Булев жил в Новгороде, где, по некоторым сведениям, был переводчиком при архиепископе Геннадии; затем, когда Геннадий был переведен в Москву, в Чудов монастырь, он вместе с ним переехал в Москву и вскоре стал врачом самого царя. Он был, очевидно, знающим врачом – недаром имперский посол Франциск ди Коло, посетивший Москву в 1518 г., почтительно именовал его «профессором медицины, астрологии и других основных наук»^[126].

Однако жизнь в России не пришлась ему, видимо, по нраву, и он написал домой о своем желании возвратиться в Германию. Письмо дошло до императора Максимилиана. Когда в 1519 г. в Москву приехал посол императора Ян Криштон, он при первом же свидании с боярами просил передать царю просьбу своего повелителя «о деле некоего Магистра Николая Любчанина, который некогда приехал в се страны с… послом с Юрьем с Делатором… чтоб Наяснейший Начальник взводил его отпустити, чтоб ему кости свои донести до своего родства»^[127].

Но Василий III не захотел, вероятно, отпускать своего врача, и поэтому императорский посол при очередном свидании с боярами вновь повторил просьбу отпустить Николая Булева: «И послы о том в писание ответа просили, отпустит ли Князь Великий Николая? Да о том поговорил не мало, чтобы им тому ответ дали; и Федор (царский боярин Федор Карпов. – М.М.) им то отговорил»^[128]. Другими словами, переговоры о судьбе Николая окончились ничем, царское решение осталось неизменным. Врач Булев так и остался в Москве, где прожил до конца жизни.

Интересно, что Булев пытался претворить в жизнь идею о церковной унии католиков и православных (как говорят сейчас, экуменическую идею). По свидетельству монахов Иосифо-Волоколамского монастыря, Булев написал письмо брату известного церковного деятеля Иосифа Волоцкого, в котором отстаивал идею единства веры и «приводил» истинное русское православие «к соединению латынскому»^[129]. Известно также, что Булев был знаком с Максимом Греком – известным ученым-энциклопедистом и богословом, тоже воспитанником итальянского университета, жившим в то время в Москве. Николая Булева считают переводчиком с немецкого на русский нашей первой медицинской энциклопедии – Вертограда 1534 г.^[130]

Феофил, как и Николай Булев, тоже был родом из Любека, его знали в придворных кругах германских государств. Дитрих Шонберг, посланник Прусского магистра Альбрехта, который в феврале – марте 1517 г. вел переговоры с Василием III, однажды обратился к русскому царю с просьбой – как сказано в посольской книге, «туто ж бил челом великому князю от магистра о Фефиле о немчине, чтоб его пожаловал отпустил к магистру». Однако врач Феофил был, очевидно, тоже, как и Николай Булев, необходим Василию III, и тот не удовлетворил просьбы посланника: «Князь великий ему о Фефиле велел отвечати: тот человек у нас лечит человека доброго, и нам его ныне отпустити непригож». Но, добавил русский царь, «а впредь аж даст Бог, Фефила к магистру отпустим»^[131]. Это обещание оказалось невыполненным – царь не хотел лишаться врача.

Когда через год Дитрих Шонберг снова приехал в Москву, он опять поднял вопрос о возвращении Феофила на родину, сказав об этом приближенным боярам. Как свидетельствует посольская книга, «о Фефилове брате бояре ему говорили от себя: о том немчине государю есмя еще того не сказали, а опытали есмя, что у него многие дети боярские на руках, лечит их, да и женился сказывают; а дасть Бог, о том опытаемь». Домой врача так и не отпустили. «А немчина ему, Фефилова брата, не отдали, а отговорили ему тем, что Фефилов брат женился»^[132].

Таким образом, оба врача, формально свободные люди, вынуждены были остаться работать в России, продолжали лечить (и не только взрослых) и пользоваться уважением: Феофила, например, в 1537 г. посылали для освидетельствования князя Андрея Ивановича Старицкого в Новгород «и Фефил приехав сказал, что болезнь его легка; сказывает на стегне болячка, а лежит на постеле»^[133]. Однако помочь самому царю, когда он заболел, эти врачи все-таки не смогли.

Вот что повествуется в летописи о болезни Василия III: «В лето 7042 (1533 г. – М.М.) сентебря… начат немощи: и явися у него мала болячка на левой стране на стегне, на сгибе с булавочную головку, вреху же у нея несть, ни гною въ ней несть же, а сама багрова».

