Послеждь

Перебираю бумаги на столе, готовый в любой момент отдернуть руки, читаю, перечитываю, замыкание пространства, замыкание времени, тайные знаки, буквы, цифры, хрен пойми, что такое. Полчашки кофе, или что там налито, лучше не трогать, может, он этой штукой и отравился, книга, такую я еще не видел, «Бессонница сна». Хочу открыть, спохватываюсь, я же хотел найти, откуда взялась книга, которая меня чуть не убила…

Первооснову «Часоворота».

Этого не может быть, говорю я себе. И кому я это говорю, себе, который за последнюю неделю увидел все, и даже больше. Снова перечитываю последнюю фразу, убившую меня наповал:

…одним из его любимых писателей был Виктор Каминский…

Еще думаю про однофамильца, дочитываю дальше —

…в частности, его книга «Ночлег для ночи».

Понимаю, что никакой ошибки быть не может. Стою перед часами, которые, наконец-то, нашел. Они показывают без одной минуты час, минутная стрелка перескакивает на двенадцать, тут же на двенадцать скачет часовая стрелка. Говорю себе, что часы испортились. Просто. Часы. Испортились.

Никак не думал, что первоосновой «Часоворота» окажется моя собственная книга.

Вот так.

Говорю себе, что теперь осталось найти книгу. Свою книгу. Ночлег для ночи. Перебрать по алфавиту, по жанрам, по годам, выискать, черт меня дери. Мне кажется, это случится довольно быстро, чем дальше, тем больше я чувствую, что бесконечная библиотека читает мои мысли, подсовывает мне то, что я ищу – а может, мне это только кажется. Выхожу в коридор – что-то происходит, пол и потолок меняются местами, хватаюсь за стену, жду, когда все станет, как было. Мир возвращается на место, стена, которая была справа, почему-то оказывается слева, а дверь в комнату, напротив, справа. Страшная догадка сжимает сердце, я раскрываю книгу, пытаюсь читать, не могу, подношу зеркало, разбираю буквы без труда.

Отчаянно вспоминаю, что я делал до того, как коридор вывернулся наизнанку. Отступаю назад, пол и потолок снова меняются местами, хватаюсь за стену, мир возвращается в привычное русло.

Книга, говорю я себе. Книга, которую написал я сам, будь я проклят, если её не найду. Иду по коридорам, по привычке открываю все двери, может, за какой-то из них окажется выход. Пару раз вижу вдалеке коридора свет, похожий на уличный, сумеречный, бросаюсь туда – нет, только тусклое сияние ламп…

Все еще сжимаю в руке книгу, с которой началось мое путешествие, все еще не могу расстаться с «Часоворотом». Я уже заметил, что книга исчезает, как только я говорю себе, что не уйду отсюда, и появляется снова, стоит мне сказать себе, что я обязательно найду выход.

Почему ты хочешь убить меня, спрашиваю я книгу, почему ты хотела убить меня.

Книга молчит, книга уже сказала мне все, что могла… или нет? Перебираю залы, стеллажи, каталоги, наконец, нахожу то, что искал, издание 3030 года, переработанное и дополненное. Листаю, ищу, сам не знаю, что, большое влияние на его творчество оказали… это уже было… родился в Нью-Лондоне… было… под светом двух лун… А вот…

…разумеется, даже сейчас не все с восторгом встречают «Часоворот», есть люди, которые призывают сжечь скверную книгу, даже бывали случаи массового сожжения «Часоворота» на площадях. Некоторые особо упоротые фанатики требуют сжечь не только саму книжицу, но её последователей, и их не смущает, что в таком случае придется уничтожить половину человечества. Особенно ревностно борются с «Часоворотом» последователи «Бессонницы сна», впрочем, этому способствует и сама «Бессонница» своей нетерпимостью к инакомыслящим…

Что-то щелкает в голове, начинаю понимать, но недостаточно быстро, кусочки никак не хотят складываться в общую картину. Сжимаю голову в висках, пытаюсь поймать ускользающую мысль, вот оно, вот оно, вот…

Нет.

Чер-р-р-т…

Устраиваюсь на диване, надо бы поужинать, уже три часа как надо поужинать, все некогда, открываю «Бессонницу сна», чувствую, что книга меня затягивает с первой страницы, с первых строк, теряюсь в книге…

«Часоворот» снова исчезает. Захлопываю книгу, умоляю «Часоворот» вернуться, на кой черт я умоляю её вернуться, она меня чуть не убила. Тем не менее. Вернись, вернись, вернись, не буду я читать эту «Бессонницу», не буду.

