Кошмар кошмара

Болезнь выхода

– …вы не подскажете… как отсюда выбраться?

– Простите?

– Как… как отсюда выбраться?

– Откуда… отсюда?

– Да из замка же!

– А с чего вы вообще решили, что из него можно выбраться?

– Ну… как-то же мы сюда попали…

– …как попали, мы всю жизнь тут были.

– Да нет, вспомните, было же что-то до этого…

– …все ищете выход?

– Слушайте, ну вы что, правда не помните, мы же ехали сюда в замке на колесах, потом мы вошли сюда…

– Как можно сюда войти?

– Не знаю… но мы же как-то…

– …я вспомнил… это называлось авто-бас…

– Что называлось?

– На чем мы приехали… уважаемые туристы, посмотрите…

– Это что?

– Не… не знаю…

– …ну как вы?

– В смысле?

– Ну, здоровье как?

– Да не жалуюсь…

– Выход больше не ищете?

– Какой выход?

– Все ясно… ну… удачи вам…

…учащаются случаи так называемой «болезни выхода», когда человек ни с того ни с сего начинает думать, что есть что-то за пределами замка, и пытается выбраться наружу во что бы то ни стало…

Чужое лето

– Ма-а-ам, ну пожа-а-а-луйста-а-а-а!

– Я сказала, нет.

– Ну ма-а-а-м!

Маленький Тенька заливается слезами.

– Ма-а-ам, ну пусть ле-е-то бу-уде-е-е-т!

– Никакого лета, я сказала!

Тенька снова заливается слезами, ну как это, никакого лета, у Теньки всего одна тройка в четверти, ну как это, никакого ле-е-ета-а-а…

– …никакого лета, я сказала! И точка!

Светка тоже заливается слезами, ну как это, никакого лета, это Тенька все со своей тройкой, Тенька на Светку набрасывается, сама хороша, кукуша, ни одной пятерки нет…

Вечером тетя Тетя придет с Милочкой, Светка и Тенька тетю Тетю терпеть не могут, а Милочку и подавно, чтоб ей провалиться, Милочке этой, ах, отдавайте-уступа-а-айте, ах, она го-о-остья…

– Лето! Лето!

Милочка смотрит на Светкино и Тенькино лето, которое мама в сервант поставила, тянется к лету…

И мама оба лета из серванта достает, да бери, бери, моя хорошая, ничего не жалко…

– Ы-ы-ы-ы!

Это Светка.

– Ы-ы-ы-ы-ы!

Это Тенька.

– Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!

Это оба вместе.

И мама – а-а-а-а, как не сты-ы-ы-дно, они го-о-о-сти…

…осень.

Теперь уже не только у Светки с Тенькой, а у всех осень.

Мама заходит, лица на ней нет:

– Милочка… Милочка утонула!

И тетя Тетя по телефону:

– Ты… это ты?

– Что я?

– Это… это их лето было? Кого-то из них двоих?

– Ну что ты такое говоришь, милочкино это лето было!

– Да я тебя по судам затаскаю, ты!

– …ничего ты не докажешь, поняла, да?

…тетя.

Не тетя Тетя, а чужая тетя на улице.

– Ребята, а давайте я вам лето подарю, а?

– А… а нельзя…

– А почему нельзя? Приятно получать, приятно дарить, правда?

– А… а зима же…

– Ну а что, зимой лета не бывает?

– Не… не быва-а-ает…

– …а я вам расскажу, а когда у нас зима, а на юге лето! А вот я вам его и подарю, это лето на островах…

– …вы Такая-То Такого-Товна?

– А в чем дело?

– Дети ваши… на Сейшелах… тела вышлют на родину…

– Да… вы что…

– Кстати… вам лето не нужно?

Последние врата

…и все-таки они ошиблись… Я говорю – «они», я даже не знаю, кто они, те, кто построил календарь, который я почему-то называю циферблатом, он круглый, сквозь него должны быть видны звезды, которых больше нет. И все-таки они ошиблись, говорю я себе, глядя на последний круг. Круг сто тысяч какого-то там года, с одними-единственными вратами для одной-единственной звезды, которая не взойдет – потому что звезд больше не осталось…

Ненадолго – украдкой-украдкой – добираюсь до поселения, в котором больше никого нет, ненадолго – украдкой-украдкой – перетаскиваю в каменный календарь запасы электричества, хватит еще на сколько-то там, прежде чем я превращусь в ледяное ничто.

