Я – живой!

Глава 7

Афанасий подошел к окну, одернул штору. Перед ним махал рукой Василий Федорович Помойло.

– Иди, Афанасий, сюда контру задерживать будем! – Он держал за шиворот пчеловода Сергеева. Афанасий запрыгнул в сапоги, подошел ближе. Василий кричал, что этот гад в общую артель мед не хотел сдавать, ночью прятал его у Дуськи в продмаге. Они целую банду организовали. Из – под полы продавали, деньги делили между собой. Но я их разоблачил. Три ночи караулил в подполье. Сегодня слышу, заходит контра и Дуська с ним, шушукаются. Тот ей банку майского. А я с пистолетом из подвала выныриваю, попались, голубчики! Афанасий смотрел на Сергеева, но тот молчал, сжав зубы.

– А где Дуська? – спросил Афанасий

– Убегла дура! Можно подумать не знаю, где живет! Давай записывай все по – порядочку. Волков в Екатериноград умотал, тьфу ты, прости меня грешного, в Краснодар, никак не привыкну. А нам надо контру придержать до приезда начальства. Пусть у тебя посидит?

Афанасий посмотрел на связанные руки, путы на ногах.

– А ты что его не отпустишь, не знаешь где живет?

– Нет, ты точно дурак, давай пиши, как все было с моих слов. Я подпишу. А этот молчит. Может тебе что расскажет?

Василий Федорович толкнул Макара в спину, потребовал, чтобы быстрее шагал в дом. Директор в своей комнате храпел. Ему рано вставать, в школе в Вольном должен быть первым. Афанасий открыл дверь перед пчеловодом, попросил зайти. Тот спокойно прошуршал к стулу, сел.

– Давай руки хоть развяжем? – предложил Афанасий.

– Чтоб он тебя этими руками задушил? – ухмыльнулся Василий Федорович.

Афанасий достал лист бумаги, перо, чернильницу, положил на стол перед Макаром.

– Писать умеешь?

Пчеловод молча смотрел в одну точку, сидел с прямой спиной.

– Говорю тебе с моих слов записывай! – возмущался председатель. – Я, Помойло Василий Федорович, председатель хуторского совета задержал группу опасных преступников, контру недобитую за сбыт колхозного меда в продовольственный магазин с целью обогащения за счет тайной торговли. Задержанные преступники – приписанный в хуторе колхозник – единоличник Сергеев и прибывшая из городских Евдокия Иванова. Число подпись. Так, написал? Давай закорючку поставлю. Афанасий пододвинул ему лист бумаги.

– Что ж вы страну обворовываете, гниды. Никогда с вами из жопы не вылезем. Будем в темноте сидеть! – кричал на них председатель. – Вам и так все лучшее, альпийские луга в помощь, пчел длиннохоботных кавказских пород, только сдавайте государству по продразверзки. А вы нет, мед к себе в карман льете. Расстреливать нужно вас семьями! Чтоб не плодились!

Макар рванул с места на председателя, но упал вниз лицом. Афанасий его поднял, усадил на стул снова.

– Ладно, Василий Федорович, на танцы не опоздаешь?

– Да какие уже танцы? Лишь бы в кино успеть? Сегодня фильм «Октябрь» крутят. Я тебе завтра расскажу.

Василий Федорович вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Но храп директора продолжался. Этих учителей никакая пушка не разбудит. Вот это нервы. Афанасий вздохнул, показал на кровать.

– Ложись здесь спать! Я на полу лягу. Завтра Волков разберется во всем, не переживай. Он мужик справедливый! Его даже батька любит!

Но Макар махнул отрицательно головой, уставился в одну точку. Так и сидели всю ночь друг против друга молча.

Утром Волков забрал Сергеева с собой. За Дуськой тоже прислали. Увезли обоих в райцентр. Афанасий поскакал следом. Ему нужно было на курсы агрономов. Не знал он тогда, какую штуку с ним сыграет судьба. Но вечером пришел к дому Сергеева, постучал в калитку. Дверь открыла десятилетняя белокурая девочка с длинными косами.

– О, привет, красавица! Точно моей женой будешь!