«Часоворот» появляется на столике, я протягиваю к нему руку, хочется потрогать его до того, как он станет настоящим, непрозрачным, существующим – удар тока отбрасывает меня.

Слышу бой часов, голос полуночи. Спать, спать, ужинать и спать, а завтра будь я проклят, если не найду свою книгу…

Завтра…

Уже наливая кофе, или что там, спохватываюсь, вспоминаю, что не бывает тут никакого завтра…

…почему-то мне кажется, что снаружи осень…

Почему ты здесь, спрашиваю я книгу, почему ты здесь. Книга молчит, она так и будет молчать, пока я её не открою. Моя книга. «Ночлег для ночи». Сжимаю в руках, глажу переплет, твердый, добротный, кто эту обложку вообще рисовал, руки ему вырвать и вставить не скажу, куда. Устраиваюсь поудобнее на диване, долго не решаюсь открыть, чувствую, как потеют ладони.

Раскрываю. Оторопело смотрю на пустую страницу, это еще что за чертовщина… Еще одна пустая страница, еще, еще… чер-р-т… Листаю книгу, наконец, натыкаюсь на фрагмент абзаца, еще один, еще…

Почему ты показываешь мне только то, что я сам написал, почему, почему, – спрашиваю я книгу. Книга молчит. Вытаскиваю из кармана блокнот и ручку, выискиваю неоконченный фрагмент, начинаю дописывать, смотрю, как на странице книги появляются слова…

Черт…

Заглядываю в начало книги, ищу свою биографию, биографии нет, ничего нет. Шальная мысль ударяет в голову, я хватаю книги, все три, я спешу по коридорам, по лестницам, по залам, я ищу стеллажи с биографиями, я нахожу их – достаточно быстро, прямо-таки до неприличного быстро, мне всего лишь два раза пришлось пройти через мир, вывернутый наизнанку и заблудиться в измерениях. Писатели, писатели, вот они, писатели, ищу свою фамилию, нахожу не сразу, почему-то буква «К» за тысячу лет перекочевала в алфавите непонятно куда, уступив место каким-то иероглифам и непонятным знакам.

Виктор Каминский.

Годы жизни.

Вот так, в лоб, умру в этом году. Осталось полгода, говорю я себе, осталось полгода. Почему-то спрашиваю себя, успею я дописать Ночлег для ночи или нет, да что тут спрашивать, успею, написано же, автор «Ночлега для Ночи», а от чего умру, не написано.

Перебираю записи, которые подобрал на столе возле умершего, будь я проклят, если не разберусь во всех этих закорючках, если не выберусь отсюда. Думаю, сколько буду разбираться. Год. Два. Десять лет. Двадцать лет. И через сколько лет я захочу покинуть это изобилие книг…

…ужинаем вчетвером, я, «Ночлег для Ночи», «Часоворот» и «Бессонница Сна». Расставляю по столу чашки, наливаю себе ку-эф (это не кофе, теперь я знаю, что это), режу еду, оглядываю сидящих со мной, кажется, «Бессонница» боится моего взгляда. Я не тороплюсь, я выжидаю, я растягиваю паузу, я уже знаю, что «Бессонница» сидит, как на иголках. Да и торопиться мне уже трудновато, девяносто лет все-таки…

Допиваю ку-эф.

Откашливаюсь.

