– Контракт все равно печатью сковывает душу, даже если по условиям не получается его выполнить, – произнес Обдах и постучал пальцем по столешнице. – Уж ты это должен знать. Ладно, пойдем выполнять твои обязательства.

Последние слова были произнесены так, словно после завершения и без того муторной работы добавилась некая неприятная малость.

========== В преддверии новой жизни. Часть 5 ==========

На улице отчетливо чувствовалась паника. Ошалелая толпа атаковала магазины, кто-то бежал, кто-то пытался уехать, люди торопились. Спящие от учений до учений сирены впервые за много лет вопили о настоящей опасности. Репродукторы советовали сохранять спокойствие, однако никто так и не внял их сочному басу.

– Бедные души, – пробормотал Обдах

Многозначительное заявление из-под челки ежиком, кажется, даже уложенной с гелем. Вокруг царили паника, гам, а мага вдруг заинтересовала эта челка, яркий шарф, завязанный узлом. Ведь если душа улетела, то единственный рулевой – это Обдах, причем он вполне осознавал себя как демиурга, помнил всё, что было до этого, и все же тратил время на этот дурацкий шарф и укладку волос гелем…

– Ты не можешь их спасти? Умрут, еще ладно, но ведь тени… – Беляков не закончил фразу, впрочем, собеседник и так его понял.

– Кого можно будет – вытащим и распределим в иные миры, а зараженные здесь останутся навсегда, – тяжелый взгляд на Чешира и снова укоризненное: – Не знал, а сунулся!

Путь вел их в маленький подвальчик с потрескавшимися ступеньками. Как-то получалось, что паника и падение мира были хоть и рядом, но не с ними. У них – свое, они идут вниз, в подвал, к безумной ведьме. Обдах остановился на одной из ступенек и, с улыбкой посмотрев на нацарапанные мелом на потолке знаки, хмыкнул про себя. Подняв с пола небольшой камешек и ухватившись за перила, демиург подправил один из крючков, и надпись едва заметно засветилась:

– Ловушка, – пояснил он, – теперь работает.

Зачем ему рабочее заклинание против него же, Василию было не известно, да и спрашивать он не собирался. Может, Обдах так старался снять с Чешира заклятие, и зачем ему это Беляков тоже не особо понимал, но явно не от доброты душевной. Они добрались до небольшой комнатки, которая была полна дымом и запахом гари. В старой железной бочке по центру помещения горел огонь, на дальней стене висели цепи, а на потолке – крючок с веревкой, слева в углу стоял небольшой железный столик с разложенными в ряд ножами. От содержимого этого подвала в животе неприятно тянуло. А Обдах даже глазом не повел, хлопнул Белякова по плечу и прошептал ему на ухо:

– Не бойся, я уже поручил тебя одному новичку, – и кивнул на выход, мол, не мешай дальше я уже сам. Уже поднимаясь назад, к обезумевшим от страха улицам, Беляков почувствовал, как исчезли узы контракта. Пожав плечами, он остановился, выбирая – куда теперь идти.

В подвале Агата, как настоящее порождение преисподней, вынырнула из дыма к Обдаху. В ее руке красовалась длинная металлическая палка – клеймо, которое отправилось в огонь. Демиург оглядел это все скептически:

– Ты нарушила много правил…

– Да-да-да, – перебила она его и дернула к стене, – я нарушила главное из них – изменила множество судеб, передавила кучу бабочек.

Он прижала руку парня к стене и крупным болтом затянула на нем колодки, всё было правильно. Действовало заклинание, которое не давало Обдаху сопротивляться, тот только и мог, что бессмысленно трепать языком. Вот он в полной ее власти, прикованный к холодной стене. Девушка уперлась в стену за его спиной и приблизилась к его лицу, а потом, повинуясь радостному порыву, поцеловала, нагло, не спрашивая, в надежде вывести пленника из себя. Но целовать его было – все равно, что целовать статую, холодную статую.

– Я читала книги о том, как через боль поработить душу, – прошептала она, обдавая мужчину своим дыханием.

