Йорданка помнила русский лучше всех, две другие подруги делали смешные ошибки в падежах и временах, но, тем не менее, старались поддерживать с Русским разговор как могли. Вскоре он знал абсолютно все сплетни о мелких интригах местного почтамта ( по словам Стефки, она была настоящим серым кардиналом и в жестокой подпольной борьбе за бесплатную кофемашину от муниципалитета ее отделение почти обошло конкурентов из соседней деревни) и о тяжелой судьбе болгарской матери, покинутой четырьмя неблагодарными детьми загибаться от тоски и одиночества ( тот факт, что Биляна проводила большую часть дня, вися на скайпе со всеми разъехавшимися по Европе отпрысками поочередно ей, конечно умалчивался).
Каждый вечер, независимо от того, чья сегодня была очередь готовить, Йорданка заходила пожелать Русскому спокойной ночи. И каждый раз она доводила Андрея до приступов искреннего, детского хохота, развенчивая тщательно плетеные подругами днем мифы.
Через неделю Андрей, то ли от домашней еды, то ли от искренней заботы, немного окреп, и они вышли на прогулку по деревне. Йорданка вела его по местам своего детства. В деревне мало что поменялось, и сарай дяди Румена с улицы Елша, тот самый, с крыши которого она в шесть лет свалилась и рассекла губу так, что пришлось ехать зашивать во врачанскую больницу, стоял себе целехонек там же, где и шестьдесят лет назад. Они зашли к Васьо, который разводил кур, и купили у него десяток яиц, зашли к Станке, которая варила лучшее в деревне вишневое варенье и к Радомиру, в чьем погребе всегда стояла внушительная батарея бутылок с домашней ракией. Она представила Русского своему маленькому миру, и мир принял его как своего. Как будто тот был не Русским, а самым что ни на есть своим, плотью от плоти, как будто купленный им дом старичков Стоевых дал ему новую принадлежность, новую пуповину, связавшую его с маленькой деревней в чужой далекой стране.
Еще через неделю, когда, наконец, окончательно распогодилось, Йорданка, Стефка и Биляна вывезли Андрея во Врацу. Это был красивый, расположенный в долине между горных хребтов городок, с чистым и просторным центром, по которому, как выразилась Стефка, Господь Бог счел бы грехом не прогуляться. Господь Бог также счел грехом не съесть по большому дюнеру в кафе на одной из центральных улиц, запив его бутылочкой холодного болгарского пива.
Подруги не договаривались о том, как себя вести с Андреем, какие слова подбирать и каких тем избегать, просто оно само так сложилось – жить, как будто страшного срока в три месяца нет. Как будто не было того обморока и не будет будущих. Как будто нет боли и страха, а есть только быстрая и буйная болгарская весна и первое свежее солнце. В общем-то, так оно и было, солнце-то уж точно было одинаковым для всех.
Нагулявшись по центру, они решили поехать в Леденику – пещеру в горах совсем недалеко от города. Был будний день и в пещере кроме них никого не было. Они купили билеты, и, спустившись вниз по мокрым железным ступеням, оказались в «Преддверии» – первой части пещеры, которая больше остальных оправдывала ее холодящее название. Тут образовывались прозрачные скульптуры – такие же, как сталактиты и сталагмиты в более глубоких частях пещеры, только не каменные, а ледяные.
Андрей замер у одной из ледяных композиций. Если другие были похожи на башни или пирамиды, эта – невысокая, состоящая из дюжины вертикальных столбиков, напоминала группку людей. Повыше–взрослые, пониже–дети, как-то так капала сверху и застывала тут вода, что они были совершенно человеческими, эти столбики, задумчивыми, со скорбно склоненными головами.
Три женщины подошли поближе, встали у Русского за спиной.
– Как думаете, там… потом… ты совсем один?
– Нет, – ответила Йорданка. – Там ты точно не один.
– Только уходишь в одиночку, но это – так, короткое путешествие. Короче, чем отсюда до Врацы, – тихо продолжила Стефка. – Сам не заметишь.
– Да? – Андрей обернулся. В холоде пещеры его глаза как будто тоже заледенели и стали из серых совсем прозрачными, льдистыми. – Точно?
– Точно, – хором, не сговариваясь, выпалили подруги, и тут же засмеялись, так неожиданно громко прозвучало их разнесенное эхом по сводам пещеры утверждение.
***
Они приехали домой под вечер, когда уже почти стемнело. Выбравшись из машины, Андрей замер на месте. Весь его дом был загорожен металлическими строительными лесами. На первом уровне лесов двое мужин – плотный,пожилой и абсолютно лысый и крепкий молодой, готовящийся рано облысеть, наносили на стену шпаклевку. Они обработали уже половину торца дома, и явно готовились к завершению работ на сегодня, домазывая кусок у одного из окон.
– Ну что, говорильня, как съездили? Как Леденика? Не закоченели там? – обернулся к ним мужчина постарше.
– Андрей, знакомься. Георгий, мой муж. И Слави, мой старшенький, из Мадрида приехал. Вспомнил, наконец, мать родную.