– А вы молодец, «Бессонница»… Нет, правда, люблю умные книжки, умные и сообразительные… Это же надо же было всё так подстроить… Нет-нет, даже не отпирайтесь, вы даже не думайте, что я вас раскусил. Это ж надо же было додуматься, завербовать ученого, который работал с пространством и временем, надоумить его выдернуть меня из моего времени, посадить в библиотеку будущего, подсунуть мне «Часоворот»… Вы хорошо знали мою биографию, вы понимали, что «Часоворот» может довести меня до отчаяния, до суицида, и у вас почти получилось, я остановил себя в шаге от бездны… А как ловко вы рассчитали, я умру, «Ночлег для Ночи» никогда не будет дописан, его никто не прочитает, он никого не вдохновит на написание новых книг, которые поэтому тоже никто не прочитает, не напишет что-то новое… и «Часоворот» не появится. Вы хотели, чтобы «Часоворот», ваш конкурент, ваш враг, вот так убил самого себя… Но у вас не получилось. Я оказался умнее, чем вы думали… Впрочем, у вас были и запасные варианты. Вы надеялись, что я не смогу выбраться из библиотеки, ведь вы предвидели, что ученый погибнет, когда будет закручивать пространство и время… Опять же, я оказался умнее, чем вы думали, я разобрался с этим за несколько лет, теперь мне ничего не мешает выйти отсюда… Впрочем, у вас был еще один, последний козырь, на который я едва не купился: вы интересная книга, спору нет, если бы я вас прочитал, я бы в жизни не стал дописывать свой «Ночлег», я бы вообще сжег рукопись… Но и тут вы недооценили меня, я догадался, что мне не следует читать вас, пока я не напишу свой «Ночлег»… Я все-таки прочитал вас, но уже после того, как поставил точку в своем «Ночлеге». Нет, я не спорю, вы интересная книга, вы захватываете с первой страницы… Но похоже, будущее останется за «Часоворотом».

Книга ничего не отвечает. Я знаю, что она ничего не ответит, она уже сказала мне все, что могла.

Спать… нет, спать сегодя я буду уже дома. Дрожащими руками беру флешку с «Ночлегом для ночи» по стеночке, по стеночке иду по коридору, бросаю прощальный взгляд на две книги, которые остались в зале. Перевожу дух. Что-то подсказывает мне, что сегодняшняя ночь для меня станет последней. Ничего. Открыть портал, я знаю, как это сделать, вызубрил наизусть. Войти в комнату. Включить ноут… нет, он уже включен. Вставить флешку. Обнаружено новое устройство. Очень хорошо. Почта. Адрес издательства. Добавить файл. Отправить. Вот так. Лечь спать. Не раздеваясь, нет сил раздеться. Комната выглядит непривычной, прямо-таки чужой. Спать. Холодок по ногам, надо бы укрыться, нет сил укрыться, комната вертится каруселью, роняет меня в никуда, цепляюсь за остатки мыслей, знаю одно – ночь нашла свой ночлег…

Не забыть

Я никогда не могу их увидеть, я никогда не могу встретиться с ними лицом к лицу. Потому что пока я слаб, я сам прячусь от них, а когда я становлюсь сильным, они сами прячутся от меня – я нахожу только мертвые планеты, руины некогда цветущих городов, выжженные земли под незнакомыми солнцами, сухие исторические сводки в заброшенных архивах, письмена на стенах полуразрушенных храмов. Или, напротив, я прихожу туда, где их еще нет, но они появятся, правда, неизвестно, когда, – через день, через год, через тысячу лет, а сейчас о них вещают пророчества, в которые никто не верит.

Я никогда не могу увидеть их своими глазами.

Никогда.

Не забыть.

Я никогда не могу узнать, откуда они появились. Сколько я ни пытался найти ростки этого народа, но всякий раз натыкался либо на могучее племя, войной идущее на города, планеты, миры, – либо же я видел крохотные народцы, поселения, разрозненные кланы, в которых никак нельзя было увидеть будущих завоевателей мира. Я пробовал истреблять кланы, жечь деревушки, из которых потом должно было получиться воинственное племя – но всякий раз они начинали свой род от какого-то другого клана, ких было великое множество.

Не забыть.

Я не могу уничтожить их просто так – подстроить, чтобы они были истреблены под корень. Почему? Я не помню. Почему? Я не знаю, память не слушается меня, но – я не могу их просто так истребить, я должен найти что-то… что-то…

Не забыть.

До сих пор ума не приложу, как столь отсталый народ, способный только к завоеваниям и истреблениям, смог породить величайшее открытие всех времен, которое положило начало величайшей цивилизации. Я ничего не знаю о том, кто именно это сделал, до меня дошло только имя – изгиб Ай-Тун, я даже не знал, что такое этот Ай-Тун, имя, фамилия, прозвище, место рождения, или что-то еще. В некоторые времена у некоторых народов это могло быть именем, у некоторых – названием профессии, а где-то и вовсе сложным заковыристым прозвищем вроде человек такой-то, потомок человека с такой-то профессией.

Не забыть.