Как ни странно, но Обдах был для нее неким недостижимым светлым образом, а она – преступница и монстр – могла получить что-то от такого разве только пытками. И сейчас она хотела этого, даже если нужно будет заново скроить его, уже по-своему.

– Хочешь поработить мою душу? – снисходительно улыбнулся пленник. – Только рога и зубы пообломаешь, но я готов посмотреть на это.

Обдах остался так же хладнокровен и непоколебим. Порывы плоти были хорошо ему известны, а еще лучше он знал, как их обуздать. Демиург ожидал, что паршивая ведьмовская натура потребует крови и страданий, и был готов дать ей и то и другое. Главное, что Белякова он освободил. А ведьма… Что ж, ведьма теперь у него под рукой.

– Немного гнева? – Она облизнула свои губы и, оттолкнувшись, подошла к бочке. – Уже хорошо, нечего строить из себя неизвестно что. Птички мне напели про времена инквизиции, ты многих тогда пытал. Сколько было невинных?

Обдах ухмыльнулся ее обиде, дитя – не более.

– Я мучил многих, и многие были невинны по человеческим законам, и все были невиновны по нашим законам, – заговорил он холодно, без тени вины, лишь с легким оттенком сожаления. – Я лишь играл роль, предложенную людьми.

– Лицемер, – прошипела она, берясь за раскалившееся докрасна клеймо, – вы все – лицемеры.

– Почему? – он лениво смотрел за тем, как в сумраке в ее руках танцевал огонек белого металла. – Ведь это ты все-таки уничтожила мир, превратила его в запретный.

– Да, потому! – закричала она.

Судорожно расстегнула и сорвала с его плеча пальто, две верхние пуговицы отлетели и упали где-то в дыму. В горле першило. Железо с шипением сожгло тонкую рубашку и вцепилось в кожу. Обдах прикрыл глаза, привычная тянущая боль растекалась по телу. Интересно, как далеко она сможет зайти? Клеймо отправилось назад в огонь, а девушка оглянулась на свои «игрушки», вдохнув едкий дым.

– Миры неправильные! Правила глупые! Вы все – идиоты! И почему теней становится только больше?! Откуда они берутся?!

– Лучше замолчи, – холодно отозвался пленник, сжимая зубы. – Просто замолчи, иначе придется стереть тебя в порошок, а я этого не хочу.

– Что, пожалел юную душу? Или что-то еще? – теряя весь свой пыл, спросила девушка, шедшая к этому моменту столько лет.

– Разве похоже, что я тебя жалею? Я могу наказать тебя, Агата, – хрипло сказал он ей. – Могу пытать. Могу загнать в самую вонючую дыру среди миров, чтобы ты жила там, как шавка, боясь высунуться. Но я не хочу убивать тебя.

Демиург смотрел на нее, и в глазах его девушка видела далеко не святой огонь, а настоящее адское пламя.

– Молчи, неразумная,– тихо повторил он.

Агата сложила руки на груди. Вот он, ее кумир, перед ней, задавай вопросы, получай ответ. Ей вдруг стало как-то тошно. Но просто так, для галочки, стоило спросить о том, ради чего все затевалось:

– Ты знаешь, где мой дом? – глухо спросила она, и в воздухе повисла тяжелая тишина, секунда за секундой, а тишина оставалась такой же тягучей и безнадежной.

– Ничего ты не знаешь, и знать не можешь, – уронив руки, устало пробормотала она. – Ты скучен и жалок, ты мне надоел.

Она освободила одну из его рук, чтобы Обдах смог дальше освободиться сам, и, поникшая, пошла прочь. Слишком кривой дорогой шла она к этому моменту, и слишком глупо все в итоге вышло.

– Вернись! – с хрипом закричал Обдах вслед уходящей Агате, но та даже не обернулась, уже взявшись за ручку двери, ведущей наружу.

– Ты, правда, считаешь, что далеко уйдешь, Агата? – тихо спросил демиург с мрачной торжествующей улыбкой.

