Мы встретили Рождество и Новый Год с семьями на каникулах. Но даже несмотря на то, что мы с Пэрришем жили на разных концах города, мы смогли пару раз встретиться и прогуляться перед возвращением в академию.

Каким-то печальным он мне показался во время одной из прогулок, каким-то растерянным и взволнованным. Я не стал допытываться до Пэрриша – он сам рассказал бы всё, если бы хотел. Но я должен был его поддержать, что бы ни произошло.

– Послушай, друг, – я положил руку ему на плечо, – Что бы ни произошло у тебя, ты всегда можешь на меня положиться – мы же друзья как-никак.

Малкольм тяжело вздохнул и присел на скамью.

– Отец нашёл мои черновики. Они выпали из моего дипломата.

– Он выбросил их? – я переминался с ноги на ногу, садиться рядом мне не хотелось.

– Нет, не выбросил. Но был большой скандал, – поёжившись от холода, Пэрриш вскочил со скамейки и направил палец в вверх, пытаясь показать своего отца, – Серьёзному парню с серьёзным будущим не пристало заниматься такой ерундой!

– Что такого в этом? Я никак не пойму. Ты же не лезешь в писатели и не пытаешься бросить учёбу.

– Если я пишу – значит, у меня есть свободное время. А если у меня есть свободное время, – какого чёрта я трачу его не на учёбу?!

Впервые я видел Пэрриша таким. Из него вырвались эмоции. Казалось бы, обычная семейная драма, но что-то в этой ситуации его сильно огорчило. Я был расстроен не меньше, чем он: как оказалось, Пэрриш очень тонко чувствовал, но чаще всего скрывал свои переживания.

Помню, я тогда зевнул, прикрыв глаза всего на мгновенье, а когда открыл – Пэрриш, раскинув руки в стороны, рухнул спиной в сугроб снега и расхохотался. Я даже не успел как-то отреагировать, он уже вскочил на ноги.

– Надо, наверное, идти по домам. Завтра возвращаться в академию. Но знаешь, что я тебе скажу? – он толкнул меня в плечо кулаком, – Мы снова сможем стать чуть более свободными.

– А ты снова сможешь писать, сколько захочешь. Только в этот раз не забудь оставить черновики в академии, чтобы потом не было ссор дома.

– Ох, Адам, теперь точно не забуду. Не хочу больше в снег падать, если честно, – Малкольм шёл и кружился на месте, безуспешно пытаясь отряхнуть спину от снега.

Вот так быстро менялось его состояние: от печали до искреннего смеха за пару минут.

По возвращении в учебную жизнь всё встало на круги своя: снова уроки, снова рутина и снова поздние тихие побеги в библиотеку за сборниками лирики для сердца и души.

Как только немного потеплело, и на переменах все обычно выбегали на улицу, накинув куртки, у Пэрриша начался какой-то психологический подъём. Он стал каким-то философом, рассуждающим о том, какую же роль в наших жизнях играют мечты. Однажды он даже сказал мне: «Somnia non opus esse sepultus sub stratis dubium. Мечты не должны быть погребены под слоями сомнений, Говард. Запомни это».

В твоих глазах, Патрик, я вижу вопрос: мистер Говард, а почему же вы не рассказываете ничего о себе? А ответ будет прост и банален: я был самым обыкновенным юнцом с мечтами об окончании учёбы. В нашей истории я не был таким интересным, как Малкольм.

Так, о чём я говорил? А, точно! Весной Малкольм достигал пика своей продуктивности во всём: на письменном столе появлялись кипы книг и учебников, за которыми его было даже не видно, с собой у него всегда был черновик с записями (и не один), на его пропуске в библиотеку не оставалось пустого места. Да, раньше у нас были бумажные пропуска, на которые ставилась печать при посещении библиотеки. Так вот, каждые пару дней Пэрриш заходил в библиотеку, приносил штук пять каких-то тяжёлых книг, чем пугал библиотекаря. Потом брал примерно столько же, улыбался, закрывая глаза, благодарил за помощь в получении образования и гордо удалялся на подкашивающихся из-за тяжести ногах.

Нередко до комнаты Пэрриш не доходил вместе с книгами – они выпадали из его рук и высыпались прямо возле двери, сразу слышался громкий и полный печали возглас Малкольма о том, как же несправедлива жизнь.

– И вот так каждый раз, понимаешь, каждый раз!

– Рассчитывай свои силы, Пэрриш, – всегда говорил ему я, подняв глаза от учебника, когда он толкал дверь в комнату ногой.

– А что такого? Читать хочется, по учёбе ещё нужно, а по несколько раз я ходить не могу: на пропуске места почти нет. Я же академию разоряю! – раздосадовано говорил он, надевая очки и садясь за написание очередного рассказа.