Я никогда могу узнать, где и когда родился Ай-Тун. Я уже пробовал терпеливо перебирать города, эпохи, планеты, где бывало воинственное племя – но нигде я не находил даже следа Ай-Туна. В лучшем случае мне попадались какие-то исторические сводки, которые из-за своей давности обросли множеством легенд, где уже нельзя было отличить правду от вымысла. Иногда я попадал в какое-нибудь государство или город, где появлялись пророчества о том, что здесь родится величайший гений всех времен. Я жил там – годами, веками, я сам почти сживался с этим воинственным народом, вместе со всеми восторженно кричал, глядя на ритуальные казни, почти забывая, что я не часть этого кровожадного мира. Проходили века, тысячелетия, город вымирал, высыхали арыки, стены домов рассыпались в прах, я так и не находил его.

Не забыть.

(еще через одну вселенную)

Возвращаться на родину. Каждый раз, каждую вселенную, возвращаться на родину третьего эона в год белого противостояния, когда с небес падали горящие камни, воинственное племя обрушилось на наши города. Вернуться на родину, увидеть пепелище, которое останется от нашего дома, увидеть убитых родных, увидеть пепелище, которое осталось от столицы, увидеть Храм Пустоты, который буквально исчез, сраженный неведомой силой. Вернуться домой – чтобы подпитать свою жажду мести, слишком долго и слишком бережно я взращивал её, подобно хрупкому цветку в безжизненной пустыне, ибо душа моя стала пустыней, выжженной жаждой мести.

Не забыть.

Вернуться на родину, найти свой дом, остановиться, как постоялец. Сложнее всего делать вид, что первый раз встретился с родными. Когда сестра уронит чашку – не подхватывать, я еще не должен знать, что она уронит чашку.

Не забыть.

Не целовать мать. Не поймет. Не узнает.

Не забыть.

Не пытаться предупредить людей о грядущей войне – не поверят, примут за безумца. Не пытаться отразить атаку врагов – неисчислимые попытки спасти мой народ не увенчались успехом.

Не забыть.

Мое имя.

Мой народ.

Мою землю.

Мою мать.

Чужой народ, отнявший у меня все.

Не забыть.

Я не знаю, когда они появились. Я не знаю, когда этот воинственный народ канул в небытие. Хочется поставить хоть какие-то вехи, например, сказать, что их не было сколько-то веков после Большого Взрыва – но иногда я начинаю сомневаться даже в этом. Сколько ни следил, столько не замечал у них никаких мало-мальски развитых технологий – да, они пересекали огромные пространства, они обрушивались с небес на беззащитные города только благодаря миллионам лет эволюции.

Не забыть.

(спустя еще одну вселенную)

У них много имен, они могут скрываться под любым названием, как и тот единственный, которого я ищу среди воинственного племени. Это не я сам. Вот это вот важно – я и он это разные личности, если бы он оказался мной, это было бы слишком просто.

Важно: не хранить оболочку после Большого Взрыва. Как только она перестанет быть нужной, перестроить на что-то более необходимое. Не забыть: как сделать оболочку. Чертежи хранить только в своей памяти. Оболочку делать за десять лет до начала большого сжатия.

Не забыть: не покидать оболочку сразу после Большого Взрыва. Лучше всего дождаться, когда появятся звезды.

Не забыть.

Пару раз я уже совершал жест отчаяния – убивал половину воинственного народа, потом еще половину тех, что осталось, потом еще половину – пока, наконец, после уничтожения очередной половины не понимал, что убил и человека, которого искал. Тогда я ставил себе заметку, что человек в это время находился где-то там, я расставлял координаты, я дожидался смерти вселенной, я ждал, когда вспыхнут новые звезды – снова приходил туда, где прятался мой человек, снова убивал половину воинственного народа, сокращал радиус поиска, но…

…но все тщетно.

Не забыть.

Не забыть.

Не забыть…

Мертвый напарник

Еще нужно было открыть подвал, чтобы я мог поспать на леднике в холоде: разложение еще не началось, но запашок смерти давал о себе знать. А потом нужно было затопить камин на втором этаже и заварить кофе, чтобы согреться…

…впрочем, все по порядку.

