Глава V
Разбудили жильцов барака рано. Еще даже не забрезжил рассвет, когда сонные дети волочились нестройными рядами по холодной земле. На завтрак выдали кофе. Точнее то, что военные им называли. Это была коричневая горячая жидкость, от которой несло желудями. После напитка в животе странно крутило, однако он помог детям взбодриться. После завтрака началось распределение по работам. Мари нервно схватила Иссура за плечи, и к великому счастью девочки друзей вместе отправили в одну команду.
– Интересно, что мы будем делать сегодня. Тоже носить кирпичи? Как думаешь? – зашептал мальчик на ухо подруге. Однако Мари закрыла ладонью рот Иссура и глазами указала куда-то вперед. «Девочку с волосами» не определили ни в одну из групп и поставили вплотную к одному из военных. Она едва стояла на ногах от ужаса, ее взгляд метался из стороны в сторону полный неподдельного страха. Другие дети тоже с удивлением смотрели на девочку.
– Почему она одна? Что с ней сделают? – шушукались в толпе.
Распределение закончилось. Девочку увели. Она все время оглядывалась назад, будто надеялась, что хоть кто-то из ребят последует за ней. К горлу Мари подступил ком, в глазах задрожали слезы. Неужели узнали, что она помогла девчушке? Тогда почему с ней не вызвали и саму Мари? И вообще, разве это плохо – помогать другому? Этими мыслями она поделилась с Иссуром. А тот нахмурился, задумчиво почесал подбородок и наконец вынес свой вердикт:
– Мне кажется, ты здесь ни при чем. Неспроста ей оставили волосы. Может, их приберегли для… лабораторных целей.
– В каком смысле… лабора – торных? – Мари впилась глазами в лицо друга.
– Вполне возможно, что здесь есть какая-то лаборатория. Волосы можно взять как источник ДНК и исследовать. Наверняка вернется она к нам в барак уже обритая, как и мы с тобой. Думаю, все с ней будет хорошо, она ведь ребенок, ей ничего не могут сделать.
– Как же мне хочется тебе верить…
Колонны с рабочими вывели на главную дорогу и вновь заиграл оркестр. Ту же веселую, энергичную, радостную мелодию. Под нее бы выскочить на сцену и танцевать, пока не отвалятся ноги. Но люди просто шли и провожали музыкантов тусклыми взглядами.
Работали в этот раз на другой площадке – строили деревянный барак. Дети носили длинные доски, а в минутных перерывах вытаскивали занозы из покрасневших рук. Солнце нещадно пекло друзьям головы, отчего Мари с Иссуром задрали рубашки повыше и сделали из них что-то вроде капюшонов, оголив худые животы.
– Ты похожа на монахиню, – хмыкнул мальчик, опустив очередную доску на землю.
– Ага, только ряса немного не по размеру пришлась.
Дети тихо прыснули. Громко здесь нельзя. Ни говорить, ни тем более смеяться. Не принято. Друзья никогда не видели, чтобы кто-то из рабочих или военных улыбался, никогда не слышали шуток и долгих разговоров. Здесь либо молчат, либо иногда перекидываются парой фраз. В этом месте вообще всегда очень тихо. Пугающе тихо. Но отчего?
На обеде Мари поделилась с Иссуром своей внезапной идеей:
– А почему бы не разбавить эту вечную тишину чем-то веселым? Например, спеть или станцевать?
Мальчик чуть не подавился пресным овощным супом:
– Ты что, на солнце перегрелась? Эти, – он кивнул в сторону военных, – сразу арестуют.
– В бараке, вечером! Максимально тихо.
– Они патрулируют территорию день и ночь. Я и разговаривать с тобой перед сном вчера боялся, а ты уже решила устроить что-то наподобие кабаре! – Иссур в очередной раз наполнил ложку жидкостью из тарелки – Нет, ну что за издевательство. И это они называют овощным супом? Вода с травами!
– Да погоди ты со своим супом! Я вот что подумала. Военные – тоже люди, они вполне могут задремать или даже заснуть на посту. Правда, я буду крайне тихой.
– Ты… действительно этого хочешь? – мальчик наклонил тарелку, слизнул с ее стенок последние капли и вытер рот рукой.
– Больше, чем вообще что-либо на свете. Я хочу хоть немного развеселить людей в этом лагере, хотя бы наших соседей по бараку.
