Перед смертью я мучительно болел. Целыми днями были рядом со мной моя мать, братья, моя жена, опустошённая и опечаленная – в последние минуты мы уже не узнавали друг друга. Не было лишь той, которую больше всех я любил и ждал.
Братья знали, что я умру, врач сказал им об этом. И они уже верили и даже ждали этого с грустью и смирением. Одна только мама не могла поверить.
В последний день я твёрдо знал, что прощаюсь с миром. Именно поэтому не мог сдержать смеха, когда врач делал укол и всё продолжал усердно выписывать лекарства. «Принимать в течение недели, по два раза в день,» – монотонно твердил он. А я не винил этого спокойного человека с тёплыми ладонями. Он просто не понимал меня. И ни один врач не способен понять, что люди умирают не от болезни, не от смертельных ран, а от усталости. Одного эта усталость охватывает в семьдесят лет, другого – в восемнадцать. В тот момент я тоже устал. Хотя не испытывал грусти от этого.
Перед моими глазами снова и снова возникала моя библиотека. И не было мысли о том, что моим пальцам не суждено снова коснуться этих книг. Я знал – их коснутся другие руки, а книгам всё равно, кому принадлежать. Книги немного похожи на любителей посплетничать – они рассказывают свои тайны каждому встречному… С грустью я смотрел лишь на акацию, которая шумела под моим окном, да ещё на виднеющиеся вдали небеса. Я хотел бы взять с собой туда – под землю – лишь их: немного этого шума и осколок безоблачного неба. Но знал – желание моё невозможно.
«Пойду-ка я схожу за табаком,» – послышалось от брата, который никогда не курил. Он, вероятно, хотел отправить телеграмму нашим родным или просто не желал видеть, как я умираю. Я понял всё и попрощался с ним взглядом, поскольку знал – больше мы не встретимся.
Жену я попросил вывести детей, чтобы они немного подышали свежим воздухом. «Да, сейчас», -послышалось мне. И в этот последний раз она снова ничего не поняла и не узнала, что впредь уже голоса моего не услышит. И маме я что-то сказал, да только она не ушла. Стало грустно от этого, и оставалось лишь безмолвно закрыть глаза. Не знаю, сколько прошло времени, но лишь по горькому стенанию матери я понял, что уже умер. Она первая почувствовала мою смерть, хотя до последнего отказывалась верить в неё.