Это сон, сказал я себе. Ну конечно, это сон. Темная тень наклонилась над моей кроватью, в лицо ударил трупный запашок. Этого не может быть, сказал я, зажег свечу, еще раз посмотрел на то, что стояло передо мной. Он мертвый, сказал я себе, ну, конечно же, он мертвый, с простреленной головой…

– Простите… я разбудил вас?

Я вздрогнул от его голоса – какой-то свист, хрип, как будто мертвое существо пыталось выговорить человеческие слова.

– Нет-нет, я не спал… вернее… зачитался тут, задремал… так вы…

– Вы мне поможете?

– Да, да, сию минуту… – я заметался по комнате в поисках перевязочных материалов, но тут же спохватился, что нужно вызывать врача.

– Нет-нет, врача не нужно, я же мертвый, – запротестовал он.

– Тогда… чем я могу помочь?

– Ну видите, меня убили… А я не знаю, кто это сделал.

– Вот как…

– Вы же детектив, вы же может…

– Да, да, конечно… где это случилось?

– Вон там, в переулке, возле булочной… он в меня выстрелил…

– Он? Вы уверены?

– Ну… может, она… честное слово, не знаю…

– Хорошо, хорошо, разберемся… враги у вас были?

– Слушайте… – он схватился за простреленную голову, – не помню я ничего… вот честное слово, ничего про себя не помню…

– Ничего… не помните?

– Ну да, вот как выстрелили в меня, вот как отрезало…

– Ничего, ничего, я обязательно помогу вам вспомнить, – я говорил и сам не верил в то, что говорю, – давайте… пойдемте на место происшествия… посмотрим…

Я спустился на первый этаж и взял пальто – что-то насторожило меня, я посмотрел на своего незваного гостя, потом на свое пальто, еще попытался успокоить себя, что мало ли на свете одинаковых пальто – но тут же спохватился, что тут что-то другое, тут…

Я посмотрел на его лицо. И понял все. Здесь по-хорошему я должен был удивиться, но все произошло слишком быстро, чтобы чему-то удивляться. Я вышел в холод осени, оглядел пустоту улицы, поискал в переулке улики, но как назло, дождь смыл все следы, мне осталось только догадываться, что случилось здесь, под погасшим фонарем. По привычке я достал часы, чтобы засечь время и дату, и тут меня осенило.

– Позвольте… ваши часы, – попросил я.

– Но… у вас есть свои часы.

– Я вижу, и все-таки позвольте ваши часы.

– Это что… ограбление? Я… я не позволю…

– Послушайте, если вы хотите, чтобы я вам помогал, будьте добры дать мне свои часы, – не выдержал я.

Он оторопело протянул мне золотой брегет, я посмотрел на циферблат, сравнил время – время было одинаковым, сравнил дату и вздрогнул. Хотел было сказать своему клиенту, что его часы спешат на сутки вперед, но тут же понял, в чем дело.

– Вас убьют завтра, – сказал я.

– Простите?

– Вас. Убьют. Завтра, – повторил я, уже сам плохо понимая, что говорю.

Вот так. А теперь уже можно сказать про то, как я открывал подвал и устроил самого себя ночевать на леднике, и про то, как я растопил камин на втором этаже, чтобы согреться. Мне казалось, что пережитое волнение надолго лишит меня сна – но накопившаяся за день усталость взяла свое, и я задремал у камина. Когда я проснулся, большие часы в холле пробили десять. Что-то заставило меня посмотреть на брегет на цепочке, я не сразу понял, что вижу не сегодняшнюю, а завтрашнюю дату. Я понял, что нет времени рассуждать, надо действовать, и как можно скорее. Я спустился в подвал, чтобы разбудить самого себя – но тут же понял, что будить уже некого, тот, кто должен был умереть еще час назад. Я посмотрел на часы – до преступления оставались считанные минуты – и вышел на улицу, сжимая в руке кольт. В сумерках за моросящим дождем почти ничего не было видно, и все-таки я разглядел в темноте силуэт человека, который целился в меня. Я опередил его, я выстрелил первым… и увидел себя лежащим на тротуаре. Я попытался подняться – мне удалось это со второй попытки, что-то стекало по лицу, я не сразу понял, что это кровь. Теперь оставалось вспомнить, кто я и что я, и что делаю здесь, ах да, меня же убили, убили, это в полицию надо… Я заковылял по улице, на крыльце ближайшего дома силы оставили меня, я опустился на ступеньки под фонарем, чтобы перевести дух, и тут мое внимание привлекла табличка у двери – детектив. Я толкнул дверь – она открылась удивительно легко, заковылял на второй этаж, откуда пробивался тусклый свет. Кто я, черт побери, почему меня хотели убить, почему, почему, почему. В полумраке я натолкнулся на спящего в кресле человека, который подскочил и оторопело посмотрел на меня. Мне ничего не оставалось кроме как осторожно спросить:

– Простите… я разбудил вас?

