Вернулся Серый. Я выхватил у него тут же бутылку пива, постепенно выходя из своих мыслей про римские театры и того шока, в котором пребывал после увиденного в ящике (в башке точно поставили штамп: перед глазами стояла сцена изнасилования и отрубания головы). Откупорил и вылил почти всю в пивную кружку. Выхлебал, не дожидаясь, пока уляжется эта чертова пена.
«Сушняк замучил, да, Диман?» – Я кивнул, допивая остатки пива. Сердце замедлило бег. Бешеная темная скребущаяся в башке мысль, что вся квартира Серого заполнена да отвала Фрэссерами, которые сейчас меня сцапают и разделаются, как с той женщиной, а то и хлеще, исчезла.
«Как фильмак? Улетно, у?». – Спросил Серый вывалива на стол пакетик со всяким дерьмом, которое будет служить закуской к алкоголю.
«Нет слов. – Произнес я. Нёбо обдало холодной волной, и опять начала образовываться корка. – Откуда он у тебя?».
«Купил у парня за двести рублей. Он скачал его из Интернета, а затем перекатал
на видак».
«Там же все в натуре».
«А то».
«Ужас».
«Верно. Я тоже вначале так думал, но потом привыкаешь, и тебе даже нравится».
«Стопорни-ка, – остановил я Серого, который направился в комнату, откуда уже больше не доносилась рычащая музыка, а слышались стоны, как при половом акте, – расскажи мне, что ты выяснил относительно Нойгирова».
«Обязательно, сейчас, что ль? – Сморщился Серый. – Подождать никак, а?»
«Давай говори».
«Погоди, хоть пивко откупорю и сожру пакетик вот этой сушеной рыбки».
Я последовал примеру Серого и тоже выпил, закусив сушеной рыбкой из пакетика (мне не понравилось – она была какой-то пересоле6ной и горьковатой). Рик на протяжении нашего разговора не появлялся. Он был чересчур увлечен творившимся в экране. Вероятно, воображал себя главным героем (мне же пришло в башку после того, как я увидел, как здоровяк в кожаной маске изнасиловал женщину, а потом убил, пойти на кухню, взять, к примеру, табурет и долбануть им моего псевдодруга по тыкве – черная мысль была такой реальной, будто я и в самом деле на такое решился; по коже пробежал морозец), а может, и участвовал, но он пока в туалет не выбегал, хотя я не знаю, возможно, он решил не отвлекаться и совместить два поганых дела сразу, как это бывало со мной, но я тогда смотрел не такую явную шокирующую чернуху.
«Начинай живей».
«В общем, – проговорил Серый, прожевывая кусочки сухой рыбы и захлебывая пивом, – Лом сказал мне, что, чтобы осуществить то, что мы намерены, нужна темнота, а по расписанию жизни этого холеного ублюдка, такие дни вторник и суббота».
«Почему это?»
«По вторникам этот урод ходит всегда на дискотеку в клубе «Бунтующий пират»».
«Названице еще-то». – Скривившись в улыбочке, произнес я, отхлебнув пивка.
«Да уж. Я там был разок. Давненько уж. Наркоту там можно купить спокойно и заторчать. Лишь бы были бабки. – Добавил Серый, точно я и сам этого не понимал. – Там достаточно еле держащихся на ногах пьяных девок. Трахаются прямо в проходах или в туалетах».
«Не гони». – Сказал я с сомнением в голосе, изумлением и в то же время вопросом.
«Правда. Если бы сам не видел, то не трепал».
«Да ты и наврешь спокойняк».
«Нет уж. По этой части ты у нас мастер. Я говорю правду».
«Ты, чай, не упустил там случая?»
«Да вали ты, жопа толстая! Был там один такой, который хотел одну телку увести в туалет и повеселится, да потом ему здорово досталось и выбили пару зубов. Оказалась, что это девчонка тусовалась с Заводным. Ты его не знаешь. Дружбан Мумии и Зависалы. Он на футбольном поле был, когда ты чуть…» – Серый провел по шее указательным пальцем, точно я хотел Зависле глотку перерезать, а не задушить.
«Дальше давай. Не трепай в пустую!» – Появилось большое желание оторвать у Серого башку или хотя бы вырвать его вонючий и длинный язык.
«Если там не знаешь, что к чему, то лучше не попадаться: можно нарваться или повеселятся смеха ради парочка обкуренных и поддатых козлов. Да и к тому же кто знает, какой свежести эти пьяные бабы. Можно и подцепить чего-нибудь».
