Мама спускается со второго этажа, раскидывает руки по разные стороны, обнимает сына, забирая торт.
– Я так рада, что ты приехал. А то вечно времени у тебя нет.
Степан проводит ладонью по коротко стриженной голове, шагая следом за родительницей. Садится за стол, мама с энтузиазмом режет торт, греет чайник, суетится.
– Мама, сядь уже, – говорит вкрадчиво, и Оксана Олеговна выпускает из рук нож, – успеем мы чай попить.
– Да я просто, ой, Степка, я все про Свету думаю.
– А что про нее думать?
– Ну столько времени вместе, а тут вдруг такое заявление. Она же там свадьбу уже спланировала, а ты уйти решил.
– Вот именно. Она спланировала. Меня в эти планы вообще никто не посвящал.
– Ну тоже верно, – Оксана качает головой в такт своим словам. – Может, ты есть хочешь? У меня там мясо запеченное есть, салат, картошка.
– Ну не откажусь точно.
– Так, я быстро.
Громова оперативно выставляет перед сыном тарелочки с едой, а после усаживается напротив с довольной улыбкой на губах.
– А отец где?
– На работе еще, какое-то очередное совещание. Ты же знаешь, у папы всегда много-много дел. Кстати, вчера к Олесе заходила, так она сказала, что Демьян у них куда-то в Европу лыжи навострил. Я думаю, ну молодец парень, так и брякнула Олеське, думала, она меня с землей сровняет. Тоже мне – патриотка нашлась. Всю карьеру мальчишке поломают, если вмешиваться будут. Хотя он им не Ульянка, вряд ли будет делать, что говорят.
Громов кивает, делая вид, что внимательно слушает мать, хотя на словах про Ульяну мозг немного отключается. Телефон, который он положил на стол возле себя, оживает. На дисплее просто номер, он так его и не записал. Запомнил, но не записал.
Пока мама возится с чаем, Громов отвечает на звонок.
– Чего тебе? – раздражается.
– Громов, меня хотят оставить здесь. Вытащи меня отсюда.
– Откуда? – украдкой переводит взгляд на мать.
– Из больницы.
– Что ты там делаешь? Что случилось?
– Просто забери меня отсюда! – Ульяна нервничает. Запинается, ее тонкий голос превращается в натуральный писк. – Пожалуйста, у меня завтра закрытие сезона, я не могу здесь остаться. Объясни им, что нет у меня никакого сотрясения.
– Адрес диктуй, сейчас приеду.
Глава 8
Она до сих пор не могла понять, как это случилось. Заехала к Лизе, посидела у нее немного, а когда вышла к своей машине, в глаза ударил яркий свет. Все произошло слишком быстро. Никольская даже сообразить ничего не успела. Удар – и она уже лежит на земле. Плечо ломит от боли, голова раскалывается от удара об асфальт. Потом этот водитель, голоса, звуки приехавшей скорой, все это время она чувствует тошноту.
Только в больнице начинает приходить в себя. Соображать, что произошло. Ее сбила машина во дворе Лизкиного дома, в пешеходной зоне. Первое, о чем она думает, придя в себя, – завтрашнее выступление. Закрытие летнего сезона в театре. Она обязана там быть, на нее возложена огромнейшая ответственность, если она подведет… нет, нет, она не может.
Врач, зашедший в палату, спрашивает о родственниках, говорит, что нужно им сообщить, но Никольская не намерена этого делать, и оставаться здесь она тоже не намерена. Ей нужен телефон.
Ульяна не раздумывая звонит Громову. Кто еще может забрать ее отсюда без последствий? Лизка обязательно завтра сдаст ее и расскажет об ее состоянии, потому что испугается за Улькино здоровье, родители – про то, что сделают они, ей вообще думать страшно. Поэтому она без всяких дополнительных раздумий звонит Степе. Он заберет ее отсюда. Заберет и отвезет в отель. А уже завтра, после выступления, Никольская поедет домой. Сегодняшнюю ночь спишет на «ночевку у Лизки». Идеальный план.
Громов приезжает очень оперативно, распахивает дверь, прожигая ее взглядом. И почему-то в эту самую минуту Уля понимает, что дальше все пойдет не по плану, по крайней мере не по ее. Девушка подбирается, пытаясь спрыгнуть с кровати, но, стоит ее ступням коснуться пола, все вокруг плывет, головокружение вновь дает о себе знать, и она практически падает в вовремя подставленные руки Степана.