Заметки психолога

Честно признаюсь, дорогие читатели, в моей практике бывают такие случаи, которые даже я, психолог с многолетним стажем, не могу понять. Кто считает, что я всегда знаю, что сказать клиенту, глубоко заблуждается – порой даже я чувствую себя совершенно беспомощным. Вот вам, пожалуйста, недавний случай из практики. Приходит ко мне на прием мужчина средних лет, с небольшими залысинами, как-то сразу понимаю, что достаток у моего клиента немаленький. Ко мне, конечно, другие и не ходят, но тут, как мне показалось, и вовсе заоблачные доходы у моего посетителя. Вошедший сел в кресло, немного помялся и осторожно начал:

– Понимаете… у моей жены послеродовая депрессия.

Ваша семья, это вы, ваша жена, ребенок, и…

– …и все. Если совсем честно говорить, Гедда мне еще не жена, мы только собирались расписаться…

Потихоньку настораживаюсь, так-так, все не так уж и гладко. Посетитель видит мое замешательство, тут же поспешно добавляет:

– Нет-нет, вы не подумайте, я человек слова, мужик сказал – мужик сделал, семья у нас была крепкая, отец нас приучил слово держать… Да я бы хоть сейчас с Геддой свадьбу сыграл, говорю вам, в депрессии она у меня…

Осторожно уточняю:

– Ребенок был желанный?

– Ну, как вам сказать… я вот всю жизнь о наследнике мечтал… а Гедда как-то так…

– Она не любит сына?

– Вот даже не знаю, как… раньше с ней договаривались, что нянечек наймем, чтобы Гедде от работы не отвлекаться, а сейчас Тимке уже три месяца, Гедда про работу и не вспоминает.

– Ну, вы уж подождите, дайте ей в себя прийти…

– Так я все понимаю, роды, то-се… только раньше она прямо работой горела, а тут как отрезало…

– А Гедда у вас работает…

– С потусторонкой мы работаем, что я, что она. Я же когда о ребенке заикнулся, она же чуть ли не в слезы ударилась, что время потеряет, навыки потеряет, у нас работа сами знаете, там день потерять нельзя, не то, что год…

– Ну, честно скажу, про работу вашу и не знаю ничего толком…

– …ну вот, а теперь её и на работу не выпихнешь, и раньше она дама была стильная, залюбуешься, а теперь хоть сам её за руку бери и по магазинам води, хоть сам на неё примеряй всякое…

– Ну, вы бы не торопили события, может, Гедде вашей дома посидеть сейчас, с ребенком…

– Да я вот тоже так сначала думал, только кажется мне, тут другое что-то…

Осторожно спрашиваю:

– Так что вы… от меня хотите?

– Вы бы поговорили, что ли, с благоверной моей…

– Ну, хорошо, приводите её…

Если она придет, мысленно добавил я про себя.

Я напрасно волновался, – супруга моего клиента пришла через пару дней, оказалась худощавой женщиной с синим каре: она выглядела так, будто кто-то, а не она сама, подбирал ей стрижку, одежду, водил её в парикмахерскую, нанимал визажистов, выдумывал какой-то образ…

– Муж сказал, вы просили прийти, – сказала женщина так, будто делала мне одолжение.

Я замялся: такого поворота событий я не ожидал.

– Ну… если вы считаете, что у вас все в порядке…

– Да, собственно, все хорошо… сын родился…

– Вы его любите?

– Да нет как-то… ну… за ним нянечки ухаживают, все хорошо… Нет, вы не думайте, я с ним так-то время провожу…

– Муж хочет, чтобы вы к работе вернулись…

– Да и сама хочу… только постепенно, не сразу так, с места в карьер…

Я уже почти готов был признать, что у моей пациентки и правда все хорошо, хотел порекомендовать какие-нибудь витамины – но чем дальше, тем больше мне казалось, что все не так, совсем не так, и Гедда за холодной улыбкой скрывает что-то, какую-то жгучую невыносимую боль…

– Что… что у вас случилось? – спросил я в упор.