«Ладно. Я просек твою фишку заботы о своей чистоте. То-то ты заботился об этом, когда имел Ритку-услыжилку в этом мухосральнике!.
«Это другое».
«Как же другое! Ну дальше что? Забьем на это. Это ведь твой метод отбора, верно?».
«Угу. Этот клуб находится, – Серый прокашлялся, – за литейным заводом, где еще до фига всяких мелких мастерских, где можно подработать подсобником. Нойгиров возвращается оттуда, как сказал Лом, обычно около двенадцати, но нам это не катит. Если мы даже нападем на него. Тащить его от клуба «Бунтующий пират» сильно накладно и могут просечь, а этого нам никак не надо».
«Верно говоришь. Значит, этот день отпадает. А что насчет субботы?» – Эти стоны и музыка из комнаты меня доканывали. В башке постукивало.
«В субботу как раз можно и осуществить это. По субботам этот хрен ходит развлекаться на квартиру в пятнадцатый дом по Металлической улице».
«В каком смысле?»
«Да шлюхи там на квартире содержатся – вот в каком. Ты что, Диман, не сечешь ни фига, полный даунсек».
«Закрой хлебало, пока я сам его тебе не задраил!».
«Самой мелкой там лет четырнадцать. Там в роли сутенера-то и выступает Нойгиров вместе с Зависалой».
«Зависалой?»
«Именно. Для меня это было тоже новостью, хоть я и подозревал, что он занят чем-то таким – ведь надо спонсировать свою поганую карьеру Зависалы».
«По субботам как раз они и отрываются по полной и записывают все на камеру. Потом размножают и продают. Суббота – это их личный день и все шлюхи для них одних».
«Ни хрена». – Я был чуток ошарашен. Я и не знал, что такое творится в нашем Альпвилле. Разумеется, я знал, что здесь происходит что-то темное, но одно дело знать и что-то подозревать, и совсем другое – услышать это, отчетливо понять.
«Всех этих шлюхи, в основном из других бедняцких городов, купились на объявления, помещенные в газете. Брат Нойгирова снимал на короткое время хорошо отделанный офис. Девушки приходили, им обещали золотые горы, они, разинув рот и бельма, слушали и кивали башками, точно дуры, а потом не замечали, как уже были без паспорта в чужом городе и им ничего не оставалось, как давать, чтоб не сдохнуть».
Слушая Серого и, отхлебывая пива, я подумал о том, как же жестока жизнь и как же глупы люди, которые готовы поверить любой ерунде, которая бы давала им надежду на светлое безбедное будущее. Но ведь нужно помнить одну простую аксиому жизни: чтобы безбедно и шикарно жить, нужно перед этим и хлебнуть говнеца; ничто хорошее не приходит к тебе само по себе. Таких простачков, которые хотят нежиться под лучами солнца, ни хрена не делая, пруд пруди, и многим из них за свою наивность и розовые мечты приходится горько расплачиваться.
«Одной, которая была слишком упорная, отрезали пару мизинец и указательный палец».
«А ты-то откуда так все про это сечешь?»
«Что-то Лом сказал, а что-то слышал. Ведь то, что в нашем городке Альпвилле есть квартиры, где содержат шлюх, я знал до этого. Для меня было новостью только то, что Зависало в этом так сказать бизнесе. Оттуда, как сообщил Лом, этот ублюдок Нойгиров возвращается в первом часу, а то и раньше. Это значит, что, начиная с одиннадцати, надо будет его пасти, а то мало ли что. Металлическая улица как раз не далеко от его богатенькой квартирки».
«Да все правильно. С одиннадцати. Погодь-ка, а сегодня что за день, у?»
«Кажись, четверг. На шел, что спросить!».
«Если четверг, то у нас два дня, и будет суббота, в которую наш доставучий геморрой, который доставал нас долгое время и наконец-то достал окончательно, получит сполна».
«Верно, Диман. – Серый довольно ухмыльнулся. – А как думаешь, надо будет сторожу заплатить, чтоб не ненароком не заметил этого козла к верху жопой?»
«Да ты дурень что ль? На кой фиг? Мы лучше его привяжет к концу бордюра, который ближе к стене и тогда: не нужно ни деньги транжирить, ни сторож не понаслаждается голой задницей этого подонка».