Вечером, уже взобравшись на нары, Мари решила – пора. Она набрала в грудь побольше воздуха и тихо запела песенку, которую когда-то услышала от фрау Катрин:
O, du lieber Augustin, Augustin, Augustin,
O, du lieber Augustin, alles ist hin…
Дети начали приподниматься и протирать глаза, желая увидеть, где и кто поет. Десятки глаз устремились на поющую девочку. А Мари накрыли волны воспоминаний: поздний вечер, ветерок дует из приоткрытой форточки и раскачивает ажурную люстру. Фрау Катрин сидит в кресле-качалке. На ней розовое потертое платье, домашние тапочки и очки с огромными линзами. Фрау Катрин поет песенку про незадачливого Августина и вяжет Мари теплый зимний свитер, который девочке так и не пришлось надеть.
…Geld ist weg, Mäd'l ist weg, alles weg, alles weg.
O du lieber Augustin, alles ist hin.
Какая-то неведомая сила будто подталкивала девочку в спину. Мари аккуратно спустилась с нар, и, не прекращая петь, закружилась в танце по бараку. Она легко передвигалась на самых носочках, взмахивала руками и порой подпрыгивала, приземляясь настолько элегантно, как не умеет ни одна балерина. Девочка прикрыла глаза и вскинула голову вверх, будто пытаясь оторваться от грязной, пыльной земли и взлететь на далекое небо. Дети завороженно наблюдали за танцовщицей.
Так прошло несколько минут. Вдруг слова в песенке кончились. Мари опустилась и сделала реверанс, как учили в школе. Правда, кривовато получилось, но какая была разница. Ей бесшумно, едва касаясь ладоней, аплодировали со всех сторон. Девочка залилась румянцем и отвесила пару поклонов. Залезая к себе наверх, Мари почувствовала, что кто-то дернул ее за штанину. Им оказался мальчик лет шести.
– А ты завтра выступишь? – пролепетал он, умоляюще глядя на девочку своими громадными глазами.
– Обязательно выступлю, специально для тебя – подмигнула Мари мальчику. Тот мгновенно заулыбался, обнажив свои маленькие с щербинками зубы.
– А ты хороша, прямо талант. – похвалил подругу Иссур, когда та улеглась рядом. – Не ожидал от тебя таких пируэтов. Ты занималась балетом?
– Было однажды дело… Меня в школе отвели на пробный урок бальных танцев, но исключили с первого же занятия.
– Почему же?
– Я повязала ленточки на балетках бантиком. До сих пор толком не могу понять, за что меня выгнали.
Мальчик прикусил край одеяла и завыл от смеха.
– И ты туда же! Что смеешься? Это ведь так удобно! И надежно, нога устойчиво на подошве держится, не сползает никуда. Да прекрати ты уже!
Ночью, когда все в бараке крепко спали, Иссура разбудил знакомый голос:
– Иссур, Иссур! – встревоженно трясла Мари друга за плечо.
– А?.. Что такое?
– А ведь та девочка… Ну, которая с волосами… Она так и не вернулась.
– Ну не сегодня, так завтра вернется. Какая вообще разница? Спи давай, нам вставать рано.
– Но Иссур! Где она сейчас? Почему эти твои образцы для… ДНК берутся настолько долго?
– Не знаю, я же не ученый! Может, это такой трудоемкий процесс… Я лично спать хочу, – мальчик отвернулся от Мари и засопел.
– Зануда, – пробурчала девочка и сложила руки на груди. Из головы все никак не выходил прощальный испуганный взгляд темных глаз. Что же они с ней там делают? А главное – для чего? Туманная дымка скрывала от Мари «девочку с волосами». Что происходит за закрытыми дверями? Может, там вовсе не лаборатория и Иссур ошибается? Несмотря на постоянную тишину, это место не назовешь спокойным. Будто эти суровые военные в черных фуражках с черепами что-то скрывают.
Следующие несколько дней ничем не отличались друг от друга. Подъем до рассвета, завтрак, работа, обед, работа, ужин и отбой. Друзья успели привыкнуть к такой круговерти. Правда, Иссур больше не встречал своих родителей. Видимо, их посылали на другие строительные участки. Мари, как могла, подбадривала друга: шутками, разговорами, и, разумеется, вечерними выступлениями. Каждый день перед сном в бараке начиналось представление. Мари будто порхала над землей, поднимала руки, кружилась на носочках и пела смешные, короткие, легкие песенки. Ее нежный голос успокаивал уставших детей и дарил им крепкий, глубокий сон.