– Спасибо, что приехал, – запрокидывает голову. – Забери меня, у меня завтра выступление, мне нужно там быть, – цепляется за мужские плечи, заглядывая в глаза, – они несут какой-то бред про сотрясение, но у меня его нет. Ты же видишь, все у меня нормально!
Громов сурово осматривает ее лицо, разжимает пальцы, усаживая ее хрупкое тело на кровать.
– Лежать здесь. Поняла меня? – укладывает ее обратно практически в одно движение. – Я сейчас вернусь.
Степан быстро поднимается на этаж выше, заглядывает к главврачу, который по стечению обстоятельств оказывается его однокашником. Здоровается, быстро расспрашивает о поступившей Никольской, просит карту, говорит с врачом, который ее осматривал, подписывает нужные бумажки и уже через двадцать минут засовывает ее в свою машину.
– Куда ты меня везешь?
– К себе.
– Что? – подается вперед, а Громов надавливает на кнопку регулирования пассажирского сиденья, опуская Ульку в полулежачее положение.
– То. У тебя сотряс. На сцену нельзя.
– Ты офигел? Ты мне не папочка, ясно тебе? Ты не имеешь права меня куда-то везти без моего согласия, – Ульяна надрывает голос, – это похищение, Громов. По-хи-ще-ни-е!
Степан смотрит на нее с усмешкой, молчит. Смысла с ней спорить он не видит, все равно поступит так, как считает нужным. Если оставить ее в больнице или сдать родителям, она все равно завтра выпрется на сцену, и вот тогда все примет печальный оборот. И для ее карьеры – грохнуться в обморок перед залом, и для здоровья – до конца расшибить свою башку.
Мужчина выкручивает руль, съезжая с трассы к поселковым дорогам. Машина проскальзывает небольшой сосновый бор, оказываясь на длинной улице, которая усыпана домами разных мастей. Если заглушить мотор и прислушаться, то можно распознать звуки залива, шум воды, которая бьется о камни и омывает пляж.
Притормозив у забора, Громов открывает пультом ворота, оказываясь на территории дома. Ульяна все это время молча смотрит в одну точку. Лишь припарковавшись, он понимает, что она просто уснула, впрочем, так даже лучше.
– Мы уже приехали? – Никольская просыпается сразу, как только мотор машины глохнет. Осматривается. – Мы за городом, что ли?
– Какая догадливая.
Ульяна морщит нос и вылезает на улицу. Крепче стискивает полы джинсовки, ветер с залива продувает до костей, а все еще открытые ворота впускают его все больше. Пробежав глазами по двухэтажному дому в стиле хай-тек, Ульяна отшатывается от машины. Много стекла, простора. Красивый дом. Неподалеку бассейн, пока Громов копошится в салоне авто, Ульяна идет туда. Улыбается. Ей здесь нравится, даже дышится здесь как-то иначе. Заводит руки за голову, делает еще шаг, оступается и с воплем летит в бассейн. Вода кажется ледяной. В конце августа ночи уже походят на осенние. Зубы стучат, девушка барахтается в воде, пытаясь подплыть к бортику, цепляется руками, но скользкий кафель не поддается.
Все больше ее охватывает этот пронизывающий до костей озноб.
Громов появляется быстро, даже внезапно, вытягивает ее из воды, тихо матерится. Ульяна стоит перед ним в промокшей одежде, сотрясаясь от наглых потоков ветра.
– Ты зачем сюда поперлась?
Ульяна пожимает плечами, стискивая постукивающие зубы. Степан накидывает на нее свою куртку.
– Все хорошо? – растерянно бегает глазами по мокрому лицу.
– Да. Спасибо.
– Пошли.
Он тянет ее за руку, а после нетерпеливо поднимает над землей. Широким шагом заходит в дом.
– Тина, включи свет, – командует, и гостиная освещается холодными лампами.
– У тебя умный дом? – Никольская осматривается, крепче прижимаясь своим телом к Степиной груди. Ей холодно. Безумно холодно.
– Поумнее тебя явно, – ставит ее на пол, – ванная прямо. Полотенце там есть. Горячий душ. И я тебя прошу, давай аккуратнее.
– Ладно, – улыбается ему в спину. Он уже отвернулся, пошел к кухонному островку.