Мы выпили. Алкоголь покрепче (две бутылки водки по 0,25) пока стоял нетронутым.
«Готовься к субботе. Одиннадцать. И не обкурись, а то запорешь нам все дело».
«Лады. Такое запороть никак нельзя».
«Передашь Лому и скажи сейчас Рику».
«А ты что не пойдешь?».
«Не-а. Я останусь здесь во-он с той малышкой». – Я указал на бутылку водки.
«Да ты чё! Видел хоть этого мужика в маске, отрубающего бабе в начале голову?»
«Ну».
«А как он ее потом еще и безголовую…».
Я покачал головой.
«Пойдем там будет еще подобная сцена.
«На хрен! Не катит». – Сказал я твердо. Серый пристал прямо как старая карга, которая никак не может взять себе в репу, что детки не хотят жрать ее засохшие конфеты, провалявшиеся в шкафу около года.
«Твое право».
Дома чуть не напоролся на ДУБЛИКАТ папочки. Повезло, что он восседал на троне в комнате размышлений. Башка у меня кружилась, я когда проходил неуверенной походкой к себе-то, чуть не навернулся. Запер тут же дверь, потому что в башке звучал орущий голос: «ДУБЛИКАТ отца гонится за тобой и сейчас убьет!». Заделал щели.
Мне не хотелось ничего записывать в дневнике за 20 апреля, но я заставил себя. Теперь, когда я все завершил, я хочу отрубиться. Глаза смыкаются (они смыкались на протяжении всего времени, пока я писал), а тыква, словно полая.
19:45 – время для отличного отруба. Где Бен? Давненько я его не…
21 апреля
Натали со мной до сих пор не разговаривает. Мне очень плохо. В школе, наблюдая за ней, у меня сжалось сердце от мучительной боли, и мне захотелось заплакать. Пришлось опустить голову, что вытереть выступившие слезы. Я с трудом себя сдержал. Мне захотелось все исправить, но я не знал как. А подойти боялся или же тут до сих пор проблемы была в моей гордости. Какое же я дерьмо.
Порой мы ищем что-то, а то, что мы ищем, давно было перед нашими глазами. Надо было лишь посмотреть повнимательнее, заприметить это и начать развивать. Куда я качусь? Что впереди? Для меня лишь неопределенность, серость, моросящий дождь и холодный воющий ветер – я всегда борюсь с этим чудовищем живущем во мне (иногда в большей, а иногда в меньшей степени). Порой ОНИ посещают меня, и я чувствую их приближение и зловонное дыхание, но бывает время, что я не чувствую Фрэссеров, а мне все равно страшно, одиноко и тоскливо – но зато в подобные моменты я обретаю какое-то согревающее спокойствие, начинаю смотреть на вещи спокойнее, с некоторым безразличием.
Почему мне кажется, что вокруг все рушится? Я, точно ДУБЛИКАТ матери, качусь вниз, деревенею, обращаюсь в живой труп, которые движется, но дышать перестал давным-давно.
Вспомнился момент, когда мой папа (почти друг) сделал мне сам самолет. Выстрогал его из полена. Он был очень классный. Мой почти друг раскрасил его, так что мой деревянный самолет был как настоящий. К нему была привязана веревочка, и я брал его и крутил. Пропеллер начинал вращаться, и самолет летел. Я был безмерно счастлив. Я обнял папу и сказал ему большое спасибо, что это самый его лучший подарок. Я обнимал папу, и чувствовал исходящую от него любовь и радость, что его труды были мной оценены должным образом. Мой почти друг потрепал меня по голове, обнял и оставил на поляне перед окнами дома бабушки, которая тогда показалась в окне и помахала мне рукой. Я помахал ей в ответ и показал поднятый кверху большой палец. Я тогда показывал самолет Гене, и я видел по его загоревшимся глазам, что он мне малость завидует. Он мне тогда сказал что-то вроде: «Какой у тебя классный папа. Мой мне такого не делал никогда. Круто! Можно запустить его?». Я был тогда безмерно горд, что имею такого папу. Как же так получилось, что мы с отцом превратились почти из друзей во врагов? В этом была и моя вина. Я уверен. Когда мать запила, он часто пропадал. Может, тогда я стал испытывать к нему некое подобие злости за то, что он меня оставил? Не могу ответить точно. Наверно, ему хотелось побыть одному, но тогда я этого не понимал. Сейчас я это могу как-то понять, но тогда я был жалким сопляком и тогда у меня еще была жизнь, которая подходила к своему завершению, и в то время я потихоньку начинал входить в стадию рутинное существование, а потом перешел в «трупное функционирование», в котором томлюсь в настоящее время и из которого мне удается выбраться в редкие дни (как, например, тот день, когда я уговорил Нэт свалить, и мы провели вместе изумительный день, точно два друга, или как муж и жена). Мне не следовало начинать злиться на отца и отдаляться, но тогда тем самым я старался подавить чувство обиды и горечи. Хотя что я мог сделать, если так подумать? Мелкий пацан. На что он способен? Куда уж ему решать такие сложные жизненные говеные уравнения. Я жил лишь надеждой, что поеду в деревню, а в городе Альпвилль страдал. Мать перестала пить, и все нормализовалось. Отец как будто стал самим собой, но все равно образовалась трещина, которая продолжала расти. Его мозгом завладевал ДУБЛИКАТ, он становился игрушкой Фрэссеров, а я превращался в то, что я есть и куда продолжаю идти.