– Не буду! – надула щеки Машенька. – Ты старый!

Афанасий засмеялся.

– Позови мамку, у меня письмо для нее.

Маша убежала в дом. Послышалась ругань, слышно было, как мать на нее кричит, чтобы никому не открывала калитку, на улице нечего ей делать. Но Афанасий держал письмо на вытянутой руке, просунув ее над калиткой. Собаки бросались с лаем на гостя, широкими лапами стучали по забору. Но Афанасий улыбался, вспоминал огромные глазища девочки и хмурые бровки. Вот ведь уже рождаются с характером. Никто никогда не сможет объяснить почему. На генном уровне девочки накапливают все прелести своих бабушек, прабабушек, тетушек, в очередной момент рождается это чудо, которое с детства хмурит бровки и дает отпор. «Надо же ты старый!». На генном уровне юноша так же подбирает себе в жены девушку, которую аккумулировали годами его деды и прадеды в своем воображении. Афанасию даже показалось, что видел во сне свою будущую жену. Она была та самая десятилетняя девочка! Понял одно. Его жена точно будет блондинкой, не как Наталья, из – за которой он попал в этот поезд, на эту станцию, на этот хутор. Спасибо маленькой девочке с длинными косами, что помогла ему в выборе будущей жены. Он улыбнулся своим мыслям, вздрогнул, когда из рук у него вытащили свернутый треугольник. Письмо Сергеева жене. Больше Сергеева никто не видел. Говорят, был застрелен при побеге. А его жена поехала на пасеку в горы к его любимым пчелам, попала под ливень, простудилась и умерла. Машенька осталась сиротой. Ее забрал Василий Федорович Помойло с женой. Они переехали жить в дом ее родителей.

Афанасий после курсов агрономов занялся земледелием на научной основе. Склоны гор приходилось осваивать. Он производил террасировку освоенных земель с помощью опорных стен, создаваемых из сухой кладки. Приходилось уводить потоки вод через водосточные каналы. Но он никакой работы не боялся, умел все: печи класть, дамбы строить, землю обрабатывать. Волков радовался, глядя на советскую молодежь, – и разговор поддержать могут и рукастые. Вот кого нужно председателем колхоза делать. Таких как Шаталов. Это не дело, что у директора живет. Хорошо бы ему свой дом построить. А ведь он сможет.

В ходе реформ большая часть лучших земель была отдана офицерам и казачеству, участвовавших в покорении Кавказа. А вот целинные земли отдавались иногородним крестьянам. Афанасий получил новое предложение от Волкова. На этих целинных землях поставить Афанасию дом. Сказал, что место хорошее, от ветров закрываемое. Под скалой. Да и земли новые будут под присмотром. Не зря ты над ними колдуешь, как над детьми малыми. Афанасий действительно применял то переложно – залежную систему земледелия, то подсечную, то паровую. Изучал процент урожайности с гектара. Этому его научили на курсах агрономов. Готовил Волков Афанасия в настоящие председатели. Не нравился ему Василий Федорович Помойло. Комсомольцы впереди партийцев стали идти. И земли у них лучшие и урожай по – научному хороший. И субботники организованнее всех проводят. Нужно поощрять. Пусть строит себе добротных хороший дом, куда можно будет жену привести. Афанасий не поверил, что земля у него будет своя, отмеренная, как положено хуторскому руководству. Обрадовался. Принялся за дело. Можно как построит жилье маму с братьями забрать, да и отца тоже. Эко они удивятся, что я у начальников уважение имею. Комсомол мне доверили.