Ульяна плетется в душ. Дрожащими пальцами снимает мокрую одежду, бросая ту к своим ногам. Открывает воду, вставая под теплые струи. Прикрывает глаза, прижимаясь спиной к еще немного прохладному кафелю. Проводит ладонями по своему лицу, волосам, обнимает руками плечи.
Он за ней приехал. Не бросил. В животе начинают порхать глупые влюбленные бабочки, вся бравада тает. Она рада быть здесь, рядом с ним. Облизав пухлые губы, девушка заворачивается в огромное белое полотенце, доходящее ей до щиколоток, и выходит в гостиную.
Громов оборачивается на шум, ставит на стол чашку с напитком, от которого идет пар.
– Спасибо, – Улька взбирается на стул, сжимая кружку в руках.
Степа вытаскивает из джинсов мобильный, протягивая его Никольской.
– Звони.
– Кому?
– Говори, что у тебя сотрясение и танцевать ты не сможешь.
– Нет, – качает головой.
– Звони, или это сделаю я.
– Тебя это не касается.
– И поэтому среди ночи ты звонишь именно мне?
– Мне нужна была помощь.
– И если ты завтра выйдешь на сцену, она понадобится тебе снова.
– Громов, давай ты не буде…
Мужчина ухмыляется, огибает стол, замирая в паре сантиметров от Никольской. Склоняет голову чуть вбок, прищуривается. Он и так слишком зол и пока не определился с наказанием за ее прошлые выверты. Теперь еще и это.
– Будешь. Ты, – касается ее плеча, и Ульяна вздрагивает, – будешь. Сейчас возьмешь телефон и позвонишь.
– Ты серьезно?
– Я серьезно. Звони.
Ульяна насупившись смотрит на телефон. Думает. Голова кажется чужой, ее действительно подташнивает, да и виски болят адски.
– Ладно, – утвердительно кивает, набирая по памяти номер Дёмы. Как только брат берет трубку, Улька начинает тараторить, говорить так, словно отчитывается перед балетмейстером. Через пару предложений брат перестает задавать глупые вопросы, просто слушая. Напоследок напоминает, что сестренка не в себе, и сбрасывает вызов.
Девушка возвращает телефон на стол, смотрит в уже остывший чай, видя в темной жидкости свое отражение.
– Ты же понимаешь, что выйти туда завтра было бы непрофессионально?
– Наоборот, Степочка, наоборот, – шепчет себе под нос, – я с температурой сорок танцевала, а тут легкие головокружения. Зря я тебе позвонила, нужно было разбираться самой.
Подыгрывает ему, чтобы он поверил.
– Вот видишь, насколько поздно в твою голову приходят правильные мысли. Спать иди.
– С тобой? – усмехается, не отводя глаз от мужского лица. Смотрит в его слегка расширенные зрачки, закидывая ногу на ногу, так что края полотенца разъезжаются, оголяя колени.
Громов ведет плечом, его кадык нервно дергается, а кулак упирается в столешницу.
– Не злись, Степочка, – соскальзывает на пол, касаясь пальцами мужской груди, очерчивает напряженные мышцы живота под тонкой серой футболкой, – мне не нравится, когда ты злишься.
Мужчина сдавливает девичье запястье, тянет ее стройное тело на себя, проводит пальцами по голому плечу, ключице, слушая громкие удары собственного сердца.
– Иди спать, – цедит сквозь зубы, понимая, что еще одна подобная провокация, и вся его сдержанность полетит к чертям. Здесь его дом, не гостиничный номер, здесь у нее не получится сбежать по-английски, не помахав ручкой напоследок.
– Иначе что? – Ульяна запрокидывает голову, приподымаясь на мыски.
– Иначе все, – усмешка.
– Совсем все? – затаив дыхание.
– Абсолютно.
– Подними меня.
– Что?
– Хочу на ручки, Громов, – лениво улыбается, и он действительно приподымает ее над полом, усаживает на стол, устраиваясь между разведенными ногами, – мой Степа самый хороший, – шепчет и тянется к его лицу, – я это точно знаю.
Громов молчит, наблюдает за ее действиями, реакциями, анализирует. Ульяна же продолжает говорить. Очень тихо, почти шепотом. Касается теплыми губами его щеки, и от этих прикосновений по его спине расползаются мурашки. Губы непроизвольно подтягиваются вверх, заостряя уголки в улыбке.