25 апреля
22 апреля все прошло почти превосходно, если не принимать во внимание тот факт, что лицо Рика заметил Зависало, который выплетался вместе с Нойгировым из подъезда. Лом, Рик, Серый и я затаились за кустами. Нойгирова Лом и я тут же повалили, я двинул этому уроду по затылку для эффекта. Он что-то забормотал и ругнулся. Тогда Лом еще сдавил ему шею и треснул два раза подряд по башке, а затем по спине. Нойгиров, перестав бормотать и вяло дрыгаться, размяк на асфальте, лежа мордой вниз.
Зависало, несмотря на то, что был здорово пьян и обнюхан, оказал достаточное сопротивление Рику и Серому, он извивался точно уж и содрал с Рика темно-синюю шапку, натянутую им до самых глаз. Серый тут же шандарахнул его ногой по ребрам, а Рик с размаху врезал ему в висок и по скуле.
«Тише ты, Рэмбо. По виску-то на кой ты бьешь? Он и окочуриться может». – Сказал Лом.
«Этот обкурыш заметил мое лицо». – Нервозно произнес Рик.
«Срать-то больно. Он завтра и не вспомнит ничего. Проснется с ноющей безумно башкой и полной пустотой, поверь мне».
Серый и я подняли Зависалу и опустили его за бордюр на газон как раз с обратной стороны кустов, за которыми мы прятались.
«Хорошо. Потащили этого говнюка». – Сказал Серый, легонько пнув Нойгирова, который так и лежал лицом вниз.
Полпути Нойгирова тащили Рик и Серый, а дальше я и Лом. Мы избегали светлых участков. Каждый из нас понимал, что засеки нас кто, то нам каюк. У меня в кармане был большой моток веревки толщиной около трех миллиметров. У Рика колесо клейкой ленты. Лом тоже прихватил. Когда мы уже были вблизи крутой богатенькой школы Нойгирова, этот урод очухался и задергался. Для меня это было неожиданностью. Его ноги вырвались из моих рук. На мгновение я застыл. Чувство было, словно я стал кем-то другим и наблюдаю за самим собой из потаенного места.
«Диман, придурок, очнись!» – Голос Лома привел меня в себя.
Я подскочил к брыкающемуся Нойгирову и нанес ему удар под подбородок. Нойгиров начал издавать какие-то булькающе-гортанные звуки, так что я подумал, он того гляди и кони отдаст. Я перепугался не на шутку. Но когда Серый пнул его, он перекатился как-то лениво на пузо и смачно блеванул. Блевотина прямо хлынула у него из пасти, точно фонтан.
«Смачно блеванул». – Сказал Рик, прикрывая ладонью рот.
«Давайте вязать этого блевуна». – Прошипел Лом.
Я дал ему моток веревки. Он отмотал кусок и отрезал ножом бабочкой. Попросил Серого подержать руки. Когда он закончил, мы долго решали, кто будет спускать этому уроду джинсы. Серый даже в шутку предложил сыграть в камень-ножница-бумага, чтобы определить счастливчика.
«Давайте живей дебилы! – Резко прервал смех Лом. – Стоим тут под фонарным столбом. Нас ведь могут засчеь, вам проблемы на жопу что ль нужны?»
«Живей, Серый!»
«А что я-то?»