Гедда вздрогнула, как от удара.

– Я, собственно, что пришла, что хотела спросить… тут такое дело… – она выдохнула: – Алан меня изнасиловал.

– М-м-м… а поподробнее?

Гедда молчала.

– Когда это было… вы были женаты?

– Мы даже знакомы не были, – ответила Гедда почти шепотом.

Меня передернуло.

– Когда это случилось?

– Около года назад.

Меня осенила жуткая догадка:

– И… и потом Тимми родился, да?

– Да…

– И это вот случилось… где?

– В смысле, где Тимми родился, или…

– Или.

– В нашем доме… только он тогда еще не наш был, он пустой, заброшенный стоял… Там особняк такой красивый еще с позапрошлого века, обветшалый стоял, его не покупал никто, потому что бешеных денег стоил, а потом не покупал никто, потому что его ремонтировать надо… Вот Алан меня туда, в особняк этот завел, и… – Гедда закусила губу, – потом уже Алан этот дом купил, сказал, мы тут жить будем… Ну я еще от себя добавила… на ремонт дома… там перила из натурального дерева… там еще темное все такое было, я Алану сказала, а давай в светлых тонах сделаем, хорошо я хоть сначала на компе в редакторе проект сделала, посмотрела, как в светлых тонах будет, поняла, что вообще не годится… все очарование дома, что он темный такой…

– А… а Алан что про дом сказал?

– А что Алан, ему без разницы, он вообще сказал, как ты хочешь, так и сделаем… Вообще сказал, если хочешь, по пять раз переделывать будем…

Я понял, что Гедда не хочет говорить о том, что случилось. Сначала я решил потихоньку подвести её к непростому разговору, но тут же спохватился, что никакого разговора тут быть не может, только…

– …так это вам в полицию надо, – сказал я.

– Ой, что вы, ни в коем случае в полицию, – Гедда замахала руками.

– Ну как это ни в коем случае, вы что, Алана боитесь, или…

– Да нет, нет… вы поймите, он ни в чем не виноват!

– Вы сказали, что он вас… было это?

Гедда кивнула.

– Тогда он…

– …не виноват. Ни в коем случае не виноват…

Я отчаянно пытался понять, что происходит, хватался за всевозможные варианты.

– Вы с ним там, в доме, выпили лишнего, и…

– Нет.

– Он бил вас?

– Нет.

– Угрожал?

– Да нет, что вы… Алан вообще все хорошо так… цветы мне даже подарил… там, в доме искусственные цветы были, он мне букет подарил… хорошо всё так было…

– Так я не понимаю, если вы сами согласились…

– Да не согласилась я… Ну что вы на меня так смотрите, думаете, согласилась, потом передумала? Вы меня поймите, не тот это случай…

– Слушайте, если Алан виноват…

– Да не виноват он, поймите, он мне вообще жизнь спас!

– Так что вы хотите? – выдохнул я.

– Ну… это… вы мне подскажите, как это пережить все, а то мерзко так после этого на душе… может, методики какие есть, ну типа там, я отпускаю прошлое, я принимаю себя…

– А, ну конечно, давайте рассмотрим…

– И вот еще что… У меня такое чувство… что Алан то же самое испытывает…

– В смысле?

– Ну… он ведь тоже со мной… не хотел… Я ему сто лет была не нужна…

– Тогда почему…? – не понял я.

– Ой, не спрашивайте… короче, так надо было… И теперь гаденько так на душе, вот я и думаю… как бы мне с этим справиться… и Алану помочь… так… исподтишка… невзначай…

– Ну, хорошо, давайте рассмотрим…

– …вы только это… вы только пообещайте мне, что в полицию не пойдете, про Алана ничего не расскажете… Честное слово, не виноват он ни в чем…

Я постарался помочь пациентке, но признаюсь сразу, у меня это не получилось, потому что я совершенно не понимал, что именно произошло: Гедда замыкалась в себе и мне ни шаг не удалось приблизиться к разгадке. К чему я все это пишу: не всегда у психолога получается одним махом разрулить все проблемы…

