– О чём беседовали? – Руслан поднялся из-за стола, взял закипевший чайник, разлил кипяток по кружкам. – Да ни о чём. Я спросил, надо ли проводить её. Дело в том, что Эля никогда не ходит одна, только вместе с сестрой. Они и в секции занимаются вместе, но Оксана в тот день не пришла, готовилась к экзаменам. Словом, Эля отказалась от моего предложения, сказала, что Ксанка… Вернее Оксана вот-вот придёт за ней. Было светло, я и подумать не мог, что… – он с грохотом опустил на стол кружку, горячий чай выплеснулся на руку. – Чёрт! – Руслан подошёл к мойке, открыл холодную воду, сунул кисть под струю. – Извините. Эмоции… Я всё вспомнить пытаюсь. Как узнал, так и думаю, не сплю совсем. У нас ведь школьный двор так густо деревьями засажен, что спрятаться довольно просто. Может и был там кто ещё, но я не видел.

– И по дороге домой никого подозрительного не заметили?

– Да о чём вы? Весна, тепло… За гимназией сквер, дома кругом, дворы. Народу столько, что заметить что-то или кого-то подозрительного нереально. А Эля от школьного двора совсем в другую сторону ходит, даже если и перехватил кто, так я бы при всём желании разглядеть не сумел.

– Не перехватили. Со школьного двора увели. Рюкзак девочки так и остался в кустах лежать.

– А камеры?

– Пусто. Дальше крыльца ничего не рассмотреть. Свидетелей тоже нет, что странно.

– Ничего странного. В толпе очень легко затеряться, – пожав плечами, не согласился школьный физрук. Он всё размешивал и размешивал ложечкой в кружке давно растворившийся сахар. Нервничает. С чего бы? Переживает за свою ученицу? Или ему есть что скрывать?

– Вероятно. Это в том случае, если девочка знала своего похитителя и доверяла ему. Руслан Иванович, дайте мне координаты вашей деревни. Алиби проверки требует.

– Да, конечно… Я ж понимаю всё. И если бы я только мог помочь вам! Знать бы, что так случится, ни за что бы девчонку у школы не оставил…

– Спасибо за чай, Руслан Иванович, мне пора. Если понадобитесь, я вызову вас повесткой, вы на время следствия город постарайтесь не покидать. Ну а если вспомните что-нибудь, вот моя визитка, – он положил на стол белый прямоугольник. – Звоните.

– Один вопрос можно? А та девочка, которую в лесу нашли… это точно не Эля?

– Точно. Она старше намного.

– О ней известно что-нибудь?

– Мне нет, – слукавил Михальчук. – Не я это дело веду. А почему интересуетесь?

– Да как-то, товарищ капитан, любопытно стало. В нашем тихом районе такое ЧП произошло, вот и возник интерес.

Михальчук вышел из подъезда, сел в салон старенькой «Ауди» и задумался. Не понравился ему Руслан Иванович, ох не понравился. А чем, не ясно. Вроде мужик как мужик – спокойный, рассудительный, говорит чётко и по существу. Таким, наверное, и должен быть школьный учитель, такого из себя вывести, ещё постараться надо, а у него на уроках, скорее всего, даже самые отъявленные хулиганы не бузят. Любят таких преподавателей дети, не изводят своей жестокостью. Но Михальчука что-то кольнуло в их разговоре, неясное чувство тревоги выглянуло, на мгновенье явив себя взору, и скрылось, не дало рассмотреть. Он будто ощутил чужой страх, тщательно спрятанный в недрах души, но сильный, на грани ужаса. Чего боится учитель? Почему решил, что его могут подозревать в пропаже ребёнка? Странный тип.

Михальчук хорошо разбирался в людях, достаточно было парой фраз перекинуться, чтобы составить представление о человеке, но школьный учитель сумел его удивить. Вроде бы открытый человек, прямой, без наносного пафоса, но простота эта скрывает под собой что-то серьёзное, то ли душевный надлом, то ли гнильцу – не понять. Боится. Чего вот только? За девочку боится или за себя? Если второе, то имеется ли на то причина? Ладно, алиби он проверит поминутно, проследит путь учителя от самого крыльца вплоть до сегодняшнего визита, но Дмитрий Ильич очень сомневался, что след этот, на данный момент единственный, сможет привести его к пропавшей девочке. Весь отдел на ушах стоит, опера носом землю роют, свидетелей по микрорайону ищут, а впечатление создаётся, будто в тот самый час, когда девочка ушла со школьного двора, город в зону отчуждения превратился. Никто ничего…