«Живее! Достал ты на хрен. Я тебе сейчас урою, спорщик поганый!» – Прошептал его на самом высоком уровне.
«Парни, он кажется пернул ненароком. Трусы в дерьме».
Все засмеялись (даже Лом).
Дальше Лом туго связал колени и лодыжки. Протащили связанного Нойгирова с голой пятой точкой и болтающимся ремнем по дорожке возле домов. Тут со мной случился рецидив, меня объял бешеный страх. Фрэссеры были совсем рядом. Мне показалось, что в окне я увидел жуткую расплывающуюся тень, которая обратилась потом в мерзкого монстра. Я сделал вдох-выдох, заставляя себя не думать о Фрэссерах и о том, что мне показалось, я увидел в одном из темных окон.
КРОЕТСЯ ЛИ КТО-ЛИБО ДАЖЕ В САМОЙ ГЛУБОКОЙ НЕПРОГЛЯДНОЙ ТЬМЕ?
Когда мы были у самой школы, то мне послышалось, как кто-то шепнул мне: «Тебе не удастся скрыться, мы поймаем тебя. Тебя много кого видело, парень». Хорошо, что на этот раз я не тащил эту крысу Нойгирова, не то я бы снова выронил его ноги или руки, потому что резко осмотрелся по сторонам. Кругом были дома погруженные чуть ли не в полнейшую тьму и кусты. Мне начало казаться, что нас действительно кто-то видел. Я боролся с этим гадким из страхов, но получалось едва ли.
СОМНЕНИЕ, РОЖДЕННОЕ В ТЕБЕ И ПОЛУЧАЮЩЕЕ ПИЩУ ОТ ТЕБЯ ЖЕ САМОГО ЧЕРЕЗ ТВОЮ ФАНТАЗИЮ И ХУДШИЕ МЫСЛИ, СПОСОБНО СВЕСТИ С УМА ИЛИ ПОВЕРГНУТЬ В НАСТОЯЩИЙ ТРЕПЕТ И НЕПРЕКРАЩАЮЩЕЕСЯ БЕСПОКОЙСТВО И ХОЛОД.
Серый и Рик бросили Нойгирова. Рик пошутил насчет того, чтоб Нойгиров подтянул штанишки, а то сегодня слишком холодно. Серый по-тупому ухмыльнулся. К этому времени мая парализация страхом поубавилась, я смог запихнуть его (скорее даже не весь страх, а его наибольшую часть) подальше внутрь себя. Попросил сигарету у Серого. Вообще-то я не курю, но когда стрессовые ситуации или просто не посылаю к черту мысль о том, что мои такие шалости способны подарить мне дружка, могущего сожрать меня изнутри, или же мои пальцы будут желтыми от никотина, от меня будет вонять точно от старого пердуна, который не мылся около недели, и я буду невыносимо бухать, отхаркивая мокроту, то позволяю себе пару сигареток.
«Вяжи его, Диман. Дай-ка и мне затяг сделать». – Сказал Лом, забирая у меня наполовину выкуренную сигарету.
«Сейчас сделаем из этого паразита пизанскую башню» – пошутил я (я чувствовал себя полегче, хотя и напуганным и не в своей тарелке).
Рик хмыкнул, а потом спросил у Лома, сколько времени. «Семь минут второго». – Ответил Лом. Это я хорошо запомнил. Его слова запали мне в голову.
Я попросил Лома подержать связанные руки Нойгирова, прижатыми к бордюру. Вязать к дереву было неудобно да и к краю бордюра привязать это кишечного отморозка было практичнее и удобнее. Закончив с руками, я сделал петлю вокруг его уже крепко стянутых голеней и обвил второй конец веревки вокруг ствола растущего деревца боярышника. Затем Рик оперативно заклеил хавальник Нойгирову, а Лом наложил контрольную полоску скотча.
«А если блевантэс подкатит снова?»
«Не дрейфуй, Диман, он уже отлично прочистил себя. Вряд ли у него остался запал». – Сказал Лом. Его слова меня успокоили.
Нойгиров с приспущенными джинсами, вытянутыми по земле руками, полусогнутыми ногами, казалось пал ниц, точно перед царем, как это было в древние времена. Башка его лежала на боку и из его шнобеля доносились какое-то свистящее посапывание.
«Во, красавец. – С усмешкой и ехидным довольством брякнул Рик. – Сюда бы того деда, который тебя, Серый, чуть не оприходывал, ему бы была здесь работенка».