Остальные ушли – кажется, это случилось бесконечно давно, хотя как знать, здесь время потеряло значение.

Я жду чего-то, сам не знаю, чего, потому что никакая звезда не взойдет в последних вратах, звезд не осталось.

Включаю последнюю батарею – отсчитываю время уже не по часам, по заряду батареи, восемьдесят процентов, пятьдесят, тридцать…

…двенадцать…

…пять…

Поднимается звезда в последних вратах, еще не понимаю, что я вижу, только догадываюсь, что это не звезда, это отголосок бесконечно далекого большого взрыва, отголосок рождения новой вселенной.

Из последних сил ползу в поселение, к вратам, куда ушли все, может, еще успею сказать им, что…

Дорогой друг, должны сообщить вам…

…Наконец, начинаю понимать: разрозненные фрагменты – это кусочки информации, самый первый что-то вроде начала контакта, потом…

– …а «Я» – это вы?

Информация мнется, не знает, как ответить:

– Не я… тот, кто меня послал…

– А «дорогой друг»…

– …это вы.

– Нет, я так не называюсь.

– А… а как?

– Э-э-э… никак.

– Тогда вы дорогой друг…

Пытаюсь понять, что это значит, дорогой, в смысле, что кто-то меня давно знает и я кому-то давно нужен…

– Но я не могу быть никому дорогим… и тем более, другом… я один… Так что вы меня с кем-то перепутали…

– Нет, я искала именно вас…

– И как долго?

– Четыре тысячи лет.

– Лет?

Послание пытается объяснить мне, что значит – лет. Пытаюсь представить, сколько это, и был ли тогда вообще я…

– А что такое «наследство»?

Послание терпеливо объясняет, потом еще раз объясняет, потом еще и еще, – я отчаянно пытаюсь понять, не могу…

– Но… это невозможно.

– Что невозможно?

– Я не могу быть ничьим наследником… для этого нужно, чтобы у меня были предки…

– А у вас…

…на этот раз настает мой черед терпеливо объяснять века и века – прибрежная глина, морская грязь, первые попытки выбраться из воды на сушу, которой не было, попытки расправить крылья, которых не было, попытки понять мир, который был…

– …так что до меня никого не было… я первый… вы…

– …послушайте, я так больше не могу… – если бы я знал, что значит «плакать», я бы сказал, что письмо сейчас разрыдается, – я так не могу… четыре тысячи лет… путь в никуда… Наконец-то вы нашлись… хоть кто-то нашелся… и говорите…

– Но я… не я…

– А пусть вы будете вы? Ну пожа-алуйста…

– Но я не…

– …вы хоть понимаете, что вам полагается?

– А что мне полагается?

– Поместье… родовое поместье… простите… я не все помню, я растеряло само себя… но поместье… вам полагается… замок… сад у дома…

– А что это?

– Я… я не помню… или не знаю… или и то, и другое вместе…

– Вот как…

– Только… вам нужно еще что-то сделать…

– Что сделать?

– Я… я не знаю… или не помню… или и то, и другое…

– …может… отправиться в поместье?

– Да, да, наверное… вы… пойдете?

Смотрю на умирающую землю под умирающей звездой, расправляю крылья, которых нет, поднимаюсь к небу, которое есть…

Четыре тысячи лет…

Мой путь займет намного больше времени…

– …это здесь.

Смотрю на причудливое нагромождение камней, окутанное порослью, пытаюсь понять, что я вижу…

– Вы… поместье?

– А?

– Вы поместье?

– Я не… я не знаю…

– Поместье, поместье, по координатам должно быть здесь, – оживляется послание.

Прячусь в лабиринтах поместья, пытаюсь представить, каким оно было, когда было, выстраиваю ходы и залы так, чтобы разместиться каждым своим всполохом, сливаюсь с нагромождением камней воедино, вживляюсь в заросли, начинаю чувствовать мир тонким дыханием травинок…

– Вы… вы точно поместье?