И вообще… Не давала покою капитану эта история с пропавшей девочкой, да ещё с той, другой, найденной в лесу. Чудилась ему связь между девочками, но вот объяснить свои домыслы он не мог даже себе, а дело о гибели Нади Востриковой досталось, надо же такому случиться, самому нерадивому следователю, другого такого ещё поискать! Ведь как есть спишет на самоубийство, хотя факты вопят об обратном! Даже на словах версия о суициде абсурдной кажется, всё равно, что написать в заключении, как тело само упало на нож семнадцать раз… Ага! Та же песня. Девочка убегает из клиники… ладно, пусть психоневрологического диспансера, для того, чтобы совершить суицид. Для этого она покупает в магазине пару сотен свечей, специально для неё в таком количестве завезли, и умудряется достать пентобарбитал – препарат редкий, неиспользуемый в современной фармакологии. Зачем такие сложности? Положим, если на минуточку допустить, что так всё и было, и девочка из собственной смерти решила устроить театрализованное представление, то и тут не всё гладко выходит. Если происшествие суицид, то он, скорее всего, имеет ритуальную основу, что совсем не вяжется с образом импульсивной девочки, подверженной нервным срывам. Ритуальные суициды они действительно тщательно подготовлены и спланированы, но в секте Надя не состояла, да и времени на подготовку не имела, а ведь всё одно – на самоубийство спишут…

Спишут, обязательно спишут, а потом снова дело поднимут, ибо убийство девочки очень смахивает на серийное. Надо проверить, не было ли где в округе чего подобного. Сводки поднять… Хотя, в любом случае на серийник убийство очень походит. Кто-то же должен стать первой жертвой. И, скорее всего, ею стала Надя Вострикова.

Михальчук достал сигареты, закурил, выпустил в окно струйку голубого дыма, беспокойно побарабанил пальцами по рулю, поднял голову, кинув взгляд на окно учителя. Показалось, или штора качнулась? Надо бы покопаться в этом деле тихонечко, не привлекая к себе внимания, подробности разузнать, а у кого, как ни у судмедэксперта?

– Здравствуй, Пахом, – сказал он в телефонную трубку. – Давненько мы с тобой не пересекались под шашлычок да коньячок. Исправим недоразумение?

– И тебе здравствуй, – насмешливо отозвался Пахоменко Николай Сергеевич – судмедэксперт и хороший приятель Михальчука. – Дай угадаю с одной попытки…. Делом девочки убиенной заинтересовался?

– Так точно! – в тон ему подтвердил Михальчук, – Ничего-то от тебя не скроешь, старый ты лис. Ну так как насчёт коньячка?

– Да понимаешь ли, Димыч, коньячок – это конечно очень даже заманчиво, но дело-то не ты ведёшь, не могу я оглашать подробности и делиться умозаключениями.

– Коль, ты же сам понимаешь, она девчонка совсем, как родителям-то теперь жить с грузом вины и осознания того, что их дочь самоубийца? Ведь к такому заключению дело движется, я угадал?

– Угадал, угадал… – Пахом вздохнул тяжело, выдержал паузу. – Ладно, Дим, давай в Погребке через час.

Пивная Погребок погребком по сути и являлась, в том смысле, что располагалась целиком и полностью под землёй. В пивную переделали бомбоубежище, впрочем, интерьером особо не озадачиваясь. Оставили всё как есть – бетонные стены, пол, лампочки под потолком, имитация проводки по стенам. Железная лестница с ржавыми перилами, грубо сколоченные столы, с раритетными керосиновыми лампами на каждом, скамейки, постеры с чёрно-белыми изображениями на стенах, на каждом прослеживалась военная тематика. Хозяин за голову схватился, увидев результат работы модного дизайнера интерьеров, посчитал это кощунством и надругательством над памятью, постеры распорядился снять, на остальное махнул рукой, но, как ни странно, горожанам пивная понравилась. Даже тот факт, что еду подавали в алюминиевых мисках, а пиво в алюминиевых кружках никого не смущал, напротив, привлекал. Новаторские идеи многим пришлись по вкусу, в городе появилось ещё парочка заведений подобных Погребку, но конкуренции они не выдержали, как открылись, так и закрылись вскорости, а, чтобы попасть в Погребок, столы заранее заказывать приходилось.