Одно утро в бараке началось не так, как обычно. Ночью умерла девочка. Она была очень маленькой, слабой и худой. Мари всегда было больно смотреть на то, как сильно выпирают ее кости. Эта девочка, хоть едва могла стоять на ногах, работала вместе с другими ребятами на равных. С каждым днем ей становилось все хуже и хуже. Мари видела это и по вечерам часто подсаживалась к девочке и тихо разговаривала с ней, поглаживая по спине. И вот, военные выносят ее маленький труп из барака. Тонкая рука беспомощно висит, покачиваясь в воздухе. Сухие бледные губы обрамляют приоткрытый рот. Только проснувшиеся дети, шокированные ужасающим зрелищем, громко рыдают. А Мари сжимает ладонь Иссура до хруста в пальцах и подрагивает от невыносимого напряжения, сдерживая себя из последних сил.
За завтраком друзья молчали. Иссур обеспокоенно поглядывал на подругу, а та держала в руках чашку с кофе и смотрела куда-то сквозь пространство, в пустоту. Она не сделала ни одного глотка. На работе вечно веселая Мари безмолвно погружала кирпичи в тележку и везла к фундаменту. За весь день Иссур не услышал от девочки ни одного слова и даже звука. Уже после ужина, по возвращении в барак, мальчик не выдержал, взял подругу за плечи и обнял так крепко, как никогда раньше никого не обнимал. Они стояли посреди огромного потока рабочих, их беспрестанно толкали и пинали, кто-то даже не преминул выругаться пару раз. Мари раскрыла руки и сжала в пальцах рубашку на спине друга. По щекам девочки потекли горячие дорожки слез.
– Прости… Прости, что не разговаривала сегодня с тобой… Я просто… Мне было так…
– Я понимаю, понимаю.
Спустя несколько минут облегченного молчания дети наконец вернулись со всеми в барак. Дежурно спев очередную веселую песенку и покружившись, Мари буквально запрыгнула на нары. Ее лицо чуть ли не светилось от счастья.
– Отчего мы такие веселые? – поинтересовался Иссур.
– Я приняла одно из самых важных решений в своей жизни.
– И что же ты решила?
– Никогда больше не плакать. За те несколько дней, что мы с тобой здесь находимся, я рыдала уже два раза. Даже за прошедшие годы я не припомню, чтобы так часто и так сильно расстраивалась. В общем, больше – ни за что и никогда, – Мари гордо запрокинула подбородок и ткнула указательным пальцем вверх.
– Ого, какие у тебя… серьезные намерения. Думаешь, справишься?
– Абсолютно в этом уверена. Но, чья-то поддержка мне бы наверняка не помешала… – девочка улыбнулась краем губ и исподлобья взглянула на друга.
– Хитрая ты…
– Как иначе! С вами, мужчинами, и не такие уловки выдумывать приходится.
– А знаешь, что… Я согласен! Поддержу твою инициативу!
– Э, нет, друг, это не инициатива, это обещание! Можно даже сказать, клятва.
Мари придвинулась ближе к Иссуру и торжественно положила руку ему на плечо.
– Исраэль Эртман, ты клянешься больше никогда в этой жизни не плакать?
– Клянусь своим потом и кровью, что никогда не заплачу.
Теперь уже мальчик опустил ладонь подруге на ключицу.
– А ты, Мария Эргард, клянешься никогда не плакать в этой жизни?
– Клянусь своим потом и кровью, сердцем и желудком, что с этого момента не пророню ни слезинки.
Иссур собрал ладони подруги вместе и обхватил их своими с двух сторон.
– Вот теперь точно – клянемся.
– Клянемся, – прошептала Мари, не отводя взгляда от улыбающегося мальчика.
Дни медленно перетекали в недели, и вскоре, если верить карманному календарю Мари, прошел целый месяц. Друзья все работали на фундаментах и развлекали сожителей по бараку, а ночами, если не сильно уставали, говорили обо всем на свете. Иссур рассказывал подруге анекдоты, смешил историями из жизни и иногда погружался в философские рассуждения о создании и развитии мира, используя при этом сложные и неизвестные девочке слова. А Мари жаловалась другу на жесткие рамки, которые ей устанавливали в школе, думала над тем, кем же хочет стать по профессии и пересказывала сказки фрау Катрин. Эти сказки были добрыми и всегда хорошо кончались. Потому они Иссуру не особо нравились.