Его тело безвольно повисло на одной руке. Комната заполнилась дымом, он погружал их обоих в вакуум среди миров. Тишина окутала их удушающими объятьями, столь же оглушительными, как и абсолютное молчание Обдаха. Казалось, он даже не дышал, и неудивительно, ведь тело, которое он украл в одном из госпиталей, осталось умирать в подвале на Земле. Демиург шагнул ближе к девушке. Был он в своей серой мантии, только капюшон на этот раз был откинут, и ведьма видела перед собой Обдаха в истинном обличии – крупное лицо, немного смуглая кожа, коротко и просто подстриженные волосы. Нос и щеку пересекал безобразный грубый шрам, а глаза были голубыми и горели самым жутким гневом, на который был только способен служитель света. Агата почувствовала слабость, ноги подкосились, сердце ухнуло вниз.

Это он, а не она, исполнял главную партию в игре! И все же девушка продолжала хорохориться, пытаясь удержать свой насмешливый тон:

– И зачем было устраивать весь этот цирк?

Ее уже рвало на части от ощущения какой-то неизбежности, пройденной точки невозврата. Оставалось только пускать пыль в глаза, пока еще хватало сил.

– Я давал тебе возможность показать себя, и ты ее просто выбросила, – он подошел к ней ближе, взял за шею и сжал так сильно, что у Агаты потемнело в глазах. – Теперь твоя очередь. На тебе столько крови и греха. Грех и кровь смываются только болью и кровью, Агата.

Обдах притянул ее ближе к себе, мгновение смотрел в темные, полные испуга глаза, а потом неожиданно прижал к появившейся из пустоты стене так, что ведьма больно ударилась плечами и затылком о неровный камень. Руки и ноги ее тут же оказались туго спутаны грубыми веревками – не вырваться и не пошевелиться.

– Эта боль,– прошептал Обдах, – лишь начало…

Рогатая, в которой еще оставалось немного запала, ехидно поинтересовалась:

– Будешь учить меня, как на самом деле нужно пытать?

Два последующих месяца Обдах просто топил ее в агонии и в своем внимании. Иногда он оставлял Агату одну, и в те мгновения боль, помноженная на одиночество, захватывала разум девушки, не позволяя ей даже кричать – только жалко скулить.

Демиург чувствовал, что она искала в нем маяк, который освещал бы ее путь. Ту скалу, за которую ее разум мог бы зацепиться в зыбких пучинах запретных миров. Все это он понимал, но не хотел играть подобную роль, и просто оставить Агату не мог. Он дал ей свою путеводную звезду, показал, куда может привести цепляние за идеалы.

И Агата поняла…

Всякий раз, приходя от несчастных душ, спасенных из гибнущего мира, к Агате, он шептал лишь два слова: «Боль отрезвляет». Неважно – чья.

Кажется, она смогла принять эту новую реальность, что он открывал перед ней.

Кажется, Агата начала повторять эти слова, а глазами – перенимать огонь самого Обдаха.

========== Зальтар. Часть 1 ==========

Здесь всегда были теплые мягкие дни и ночи. Легкий ветерок едва гладил невидимой рукой сочную мягкую траву, чистую речку и небольшой уютный домик из крупного булыжника. Юра с Аней жили – словно в чьей-то идиллической картине. И все бы хорошо, если бы только не тяжелый груз ожидания, легший на плечи обоим.

Рыжая сидела, опустив ноги в воду, и задумчиво смотрела в прозрачный поток – на разноцветные неяркие камни, на солнечные блики, скачущие по поверхности речки. Рядом присел Юра, притянул ее к себе и обнял.

– Все будет хорошо, мы всё исправим,– без выражения проговорил он.

– Когда? Лет через двадцать-сорок? Это же целая вечность. Почему… – голос ее осекся, и она просто потерлась о его грудь носом. – Ну их всех, надоели. Вот с чего им кажется, что так правильно? Кто вообще придумал это «правильно»?

Юра тоже опустил пушистые ноги в воду, теперь прохладная вода ласкала их обоих, кружась и пританцовывая, огибала их щиколотки.