Целинные земли в скором времени обрастали новым жилым районом. Афанасий после работы до самой черной ночи капал фундамент. Все смеялись, говорили, – бомбоубежище строит, а не дом. Но он только улыбался. А потом с ущелья таскал огромные камни, булыжники, так по камешку строил новое гнездышко, которое уже полюбил. Когда фундамент был залит. Он встал на него и ахнул. Очень уж маленьким показался ему его новый дом. Локтем все измерил. Нет, вроде все, как нарисовал. Но вид недостроенного дома с высоты фундамента всегда пугает хозяев. Им кажется, что комнаты получаются совсем маленькие. Только после того, как вырастают стены, ты успокаиваешься, но ненадолго, потому что тебя начинает пугать другое. Не слишком ли узкие стены. Афанасий каждый вечер таскал известняк на постройку нового дома. Сам лично ходил собирал навоз, таскал в ведрах глину, саман, чтобы дом был теплым, уютным. Куда с вокзала было бы хотеться идти. Печь сложил сам. По – старинному русскому рецепту пошаговой створки дымохода. Этому еще дед Федор его научил. Хороший жизненный университет прошел Афанасий. Учителя разные попадались. Но всем им спасибо за все.

В скором времени красивый добротный дом стоял под скалой. Огород тоже присутствовал, правда, пришлось столько тележек камней вывезти. Обработать по – научному свою землю. Даже посадил лук чернушку и фасоль. Очень уж он любил ее. Мама всегда готовила по – своему домашнему рецепту. Жаль, не спросил, как она это делала. Но ладно, приедет в новый дом, сварит. Как там братья, отец? Последнее время часто их вспоминаю. Нужно быстрее дом строить, да позвать их жить к себе.

Но Афанасий только успел накрыть крышу, призвали служить в РККА, в Российскую Конно – Колхозную армию к Буденному. Время подошло. Когда уходил, ему навстречу выскочила Машенька из дома. Афанасий поднял ее на руки, подбросил, засмеялся: «Моя будущая жена! Дождешься меня?». Она вновь насупилась и сказала: «Нет! Ты старый!».

Марию часто видели то в одном крестьянском доме, то в другом. Отдавали в работники сиротку, шептались хуторчане. Эксплуатируют детскую силу. НЭП – деньги любит! Как так можно? Начальству все разрешено. Девочку жалко. Она ведь вообще дикая. Хоть и ведьма!

Машенька ходила за скотиной артели в горную местность летом. Осенью приводила овец в низину. Климат был троичный в этих местах. В горах холоднее, в низине теплее, ближе к морю жарко. Осенью стада из горной местности возвращались в равнину, чтобы зимой было чем питаться. Скотоводство носило отгонный характер летом. Блага альпийские луга позволяли накормить скот вдоволь. Зимой подкармливать приходилось в стойле. Содержание овец, коров, коз на подножном корму сочетали попеременно со стойловым содержанием.

На свежем воздухе Машенька похорошела, налилась молоком. Выглядела взрослее, чем ее сверстницы. Грудь налилась, взгляд стал осознанным. Набирала она с собой разных книг в горы. Брала их у директора. Он все так же ходил в кепке и картавил. С Машенькой занимался отдельно по приказу председателя. До чего нравилась ему эта ученица. Толковая, все на ходу делала, на коленке, и задачу решит, и уравнение, и сочинение напишет лучше всех. А хозяйка какая! Загляденье! Такую фасоль сварит, лучком, жаренным припарит, не оторваться какая вкуснотища. А какая добрая была, все время директора жалела. Старенький, в школе целыми днями, голодный. Прибежит к нему по – соседски, замесит тесто, печь затопит, пирожков напечет. Он в школу с собой возьмет на следующий день, добрым словом Машеньку вспомнит. Ведь сельская интеллигенция, если не напомнишь, поесть забудет, улыбалась Машенька. После стрижки овец получала за свои трудодни шерсти клочок. Дома сядет, напряжет ниток, а когда за скотом пойдет смотреть, носочки теплые для директора свяжет. В общем, взяла Маша директора на поруки. Хотел было Иван Ильич, чтобы Машенька к нему перешла жить. Но председатель так возмутился, орал что директор на ее дом позарился. А он уже занят!

– Что плохо тебе с нами? – закричал Василий Федорович. – На всем готовом живешь. А плакаться к директору бегаешь.

– Я ничего ему не говорила! – оправдывалась Маша.

– За скотиной лучше смотри! А не за директором!

Машенька вздохнула, повернулась к двери, вышла, язык показала. Как они мне надоели вместе с женой. Не пойму, кто у кого квартирует. Но ее мысли будто прочел председатель. Ласково на нее посмотрел, сказал: «Машуля, хочешь отпущу к директору жить, только дом мне подпиши!»