– В жизни не бывает так, чтобы все всегда завершалось настолько замечательно, здесь многое является неправдой. Не понимаю, зачем обманывать людей?
Мари смеялась и хлопала друга по голове:
– Глупый, это же особенности жанра. В сказках всегда что-то не совпадает с реальностью. Тебя никто не обманывает.
– Меня-то не обманешь, а вот подрастающее юное поколение может впоследствии разочароваться в жизни, узнав, что не у всего бывает радостный конец.
– То есть ты уже не являешься подрастающим поколением?
– Я все об этом мире уже знаю, для меня не существует неразрешимых загадок и проблем, все можно рассчитать по простому алгоритму. Из любой ситуации есть выход.
– Да ты что? А ну-ка, просветленный, расскажи мне тогда, зачем нас держат здесь, в этом старом, грязном бараке и заставляют работать на стройке по несколько часов?
Иссур укоряюще поглядел на девочку:
– Ну ты палку-то не перегибай.
С каждым днем кусочки хлеба, выдаваемые на ужин, будто становились меньше, а марципана на них могло и не встречаться. Травы в овощном супе тоже поубавилось. Иссур объяснял это прибытием в лагерь новых людей и обычным временным дефицитом продуктов.
– Ничего, это ненадолго. Скоро наверняка на поезде привезут питание, и мы будем есть как прежде.
Однако это обещанное «прежде» все никак не наступало. Совсем скоро Мари впервые столкнулась с чувством постоянного голода и резей в животе. В ненавистной школе ее хотя бы полноценно кормили три раза в день наваристой кашей, ароматными супами, мягким мясом с гарниром, заполняли до краев граненые стаканы кисловатым компотом. Здесь, разумеется, ничего такого девочке не предоставляли. Есть хотелось постоянно: с самого пробуждения до поздней ночи. Однако вскоре ощущение голода будто растворилось в девочке, стало ее вечным спутником, и перестало приносить настолько невыносимые страдания. Конечно, порой конечности Мари сводило внезапной судорогой от резкой боли, а в глазах темнело, но Иссур неизменно помогал девочке подняться и прийти в себя.
– Что бы я без тебя делала… – тихо хрипела Мари, опираясь на дружеское плечо. А мальчик молчал и едва заметно качал головой.
Однажды за ужином Иссур вдруг решительно протянул свою хлебную порцию подруге.
– Возьми, я не голоден, – отрезал он, отведя взгляд в сторону. Девочка приоткрыла рот от изумления.
– Врешь! Ты голоден! Просто хочешь, чтобы я съела побольше, так?
Мальчик не ответил и продолжил держать руку на весу.
– Я сильная, выдержу. Не нужно мне твоих подачек.
Иссур сжал кулаки и злобно процедил сквозь зубы:
– Ты еле держишься на ногах и падаешь в обморок несколько раз в день. Если так пойдет и дальше, то… – мальчик остановился на половине фразы и нервно сглотнул. Напряженно сдвинутые брови и поджатые губы помогли Мари понять друга без слов. Она положила свою ладонь на черноватую от грязи щеку Иссура и тепло улыбнулась:
– Я ценю твою заботу, но… я могу справиться и без нее. Правда. Лучше ешь сам.
После очередного вечернего выступления Мари как обычно взгромоздилась на нары. Иссур уже крепко спал, слегка посапывая. Устраиваясь, девочка откинула край одеяла на своей стороне постели и обнаружила под ним твердый ржаной ломтик.
– Вот дурак, ослабнет же без ужина, – пронеслось у Мари в голове. Она еще немного повертела в пальцах кусочек темного хлеба, слегка надкусила и, основательно прожевав во рту маленький размокший мякиш, засунула оставшийся ломоть в глубокий карман рубашки друга.
– Будет ему завтра к кофе добавка.
Девочка сверлила взглядом голый затылок лежащего рядом Иссура и отчаянно пыталась злиться на него, сурово хмуриться и обиженно дуть губы, но они непослушно расплывались в широкой и глупой улыбке.