– Я хочу с тобой пообниматься, – она обхватывает его шею ладонями, – у нас не будет секса, нет, не сегодня. Но я очень хочу с тобой пообниматься. Ты выдержишь мои заморочки, Громов? Выдержишь или пошлешь куда подальше? Я тебе нравлюсь, я это знаю. Всегда знала, – проводит языком по его шее, – но ты всегда меня боялся. Меня или себя? – отстраняется, чувствуя, как его пальцы впиваются в ее талию.
Громов крепче стискивает ее своими ладонями. Чувствует запах чистой кожи, волос, от него едет крыша. Каждое ее прикосновение равноценно удару тока. Пальцы сами тянутся к матовой коже, разворачивают полотенце, оголяя острую грудь, касаются сосков едва уловимыми движениями. Ульяна замирает, сидит не шевелясь. Нервничает. Он знает, что нервничает. Целует в шею, чуть выше, обхватывая губами мочку ушка.
– У нас не будет секса, – говорит с хрипотцой, – ты права, сегодня не будет.
– Ты пойдешь на такие жертвы? – она смеется, стараясь выглядеть уверенно.
– Жертвы? Что ты знаешь о жертвах? – приподымает бровь и резко, в одно движение, стаскивает ее со стола. Как она и хотела, берет на руки, устраивая ладони под коленями и под спиной.
В комнате, где они оказываются, темно. Кромешная тьма и плотно задернутые шторы.
Ульяна дрожит, ее влажные волосы рассыпаны по плечам, груди, ладони крепко прижимаются к его шее. Волнение зашкаливает, она так близка к этой грани, к чему-то запретному до этой ночи. Оголена как электрический провод. Она не стесняется своей наготы, скорее наоборот. Никольская чувствует его взгляд даже здесь, в абсолютной темноте, когда все эмоции обострены до предела. Он смотрит на нее страстно, с неподдельным обожанием. Она сводит его с ума. Она и сама уже давно рехнулась. Каждое его прикосновение пробуждает в ее теле приливы неконтролируемых желаний, когда низ живота стягивает крепким узлом, а инстинкты становятся поистине животными.
Громов усаживает ее сверху, включает свет. Неяркий, приглушенный желтый свет. Ее изящное тело отбрасывает на стену тень с ярко выраженной тонкой талией. Его большие ладони проходятся по спине, притягивают к себе. Ее тугие соски трутся о его футболку, которую он мгновенно снимает. Прижимается к ней крепче, кожа к коже. Где-то на грани безумия. Степа целует ее губы, его язык минует ровные зубы, погружаясь глубоко в ее рот. Ладонь придерживает голову. Ульяна ерзает, не специально, ее широко разведенные бедра способствуют тому, чтобы нежная, возбужденная кожа между ними так болезненно сладко скользила по ширинке мужских джинсов.
Громов отстраняется, совсем немного, рассматривает ее лицо до мельчайших деталей, словно видит впервые. Костяшки пальцев поглаживают девичью щеку, спускаясь к шее, ниже, зажимая между собой чувствительный сосок. Отпускают, разводя возбужденные складочки, тем самым срывая с Улиных губ стон.
Большой палец надавливает на клитор, потирая его, указательный погружается в узкое лоно, медленно, Громов добавляет еще один. Она стонет, царапает плечи короткими ноготками, касаясь своей губы. Эмоции на грани, самом пике удовольствия.
Она красивая, невероятно красивая. Залившиеся румянцем щеки, чувственные губы, идеальные изгибы тела.
Эти дни выдались бешеными, злость смешалась с похотью. В ту ночь в отеле она прилично выбила его из колеи, совершила отнюдь не позволительную вещь, сбежала. Хотелось поймать эта маленькую стерву и хорошенько вправить мозги. А сегодня увидел ее в травме и чуть крышей не поехал. Испугался. Как-то чересчур сильно, когда нечем дышать, понял, что не отпустит. Больше ни за что ее не отпустит. Нет. Просто не сможет. Он так долго сходил по ней с ума, отгонял абсолютно все мысли о возможности хоть какой-то близости, а сейчас сорвался. Окончательно. Бесповоротно. Она будет его, с ним.
– Расслабься, – шепчет в губы, поглощая их в неистовом поцелуе, чувствует, как сжимаются ее мышцы, а стоны становятся громче.
Ульяна льнет к нему, сильнее вцепляясь в мужские плечи, и, отпустив себя, летит в пропасть удовольствия. Дыхание сбивается, а между лопаток собираются мелкие капельки пота.