Сначала Василий III не обращал на «болячку» внимания и ездил даже в свои имения. Но боль становилась все сильнее. «Наутрия же, в понедьльник, князь великою нужею донде до мылни; и за столом седе в постелных хоромехь нужею». И хотя великий князь старался превозмочь болезнь и даже ездил охотиться, ему становилось все хуже, «болезью же обдержим скорбяще».

Далее события развивались так. «И нача к болъзни своей призывати князя Михайла Лвовича Глинскаго; а к Москве посла воскоре по дохторов своих по Миколая по Булева да по Фефила. И Миколай и Фефил приехаша, и по совету со князем Михаилом со Лвовичем начаша прикладывати к болячке муку пшеничную с медом пресным и лук печеной, от того болячка нача рдетися; они же начаша прикладывати и учинися на болячке аки прыщь мал и появися въ ней мало гною».

Но состояние Василия III не улучшалось, и так как он уже не мог сесть на коня, его пришлось из имения, где он находился, выносить на носилках. «А из болячки мало гною изсякаючи, верху же у нея несть; рана же у нее аки иглою уткнута, а не прибудет ея, ни убудет. И повеле же князь велики прикладывати масть к болячке, и нача из болячки итти гной помалу, и поелику болши, яко до полутаза и по тазу».

Но и это не помогло. «И тогда же в грудех ему быоть тягость, и того ради взяша горошки и семяннники, и с того пронесе ему на низ, а болезнь его тяжка; и после того порушися ему ества, не нача ести».

Летописец подробно описывает ход болезни: снова «выйде из болячки гною, яко боле таза, и выйде из нее стержень боле полуторы пяди, но еще не весь стержень выйде из нее; князь же велики о том обвеселися, чая болезни своея облегчения».

Василий III решил, очевидно, применить к своей болезни какой-то другой способ лечения и, невзирая на присутствие врачей, послал за Яном Малым – одним из своих придворных, который был у него гетманом и, очевидно, занимался знахарством: «Посла к Москве по гетмана своего по Яна по Малого; Ян же воскоре приеде и нача прикладывати к болячке масть обычную, от Яновы же масти мало оток поля-же». Из Волоколамска Василия III привезли в монастырь «в каптане и не исхождаше от постели нимало, но пребываше на постели, и обращаху его со страны на страну, понеже изнеможе от зелные болезни и брашна мало вкушаше».

По дороге в Москву князь остановился в селе Воробьево, «и бысть в Воробьеве два дни, от болезни зелныя стража и изнемогающе».

Не стало ему лучше и в Москве, куда его вскоре привезли «и внесоша его в постелные хоромы». Состояние продолжало ухудшаться: «Князь же велики велми скорбяще и изнемогающе, болезни же своей не чуяше, а раны у него не прибываше, токмо дух от нея тяжек. Идущи же из нея нежди смертный, и призва тогда… и докторов своих Николая Булева да Фефила, чтобы прикладывати к болячке масть, или бы нечто пустити в рану, чтобы от нея духу не было».

Свои советы по лечению начал давать великому князю его приближенный, боярин Михаил Глинский. «И нача ему говорити боярин его Михайло Юрьевич, тешачи государя: «государь князь велики! чтобы водка нарядите и в рану пущати и выжимати; ино, государь, ведячи тебя государя такова истомна, чтобы, государь, спустите с день или с два, чтобы было, государь, хотя мало болезни твоей облегчение, ино бы тогда водки пустити».

Только в этот момент, как говорится в летописи, к царю был приглашен врач Николай Булев. Древнерусский историк пишет: «Князь велики призва Николая и нача ему говорити: «Брате Миколае! видел еси мое великое жалованье к собе; мощно ли тобе что сотворити, масть или иное что, чтобы облегчение болезни моей?» Миколай же отвеща великому князю: «видел есми, государь, к собе твое государево жалованье великое: аще бы мочно, тело бы свое раздробил тобя ради государя, но моя мысль не имет опричь Божией помощи». Князь же велики отвратися и нача говорити детем боярским и стряпчим своим: «братие! гораздо Миколай надо мною познал мою болезнь, нечто непособная».

Будучи уже при смерти, Василий III сказал священнику: «видиши сам, что лежу болен, а в разуме своем». Конец его жизни приближался; «не нача языком изглаголывати… и тогда рука его правая не начат подъиматися… Преставижеся князь велики Василей Иванович… месяца декабря в 3»^[134].

Таким образом, летописец начала XVI в. приводит почти клиническое описание хода заболевания, которое было, по всей вероятности, гнойным воспалением тазобедренного сустава (гнойный артрит). Способы лечения – обычные в то время при подобных заболеваниях – эффекта не дали (да и не могли, наверное, дать).