– Я… я не знаю… наверное…

– …я очень благодарен вам…

Послание смущается.

– Я… простите…

– Что такое?

– Произошла ошибка…

– Какая еще ошибка?

– Понимаете… поместье…

– Что поместье?

– По координатам…

– …вы сказали, оно находится здесь…

– Это ошибка… тысячи лет… звезды и земли ушли бесконечно далеко… Это не та земля и не то солнце…

– И не то поместье?

– Это… это вообще не поместье… эта груда камней и заросли…

– А поместье…

– …боюсь, я никогда его не найду…

– Вот что… а вы можете не говорить поместью, что оно…

– …что оно ненастоящее?

– Верно… не говорите… пусть оно не знает…

…начинаю понимать, что стал чьим-то другом, дорогим или нет, не знаю. Сейчас, когда у меня появилось поместье и письмо…

– …я вспомнило…

– Что вы вспомнили?

– Что вы должны были сделать… или я… или вы… или мы оба… чтобы получить поместье…

– И что же?

– Перевести отправителю сто тысяч единиц.

– Единиц чего?

– Не помню… что-то связано с золотом…

– Так давайте отправим…

…смотрим, как исполинский золотой астероид направляется куда-то в никуда, в бесконечную даль. Ночью приходят какие-то сны, странно, раньше их не было, я вижу, как огромный слиток золота падает в мертвую пустыню, ударная волна разносит в прах истлевшие кости перед навсегда погасшим экраном…

Перевод с туннельского

… – пожалуйста, пройдите здесь, клянусь, я не причиню вам вреда.

…мы недолюбливали туннель (имя непереводимо), потому что он знавал двадцать два человека, тогда как нам доводилось знавать от силы трех или четырех.

…не бойтесь, я просто посмотрю вашу историю… да не может быть, у каждого человека своя история, и вы мне свою покажете… я никому не скажу, я же просто ту…

…туннель (имя непереводимо) быстро пробегает взглядом – не глазами, глаз у него нет – взглядом – по длинному ряду стальных коробок, смотрит истории – пока просто скользит по судьбам легко-легко, как чайка над водой, пробует по каплям, прощупывает бережно-бережно кончиками пальцев, которых у него нет. Здесь ничего интересного, такие он видел уже сотни раз, хотя… туннель присматривается, а ведь правда, такого он еще не видел, тут что-то особенное…

Туннель сужается, стальные коробки покорно замирают, ждут чего-то, будто бы сами не знают, чего, туннель опускается ниже, почти касается голов сидящих, начинает смотреть, бежит с кем-то по перрону, кричит что-то с кем-то в распахнутое окно, ждет кого-то на площади у фонтана, читает чье-то письмо и в гневе швыряет телефон в стену, с кем-то не спит долгую ночь перед встречей, которая перевернет всю жизнь, и еще не знает, что эта встреча не случится…

…туннель высасывает прошлое – дотла, дочиста, до последней капли, – наконец, нехотя вздыхает, раскрывается, выпускает стальные коробки, ждет новую порцию воспоминаний, замирает в предвкушении…

…и скольких вы убили? А этого за что? А того?

…вы так говорите, потому что никогда не пробовали людей, у вас не было ни одного человека, вы просто не знаете, что такое – человек, вошедший под ваши своды, человек со своим прошлым, со своими воспоминаниями, тревогами и радостями…

…да, если вы устали, можете отдохнуть, поспать, а я посмотрю ваше прошлое дальше… и…

…туннель прислушивается – такого прошлого он еще никогда не видел, не чувствовал, таких бесчисленных глубоких историй, да еще и собранных вместе. Туннель понимает, что это его звездный час, и…

…обрушение туннеля М-5 в районе…

…мы недолюбливали (имя непереводимо), потому что он похоронил под своими сводами безжалостного убийцу, и раз за разом переживал его злодеяния…

…с туннелем (имя непереводимо) было явно что-то не так, мы сторонились его, и было за что. Поговаривали, что он держит в своих сводах не призрачные воспоминания, а живые истории из плоти и крови, которые туннель прячет от того, что снаружи. Этот туннель вечно беспокоился о чем-то, искал то чистую воду, то какое-то зерно, то еще какие-то растения, то что-то с непроизносимым названием пень и силин, то еще что-нибудь…

…как вы не понимаете, я похоронил его под собой не для того, чтобы слушать его снова и снова, а чтобы он больше никогда не…

Эр плюс Джи

Прийти из небытия.