Степа убирает руку, проводит ладонью по бедру, заставляя девушку вздрогнуть. Улыбнуться.
Она чувствует его каменное возбуждение, пальцы расстегивают ширинку на джинсах, касаются влажной головки, неумело обхватывая ствол поступательными движениями. Громов кладет свою руку поверх Ульяниной, откидываясь спиной на изголовье кровати. Улька сидит на нем нагая, с разведенными по разные стороны бедрами. Ее глаза блестят в полумраке комнаты, она послушно подстраивается под него. Наращивает темп, чувствуя, как по пальцам медленно стекает жидкость. Степа прикрывает глаза, толкается бедрами, изливаясь в ее ладонь.
Никольская убирает руку, закусывает нижнюю губу, поднося пальцы ко рту. Язык проходится по тыльной стороне ладони, Ульяна не прерывает визуальный контакт.
Громов резко тянет ее на себя, целует, сжимает так крепко, что, кажется, ей становится нечем дышать. Они перекатываются набок, продолжая целоваться. Улька отстраняется первой, упираясь ладонью в мужскую грудь.
– Зачем ты на ней женишься? – спрашивает тихо. – Ты ее не любишь. И она тебя не любит. Я же знаю.
Степан растягивает губы в полуулыбке.
– Оставайся у меня на эту неделю. Я сделаю тебе больничный.
– Не боишься, что соглашусь? – смеясь.
– Я хочу, чтобы ты согласилась.
– И ты не женишься на Светке?
– Мы разъехались.
– Навсегда?
– Навсегда.
– Из-за меня?
– И из-за тебя тоже.
– Тогда я остаюсь. Но заметь, ты сам меня позвал. Не пожалей о последствиях, Степочка.
Глава 9
Ульяна просыпается в обед. Одна. Переворачивается на спину, потягиваясь в мягкой постели. Громова уже нет. Вышмыгнув из комнаты, девушка проходится по дому, окончательно понимая – он уехал. На диване в гостиной лежат ее вещи, сумка, рюкзак. Порывшись во втором, достает телефон, на экране сообщение: «Я на работе. Буду после восьми. Дом закрыт, чтобы ты никуда не вляпалась. Не ругайся!»
Никольская, постукивая ножкой по полу, прищуривается, осматривает огромную гостиную и, кинув телефон обратно на диван, идет в кухню. Как он вчера называл умный дом? Тина? Кажется, так.
– Тина, завари кофе.
После этих слов на кухонном островке начинает работать кофемашина. Ульяна улыбается и шагает в душ. До выступления еще уйма времени, но ей нужно на прогон. Один минус во всем этом был – закрытая дверь. Впрочем, если дверь закрыта, возможно, удастся вылезти в окно.
Никольская освежилась под прохладной водой, выпила чашку горячего кофе и торопливо подкрасила глаза тушью. Натянув вчерашние, еще немного влажные вещи, прихватила сумку, надела на плечи рюкзак и попыталась открыть окно на первом этаже. Не получилось. Взбесившись, Ульяна побродила по дому, а когда ее осенило, взбежала по лестнице на второй этаж. Вышла на просторный балкон, прямо над бассейном. Осмотревшись, рассмеялась и сбегала за полотенцем. Разделась, сложила все вещи в спортивную сумку и скинула ее с балкона чуть в сторону, так чтобы она не угодила в воду. Сама же прыгнула в холодный бассейн.
Вынырнув, Улька вылезла на газон, мокрая и продрогшая. Погода сегодня была ветреная и без единого лучика солнца. Расстегнув молнию на сумке, вытащила полотенце, хорошенечко им обтеревшись. Натянула белье, джинсы, майку и кардиган. Перелезла через забор к уже ждущему ее такси. Мужчина, сидящий за рулем, никак не отреагировал на свою довольно странную пассажирку, на голове которой было намотано полотенце.
На прогон успела вовремя. Поднимаясь на этаж, стянула с волос полотенце и, затолкав его в сумку, скрылась за дверьми раздевалки. Завязала на голове пучок, переоделась, сталкиваясь с Лизкой.
– Привет. Я тебе утром звонила.
– Я, видимо, спала, – Ульяна сделала глоток минералки и кинула ее в рюкзак.
– Слушай, а что твоя машина у моего дома делает?
– Ах, это… Меня вчера от тебя Громов забрал. Собственно, я сегодня от него на работу приехала.
– Серьезно?
– Более чем. Мы в зал идем?