– Может, придумаем, какими мы будем в новой жизни, как найдем, друг друга? – Юре хотелось нарисовать свое «долго и счастливо» хотя бы в мечтах. – Глупо не воспользоваться возможностью.

– В голове пусто, я привыкла быть собой – с рыжими волосами и острым носом, – возразила Анна.

Мужчина мягко повернул ее лицо к себе и поцеловал в кончик носа.

– Значит, мне будут нравиться такие носы и только такие. А еще я бы хотел быть блондином, знаешь, таким голубоглазым и сильным, какие многим нравятся. Самым сильным, чтоб сил хватило защитить тебя, – говорил он немного шутливо, прощая себе долю наивности.

– Будешь мистер Мускул? – Суворова развеселилась. – Ну, тогда, мне будут нравиться голубоглазые блондины, жаль, что таких наверняка много. Может, какой-то другой блондин попадется на пути, до тебя не доберусь. Нет уж, с другим блондином я не хочу, лучше я вообще о любви не буду думать. Холодный прагматик, без времени на глупости.

– Меня не заморозь, – засмеялся Юра, крепко прижимая ее.

Насколько было бы лучше, будь это место обещано им навсегда. Пусть фигура Обдаха все равно появилась бы на пороге странной комнаты, пускай бы обманули, но пообещали бы покой и отдых навечно. Но их не обманули, и безмятежное спокойствие так и поселилось среди мягкой травы и ласкового ветра.

– А ты растопи, пусть у тебя будут всегда теплые руки, – Анна вывернулась в объятьях, чтобы увидеть ставшие желтоватыми глаза своего супруга.

– Хорошо, но если только у тебя будут чуть острые ушки!

Суворов довольно улыбнулся, когда жена весело рассмеялась после последней его фразы. Вот оно, радостное мгновение. Смех осекся, захлебнулся в размышлениях супруги. А Юре так хотелось и дальше слышать этот звонкий, похожий на колокольчик, смех.

– И смех у тебя пусть таким останется, волосы – как получится, а смех пусть останется.

– Глупости всё это,– вздохнула она, – но пусть будут смех… и нос.

Длинная серая мантия из грубой ткани цеплялась за верхушки невысокой травы, плавно и беззвучно к ним двигался демиург:

– Мне очень жаль, но время пришло.

Он произнес это с сожалением человека, который не может выбирать и вынужден делать, что должно. Анна вздохнула и, вытянув ноги из воды, поднялась. За ней поднялся и Юра. Скрывая свое лицо под плотным капюшоном, Обдах покачал головой:

– Пора только ей, у вас будет разница в возрасте, как тогда, когда вы попали сюда.

– Мы были почти ровесниками! – запротестовал Юра.

Ему так не хотелось снова терять свою Анечку! Самую лучшую! И каким же дураком он был, если иногда обижал ее!..

– Когда все закончилось, ты был младше, – строго возразил Обдах, и мягкая улыбка едва показалась из-под края серой ткани. – Я тоже буду там, не бойтесь.

– Успокоил, – буркнула Анна.

Демиург вздохнул и кивнул в сторону двери, приглашая идти с ним.

– А если она не пойдет? – Юрий придержал девушку за плечо.

– Она пойдет, – крылатый помолчал и добавил: – Так надо.

– Кому надо?

– Верховному, он решает чужие судьбы.

Анна пошла, ссутулившись, сглатывая мыльный ком в горле. Трава и шепот ветра закончились дверным косяком и мостом над облаками. Рыжая шла босиком, шлепая мокрыми ногами по холодному полу. И все думала – как же это будет происходить? Новое рождение… Она ведь уже рождалась, один раз так точно, но память не сохранила тот момент. Тревожно перед новым началом, новой жизнью. Вдвоем они зашли в огромный зал. Всё в замке было огромным и белым. Но на этот раз в помещении было немного красок – на полу был выложен геометрический узор из переплетенных разноцветных квадратов.

– У нас на Земле были легенды, что после смерти вспоминаешь все жизни, а я помню только последнюю, – девушка обернулась, пытаясь рассмотреть странный узор, который словно бы уводил от одного угла к другому и так по кругу.