Маша с такой радостью выводила четкие буквы своей рукой, что дарит дом вместе со всем добром Помойло Василию Федоровичу и его семье. Тот даже в райцентр ее отвез, к нотариусу, чтобы печать задокументировали. Смачно поставил под печатью закорючку и выгнал Машеньку в чем была. Она счастливая переехала жить директору. Он заменил ей отца. Пока Афанасия не было, Машеньку поселили в его комнате. Читала «Алые паруса», плакала, мечтала о любви.

Когда Афанасий пришел с армии, удивился, что на хуторе очень мало осталось ухоженных домов. Какая – то разруха, пустота. Не было жизни. Не знал он, что перегибы новой власти жесткий удар нанесла кулачеству. Но это были не только ростовщики, которые деньги давали под огромные проценты, держали бордели, игорные дома в столице. Но и настоящие труженики, как пчеловод Сергеев, как другие жители хутора. После принятия в стране первого пятилетнего плана форсированными темпами прошла коллективизация. Всех загнали в единые колхозы. Нельзя было так ломать село. Каждый регион Российской Федерации получил из центра строгую разнарядку – к какому сроку провести полную коллективизацию. Приказано к лету тридцать первого года ее осуществить!

Первыми недовольными, конечно, стали зажиточные крестьяне. Им не нравились в стране низкие государственные закупочные цены, высокие нереальные планы сдачи сельхозпродукции государству. Из – за этого пострадал Сергеев – пчеловод и многие другие зажиточные крестьяне. Но они тоже были разными. Кто – то сам вкалывал, не нанимал людей. Кто – то ничего не делал, только собирал деньги за аренду. Кто – то излишки сдавал государству честно. Перевыполнял продплан. А сейчас им запретили нанимать батраков, сдавать землю в аренду, приняли постановлении о конфискации имущества, о выселении за пределы края.

– Чем ты недоволен? Ты теперь, как все! – кричал Василий Федорович на Нюрку из продмага. А ты что думала, дружок твой сдох, а ты будешь жить?

Зажиточные крестьяне лишались права на членство в потребительских кооперативах, даже в получении накопленных на сберкнижках денег, которые они годами собирали. Всех ставили вровень, не разбирали, что многие воевали за Советскую власть, чтобы хорошо жить. Поэтому вернулись домой, поверили в новые возможности, стали много работать, разбогатели. Но не смогли насладиться этим. Не успели понять хорошо это или не очень быть богатым. У них тут же все забрали, накопленное за двенадцать лет советской новой жизни, лишили гражданства, права избирать и быть избранными в Советы.

В мясорубку массовой коллективизации попали все хозяева с большой буквы. Они понимали, что это перегибы местной власти. Но из Москвы пришло указание – репрессии всем, кто подходит под категорию кулак. Оставить в покое только нищих крестьян. А это в основном пьяницы, каторжные, и просто лентяи Оставили в сельском хозяйстве заслуженных работников нищеты! Казалось, они приведут село в порядок. А им это не нужно было. В любые времена существует фиксированный процент людей без определенного места жительства, бродяги, дураки. Как бы их не пытались вытравить из действительности, этот процент вновь появится. Так же, как и появится процент обеспеченных людей. Советская власть расчесала Россию единой гребенкой. Подумала, что с фиксированным процентом будет покончено. Но что – то пошло не так. Зловещая победа над кулаками, зажиточными крестьянами не принесла удовлетворение, только привела к опустошению, голоду, болезням.

Афанасий заметил, что не кричали радостно петухи на хуторе, не блеяли козы, не мычали коровы. Переселенцы унесли с собой целый мир спокойствия, благополучия, веселья. Люди возмущались, что этим врагам народа разрешалось брать с собой 35 кг. из нажитого добра. Но они бросали дорогую одежду, посуду, брали с собой только молотки, серпы и косы.