Я не хочу становиться похожим на тех людей за сорок, бурчащих что-то про «В наше время…", но раньше подростки были более спокойными и дисциплинированными. Возможно, это зависит от места обучения, да и воспитание у всех разное, но всё же, это факт.

Каждый вечер после окончания уроков, когда все расходились по комнатам, в академии наступала гробовая тишина. Кто-то читал, кто-то делал задания, а мы с Пэрришем создавали новые сюжеты. Да, я тоже принимал участие в писательской деятельности, но главенство всё-таки принадлежало Малкольму.

Спустя пару месяцев мы забыли про тот инцидент на зимних каникулах, но всё равно в душе Пэрриша остался глубокий след. Теперь он всё переписывал дважды, одну из копий отдавал мне. Наши шкафы были забиты кипами бумаги, столы были запачканы чернилами, на печатной машинке почти не было видно букв.

Писательство приносило нам счастье.

– А знаешь, Адам, когда-нибудь я напишу свою книгу, ты напишешь свою. Здорово будет в книжном магазине увидеть на полке с бестселлерами наши имена! – у Пэрриша глаза горели энтузиазмом, а очки отражали солнце мне прямо в глаза.

– Не хочу портить тебе малину, но… Ты понимаешь сам, что это невозможно. Разве нет?

– А ну вспомни, что я говорил тебе недавно о мечтах! Мечты не должны…

– Быть погребены под слоями сомнений.

– Вот и молодец. Знаешь, что однажды сказал Генри Торо: "Если человек уверенно движется по направлению к своей мечте и стремится жить такой жизнью, какую он себе вообразил, то успех придет к нему в самый обычный час и совсем неожиданно». Вот так-то.

Глава 5

Мне кажется, мой рассказ, как и любой другой, не мог бы обойтись без девушки. Как ты думаешь, Патрик?

Вернёмся немного назад. Я уже упоминал, что Малкольм был приятной внешности. И вот, на зимних каникулах я вытягиваю Пэрриша в кино. Если честно, не могу вспомнить, что же мы смотрели. Наверняка, какой-нибудь боевик. После сеанса мы прогуливались по какому-то скверу, а Пэрриш имел довольно странную привычку: шёл спиной вперёд, когда завязывался долгий разговор. Как гром среди ясного неба перед Пэрришем (точнее, перед его спиной) появилась девушка. До сих пор не понимаю, как она умудрилась не сломать нос об его спину: все мы вскрикнули от неожиданности.

До сих пор помню внешность этой девушки: на ней был белый берет, который контрастировал с её тёмными волосами, как и светлая шубка, её носик был вздёрнут немного вверх, а карие блестящие глаза были широко распахнуты от испуга – она была похожа на девочек со старых рождественских открыток.

– Боже, извините, я вас не заметил! Как же стыдно… – Пэрриш сразу же начал извиняться.

– Ох, ничего страшного. Никто не пострадал! Я тоже виновата, нужно было смотреть под ноги, – её мелодичный голос был похож на колокольчик.

– Прошу извинить меня тоже: не предупредил друга, – я потрепал волосы Пэрриша, из-за чего все мы засмеялись.

Как оказалось, этого ангелочка звали Аннабель Отис, и она жила совсем недалеко от нашей академии. Девушка была нашей ровесницей, училась она в самой обыкновенной школе и увлекалась искусством. С нас можно было написать картину: два парня в полосатых шарфах сидят по обе стороны от девушки в белой шубке, которая, к тому же, блестела от лежащего на ней снега. Мы разговорились.

– А как ваша учёба? В академии сложнее учиться, чем в обычной школе?

– На самом деле, да. Сложнее, – рассказывал я, так как Пэрриш учился в академии с детства, а я всё-таки только год, – Учебники тяжелее, нагрузки больше, домашние задания тоже немаленькие. Но ничего, справимся, тут немного осталось.

– Это интернат? Вы там живёте?

– Иногда нас выпускают, как видишь. Амнистия на каникулах и по праздникам, – Пэрриш включил всё своё обаяние.

– А на кого ты собираешься учиться после школы? – мне захотелось узнать хоть немного об Аннабель, ведь говорили мы преимущественно о нас с Пэрришем.

– Я ещё не думала об этом. Может, журналистом: буду брать интервью у знаменитостей и очень важных людей. Да, точно! – девушка широко заулыбалась.

Мы проболтали несколько минут, ужасно замёрзли и решили переместиться в кафе, которое находилось недалеко. Как я уже говорил, Аннабель была похожа на ангела: у неё были кудрявые тёмные волосы чуть ниже ключиц, её карие глаза на солнце отливали золотом, щёки были розовыми от мороза, а на длинных ресницах ещё не растаяли снежинки. Конечно же, она мне понравилась. Но, как ты, возможно, догадался, её больше привлёк Пэрриш. Она слушала его рассказы, подперев рукой подбородок, и улыбалась.