Забыть о том, что это больно и страшно – приходить из небытия.

Прислушаться, чтобы понять, где враг.

Понять, что враг совсем близко, на соседней улице.

…улице…

Да, улице.

Осмотреть город.

Осмотреть улицу.

Осмотреть круглую стену с отверстиями, попытаться понять, для чего она могла использоваться.

Не понять.

Осмотреть некруглые стены.

Увидеть разноцветные пятна на стенах – пятна, которых больше нет, которые выцвели миллионы лет назад, когда еще были какие-то миллионы и какие-то лета.

Спросить себя, почему здесь жители трех рас – раса из воды, раса из камня и раса двумерных, застывших на камнях.

Напомнить себе, что враг близко.

Услышать, как враг напоминает себе то же самое.

Увидеть решетку, увешанную замкнутыми кольцами.

Увидеть формулы.

Попытаться понять. Одно неизвестное плюс второе неизвестное равняется третье неизвестное. Еще одно неизвестное плюс еще одно неизвестное равняется все то же третье неизвестное.

Формулы… чего?

Попытаться понять.

И… не понять.

Попытаться разделить кольцо.

Только сейчас почувствовать, что враг рядом, что он делает то же самое, пытается разомкнуть то же кольцо.

Понять, что это и вправду что-то важное, раз к этому так тянется враг, опередить любой ценой…

…разомкнуть кольцо.

Почувствовать, как из кольца вырывается что-то, замкнутое в нем миллионы лет назад, когда еще были миллионы и лета.

Посмотреть на врага.

Понять формулу.

Эр плюс Джи.

Эр.

Джи.

Покинуть чужие земли… нет, нет больше чужих земель…

«Что там за свет я вижу на балконе…»

За стеклом

…а ты думал, все кончилось, да, как земля сгорела в пламени последнего пожара – так все кончилось, да? Как стартовали, как вышли на орбиту – так все кончилось, да?

Ты смотришь на меня и молчишь – это у тебя хорошо получается, смотреть и молчать, еще с тех времен, когда встречались на каких-то там переговорах, вот это у тебя хорошо получалось, прожигать своим ледяным взглядом, так бы и придушил тебя за этот взгляд, только там придушивать было нельзя, а здесь все случилось само собой, когда набросились друг на друга, я сжал твое горло…

…ну что ты на меня так смотришь – я не хотел, ты знаешь, я правда не хотел, это раньше у меня руки чесались что-нибудь с тобой сделать, а сейчас… нет, я правда не хочу, пусть бы оно правда все кончилось, хватит уже, хватит…

Ужинать будешь? Что ты на меня так смотришь, не хочешь, не надо, а я бы поужинал, что у нас тут есть в запасах на тридцать пять лет вперед, интересно, проживет кто-нибудь из нас столько или нет…

Вот так теперь хорошо, поужинать чем у нас тут есть в запасах, даже налить чего-то красного с непроизносимым названием, чокнуться, за здоровье, и за все такое. И не задумываться, почему здесь нет невесомости, почему-то кажется, что если задуматься, то притяжение сразу же исчезнет, и

А ты все смотришь на меня и молчишь, ну хорош уже обижаться, ну хоть бы сказал чего… Даром, что уже не можешь говорить, а все равно, мог бы и сказать оттуда, с той стороны стекла. Ну и что, что в непримиримой вражде один прикончил другого и вышвырнул безжизненное тело туда, в пустоту по ту сторону стекла, и что, что один сейчас сидит в «Страннике», а второй… а кто же знал, что выброшенное за борт не исчезает, не уносится прочь, так и летит вслед за «Странником»…