– Идем. Так, ты должна рассказать мне все поподробнее.
– Конечно расскажу, меня прям распирает.
Девушки двинулись в сторону зала под свои же перешептывания. После генерального прогона, на котором лично присутствовал худрук, их распустили на час свободного времени.
Именно в этот час Никольская и узнала одну занимательную вещь. Они с Самариной забежали в кафе неподалеку. Есть не планировали, так, выпить чай и поболтать, чтобы скоротать время.
Уселись за столик подальше от центра зала и поближе к окнам. Лизка рассказывала о том, как Сева приходил к ней мириться. Улька внимательно ее слушала, а после заметила Максима. Того, который ее жених. Он сидел за столиком с каким-то парнем. Улыбался и о чем-то мило беседовал. Никольская прищурилась, ведь Макс должен был быть сейчас в Европе.
Лизка заметила отстраненность подруги, оборачиваясь в ту сторону, куда смотрела Ульяна.
– Это Макс, что ли?
– Он самый. Интересно, что он тут делает?
Самарина пожала плечами, а молодые люди поднялись из-за стола и направились в сторону туалетов. Улька, быстро перебирая ногами, пошла следом. Завернула за угол и обмерла. Стояла с выпученными глазами. Ее рот то открывался, то закрывался, но слов оттуда не вылетало. Она явно не ожидала увидеть то, на что сейчас смотрела.
Максим держался за руку с незнакомым ей парнем, говорил, на что молодой человек посмеивался и даже невзначай коснулся пятой точки почти бывшего Улькиного жениха.
Никольская накрыла рот ладонью, но писк уже успел сорваться с ее губ. Кажется, у нее была истерика. Нет, у нее были и есть друзья геи, но Макс, он же хотел на ней жениться. То есть он за ее счет хотел прикрыть свою ориентацию перед обществом. Нормально, получается.
– Ульяна?
– Она самая. Объяснишься?
– Ульян, я хотел тебе сказать, просто…
– Просто – что? Ты мне нафиг предложение делал?
– Ты делал ей предложение? – паренек, который пришел сюда с Максом, встрепенулся. – Максим…
– То есть он не в курсе, что ты хотел жениться, а я не в курсе, что ты гей… Нормально, получается.
– Ульян, все сложнее, ты знаешь моего отца, если он…
– Не продолжай, я догадываюсь, что будет.
Несостоявшийся свекор Никольской был военным. Именно таким, как в анекдотах, твердолобым и узкомыслящим. Он бы точно не понял своего сына, да и не поймет никогда.
– Прости меня. Я думал, что смогу, но кажется, что-то пошло не так.
– То есть все это время ты был не в Европе?
Максим отрицательно покачал головой.
– Хорошо. Вообще, я хотела тебе сказать, что свадьбы не будет.
– Ульян, нет, не нужно рубить с плеча, ты не понимаешь…
– У меня есть любимый мужчина, Максим, и я уже давно хотела от тебя уйти. А в свете увиденного это не будет предательством.
Никольская круто развернулась на пятках и пошагала в зал. Макс перехватил ее запястье, не давая уйти.
– Подожди, мне нужна эта свадьба, пойми…
– Понять что? Ты посмотри на него, – кивнула в сторону ошарашенного парня, с которым Макс только что держался за руки, – мне кажется, он в большем ахере, чем я. Что значит понять? Я не собираюсь выходить за тебя замуж.
– Уля, это будет фиктивный брак.
– Да Громов тебе голову отломит за этот брак.
– Громов? Ты и Громов?
Когда-то Никольская имела глупость рассказать Максу про Степу и то, как он с ней поступил.
– А твоя мать в курсе, что ты с ним?
– Не приплетай сюда мою маму.
– А если она узнает?
– А если я расскажу всем, что ты гей?
– Тебе никто не поверит. Ты выйдешь за меня замуж, поняла? Иначе я расскажу все Олесе Георгиевне, и ты можешь забыть о своем Громове. Она не даст вам жизни.
– Посмотрим!
Улька вырвала руки и широким шагом вернулась к Лизке.
– Пошли отсюда. Сейчас такое расскажу, офигеешь. Козел, блин.
Лиза быстренько пошагала за ней следом, с удивлением слушая эту занимательную историю.
– Да уж. И что? Думаешь, он сдаст тебя матери?
– Не знаю. Не очень бы хотелось, – Никольская перетягивает ленты на пуантах, сидя на полу в зале. – Так, через полчаса начало.