Спустя несколько часов я дал Аннабель номер телефона академии, и мы разошлись.

– А ты на неё поглядывал, брат, я заметил.

– Всё-то ты видишь, Пэрриш! Но только не буквы в книгах, – я всегда знал, как его подколоть – его зрение хромало.

– Туше, Говард.

После встречи с Аннабель я сильно изменился: отвлекался на уроках, смотрел куда-то вдаль, молчал и думал об этой прекрасной девушке.

– Я понял, в чём твоя проблема, Адам. Ты влюбился.

– А… что?

– Звонили из Рая и спрашивали, не украл ли ты у них ангела и не запер ли её в своих мыслях.

– Прекрати, Пэрриш. Эти твои глупые шуточки, – друг отвлёк меня от размышлений, – Она всё равно на тебя смотрела.

– Не волнуйся, я вне конкуренции. У меня нет на это времени. Завоюй её, ты ж сможешь, – он подмигнул.

– Ох, Пэрриш, ты веришь в меня больше, чем я сам. Спасибо, – я был польщён такой верой друга в меня.

Именно в этом самый главный плюс мужской дружбы: она зарождается очень быстро, и она самая крепкая. Мы учились и жили вместе лишь полгода, но создавалось ощущение, что мы знакомы уже много лет.

Слава Богу, моя успеваемость не стала хуже из-за постоянных размышлений об Аннабель. Хотя, друг смог бы мне помочь: он же был прекрасным учеником, у него получалось всё, за что бы он ни брался.

Однажды после уроков в нашу комнату постучал комендант и сообщил, что мне звонят. Пэрриш удивлённо улыбнулся и закивал головой. Мы стремглав побежали в холл, Пэрриш даже не успел снять очки. Я сорвал трубку.

– Алло?

– Адам? Привет! Это Аннабель, узнал?

– К-конечно, – я начал заикаться, а Пэрриш замахал руками и зашевелил губами, намекая на то, чтобы я продолжал, – Как ты?

– Прекрасно, спасибо. А Пэрриш здесь? Сможешь позвать его к телефону?

– Эм… – я обернулся, Пэрриш махал головой и шептал «Нет!», – Нет, его здесь нет, подойти он тоже не может.

– Оу, жаль. А как у тебя дела? Как учёба?

– Хорошо, всё хорошо, – Пэрриш выдохнул.

– Я записалась на курсы журналистики! Представляешь?

– Молодец, Аннабель. Прости, но мне надо идти, я позвоню тебе.

– Хорошо, до свидания.

Она положила трубку. Пэрриш похлопал меня по плечу, он был расстроен не меньше моего.

– Пойдём, братец. Пора делать физику.

– Я же говорил тебе, Пэрриш. Ей понравился ты. Звонила она тебе. Она замешкалась, когда узнала, что ты подойти не можешь.

– Адам, не нужно. Мы всё устроим, я помогу тебе её покорить. Веришь? Не расстраивайся. Давай, улыбнись!

Пэрриш скорчил рожу, а я рассмеялся, хотя и пытался сохранить серьёзное лицо. Про его серьёзность наврали в выпускном альбоме. Даже твой друг Доминик более серьёзен, чем был Пэрриш.

Глава 6

Помнишь тот инцидент на зимних праздниках? Мы с Пэрришем постарались забыть об этом как можно скорее. Однако же, теперь он дублировал все записи, как я тебе и говорил, и стал нервным. Я иногда замечал, как у него дрожали руки. Он стал подозрительным, но старался улыбаться так беззаботно, как раньше. Но я всегда замечал, когда в его глазах были ранее редкие нотки печали.

Однажды мы продумывали сюжет одного из его рассказов вместо того, чтобы делать химию, и дошли до момента, где главный герой должен был, наконец, встретиться со своим отцом.

– Итак, Барнаби стучит в дверь, и… – он опустил взгляд и закусил губу, а затем снял с носа очки и потёр переносицу пальцами.

Малкольма почти ничего не могло вывести из себя, кроме тех ситуаций, когда от него требовали подчинения. Он ненавидел уступать, но в конфликты никогда не ввязывался. «Зачем мне спорить с человеком, если я окажусь правым?» – говорил всегда он, пожимая плечами.

– Ты боишься? Боишься отца? Пэрриш, я могу стать для тебя психологом на пару часов.