«Лучше бы этот дед-пед тобой занялся, умник вонючий». – Огрызнулся Серый.
«Сваливаем». – Твердо произнес Лом.
Я до безумства был рад слышать это слово: «сваливаем». Синонимом, которого могут являться такие выражения как: «катимся отсюда подальше», «исчезаем» и «убираемся к черту отсюда».
Дальше мы напоролись. Я не помню, как я добирался до дома (вероятно, меня довели, или дошел сам на автопилоте), я лишь помню, что проснулся от кисловатой вони блевотины, которая лежала перед моим носом. Я сел на постель, хлопая бельмами. Мне стало страшно до безумия. Двери моей комнаты была полураскрыта. Только подумать: Кунер да любой на фиг Фрэссер мог превратить меня в фарш! И в скором времени один из них прислужников это и сделал с «радостным» кличем. На ковре около тумбочки было сероватое пятно. Должно быть, я блеванул на пол (что я совершенно не припоминал – чистой воды провал). Тут я сделал самое ужасное открытие – стена, к которой была приставлена моя постель, была чуть ли не полностью в рыжеватых пятнах. Я заблевал и ее. Что же это у меня был блевотный фонтан что ль? Напряг мозги, чтобы припомнить что-нибудь – ноль. Подумал, а может это и вообще не я? Наверно, кто-нибудь пришел сюда и заблевал все, чтобы подставить меня. Наблевал на стену, ковер, мою постель.
По телу пробегала дрожь, меня мутило. ДУБЛИКАТ отца сто пудов видел меня, и как только я выйду, мне придет конец. Я прикрыл дверь, стараясь не хлопнуть (зажмурился что было мочи). Нервно соображал, как исправить то, что я натворил, но это было невозможно. Вынул измятый листок из ящика тумбочки, где валялись измятые деньги и железные монеты – двушки, пятерки и одна десятка, и соскреб блевотину на постели. Наволочка на подушке была сырой, нюхнул ее – пахло тоже блевотиной и кислятиной. Превосходно же я вчера оторвался. Я помнил все до момента, когда мы вчетвером решили отпраздновать осуществление нашего плана мщения над этой крысой-серуном, а потом время до моего пробуждения точно вырезали большими секаторскими ножницами и соединили момент, когда мы собирались набухаться, с моментом пробуждения – смонтировали пленку моего сраного безмозглого существования, где я и главный герой, и режиссер, и продюсер, и сценарист (только вот не монтажер, к сожалению).
Пятна я постарался соскрести. Соскреб пару, и мне это удалось, но вместе с обоями. Я схватился с волосы и потянул изо всех сил, как настоящий безумец. «ЗАЧЕМ! ЗАЧЕМ! ЗАЧЕМ ТЫ ТАК НАЖРАЛСЯ, КОЗЕЛ?!» – спрашивал я себя в черной панике. Лицо у меня начало покалывать и покрываться противным потом. В тыкве пульсировало, так что я думал, она разорвется на куски.
Любые действия, которые, как нам кажется, принесут облегчение, приносят его лишь на миг, после которого отчаяния (в большем масштабе, чем до этого), гадкое чувство никчемности, бесполезности, а также пустоты и одиночества нависают снова, будто огромное черно-пунцовое грозовое облако.
Я не помню уже, кто научил меня мастурбировать (или кто рассказал об этом), но каждый раз, когда я отдавался в трупные лапы похоти, я чувствовал некое подобное чувство вины как сегодня после этой безумной пьянки, когда я ничего толком не могу припомнить. Казалось, что все уже просекли о моем падении, грязном проступке, и я жаждал зарыться под землю, спрятаться в теплом месте и не показываться на людях, чтобы не видеть их осуждающие глаза, в которых читалось: «Мы все знаем, грязный шкодливый мальчишка. Ты жалкий извращенец. Ты мерзок!». Поэтому я стараюсь больше не придаваться грязной ручной похоти, а если срываюсь из-за того, что наполняю свою башку говном вроде того, как на квартире у Серого и Рика, и оступаюсь, то корю себя и кажусь самой грязной свиньей в мире, которая даже не достойна дышать. За грязное удовольствие (которое светится точно святляк вначале) надо платить – и это зовется укорами совести и гложущим на смерть чувством вины. В тот день (23 апреля) я испытывал подобный комок, вихрь эмоций и пугающих темных мыслей. Очень жаль, что нельзя постоянно так отчетливо испытывать то чувство вины, как тогда, когда ты только-только оплошал и стал дерьмом, прокаженным, который непрочь сыграть в ящик – это сдерживало бы, не расхолаживало, не давало рухнуть снова. Естественно, я помню мои промахи, но со временем они тускнеют и думаешь: «А что я такого сделал-то? Ничего особенного. Оступился… маленько. С кем не бывает». В такие минуты лучше сразу перенести всю бурю эмоций и дикого страха на бумагу, в тот день я этого не сделал, но сейчас (хоть писать и трудно, а левая рука не шевелится), я чувствую зверское облегчение, точно просто поделился с тем, кто не станет тут же тыкать и трындеть: «Как же ты так!? Какой ты засранец! О чем ты думал?» и все в таком духе, а то и язвительнее. Дневник выслушал меня и будто взял часть моего горя, обиды, ненависти и горечи.