– Да, я что-то волнуюсь.
– Не переживай, – Уля улыбается, а когда подруга отворачивается, морщится от пронзающей затылок боли. Прикладывает ладонь к голове, пытаясь успокоиться. Нужно выпить обезболивающее, должно же помочь?
Первый акт проходит хорошо. Можно сказать, спокойно. Никольская солирует, находясь большое количество времени на сцене. В антракте запирается в гримерке, чувствуя недомогание и разрывающую боль в черепной коробке, отчетливо слыша удары своего сердца. Нужно перетерпеть, немного. Ее тошнит, хочется лезть на стены, но она должна перетерпеть. Все скоро закончится, главное – выдержать до конца.
Сухой воздух сдавливает легкие, в какой-то момент она понимает, что сделать полный вдох невероятно сложно. Вновь закидывается таблетками, слышит звонок. Лизка попадется ей навстречу в коридоре.
– С тобой все хорошо? Ты ужасно выглядишь.
– Нормально, – Ульяна выдавливает улыбку, а самой хочется лечь, свернуться клубочком и лежать, лежать.
На сцене вновь музыка, все кружит, кружит, на какие-то доли секунд она перестает понимать, где находится и что вообще происходит. Ульяна улыбается, на горизонте ее партия. После нее она сможет уйти со сцены. Движения получаются немного грязными, она это знает, видит себя со стороны и испытывает чувство омерзения. Сознание ловко играет с ней в игры разума.
Последний амплитудный прыжок с раскрытием ног в шпагате, и какие-то невероятные эмоции, словно сейчас она совершила что-то непостижимое. Аплодисменты зала, улыбка, исчезновение. Ульяна попадает за кулисы в мареве боли. Плотно прижимается спиной к стене, оседая к полу. Ее тошнит, еще немного, и она выплюнет все внутренности. Ее состояние не остается незамеченным, балетмейстер помогает ей подняться, что-то говорит, но она слышит только, как ее кровь шумит в артериях и как сердце гоняет алую жидкость по телу.
Никольская не выходит на поклон, просто не может, адская физическая нагрузка трансформировалась в тотальное бессилие. Ей плохо, очень и очень плохо. Мама, которая была в зале, сидела в первом ряду, ловит ее у центрального входа, бледную и растерянную.
– Ты такая умни… – Олеся Георгиевна замирает, внимательно смотрит на дочь. – С тобой все хорошо?
– Более чем, – Ульяна, еле передвигая ногами, садится в такси, целуя мать в щеку напоследок. – Я сегодня останусь у Лизы, – уточняет вялым голосом.
Как только машина срывается с места, Улька достает из рюкзака телефон. Там больше десяти пропущенных от Громова. Крепче стискивает мобильный и просит таксиста изменить маршрут.
Оказавшись у клиники, где работает Степа, выползает из машины, медленно поднимается по ступенькам, интересуясь на рецепции, свободен ли Степан. Рыжеволосая девушка сообщает, что у него операция, уточняя, что у нему только по предварительной записи. Никольская не реагирует на ее слова и усаживается на синий диван в холле. Ждет. Честно говоря, сама не знает, чего ждет.
Степа появляется не скоро. Между делом подходит к рецепции, что-то спрашивает, ее, кажется, не замечает. Администраторша сама указывает ему на Ульку. Громов хмурится, смотрит на нее пристально, с хорошо скрываемой внутри злобой.
Затащив ее в свой кабинет, усаживает в кресло.
– Где ты была? Как из дома вышла?
– Не ругайся, – она медленно шевелит губами, еле разлепляя глаза, – я вышла через бассейн.
– Что?
– У тебя есть таблеточка? Мне очень плохо.
– Где ты была? – Степан набирает кому-то по внутреннему телефону и, положив трубку, присаживается перед Улькой на корточки. – В театре?
– Я же говорила, что не могу их подвести.
– Дура, – выдает сквозь зубы.
Громов нервничает, ему не нравится, как она выглядит. Бледная, еле живая. Какого черта она вообще поперлась на работу, ведь просил же.
– Иди сюда, – поднимается и тянет к ней руки, пересаживает на диван, – бестолковая, – прижимает к себе, аккуратно касаясь ее головы, прикладывая ладонь к затылку.
– Я хочу домой.
– Ну конечно. Так, сейчас тебя посмотрит врач, а потом я заберу тебя домой.
– Хорошо.