– Я не боюсь его. Просто… я устал, понимаешь? – он наклонился вперёд, – Мне 16 лет. И все эти годы я живу так, как он говорит, как он хочет. Знаешь, какой будет моя жизнь: сейчас я закончу академию, пойду в университет, выучусь на юриста и буду работать в суде, отправлять людей в тюрьмы, даже если они не виновны. Ты знаешь, что такое судебная ошибка? А теперь представь: я отправляю в тюрьму на 20 лет человека, а он ничего не делал. Меня обвинят, я лишусь работы и спокойного существования! Да я буду винить себя всю свою чёртову жизнь! – Пэрриш уже перешёл на крик.

– Я понимаю тебя. Нам хочется независимости и свободы, мы же подростки, – я придвинулся к нему поближе, чтобы успокоить, – У тебя нервный срыв…

– Он говорит, что по окончании учёбы я буду волен делать то, что захочу. Вот только это ложь! Он запрещает мне писать сейчас, запретит и потом, – Пэрриш ходил по комнате кругами.

– А когда ты станешь совершеннолетним? Тогда по закону ты будешь свободен как птица, – я не мог понять, почему я несу какой-то бред вместо того, чтобы помочь своему другу так, как я умею.

– И что?! Мне от него никуда не деться. «Сын, ты должен стать серьёзней!», «Сын, что это за ребячество?», – Малкольм сел на кровать и закрыл лицо руками, – Как я устал, Господи, как я устал…

Меня грызла совесть: я ничем не мог ему помочь. У меня таких ситуаций не возникало, я понятия не имел, что мне делать. Всё, что я мог – это обнять друга, что я и сделал. Я присел на корточки рядом с кроватью, на которой сидел Пэрриш, и протянул к нему свои руки и обнял. Он выдохнул, наверное, весь воздух, который был в его лёгких, и размяк в моих объятьях.

– Давай отложим этот рассказ, Пэрриш. Ты сейчас совсем не в состоянии делать что-то. Отдохни. Я сделаю химию за тебя.

Он посмотрел на меня: каким же опечаленным он был. Я похлопал его по плечу, и Пэрриш послушно прилёг на кровать. Я приступил к химии и постоянно оборачивался на Пэрриша. Закончил делать химию я довольно поздно и упал на кровать обессиленный и опустошённый. Малкольм довольно быстро заснул, а я уснуть так и не смог: слишком волновался за друга. Я прилёг буквально на пару минут, а проснулся, когда было уже светло: меня разбудил Пэрриш. Он был в хорошем расположении духа, будто бы вчера ничего не произошло.

– Просыпайся, Говард. Спасибо огромное за химию, буду должен.

– Ты напугал меня вчера. Я не мог уснуть, – я размял шею.

– Да что со мной случилось бы во сне? – Пэрриш улыбался, – Скажешь тоже.

Весь день Пэрриш поддерживал меня (в прямом смысле слова), я был разбитым из-за недостатка сна, а Малкольм где-то достал для меня термос с крепким зелёным чаем. Как оказалось, он отжал его у Курта Маккинли, девятиклассника, заверив, что и термос он вернёт, и с историей поможет. Но, как ты уже догадался, Пэрриш не сдержал ни первого, ни второго обещания. Никогда не любил зелёный чай, но энергией заряжает он отменно.

Бедняга Маккинли в конце дня притоптал в нашу комнату, чтобы заставить Малкольма вернуть ему термос.

– Неужели ты не видишь, что Адам разбит?! Да он буквально засыпает на ходу, посмотри! – Пэрриш, державший меня за руку, легонечко толкнул меня в сторону, а я дёрнулся, так как проснулся.

– А? Что?

– Посмотри на него, Маккинли! Тебе не жалко? Неужели твой термос не может подождать пару дней? – актёр из Пэрриша был не очень, но наивный Курт покраснел.

– Извини, я… Я не знал. Пусть остаётся, я потом заберу! – он махнул рукой и поспешил поскорей удалиться.

Малкольм снова взял меня за руку и подвёл к постели, мягко придерживая за бок. Он усадил меня на кровать, а сам приступил к домашнему заданию, надев свои огромные очки, за которыми, как я уже говорил, почти не было видно его широких густых бровей. Я сразу же провалился в объятия Морфея, а Пэрриш решил отплатить мне за прошлую ночь и сделал всё за меня.

Вообще следующий день должен был быть выходным, чему опустошённые я и Пэрриш были несказанно рады. Я встал часов в 11 вместо положенных в обычный день 6 и застал Пэрриша читающим какую-то книгу из библиотеки. Я невольно улыбнулся, ещё лёжа в кровати, из-за того, каким же смешным казался мне этот парень: поутру он был всегда растрёпанным, сонным и радостным, из-за стекла в очках его веснушки, которые тянулись от уха до уха, казались больше, если он читал – то шевелил губами, повторяя текст. Он заметил мой взгляд на себе и рассмеялся, бросив что-то про "Спящая красавица наконец-то проснулась", а в ответ получил моё "Ой, замолчи!" и смех.