Здесь можно было бы поставить точку, но точки не получилось: вышло так, что эта история трехлетней давности получила продолжение пару дней назад. Я снова увидел своего клиента с его супругой и ребенком, они выходили из торгового центра, похорошевшая Гедда вела за руку маленького Тимми, кажется, она была счастлива. Я поприветствовал семью, перекинулся с ними парой слов: Гедда воодушевленно рассказывала мне о своей работе, кажется, добилась каких-то профессиональных успехов, я ничего в потусторонках не понимал, в подробности не вдавался. Тимми очень радовался, что проведет выходные с папой и мамой, отец семейства сдержано улыбался. Они казались счастливой семьей. А меня эта встреча утвердила в одной давней моей мысли – не все проблемы может решить психолог, иногда достаточно просто подождать, недаром говорят, что время лечит.

В жизни не думал, что мне снова придется вернуться к этой семье – но странная история не отпускала меня. Я вспомнил про них, когда мне на глаза попалась газета, где я увидел фотографии своих знакомых и заметку, что они погибли там, по ту сторону портала. Я посмотрел на дату – это случилось несколько лет назад…

…от актеров требуется сложнейшая психологическая работа. Когда три человека – двое мужчин и женщина – сидят в уютном зале с камином, они не должны обращать внимания на устрашающие образы за окнами и подступающий туман. По мимике и жестам актеров должно быть видно, что герои ненавидят друг друга и готовы друг друга поубивать – но почему-то вынуждены быть милыми и любезными, и не просто делать вид, что хорошо друг к другу относятся, но правда хорошо относиться. Когда герои бросают жребий, нужно показать по их лицам, что от этого жребия зависит их жизнь. Немая сцена, где герои тянут жребий, должна быть максимально напряженной, но на лицах людей не должно отражаться ни одной эмоции. Когда двое мужчин жестами показывают женщине, что именно ей выпадает честь вытянуть жребий, их манеры должны быть галантными и чуть ироничными, вроде как – кончились времена благородных рыцарей и прекрасных дам, но все-таки так уж и быть, даму вперед…

Когда женщина разворачивает бумажку, её лицо ничего не выражает – ровно до того момента, когда она читает имя на бумажке. Здесь её лицо меняется – но не на страх, не на отчаяние, не какую-то конкретную эмоцию, а просто неуловимо меняется – чтобы зритель сразу понял, что именно она прочитала. Дальше женщину разбирает смех, почти истерический. А когда мужчины нетерпеливо тянутся к бумажке с именем, должно быть видно, что они уже поняли, что прочитала женщина, но хотят убедиться.

Напоминаем – все это происходит на фоне устрашающих образов за окном. Женщина вымученно улыбается, говорит что-то – зритель не слышит, можно догадаться, что она желает мужчинам всего хорошего, делает хорошую мину при плохой игре, но при этом еле сдерживается, чтобы не разрыдаться: должно быть понятно, что её ждет что-то более страшное, чем смерть. Мужчины встают и направляются к выходу, всем своим видом показывая, что если бы они могли чем-нибудь помочь, они бы это сделали, но сделать ничего не могут. Один из мужчин – большой, грузный, рослый – останавливается, смотрит на женщину, видно, что-то придумал, подходит к ней, берет за руку, шепчет что-то. Женщина идет за ним, на её лице читается смесь отчаяния и надежды, она не очень-то верит, что мужчина чем-то поможет. Наконец, нехотя идет за ним прочь из комнаты вверх по лестнице, на второй этаж большого дома, потом на третий, в просторные залы, в богато убранные комнаты – дом выглядит роскошным, но заброшенным. Герой заводит свою спутницу в спальню в пурпурных тонах, закрывает дверь, задергивает бордовые шторы. Неумел обнимает женщину, начинает целовать её лицо – видно, что он не очень-то хочет это делать, но почему-то вынужден. Женщина возмущенно отталкивает его от себя, кричит что-то, мужчина что-то говорит, объясняет, доказывает, женщина понимает, соглашается, начинает расстегивать блузку. В её жестах должно быть замешательство – с одной стороны, она не хочет этого делать, с другой стороны понимает, что от этого зависит её жизнь. Мужчина видит замешательство своей спутницы, в какой-то момент отодвигается от неё, машет рукой, хочет отложить встречу на завтра, а то и вовсе на неопределенный срок – женщина спохватывается, бросается за ним, упрашивает, уговаривает, сама неумело целует своего новоявленного любовника.