Вот как комментировал это в начале XIX в. В. Я. Джунковский, один из первых историков медицины России: «По случаю приключившейся Великому Князю болезни, которая, вероятно, не что иное была, как веред, помянутые врачи прикладывали к оному муку пшеничную с медом пресным и лук печеной, от чего, как пишется, болячка стала рдеть»^[135].

Терапевтические и хирургические методы

Древнерусские летописи в известной мере позволяют нам судить о тех заболеваниях, которые были распространены в средневековой России. По количеству пострадавших преобладали тогда, как и в других странах Европы, «моровые болезни», прежде всего чума, хотя отмечались эпидемии и других заболеваний.

Чума, «черная смерть», была страшным наказанием, не щадившим никого. Так, в середине XIV в. случился «великий мор», погубивший множество людей. Он принесен был по Волге «с низу» в Нижний Новгород, откуда перекинулся в Коломну, из Коломны в Переяславль-Залесский, а на следующий год (1364) появился в Москве и во всех московских волостях. В Переяславле в иной день умирало 20–30, порой 60 и 70 человек; как свидетельствовал летописец, «а таковы дни бывали – поболе ста человек на день умирало».

Новое испытание постигло страну через несколько десятилетий. В XV в. (1417) летопись сообщает, что опять был великий мор (и, судя по всему, той же болезни – чумы) в Новгороде, Пскове, Твери, Дмитрове, Москве, многих других местах. Летописец утверждал, что «на Москве начался мор злее первого (т. е. происходившего в XIV в.), живые не успевали мертвых погребать».

Об этом же – об эпидемиях повальных болезней – говорилось не только в летописях, но и в свидетельствах иностранцев, побывавших тогда в России. Так, английский купец Джером Горсей писал, что в 1575 г. в стране было «моровое поветрие», а потом начался голод: из пострадавших «самые слабые были распределены по монастырям и больницам, где получили помощь»^[136]. Немецкий купец и сенатор города Данцига С. Нейгебауер (который сам, правда, в России не был, но использовал многочисленные свидетельства своих коллег и записки императорского посла С. Герберштейна) тоже упоминал о таком: «И здесь господствуют особенного рода болезни, подобные заразе, состоящие в боли внутренностей и головы, – писал он. – Они здесь называются горячкою. Одержимые такой болезнью умирают в короткое время… В случае морового поветрия, которые нередко случаются в Новегороде, Смоленске и Пскове, москвитяне, опасаясь заразиться оным, никого к себе не допускают из сих мест»^[137].

В 1605 г., после поражения Лжедимитрия и осады города Кромы, в русском войске, посланном царем Борисом Годуновым, началась какая-то эпидемия. «Грех ради прииде под кромы на ратных людей скорбь велия… сие нещастие вскоре последуемо было другим, то есть нашедшею болезнею – поносом на воинство российское». Из-за этой-то болезни (оевидно, дизентерии, а, может быть, брюшного тифа или даже холеры) смертность была очень велика, войско быстро уменьшалось. Когда весть об этом дошла до царя, «Годунов, по совету обретающихся в Москве врачей, послал нужные лекарства»^[138].

По описаниям летописцев, нередко встречались тогда также цинга (которую вплоть до начала XX в. считали инфекционной болезнью), различные «кровавые поносы» (очевидно, брюшной тиф, дизентерия, холера). При этом в некоторых летописях, в соответствии с господствовавшими в средневековом обществе представлениями, причиной этих болезней считали «порчу», «сглаз», «нечистую силу», «волхование». Даже в 1632 г. царь Алексей Михайлович писал псковским воеводам, что, по словам лазутчиков, «в литовских городах баба ведунья наговаривает на хмель, который из Литвы возят в наши города, чтобь: этим хмелем на людей навести моровое поветрие». Вследствие этого запрещено было под страхом смертной казни покупать хмель в Литве^[139].