– Люди любят легенды, и некоторым действительно удается сохранить память. Твоей родственной душе удалось почти полностью запомнить предпоследнюю жизнь, но великое благо кроется в забвении, в возможности радоваться чудесам мирам и плакать над своими бедами, – Обдах остановился возле арки. – Несчастные души, не способные переродиться, теряют умение чувствовать, беспристрастные наблюдатели, не способные что-то изменить.

– Вы им не помогаете? – Анна была удивлена.

– Им, мы не помогаем, – демиург сделал жест рукой, и линии, начертанные на полу, переливаясь, сплетаясь друг с другом и вращаясь, начали подниматься вверх, оплетая Суворову.

Обдах зашептал на неизвестном языке, завораживая, наполняя этим шепотом все пространства, огромный зал словно бы сжался, прислушался. Узоры крутились, изгибались и ломались, всё выше и выше выплывая из пола. Красный, самый маленький квадрат лег на бедро девушки, зеленая линия опустилась на позвоночник и соскользнула на ноги, синяя лента самой большой фигуры пробежала по запястьям, а другой стороной закрыла глаза.

Было тепло и уютно, она была в безопасности. А потом – боль, она задыхалась, свет ударил по глазам.

***

Красный песок, ложился высокими дюнами, словно уставшее море, едва перекатывающее свои волны.

– Тепло тут, – Чешир стоял в черной куртке и джинсах. – А разве так можно? Меня сюда и с телом?

– Как-то ты поздно об этом стал беспокоиться, – снисходительно прозвучал громовой голос Обдаха. – Землю нет смысла щадить, а границы чужого мира твое тело не рвет. Теперь ты – как Агата, теперь у тебя нет дома. Но если ты, как она, будешь вмешиваться в судьбы чужих миров, если станешь угрозой – тебя не станет.

– А Агата? Ее не стало?– Чеширу было все же интересно, как закончила ведьма.

– А Агата, – в голосе крылатого прозвучала первобытная темная злость, – сначала должна искупить свои грехи.

От этого тона в пустынном зное по загривку мага побежали крупные мурашки.

========== Зальтар. Часть 2 ==========

Начался еще один день. Над сероватым горизонтом лениво выползал диск чужой звезды, вечные красные пески текли, влекомые ветром, воздух начинал наполняться зноем. Иногда песчаное море открывало камни, а потом вновь проглатывало их. Вдалеке послышался протяжный рев, напоминающий песнь. Склонившись, по песку шли создания, отдаленно напоминавшие земных обезьян – покрытые рыжей шерстью, на широких ступнях. У каждого животного было по четыре руки, первый из них держал закрученную палку, конец которой был украшен перьями. За ними тянулись уже другие животные, покрытые грубой серой кожей; они грузно ступали по еще прохладному утреннему песку. Одно из крупных созданий подняло свою покрытую глубокими морщинами морду и, обнажив два желтых клыка, торчащих из нижней челюсти, протяжно заревело.

«Плохо дело», – подумал Иртком, глядя на капризничающую лошадь, эти выносливые существа начинали жаловаться только незадолго до своей смерти. Оазис должен быть близко, не больше одной части хода дневного светила, но идти придется через огненное пекло, а если остановиться, лошадь может и не дожить до вечера без воды. Он оглянулся на бедное животное и на его сородичей, измученных долгим переходом. Выдержат ли они? Не убьет ли он всех своим решением, если заставит продолжить путь? Все ждали приказа вождя, ждали, чтобы поставить палатки и дать отдых уставшим ногам, кто-то опасливо поглядывал на животное, но уставшее племя не желало иного, как стать лагерем.

Иртком махнул лапой вдаль, туда, где за дюнами лежал оазис. Кто-то из старух жалобно заскулил, и тогда вождь, обнажив свои крепкие и острые зубы, прикрикнул на них. Ропот, так и не набравший силу, стих, срезанный решимостью Ирткома. Недовольные и угрюмые сородичи двинулись дальше, доверяя и подчиняясь своему лидеру, как было всегда.

