– Баушка Роза! Баушка Роза! Что такое? – Петя осторожно приподнимает ее лицо. Лицо без грусти, светлое, уже пустое.
– Баушка, ну! Как же вы! Ну!
Петя садится на пол. Плачет. Звонит кому-то:
– Баушка Роза померла.
***
Роза Горовиц глядела на Смерть и не знала, что сказать, потому спросила первое, глупое:
– А что же тот мальчик?
– Который?
– С кружкой молока. Ты странная, Смерть. Говоришь, что пришла за мной уже давненько – на той неделе. И потом являешься то в юбке, то мальчиком.
Роза начала горячиться. Раз уж она померла, то теперь ей нечего бояться.
– Ох, Роза, – сказала Смерть, – прости меня. Так много времени прошло. Это было не на той неделе. Теперь в твоем доме новые люди. И мальчик… Боюсь, что он тоже нас испугался. Но мне за ним еще не скоро приходить.
Роза оглядела комнату. На побеленных стенах проступили обои в синий цветок. У окна стоял другой стол. Кто-то переложил заново печь. Вместо тяжелой, так часто тянувшей ее на дно кровати, стоял бархатный серый диван. Все рябило и мерцало. Умывальник ее то исчезал, то снова появлялся. И Роза припомнила запах растворителя, шум и грохот… Значит, тут был ремонт. Что ж, ее старому дому давно было пора переродиться. Только не думала Роза, что будет это уже без нее.
– И-их! Смерть. Как же ты не вовремя. Я думала над своей последней, самой лучшей картиной, а ты…
– Я знаю, Роза. И ты напишешь ее. Мне нужна эта картина.
– Зачем?
Смерть отвела взгляд в сторону мерцающего умывальника. Щеки ее налились ярким, яблоки заблагоухали сильнее.
– Я люблю твои картины, Роза. В них столько жизни, – сказала Смерть. – Я была на твоей выставке в Петербурге в прошлом году…
И Смерть заговорила что-то – сбивчиво, смущенно. А Роза припомнила, что тогда, на той выставке, пожилой мужчина в сером костюме свалился замертво, не выдержал духоты. Так было страшно, и его увезли потом, и люди напугались.
– Божечки! Так тот джентльмен… Он, получается, из-за меня умер? – Всплеснула руками Роза.
– Нет, – сказала Смерть. – Ему все равно было пора. Но я рада, что в тот момент он оказался среди твоих картин… Я знала, что ты захочешь написать последнюю. Все уходят в назначенный час, но для тебя, Роза, я сохранила отражение старого дома, оставила в нем твою тень, и все ждала, когда же ты напишешь…
– Так выходит я – привидение? – улыбнулась Роза.
– Привидений не бывает, – строго сказала Смерть. – Только след памяти и внутренняя сила.
– Сколько у меня есть времени, чтобы написать картину?
– Сколько угодно.
И Роза Горовиц выпрямилась в кресле, а потом встала всей своей костяной мощью, всем своим внутренним древом. И откуда только силы взялись? Она улыбнулась Смерти и сказала:
– Тогда будем стряпать пирог и мыть все тут. И дочитаем брошенную книгу.
Смерть, ошеломленная, подняла высокие рыжие брови.
– А что думаешь, Смерть? Как написать свою лучшую картину в грязном доме, голодной, без чувств, без красок жизни?
И Роза Горовиц предложила Смерти свое кресло, набрала воды в ведро, взяла швабру, виновато поцеловала Тишу в мохнатый лоб, открыла тумбочку, нашла муку, взрезала бока свежей тыкве… И тень ее призрачного, давно измененного дома отозвалась ей. И получился пирог, и получился день у Розы Горовиц такой, каким она его давно не видела – лучший день жизни, в котором есть сама жизнь.
И после всех дел она взяла новый лист, акварель и кисть в ноющие приятным гулом пальцы. И несколькими точными мазками, одним выдохом, скоро и ловко она написала свою лучшую картину. А потом задула свечи, попрощалась с котом и вместе со Смертью и последним дыханием старого дома вышла наружу в осень.
***
– Гляди, что тут, – малыш подтянул синие шорты и пихнул старшего брата в бок.