Помимо образованных (в той или иной мере) врачей-монахов, пользовавших своих пациентов в монастырях, в средневековой России действовали, как указывалось выше, многочисленные мирские врачи, профессиональные лечцы, постигавшие азы своей профессии в порядке ремесленного ученичества, часто в семьях потомственных целителей. Среди них преобладали специалисты «терапевтического» профиля, применявшие в своей практике довольно широкий круг методов консервативного лечения различных заболеваний с помощью лекарств, почерпнутых, главным образом, из арсенала народной медицины и проверенных столетиями лечебного опыта. Однако, как указывалось выше, были среди них и лечцы чисто «хирургического» профиля – резалники: среди них различались костоправы («травматологи»), камнесечцы (специалиста по лечению болезней мочевого пузыря), кровепуски и рудометы (они пускали кровь), кильные мастера (занимались лечением килы, т. е. грыжи), чечуйные (лечили геморрой). Позднее, в XV–XVI вв., в России появились и другие специалисты – алхимисты, «лекари польской породы» и др.

Существуют определенные представления о способах и приемах врачевания, которые использовали медики средневековой России – и врачи-монахи, и мирские врачи. Установлено, например, что, считая причиной болезни «неправильное смешение телесных соков», они старались привести их в «доброе сочетание» и потому применяли кровопускание, «жежение» (каутеризация), заволоки, а также средства промывательные, рвотные, отхаркивающие, потогонные и пр. (все это соответствовало в основном западноевропейской медицине и хирургии Средневековья).

Правда, о делах русских лекарей, об их практике, об их методах лечения в древнерусских летописях говорится до крайности мало. На это еще в XIX в. обращали внимание российские историки медицины. «Отчего же врач наш оставил так мало следа в летописях и других источниках? – задавал вопрос Л. Ф. Змеев и отвечал так: – Частию летописи, как произведения монахов, хотя бы и руководимых высшим сословием, не особенно сочуственно, а скорее враждебно могли, как представители противоположной христанской идеи, отнестись к врачу, все еще отзывавшемуся народным язычеством… Духовенство в былое время своим учением более всего способствовало исчезанию народного врача»^[140]. Эта точка зрения заслуживает внимания, хотя, по нашему мнению, отнюдь не является бесспорной.

Вероятно, все-таки, причин было несколько, например, неосведомленность летописцев в медицине, традиционно превалирующее внимание к власть предержащим и пр.; основным, может быть, было изначально скептическое отношение церкви к этим лечцам, которые наряду с народной медициной применяли и сурово преследовавшиеся православием методы волхования, пришедшие еще из языческих времен. Нельзя исключить, впрочем, и элемент своеобразной конкуренции с врачами-монахами, с монастырской медициной.

Во всяком случае, непреложным является факт, что и те, и другие, используя более или менее разнообразные способы и средства лечения, занимались исцелением различных болезней: древнерусские летописи подтверждают это.

В рукописи XV в. «Слово об исцелении болезней миром» рекомендовалось, в частности, «аще же болезнь очима, такоже, по окончании литургиа, помажеть ерей малечко; такоже и на всем теле, где коли прилучится болезнь, иереи такоже взимают святаго мира и помазает болящая». Этот метод советовали использовать и при венерических и гинекологических заболеваниях, «аще же прилучится болячка на срамных удех, аще у мужа или у жены». При этом, однако, полученное от иерея «миро» больной должен был применять сам: «Тако взем своею рукою от мира святаго кистицю, и помажеть сам болячку свою, яже на тайных его удех; или муж, или жена, невозбранно есть»; при этом «егда съхраняется, муж к жене, да не приближается в той день и нощь, да не приближается к пианству»^[141].

Это – пример «терапевтического» лечения, с использованием целебной мази («миро»), приготовленной монахом-врачом (иереем).

Хотя терапевтические способы лечения в практике русских лекарей, как уже подчеркивалось, преобладали, все же и хирургия занимала в медицине средневековой России определенное место.

Об использовании различных хирургических методов лечения свидетельствуют запечатленные в летописях своеобразные «истории болезни» русских князей. Так, в Никоновской летописи описано, как в «лето 6949» (т. е. в 1441 г. – М.М.) долго болевшему князю Дмитрию Юрьевичу Красному («болячка в нем движеся, и бысть болезно тяжка ему зело») во время причащения оказал квалифицированную медицинскую помощь его духовник отец Осия: «У него тогда кровь пустися, из обою ноздрю яко пруткы течаху, и много иде ея, нелзе бе причастиа дати ему, но стоаше священник с причастием в сенях, ожидая. По сем же кровь начять надниматися: отец же его духовный, Осия именем, священноинок, заткну бумашькою ноздрю его; князь же, въстав, срете божественное причястие… и вьзлеже на постелю свою»^[142]. Этот факт удостоверяет и Степенная Книга^[143]. Таким образом, летописи подтверждают, что при сильном кровотечении врачи средневековой России успешно использовали метод тампонады – именно его применил у князя Красного врач-монах Осия.