Чуть позже, Иртком подозвал к себе Хека и приказал отдать один из немногих оставшихся бурдюков с водой лошади. Тощий молодой самец пытался что-то возразить, но стушевался под тяжелым взглядом черных глаз вожака. Понурившись, он пошел выполнять приказ. Достал большую плетеную, промазанную глиной миску и, пристроив ее рядом с лошадью, стал понемногу наливать воду из бурдюка Из опустившейся серой пасти вывалился длинный язык и слизал все содержимое миски за один раз. Животное благодарно уткнулось в плечо Хека и фыркнуло, выпуская из ноздрей влажный и горячий воздух. Самец едва не расплескал драгоценную влагу из открытого сосуда. Он ободряюще похлопал лошадь по боку и продолжил двумя лапами наливать воду, третьей придерживая миску, а четвертой поглаживая приободрившуюся лошадь, что мгновение назад изготовилась умирать.

Но светило быстро поднималось и начинало жечь тех, кто вознамерился противиться его суровым законам. Дети начинали поочередно идти то на ногах, то на руках, чтобы не сжигать ступни, взрослые, многие из которых несли на себе скарб, все громче ругались, а старухи опять завизжали, заплакали от того, что песок вгрызался в их старые пятки. И все громче становился крик, он заражал даже тех, кто был спокоен, заставлял сомневаться уверенных и сдаваться стойких. Начинали нервничать даже бойцы племени. Иртком шёл, стиснув зубы, угрюмый, молчаливый, стараясь не обращать внимания на волнения за спиной. Сейчас нельзя было останавливаться, иначе начнется драка, когда вечером будут делить воду и кому-то не достанется, иначе слово вождя будет нарушено. Лидеру не пристало менять свое решение. Лидер, не способный отстоять свое решение, – слаб, а слабому вождю лишь одна дорога – смерть.

И вот пустыню разрезал его радостный клич:

– Оазис!

Племя сначала затихло, и в общей тишине вожак басовито начал петь оду воде и жизни, прохладной тени. Пел он самозабвенно, хватая легкими горячий воздух. За ним мотив подхватили молодые девушки, оттеняя своими тонкими голосами сильный голос вожака. Скрипом стали выводить мелодию старухи, а затем в нестройных хор мощным ударом ворвались басы воинов. Радостный и торжественный гимн набрал силу, загремел и, словно волна, налетевшая на волнорез, стих, как только пятки людей коснулись сочной травы. Но напев притаился радостной нотой в сердцах.

Теперь вождь мог успокоиться – они успели и лишь немного подпеклись на раскаленном песке. Он произнес торжественную речь о том, что только сильнейшим в этот непростой день хватит сил и выдержки, чтобы подготовить для племени запас новой воды. Тем самым пресекая и превращая в позор любое нежелание воинов продолжить работу и заняться питьем. Сам он сможет уснуть не раньше вечера, но это уже просто муторно, это уже без опасности для жизни. Те из племени, кто не претендовал ни на силу, ни на выносливость, принялись расставлять на краю зеленой полосы палатки и навесы, дети, ободренные видом и свежестью зеленой травы, носились среди кустарника, но это ненадолго, скоро усталость вновь вернется и к молодняку.

Взяв нож и один из давно опустевших бурдюков, вождь поплелся к водоему вместе с уставшими сородичами.

***

Чешир остался один среди красноватого песка и разгорающегося нового дня. Воздух стремительно прогревался, а темная одежда лишь притягивала лучи:

– Чтоб тебя!.. – выругался маг, стягивая с себя слой за слоем тряпки, призванные спасать от промозглой осенней погоды.

А вокруг – ни души, только блестящее марево озерцами собиралось между дюнами, напоминая небольшие ртутные лужи. И ведь даже в междумирье не сбежишь, пока не найдешь что-то, напоминающее зеркало, что-то, где можно увидеть свои глаза. Кожа, с которой до этого уже давно сошел летний загар, покраснела и грозилась пойти волдырями, воздух обжигал легкие, и лишь подошвы тяжелых ботинок защищали ноги от горячего песка. С каждым мгновением все сильнее хотелось пить, голова трещала.