– Вот дураки! – возмущались заслуженные работники нищеты. – Они не знали еще, что на сальских скупых землях, эти враги вновь поднимут сельское хозяйство, вновь станут богатыми. Середняки тоже злорадствовали, когда кулаков и зажиточных крестьян забирали. Они не знали, что из – за расширения категории кулаческих дворов, в мясорубку новой жизни полетят следом за ними. Этого новой власти покажется мало, выселять начнут следующими тех, кто занимался торгово – посреднической деятельностью, тех, кто воевал за белых, тех, которых просто оклеветали и церковные люди.

На юге всех неугодных отправляли на восток в самые засушливые районы, создавали новые колхозы – тюрьмы. Но это считалось привилегированным местом по сравнению с районами Сибири и Севера. Посчитали, что кубанских кулаков за Урал будет накладно для государства вести, решили проблему таким образом, – выселяли в безлюдные, безводные Сальские степи Ростовской области, отправляли в заброшенные в голод деревни и села.

Афанасий не сразу понял, что произошло с его любимыми целинными землями. Они поросли бурьяном. Возле его дома стоял целый сад из новых порослей деревьев. Как быстро земля – матушка зарастает лесом, когда за нею не ухаживать. Она приобретает первозданный лик. Быстро разводятся волки, медведи, которые видят в человеке лишь добычу еды. Ведь они настоящие хозяева этой земли.

Афанасий быстрым шагом прошел мимо своего нового дома, зашагал в сторону сельсовета. Василий Федорович Помойло столкнулся с ним на улице, выглядел председатель заросшим, постаревшим. Будто его не мыли неделю. Глаза ввалились, рядом с усами появилась борода. Он сообщил, что больше не числится председателем. Сказали, что перегнул палку с выселкой кулацкого сословия. Сам чуть с этим домом Сергеевых в кулаки не попал. Возмущался, что решили наказать, забыли, что конюхом был. Рассказал, что Волкова перевели в Москву, после этого все пошло к чертям собачьим плохо. Плакал, что дом отобрали под Клуб. Ему вернули старую хату. Отругали, что позарился на дом Сергеева, который давно сдох, но до сих пор мстит ему.

Делясь новостями, Василий Федорович на Афанасия смотрел теперь так же, как раньше смотрел на Волкова, – заискивающе – ласково. Афанасий постучал ему по плечу. Согласился, что незаслуженно обидели бывшего председателя. Хорошо, что не посадили. Но это Василия Федоровича мало утешило. Он возмутился, что председателя до сих пор не назначили. Временно директор дела хутора ведет, ему печать передали. А какой из него председатель? Интеллигенция вшивая! Кого будут назначать? Остались одни пьяницы на хуторе, да калеки с комсомольцами. Афанасий старался разузнать, кто из его активистов не пострадал. Сообщили, что все пришлые на месте, только местных поубавилось. Один директор остался. Афанасий направился в дом директора. Когда зашел, учуял запах домашней еды. На столе стоял чугунок с фасолью, пережаренной с луком.

– Как у мамы, – закричал Афанасий!

На пороге появился Иван Ильич. Он не сразу узнал крепкого широкоплечего мужчину, на котором ладно сидел красивый новый мундир офицера младшего состава. Директор по – отцовски обнял Афанасия, всплакнул, усадил за стол, налил полагающейся стакан приписки к хутору, наложил ему фасоли в тарелку. Дымком зашлась сытная закуска. От нее никогда не опьянеешь. Вместо мяса белок в тело поставляла. В голодные времена деликатесом считалась. А когда с лучком поджаришь на сковородке, наложишь полную тарелку блестящей радости, слюнки сами льются. Афанасий зачерпнул ложку богатой пищи, в рот засунул, глаза от удовольствия закатил.

– Сами фасоль варили?

– Нет, Машенька.

– Какая Машенька? – удивился Афанасий.

Услышав свое имя, Маша поспешила к директору. Когда зашла, зарделась, увидела красивого офицера, кивнула головой, хотела выйти. Но директор попросил остаться. Афанасий сидел с открытым ртом, такую красотку сроду не видел. Перед ним стоял Ангел. Косы вокруг головы закручены, как нимф, длинная юбка в пол и белоснежная рубашка с воротничком – стоечкой в рюшечку совсем его смутили. Пуговицы не были расстегнуты на декольте, все как одна до самого подбородка в ряд выстроились. Только грудь девичья поднималась, опускалась, когда она дышала. Машенька заметила взгляд, скрестила руки на груди, подняла голову.