– Это что? Зачем? Что это? – забормотал Андрей, неловко махнув Биляниным мужчинам рукой.
– Мой сын прилетает послезавтра. Со старшим внуком, – ответила баба Йорданка. – У него каникулы, самое время немножко на воздухе поработать, заодно болгарский подтянет. Девять лет парню, а на родном языке все бекает, мекает, никак целое предложение выдать не может.
– Но…но…
– Здесь ты тоже не один. Так уж тут происходит. И захочешь, один не останешься.
– На выходных еще мои с почты подтянутся, – добавила Стефка. – У нас один почтальон любит соседям ванные плиткой выкладывать. Такой, знаешь, всё нервный, слова ему, видишь ли, поперек не скажи, чуть что не так, сразу рявкает, а тут, смотри, успокаивается, сидит часами, плиточку к плиточке, плиточку к плиточке. Медитирует. А я тебе потом еще лаванду по периметру высажу и розовые кусты разведем.
– Но зачем? – возразил Андрей. – Я же… Мне же…
– Мы тут быстро закончим, а ты дальше сам решишь. Хочешь, пригласишь родителей, хочешь…мы потом пригласим. Ты, надеюсь, нам их доверишь?
– Да, – тихо сказал Андрей. – Доверю.
– Ну и славно, – сказала баба Йорданка.
– А… как же…
– А у нас с тобой, Русский, богатая культурная программа. Мы дамы пожилые, делать нам с Биляной все равно нечего, ну а Стефка обещала взять отпуск…
– Я его шесть лет не брала, – подтвердила Стефка, – там столько накопилось – отдыхай – не хочу.
– Так вот, – продолжила баба Йорданка. – Пока суд да дело, съездим в Софию, потом в Пловдив, в Велико Тырново, опять же, еще в Стару Загору можно, а потом на море махнем. Я тридцать лет в туризме на побережье проработала, так что там каждый камень знаю по имени-отчеству. А время… время у нас есть. Как тебе такой план? Пенсионерский отдых, а? Идет?
– Идет, – ответил Андрей. Он смотрел куда-то в сторону, но Йорданка заметила, как тот кусает губы, и быстрым жестом вытирает рукавом куртки щеку.
– Спасибо, – Андрей выдохнул, повернулся и посмотрел соседке прямо в глаза. – Спасибо, баба Йорданка.
– Давай-ка просто Йорданка, – отозвалась та. – Побудешь тут бабой с таким темпом жизни. Небось ты втихаря из Москвы привез и нас вашей скоростью заразил. Ну что, девочки, завтра – София?
Девочки отозвались стройным:
– Так точно!
– В восемь пятнадцать готовыми у моего дома. Раньше выедем, меньше на въезде в Софию торчать будем. Точно все всё поняли? – еще раз спросила Йорданка.
–Точно! – хором выпалили Стефка, Биляна и Русский, и тут же засмеялись, так неожиданно громко прозвучало в прозрачном весеннем вечере деревни их дружное утверждение.
Посмотри на розы
Смерть пришла за дедом Асеном ранним майским утром. Он, наверное, так и не понял бы, что его сон перешел из категории хрупкого в категорию вечного, если бы не искрящееся, необыкновенно-легкое ощущение во всем теле, которое подняло его над смятыми простынями, как будто само всунуло узловатые ноги в тапочки и вытолкнуло его как пузырек шампанского прямо на открытый балкон.
–Э,– подумал Асен, паря в паре сантиметров от плиточного балконного пола. – Вот оно, значит, как.
Из спальни доносились ритмичные всхрапы бабы Стоянки, и Асен подумал, что надо бы вернуться, провести на прощание рукой по морщинистой щеке, сказать какие-то последние слова, обязательно важные и короткие, такие, чтобы сразу запомнились – не зря же в туалете вот уже десяток лет валяются «1000 афоризмов великий людей», – но искрящаяся тяга, держащая его над землей, не дала.
– Нет, не сейчас, – как-то само собой возникло во рту у Асена. – Не стоит.
Слова были круглыми как пузырьки шампанского, и оказалось, что их можно катать на языке как крохотные икринки. Асен раскусил одну икринку – это было слово «сейчас» – и рот наполнился вкусом свежесобранной земляники. Дед удивился, и закатил оставшиеся слова за щеку – пусть полежат, на черный день.
В голове тут же раздался мелодичный звон колокольчика – это шампанская тяга залилась хохотом.
– Ну ты, дед, и придумал! Какой еще черный день? Чернее-то не бу-у-дет!
Тяга смеялась беззлобно, понял Асен. Не над ним, а так, скорее, над ситуацией.
Во рту оказалось сразу три предложения, и Асен рискнул, раскусил все разом. «Дед» давал легкий кофейный привкус, «черный» неожиданно имел вкус дыни, «день» звенел соком закушенной травинки, а «будет» оставило послевкусие калорийной булочки с изюмом.
– И что теперь? – спросил Асен.