Мне требовалось выбраться из комнаты за тряпкой, чтобы вытереть блевотные пятна получше и постараться смыть пятна блевотины на обоях. Но у спальни матери я натолкнулся на ДУБЛИКАТ папочки, по глазам которого я понял, что мне ожидать ничего хорошего от него не стоит, что он не позовет меня прогуляться и побеседовать как «любящий» сын и «добряк» отец.
«Смотрите-ка, что за отброс помойный появился. – Прокаркал ДУБЛИКАТ. – Готовься платить за все, что ты там набедокурил. Любишь нажираться, у? Ну так я тебе сейчас устрою».
Холодное безразличие, апатия и ненависть заменили трепещущий животный страх. Сердце только билось довольно быстро, но я не обращал внимания на это. В ту минуту я решил, что сейчас либо я, либо ДУБЛИКАТ папочки сдохнет. Я попытался вспомнить хоть что-нибудь положительное, согревающее, но ничего не шло в башку.
«Что же ты мне устроишь, а?» – В ушах зазвенело. Я не спускал взгляда с ДУБЛИКАТА папочки (его башка уменьшилась до размера апельсина в моем взоре).
Потом я почти не помню толком, что произошло. ДУБЛИКАТ схватил меня и швырнул по проходу в кухню. Я треснулся об угол стены и упал (вместе со мной грохнулся на пол и табурет). Я вскочил, весь внутри пылая. Ринулся к ящику с ножами. Все перед глазами было так, словно я смотрел в воде (не мутной и грязной напрочь, а чистой). Схватил первый попавший нож (маленький с темно-красной ручкой). Закричал (даже вернее, завопил, точно дикарь) и бросился на ДУБЛИКАТ, у которого в глазах была такая же бешеная ярость. Напрыгнул на него. Он обхватил меня своими лапами. В шее и спине что-то громко треснуло. Я вскрикнул и пырнул его ножом в правую ногу. ДУБЛИКАТ рыкнул и влепил по мордальнику сжатым наполовину кулаком. Нож вылетел из руки, я хотел удержаться за газовую плиту, на которую я держал курс благодаря «доброму» удару этого говнюка ДУБЛИКАТА, которого я жаждал урыть в тот и которому вогнал наполовину нож и вонзил бы еще пару раз с удовольствием, но я не удержался. Своротил чайник. Вода из него разлилась по всему полу, а крышка откатилась вбок к стене, над которой было окно. Я смачно треснулся затылком об плиту. В ушах у меня чертовски звенело, тыква раскалывалась. Я был почти слепой – что-то слышал (кроме звона), что-то различал (это что-то напоминало одну из абстракционистских картин).
ДУБЛИКАТ поднял нож, вылетевший из моей руки. Переложил его как-то лениво из одной руки в другую. Волоча правую ногу, на которой штанина серых спортивных трико была вся темной от струившейся крови.