– Кто этот ангел? – удивился комсорг. Вернее, парторг. Его досрочно приняли в партию, еще до службы в РККА.

– Как же ты не узнаешь? Это Машенька Сергеева.

Глава 8

– О, невеста, дождалась все – таки? – улыбнулся Афанасий.

Маша улыбнулась, покраснела, кивнула головой.

– Слушай, кровать тебе поставим в моей комнате. Твою я Машке отдал, хорошо? – спросил Иван Ильич.

– Не вопрос. Я в свой дом перееду скоро, только побелю внутри. А так смотрю, окна целы, пацаны не побили.

– Так я же за ним присматривал, – улыбнулся Иван Ильич. – Не переживай, можешь оставаться у меня сколько хочешь.

– Спасибо большое! – улыбнулся Афанасий. – Я ненадолго.

При этих словах, Машенька сжалась, плюхнулась на стул, который ей пододвинул директор.

– Никак в район решил податься, как все? – вздохнул Иван Ильич.

– Пока не знаю, приглашают, дали время на размышления.

Афанасию предложили возглавить горком комсомола. Он не стал хвастаться этим при Маше. Но ему было приятно, что Волков не забывает про него. Он понял с чьей подачи выдвинули его кандидатуру. Но в данный момент он не мог думать ни о чем. Он все время смотрел на Машу, которая опускала глаза, когда он ей подмигивал.

Иван Ильич налил мутной жидкости по полному стакану. Все равно ведь завтра выходной. Расспрашивал про армию, про Буденного. Афанасий невпопад отвечал, Мария накладывала ему фасоли побольше. Ведь он видно привык на офицерских пайках выживать. А здесь фасоль – силы соль!

– Фасоль у тебя вкусная, Машенька, откуда рецепт знаешь? Моя мама так же готовила.

– И моя, – тихо произнесла Маша, опустив голову.

Очень уж Афанасию хотелось смотреть в эти зеленые глаза. Долго смотреть, утонуть в них поглубже. Чтобы она не опускала взгляд так часто, чтобы смог рассмотреть каждую искорку в глазах, не отрываясь. Афанасий сам не понял, что с ним происходит: мелкая дрожь бьет в ноги, пятки дробь отбивают, никогда этого не делал. Что за нервная чечетка? В горле пересохло, будто терна наелся, слова застревают. Он мычит, либо кивает, соглашаясь с рассуждениями директора. Но сам его совершенно не слышит. Только ловит взгляд зеленых глаз. Ух, и правда, ведьма. Маленькая. А такая красивая! Сколько же ей годков? Пятнадцать, шестнадцать? А уже невеста! Что это со мной не пойму. Вроде бы не обделен женским вниманием. А здесь робею, как пацан при первом поцелуе. Была бы она, как Наталья шустрая. Взяла бы да поцеловала сама. От этой мысли у Афанасия закружилась голова. Он закурил, чтобы не выдавать себя, положил ногу на ногу, выпустил кольца одно за другим.

– В понедельник соберу собрание, есть у меня одна мыслишка! – услышал Афанасий издалека голос директора.

Он вновь налил стакан самогона.

– Нет, мне хватит! Спасибо! На воздух хочу, по деревне пройтись. Отпустите со мной Машеньку?

– Конечно, пусть экскурсию проведет по современному хутору. Лучше нее здесь никто не ориентируется, – прокартавил Иван Ильич, достал часы на цепочке из потайного кармана. Точно Ленин! Афанасий улыбнулся, встал из – за стола, протянул Маше руку. Она недоверчиво за нее взялась. Так они вдвоем и вышли на улицу.

Когда шли по деревне, все шушукались, смеялись. Девушки пышногрудые подбегали к Афанасию, обнимали его радостно, поздравляли с возвращением, даже пытались поцеловать. Он нехотя принимал поздравления.