Чем выше поднималось солнце, тем яснее было, что, возможно, миссию свою Василий так и не выполнит, а погибнет в этих песках на краю Вселенной, не протянув и дня. Идя наугад среди дюн, сложно надеяться на что-то, лишь блестящие кляксы вдали все больше казались похожими на воду. Идти становилось все тяжелее, тошнило, и все медленнее становился шаг. Пустыня напоминала адскую сковородку, где дюны изгибались, как ленивые языки пламени. Может, это и был ад? Василий ведь должен был всё исправить, что исправить уже было нельзя, и он снова всех подводил. Через десяток шагов Беляков мог упасть и больше никогда не подняться, а может, он снова продолжит свой путь по раскаленному песку, и так будет всегда. Но когда был сделан предпоследний девятый шаг, впереди показалось зеленое пятно, оно плыло и подергивалось в окружающем зное, но дарило надежду. Последний десяток шагов был сделан, потом еще сотня после него, возможно, тысяча, прежде чем ненавистный песок, успевший прилипнуть к обожженной коже, сменился на зеленую траву.

Оазис. Тень. Вместо старческого шелеста пустыни, мягкий шёпот листьев. Маг едва улыбнулся и побрел вглубь. Может, тут есть вода? Тут должна была быть вода, иначе – откуда это буйство жизни? Мир должен быть достаточно похожим на Землю, чтобы души оттуда смогли привыкнуть, чтобы они не сошли с ума в новых условиях. А значит, время течет вперед, а вода дает жизнь. А значит, стоит ждать болезней и войн. Василий присел на траву, прислонившись к шершавому дереву:

– Первая задача – научиться понимать Зальтар.

Звериная его часть еще бесилась где-то внутри, упоенная силой, но он к ней притерся, освоился, да и сил самому отпустить энергию в амулет не хватало. А еще он не знал, сможет ли продолжить путь без этой ужасной своей силы, пусть даже с ней он лишается возможности путешествовать в другие миры. Какое-то насекомое больно укусило его за спину, от неожиданности маг даже подскочил.

– Еще ядовитым окажись, сволочь, – выругавшись, он оглядел внимательно ствол, и не заметил своего обидчика.

Нет, от яда он не умрет, яд можно вылечить, переболеть. Любой сюрприз чуждого мира Чешир в состоянии был выдержать, но все равно будет неприятно. А если его покусает десяток ядовитых насекомых, а он закусит это всё неизвестными отравленными ягодами? Энергии хоть и много, но она не бесконечна, а перспективы были не радостными. Вокруг него было буйство красок, а единственный способ познать этот мир – опробовать всё на себе. Чуть еще постояв возле дерева, кора которого была покрыта замысловатым круговым узором, он побрел дальше сквозь почти сплошную стену растений, на поиски воды и еды. Может, приноровиться и построить себе избушку?.. Только вот он же не знает – где и когда искать своих подопечных, как он найдет их или ведьму? Его просто бросили и позволили разбираться во всем самому. Может, Обдах еще появится, растолкует, что к чему. Наглость, все же, какая наглость – ждать чего-то от Вселенной после случившегося. Скоро повеяло сыростью и запахом застоялого озера – так знакомо, так узнаваемо… Его зрачки по-кошачьи позеленели, и Василий припал к земле, вполне ожидая кого-то увидеть у воды, и не ошибся: в листве послышался треск – не один он шел к озерцу.

Притаившись в кустах, Беляков увидел нескольких лохматых существ, похожих на рыжих обезьян, у них был жесткий густой мех под цвет песка и самое неприятное – шесть конечностей: две ноги и четыре руки, которыми они ловко пользовались. Это факт отдавал отталкивающей неправильностью. Создания наполняли водой огромные кожаные мешки, те напухали и становились почти неподъемными, с огромным трудом туземцы вытаскивали ношу на берег. Создания то угрюмо рычали, то повизгивали, резко переходя от низких к высоким звукам. Их зубы, черные глаза, грязная свалявшаяся шерсть, а также ужасно неправильное число рук только усиливали внутреннюю неприязнь, испытываемую Василием к чужеродным. Но существа были разумными, и именно они, а не он, были хозяевами этого места и знали, как со всем здесь обращаться. Так что, если кто и имел право презрительно морщить нос, так это они.