Кто-то смотрит на кого-то пустыми глазницами по ту сторону стекла, кто-то смотрит на кого-то пустыми глазницами по эту сторону стекла, еще бы, сколько лет прошло… или веков… я не знаю… и ты не знаешь… хоть бы сказал чего, хватит уже молчать…

Время пришло…

…время пришло ночью – вернее, уже не было никакой ночи, и дня не было – было только время, беспощадное стремительное время, хлынувшее на город. Бежать не пытались, бежать было бесполезно: кто-то оставался на одном месте, кто-то стремительно переносился назад, третьи и вовсе… Если вы спросите у третьих, что с ними было, они вам не ответят, разведут руками, вернее, не разведут, потому что рук у них больше нет, и ответят вам… ничего не ответят, потому что отвечать тоже нечем. Кто-то поговаривает, больше всего повезло тем, кто спал – и опять неправда, ничего подобного, вы бы знали, какие нахлынули сны, да сны ли это были… Если интересно, вот вам кусочек воспоминания – непонятно, чьего, воспоминания перемешались, дальше некуда – лампада с маслом на столе превращается во что-то странное, в стеклянную колбу с куском проволоки внутри, который светится, – а потом стеклянная колба резко превратилась в чистый свет, который разлился по всей комнате… да была ли уже комната?

Плотину про… А была ли вообще плотина? Нет, все-таки была, потому что раньше время текло ровной рекой, за понедельником следовала пятница… или нет, простите, я уже не помню, да есть ли вообще после всего этого какой-то или какая-то я… И этот все говорил про плотину, какой этот, этот этот, сейчас никто не помнит его имени, да было ли вообще у него имя, нет, вроде бы в то время у всех были имена, и даже не одно, а три имени, да, помню что-то в записях, как нас зовут, было три строчки, три имени, или это не имена были, другое что-то… Ну да, так вот этот этот клялся и божился, что плотина выдержит, что он сам там был, лично был, понимаете? И не верили мы ни единому его слову, ни единому словечку, ни полсловечечку, потому что его уже пять лет как нет в живых, и не мог он быть на плотине, потому что он умер пять лет назад, понимаете? А что ходит тут, говорит что-то, так это он время потихоньку из-за плотины берет, он же в плотине и дыру сделал, ну а кто еще, не мы же, в самом-то деле? Мы-то уже из проделанной дыры немножко времени… для себя… ну вы понимаете… ну его же всегда не хватает… Выходные вот, например, или лето… Вы хоть знаете, что у плотины бывало вечером в воскресенье или в конце августа, а уж тридцать первого числа… А по утрам в понедельник… Так что это не мы, не мы, мы наоборот, когда плотина вся по швам затрещала, мешки с песком таскали, что-то закрывали…

Время пришло… вернее, оно не должно было приходить к нам, оно должно было прийти в город, только где это видано, чтобы время, прорвав плотину, приходило в город, поэтому плотину открыли напротив нашего Сельскосельска или Вилладжвилля, сейчас уже не помню. И город тоже не помню, Градск, Бург, Сто Лиц…

В городе, конечно, боялись, ждали чего-то, что придут оттуда, из того мира, которым теперь стал Сельскосельск, или Вилладжвилль, или что там было, когда было, теперь там все непонятно, всполохи какие-то, пространство, которое подавилось само собой… Оттуда никто не приходил, – то ли там никого не было, то ли им уже не было никакого дела до города, – мы сами не знали, есть мы или нет, и кто теперь вообще эти самые мы.

А город… Вы понимаете, у нас время… нет, даже не время, вы не поймете это, вы не сможете себе представить четырехмерное время, да нет, это плотина для времени четырехмерная, а время и вовсе… В общем, вы поймите, мы не желали зла городу, нам пришлось открыть плотину… Нет, города больше нет… какого города? А что, был какой-то город? Да не было никакого города, что вы… и этого не было, который пять лет назад умер… и…

Так что мы не хотели этого, вы понимаете, мы не хотели, и то, что лампа на вашем столе сейчас превращается во что-то парящее, сияющее – так мы этого тоже не хотели, но что поделать, так вышло, ничего с этим уже не сделаем…

Бастет против…

– ..все… открывайте.