Хутор обрадовался его приезду. Парни подходили, жали руку двумя ладонями в знак уважения. Старики махали, приветствовали. Он им кланялся. Все помнили комсомольского вожака Афанасия Шаталова. Который многим на хуторе помог. Кому крышу починить, кому коня подковать, кому печь сложить. На все руки был мастер. А теперь двадцатидевятилетний офицер идет по хутору всем невестам на загляденье. Только зачем с ним эта ведьма идет? Не любили Машу местные. За то, что молчаливая, все больше бочком от всех держалась, будто брезговала. Какая – то чужая была, не похожа на деревенскую: кожа беленая, кровь говорят в ней текла синяя, как чернила. Не зря вся семья сгинула. Только она осталась. Нужно ей тоже устроить экзекуцию, сжечь на костре. Спасать нашего комсорга нужно. Пропадет парень с нею.

– Афанасий, придешь на танцы? – крикнула вдогонку Любка – секретарша. Она у директора работала в хуторском совете.

Афанасий посмотрел на Машу, засмеялся, по лицу понял, что хочется ей на танцы. Но по какой – то причине она туда не ходит? Все же дом родной, хоть и бывший.

– Приду, что ж не прийти со всеми повидаться.

Он сильнее прижал Машину руку к себе, дал понять, что с нею пойдет. Маша улыбнулась, впервые близко посмотрела ему в глаза. Она не увидела зрачков, испугалась. До такой степени у него были темные глаза. Уголь, а не цвет. Маша даже зажмурилась. До чего красивые. Разрез глаз, как у девушек с накрашенными стрелками. Ресницы загнутые длинные, будто наклеенные. Красивый какой Афанасий Сергеевич. Маша его только так называла. По –отчеству, как старшего товарища. А на танцы ей давно хотелось. Но она знала, что девушки на хуторе ее недолюбливали. Может быть, боялись, что заколдует. Может быть, просто завидовали. Может, не нравилась. А ведь никогда не с кем не сплетничала. Всегда молчала, когда ругали, не оправдывалась, не защищалась. Под клубом со стороны сада всегда стояла по вечерам. Ведь это все – таки дом родной. Ей очень хотелось туда попасть и в тоже время было страшно увидеть, что с ним случилось.

– Ну что, идем на танцы, невеста? – улыбнулся Афанасий.

Маша махнула головой, впервые улыбнулась, глядя Афанасию в глаза. От этого Афанасий почему – то схватил Машу на руки, закружил, она в голос рассмеялась. Даже не заметила, что он привел ее к своему дому под скалой. Когда опустил, близко прижался. Маша не отстранилась, подняла глаза, они долго стояла молча, рассматривая друг друга. Первым очнулся Афанасий, он показал на дом.

– Тебе нравится? – спросил он.

– Да, хороший, по – хозяйски сложенный, – похвалила Маша, поднимая большой палец руки вверх.

Впервые глянула на Афанасия смело, будто вышла из долгого оцепенения, как царевна – лягушка сбросив свою шкуру. Даже не заметила, как стала болтать про коз, овец, коров. Рассказывала, как вяжет носки директору, пока они пасутся, про книги, которые прочитала, про рецепты маминых закруток. Афанасий слушал, не перебивая, держал Машу за руку крепко, не мог налюбоваться. Он точно знал, что она будет его женой. Не хотел больше никогда с нею расставаться. Вот так бы всю жизнь простоять рядом. Но Маша потянула его на звуки музыки. Вдалеке заиграла песня «О, Рио – Рита!». Они засмеялись, побежали за руки на танцы.