Никто из них не пил коричневато-зеленую воду, только наполняли бурдюки, пока остальные вытаптывали поляну и копали небольшое углубление, как потом оказалось – для костра. Те, что набирали воду, сломали затем несколько стеблей тонких длиннолистных растений, растущих возле пруда, и, очистив их до прутьев, вставили в бурдюки так, чтобы вода по капле стекала по ним. Мешки с водой подвесили над большими плетеными мисками, куда постепенно и капала вода. На костре нагревали докрасна камни и бросали их в едва заполнившиеся миски, от чего вода почти постоянно кипела. Такие сложные манипуляции наверняка были вызваны тем, что пить неочищенную воду напрямую из озера было смертельно опасно.

Василий был благодарен животным, за то, что они дали ему это понять. Огорчало, лишь то, что обезьяны, похоже, надолго оккупировали водоем, и ему придется долго дожидаться своей очереди. А потом еще как-то нужно будет повторить весь этот ритуал с очисткой… Общаться же с туземцами ему не хотелось; а если и идти на контакт, то с кем-то одним, тем, у кого на морде меньше угрожающих шрамов. Пусть это будет кто-то молодой и наивный. Хотелось пить, было жарко, все сильнее болела обожженная солнцем кожа. А водная гладь лишь дразнила своей недоступностью.

Беляков тихо пошел в ту сторону, откуда пришли его новые соседи. С другой стороны оазиса, там, где почти заканчивались заросли, обнаружился целый лагерь палаток из грубой ткани. С печатью мировой скорби на мордах сидели парочка дозорных под небольшим навесом, в остальном же царили тишина и умиротворение. Под другим, более высоким и закрытым навесом, громко посапывая, спали лохматые серые существа, чьи морды отдаленно напоминали броненосцев. Видимо, из их шерсти и были в основном сотканы все палатки. Вживую Беляков броненосцев никогда не видел, но чудо науки под названием телевидение позволило ему заочно познакомиться с этой диковинкой погибшего мира. А вот этим ребятам до создания телевидения в лучшем случае еще несколько веков. С людьми такого уровня развития особо не поговоришь. Человек тем агрессивнее, чем меньше он понимает и знает. И хоть это были еще не люди, Чешир ожидал от них первобытной жестокости. И все же Анна, или Юра, или Агата могли получить новую жизнь если не в этом племени, то в образе их собратьев. Скрываясь в тени, маг рассматривал лагерь так близко, как это позволяли заросли. Уставшие охранники не замечали тень, скользившую среди деревьев. Окончательно осмелев, Василий подошел ближе, почти вплотную к одной из крайних палаток. Кошачье любопытство отдалось в груди, и даже, казалось, нос его вытянулся, втягивая неприятный запах чужой жизни. Но и дозорный тоже учуял чужое, опасность. Обезьяна громко потянула носом воздух и выползла из-под навеса. Чешир убегал назад в чащу под недовольные крики животного, которое скорее пыталось отогнать его, чем напасть. Едва ли его успели разглядеть, да и в погоню никто не кинулся. Не сразу.

========== Зальтар. Часть 3 ==========

Хек посмотрел вслед странному животному, убегающему в сторону леса. Он не сумел его рассмотреть, но вид у создания был нездоровый, кажется, темная шерсть клоками висела на его голой шкуре. Самец хмурился какое-то время, глядя на заросли, а потом пошел будить старуху-врачевательницу, дабы спросить у нее совета.

В палатке Керры тяжело пахло разложением и травами, а сама хозяйка постанывала во сне. Время давно отметило ее тело темными старческими пятнами, проглядывающими через редкую шерсть. Старуха каждый день мазалась пахучим составом, чтобы не сгореть на солнце, и почти никогда не смывала его, оттого сладковатый запах от ее тела был настолько резким, что у Хека начало першить в горле.