Недоуменно оглядываюсь, что я должен открывать, наконец, неуверенно тянусь к дверце звездолета…

Да не это, – шепчет слепой. Откуда он вообще знает, что я делаю, а ведь знает, или все, кто попал сюда, делают одно и то же…

Подхожу к двери гробницы, толкаю дверь – сам не знаю, зачем, уже понимаю, что так просто она не откроется. Ищу хоть какие-то намеки на замок, ничего нет, нажимаю на камни во всевозможных комбинациях, уже собираюсь сдаться, когда дверь вздрагивает и приоткрывается…

– Он тебя признал, – шепчет слепой, – признал…

Хочу спросить – кто, тут же понимаю, что здесь об этом не спрашивают, я должен догадаться обо всем сам, вернее, даже не так – я просто должен знать…

Смотрю на изваяние женщины с головой кошки, воспоминание приходит само, откуда не жду:

– Бастет… Бастет…

– Верно, – кивает слепой. Все еще не понимаю, как он видит, а ведь видит же…

Оглядываюсь, ищу гробницу, вот она, если это она, пытаюсь открыть – распахивается удивительно легко, отскакиваю, так и жду, что сейчас оттуда высунется что-нибудь высохшее, замотанное в бинты, вцепится мне в горло…

…не сразу понимаю, что никого не вижу, неужели…

– А… – мой голос не слушается меня, срывается, – никого… нет…

– Что ж ты хочешь, она уже там… о-о-ох, чему вас только учат…

Хочу спросить, где «там», тут же спохватываюсь, спешу к звездолету, еще думаю про себя, как надо – бежать скорее бегом-бегом или вышагивать важно и чинно, все-таки такое событие…

– Стой… а писать кто будет, я, что ли?

– Ч-что… писать? – отчаянно выискиваю на пульте управления хоть какие-нибудь бумаги, не нахожу.

– Эх, всему-то вас учить надо… – слепой подходит к борту звездолета, выводит размашистые буквы, отсюда не вижу, только догадываюсь – Бастет. Снова смотрю на пульт, отчаянно пытаюсь представить себе, на что тут нажимать, – Бастет сама откликается, срывается с места, только сейчас понимаю, что не пристегнулся…

Бастет прыгает…

…да, я никогда не говорю про неё – летит, она не лтает, она прыгает, легко, быстро, р-р-аз – и уже зависает над вражеской землей, до неё каких-то… Бастет не знает расстояний, я тоже их не знаю, Бастет не нужно знать, ей достаточно чувствовать – враг вот он, здесь, рядом, беспомощный, беззащитный, враг, у которого нет шансов.

Мы наступаем ровными рядами, справа от меня «Артемида», ждем сигнала к атаке…

«Артемида» атакует меня – еще не верю, еще жду, что какая-то ошибка, недоразумение какое-то, сбой программы…

– «Бастет» вызывает «Артемиду»! «Бастет» вызывает «Артемиду»! Ты чего там, совсем уже, что ли?

– Да при чем тут я вообще, она сама тут с ума сходит, я ничего сделать не могу!

Я еще успеваю увидеть, как «Бастет» разлетается на обломки, на осколки, один из которых вонзается мне в грудь, как пустота пытается разорвать меня на куски, не может, высасывает жизнь, еще успеваю сложить два и два, то есть, Бастет и Артемиду, то есть…

– …Бастет… когда и где она была?

Боюсь ошибиться, все-таки осторожно говорю:

– Египет, кажется…

– А Артемида? Диана?

– Э-э-э… Греция, Рим… Хотите сказать…

– …непримиримая вражда, вот что я хочу сказать… Но вы не волнуйтесь, Артемида долго не продержится… никто долго не продержится… никто…

Смотрю на него, как же он все-таки видит, а ведь видит же…

– …а если…

– Что если?

Если нас когда-нибудь атакует цивилизация, которая в которой не ломали древние храмы, и святилища прошлого живут бок о бок…

– …так не бывает.

– А если…

Как же он все-таки видит меня…

– Так. Не. Бывает.

Представляю себе переплетение храмов, думаю, когда это произойдет…