Конечно, когда перегибы советской власти запрещали все развлечения! Танцы в стране были отменены, запрещали проводить любую увеселительную программу, которая растлевает молодежь. Кричали, что танцы – это проникновение в молодежную среду мелкобуржуазного влияния. Закрывались клубы, молодежь успокаивали новыми трудоднями и нагрузками, чтобы ни о каких танцах не могли думать, уставали. Наконец танцы победили политику! Молодежь добилась права на отдых после тяжелого рабочего дня. Советы омолаживались, комсомол имел веское слова. Все согласились оборудовать танцевальные площадки рядом с клубом, устанавливали сцену. Все это огораживали забором. Но это в городах. В деревнях танцы были единственной формой культурно – массового досуга. Но даже его у сельской молодежи отобрали. Для идеологов того времени танцы считались растлевающим орудием духа молодежи. Особенно могли повлиять на село. Деревенские все делают на разрыв мозга. Если танцуют, то до упаду! Впрочем, как и работают. В деревнях хватало драк и без клубов. Но для того, чтоб они вступали в коллективное хозяйство, им разрешила танцевать.

Когда Афанасий зашел с Марией в ее бывший дом. Он с интересом рассматривал лепные потолки, которые так и остались после пчеловода Сергеева. В углу стоял патефон, играла пластинка с семидесяти восьми оборотами. Это была стандартная парочка всех клубных посиделок. Звучал Утесов – «Как много девушек хороших». Как раз вышел фильм «Веселые ребята», после танцев его должны были крутить.

Афанасий сразу пригласил Машу танцевать. Вмиг все исчезло, когда он почувствовал ее жаркое дыхание. Ему показалось, что они одни здесь. Маша чувствовала тоже самое. Клуб располагался в большой комнате дома, наполовину заставленной стульями. Напротив них, был повешен маленький экран. В углу стоял табурет, на нем играл патефон. Маша озиралась по сторонам, рассматривала каждый уголок в доме. Вон в углу пятно новое появилось. Значит крыша прохудилась. Нужно Ивану Ильичу сказать. Надо же люстра осталась висеть, большая стеклянная. Маша повернула голову в открытую дверь, увидела школьную доску. Теперь здесь днем занимаются ребятишки начальной школы. Они не ходят в Хлевное. Иван Ильич с ними занимается до обеда здесь. А после принимает хуторских, решает их споры. После обеда здесь заседают комсомольцы. Это их право распоряжаться красной комнатой. Лекции читают о лучшей жизни, за которую не жалко все отдать. Музыка закончилась, но они продолжали танцевать. К Афанасию подошли земляки. Парни схватили его на руки, стали качать. Голова закружилась, он громко смеялся.

Когда его опустили, Маши рядом не было. Он посмотрел по сторонам. Может, в красный уголок ушла? Афанасий заглянул в темную комнату. Но заметил злые взгляды местных девушек, они не были рады ему почему – то. Афанасий не увидел Нинку Честнокову. Свою бывшую. Хотя она стояла возле патефона, он ее видел.

Афанасий порвал с нею, еще задолго до того, как ушел в армию. Холодная догадка окатила сразу, когда он услышал разрывающиеся крики:

– Убивают!

Афанасий выскочил из клуба, побежал в сторону криков. Увидел, как три белых платья удалялись по мере его приближения. В грязи с разорванной юбкой, оторванным воротничком – рюшей, без единой пуговицы лежала Маша. Рядом стояла баб Нюра, махала палкой в сторону убегающих девиц.

– Вот сволочи, убили Машку! – причитала она. – Это Нинка Честнакова, Любка – секретарша и Валька Помойло, – докладывала старушка. Афанасий шел молча с нею рядом, нес на руках обвисшее тело Маши, на виске была кровавая рана.

– Видно стукнули булыжником. Здесь их очень много! – вздыхала баба Нюра.

Афанасий принес Машеньку домой, по дороге она пришла в себя, дотронулась до лба. Афанасий уложил ее на кровать, влажной тряпкой смыл кровавый след, быстро обработал рану чистотелом, который сорвал в огороде. Оранжевое пятно украсило половину головы, постарался от души. Иван Ильич закипятил воду, развел марганцевку.

– Эти бабы хуже зверей! Разве можно так?! – возмущался директор. – Я этому их не учил? Какой ужас! Нет, рождаются уже убийцами, злыми, ревнивыми. Они дуры были еще с детства! Раньше девушки в наше время боялись голос подать, а сейчас, бабы хуже мужиков! Матом говорят, представляешь?

– Я сама виновата, не нужно было на танцы идти! Извините, Афанасий Сергеевич!