– Посмотри на розы, – шепнуло внутреннее шампанское, и эти слова стекли по дряблой стариковской шее вниз под майку. Асен поежился от холода и, с легкостью перемахнув балконное ограждение, выпорхнул в сад и завис прямо над огромным розовым кустом – гордостью Стоянки.
Асен уставился на розы – половина бутонов еще не раскрылась, но несколько нежных ярко-розовых цветков уже распустились, и дрожали под тяжестью утренней росы. Асен немного повисел над розами, тихонько кхекнул, чтобы привлечь к себе внимание, но его кхек остался незамеченным.
– И? – робко поинтересовался старик. – Что дальше?
Шампанская тяга опять захохотала. Видимо, сегодня она была в прекрасном расположении духа, и своим смехом даже подбросила Асена на десяток сантиметров вверх.
– Да ничего! – отсмеявшись вложила тяга в Асеновы уши.
– В смысле, ничего? Сказано же, посмотри на розы, я и посмотрел.
– Ну и молодец!
–Так мне дальше-то на них смотреть? – начал терять терпение Асен.
– Ну, посмотри!
Асен уставился на розы. По лепесткам одной из них медленно прополз большой зеленый жук.
– А на жука тоже смотреть? – опасливо поинтересовался дед.
– Хочешь – смотри! Не хочешь – не смотри! – великодушно разрешила шампанская тяга, – Тебе виднее!
– Это… то есть… там, куда мы дальше…. Там что, роз нету, да? – быстро спросил Асен, оглушенный внезапной нехорошей догадкой. – И жуков нет, да?
– Завались! И розы, и жуки, и даже колибри имеются. Дефицитов не наблюдаем! – радостно заверила тяга.
– Так я тебе и поверил, – недовольно пробурчал Асен.
Дед на всякий случай погладил жука по переливчатой спинке. Тот в ужасе замер под шершавым стариковским пальцем, и как только Асен убрал руку, жук расправил крылья, и улетел от греха подальше.
Асен засунул руки в карманы пижамных брюк, и посмотрел на небо. На нем не было ни облачка. Ему стало неловко. Наверняка, недавно усопшие в массе своей бывали более сообразительны и не позорили свои шампанские тяги бестолковым поведением.
–Послушайте, – прокашлялся старик. – Не знаю даже, как к вам обращаться…
– Обращайся как тебе удобно, дружище, – прошелестела тяга легким ветерком.
– Я не совсем понимаю, если туда, – он кивнул в сторону балкона, – мне нельзя, то… может быть… как-то переместимся куда-то… дальше?
– Зачем спешить?
– Вот как, – сглотнул тут же возникший в горле ком Асен. – Впереди, значит, бесконечность? Рай, допустим… Или ад… Вы, извините, не в курсе, куда меня?
Тяга опять подкинула его вверх.
–Уф, – отсмеялось внутреннее шампанское. – Уморил, ей богу. Времени, говорю, полно.
– Послушайте, – начал терять терпение Асен. – Нет, п-послушайте, это безобразие какое-то. Вы… у вас должны же быть какие-то должностные инструкции? Вы же должны мне как-то разъяснить ситуацию! Провести инструктаж, в конце концов!
– Посмотри на розы, – нежно прошептала тяга.
– Да смотрю я! Смотрю – розы! Вот они! Мне что, сосчитать их надо? Ну, штук двадцать на кусте. Тебе точный, что ли, номер нужен? Раз, два, три…
– Посмотри на розы.
– Розы! Тебе латинское название? Роза дамасцена, а может и не дамасцена, черт ее знает, у Стоянки спроси, я в них не понимаю ничего.
– Посмотри на розы.
– Да чтоб тебе провалиться с твоими ро…
Асен осекся на полуслове. Он вдруг заметил, как солнце играет в тяжелых каплях, и видно прожилки – как ве́нки на каждом лепестке. Как в сердцевинах дрожит на тонких стебельках желтая пыльца. Как шмель, прилетевший на утреннее опыление, устраивается поудобнее на цветке. Он вдруг услышал. В саду было громко, почти оглушительно – жужжали многокрылые насекомые, перекрикивались, перескакивая с ветки на ветку, и клевали созревающие черешни какие-то маленькие коричневые птички. Даже трава, колыхаясь, издавала какую-то свою, только ей понятную музыку.
– Я не… слышал…. Я никогда не обращал никакого…, – прошептал старик.
Асена подбросило в воздух – высоко, выше черешневого дерева, выше крыши дома, выше улицы, так высоко, что стало хорошо видно махину телебашни на горе Витоша, а где-то совсем вдалеке блеснул золотом купол храма Александра Невского.
– Ничего, – успокоила шампанская тяга, поддерживая Асена в небе над все еще спящей Софией. – Я же говорю, времени полно.
Дед Асен направил внутреннюю тягу по направлению к центру города, и полетел, щелкая на зубах, как икринки, самые важные последние слова. «Полно» было с кислинкой, как домашний лимонад с веточками мяты, а у «времени» был вкус сливочного мороженого.