На меня опустилась на короткий, подобный сказочному, почти нереальному мгновению, миг спокойствие и умиротворенность – такое чувство, наверно, испытывают те (по крайней мере, мне так это кажется и представляется, хотя я этого никогда не испытывал и не испытаю, скорее всего, – я могу лишь мечтать), у кого все хорошо: любящая жена, которая любит лишь его одного и не изменяет, уютный дом, удовлетворяющая и приносящая радость работа. И этот человек после вкусного ужина, приготовленного его доброй и заботливой женой, и, выпив чашечку крепкого, немного горьковатого (но приятно горьковатого) кофе опускается в любимое кресло, вздыхает, полузакрыв глаза в довольной неге, и обнимает жену, которая садится к нему на колени, прижимает к себе, зарывается в ее шикарные волосы и нежно целует с закрытыми глазами – у него все прекрасно, пусть он и утомился и вымотался, но когда он возвращается домой, то все это отходит на задний план, он словно обновляется, забывая все говно, что выпало на его голову сегодня да и вообще за все последнее время. Не зря же говорят, что семья – это прибежище, где можно найти спокойствие и восстановить силы. Но, к сожалению, как я полагаю, это прибежище обретают лишь самые-самые единицы, счастливчики, так сказать. Я не знаю, почему у меня в башке то и дело возникают подобные светлые мысли о семье, жене (Нэт) и доме. Я заставляю себя не думать об этом и на какое-то время мне это удается, но потом эти мысли и согревающие фантазии приходят снова.
Я вынырнул из потока спокойствия и блаженного состояния, когда ДУБЛИКАТ папочки воткнул мне в левую руку нож. В глазах у меня заплясали искры, бешеная пылающая боль поднялась откуда изнутри, из непроглядной темноты, где она покоилась, но теперь решила появиться.
Надо мной раздавалось отрывистое дыхание ДУБЛИКАТА отца. Воткнув мне нож в плечо левой руки, этот прислужник Фрэссеров наблюдал, застыв в полусогнутом положении. Ноющей боли больше не было, мне захотелось поспать, лечь в каком-нибудь маленьком, скрытом от всех уголке, и отдаться сну.
«Только поглядите какие порезы, – различил я голос ДУБЛИКАТА сквозь полузаложенные уши. – Я добавлю тебе пару новых». – Хрипящим и безразличным тоном произнес ДУБЛИКАТ (где тот, кто когда-то был моим почти другом, почти кумиром? Исчез? Не знаю. Не имею ни малейшего понятия).
Я резко дернулся, закричав от боли в руке, но он врезал мне по груди локтем, надавил на меня коленом левой ноги, а левой рукой обхватил меня за шею и вонзил мне снова нож опять же в левую руку (ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ПОЧЕМУ НЕ В ПРАВУЮ? ЛЕВАЯ И БЕЗ ТОГО ВСЯ В ШРАМАХ!), и его левая лапа начала сжиматься сильнее на моей шее. Он душил меня, как я Зависалу на футбольном поле.
Я испугался… чертовски испугался. Подумал о том, что хорошо бы было, чтобы этой сцены не происходило, чтобы ДУБЛИКАТА папочки никогда не существовало, или бы он сдох. Но потом все мысли прекратились. Все начало казаться белым, подобно облаку, тащащемуся с ленцой по серовато-голубому с розоватыми полосками вечернему небу. Не помню, как мне удалось все же вырваться из белого и сбросить ДУБЛИКАТ, пнув ему под бок, но я все-таки это сделал, потому что пишу обол всем этом в своем дневнике. Ведь если бы я не вырвался из лап ДУБЛИКАТА, через которого со мной желали разделаться Фрэссеры, я бы был трупом, а мертвецы писать не могут – с этим согласиться каждый.
Все плыло, я совсем ничего не видел. Закашлялся. Свело желудок, но я сдержался, и меня не вырвало. Треснулся об угол лбом. Повернулся к ДУБЛИКАТУ, который тянулся к ножу, лежавшему у щели между стеной и кухонной тумбочкой. Кое-как отцепившись от стены, я сделал два шага и пнул ДУБЛИКАТ папочки. Мне показалось это было несильно. Он вскрикнул. Вероятно, я попрал по правой ноге этого урода, которому почти удалось выполнить задание Фрэссеров.
«Куда ты, сучара? Сто-о-ой! Я вонжу нож тебе не в руку уже, а в глотку! Чтоб наверняка!».
Ведя руками по стенам, я плелся к себя в комнату. «Только бы успеть. Только бы успеть», твердил голос у меня тыкве. К левой руке, точно привязали груз, она казалось очень тяжелой. Я чувствовал теплую бегущую по ней кровь. Сердце скакнуло в груди и будто замерзло навсегда. Я услышал гневный крик ДУБЛИКАТА. Я постарался прибавить шагу, но у меня это не вышло, руку пронзила острая боль, и мне захотелось захихикать.