Пахом уже ждал Михальчука, тот сразу увидел друга, сидящего за столиком в углу, приветственно махнул рукой, прошёл через весь зал, сел напротив. Тут же возле стола появился мальчишка – официант.

– Ну? – спросил Михальчук, когда расторопный паренёк, приняв заказ, поспешно удалился в сторону кухни, – Что расскажешь?

– Вот так тебе ни «здрасте», ни «как дела». Резкий ты, Димыч, как детская неожиданность.

– Так чего ж тянуть? – откинувшись на спинку скамейки, усмехнулся Михальчук. – Поговорить, да по коньячку. Или по пиву? Мы в пивнушке всё-таки.

– Да не, коньяк пусть будет. А по делу… – Николай помрачнел, почесал пятернёй затылок. – Не хотел я, но пришлось заключение изменить слегка. Знаешь же, у Тёпленького на каждого компромат имеется.

– Знаю. И о заключении догадываюсь. Не пентобарбитал, а обычный крысиный яд, верно? Не две сотни свечей, а всего-навсего десяток? Ровно столько тебе привезли из леса?

– Таки да. И залечу я с этим заключением, как пить дать. Ведь что у нас получается, Димыч, маньяк объявился?

– О маньяке я тоже подумал. – Михальчук медленно кивнул, достал из кармана пачку сигарет, но вспомнил, что курить в питейных заведениях с некоторых пор запрещено, с досадой бросил пачку на стол. – Серийник налицо. Давай подробности…

– Ну что… девочка в лесу как бы одна была, но сам понимаешь, лес сосновый, следов и быть не может, земля толстым слоем хвои покрыта. Смерть наступила от пентобарбитала, что, впрочем, тебе уже известно. Непонятно, откуда.

– Опустим подробности, – загадочно улыбнулся капитан. – Давай дальше.

– Что дальше? В лесу на полянке круг был, свечами выложенный, на пальцах девочки следы парафина и копоть, она свечи, видимо, пальцами гасила, выше озвученного препарата при ней не нашли, так же не нашли его ни дома, ни в больничной палате диспансера. Что, собственно, и не удивительно. Следов борьбы не было, и вот это странно. Именно на этот факт давит Тёпленький, утверждая, что девочка ушла из жизни сама.

– Но ты так не думаешь?

– Разумеется. Пентобарбитал – препарат быстрого действия, да ещё в таком количестве… у девочки и времени-то оставалось свечи погасить, не более того.

– А дальше? – Михальчук содрогнулся, представив, как мучительно умирала девчонка.

– Нет, – угадав его мысли, покачал головой Николай, – она не мучилась, сначала наступил сон, а уже после остановка дыхания и смерть. Вопрос в том, как она его приняла. Исследовав содержимое желудка, я сделал вывод, что препарат был подмешан в напиток, он легко растворяется, но бутылки из-под «Фанты» на месте преступления мы не нашли, то есть кто-то унёс её с собой, ибо выбросить пустую бутылку где-то в другом месте, девочка физической возможности не имела. И ещё… Она лежала в такой позе, будто обнимала что-то. Ну как будто игрушку. В руках при этом ничего не было.

– Тоже забрал?

– Похоже на то… Странность заключается в том, что следов борьбы нет. Понимаешь, Димыч? Вообще никаких! Я бы сказал, что она пришла на полянку в сопровождении друга или человека, которому доверяла, зашла в круг, выпила газировку из бутылки, погасила свечи, легла и заснула.

– Или гипноз?

– Или гипноз, – согласно кивнул Николай, – Но его, увы, никак не обнаружить, а Тёпленький с пикой наперевес галопирует к финишной прямой. Ведь плёвое дело получается, да? Сфабриковал дельце, навесил на девчонку ярлык суицидницы и гордится собой. Серёжа – молодец! У Серёжи раскрытие! А ну как через месяц новый труп появится? Да такой же? А? Что будет? Правильно мыслишь, Димыч, во всём окажется виноват Пахоменко Николай Сергеевич. Экспертную оценку неверную дал! Во как! Такая редиска с петрушкой. – Он опрокинул в себя рюмку коньяка, досадливо поморщился и передёрнул плечами.

– Невесёлая картинка… Компромат на тебя серьёзный? – Михальчук пить не торопился, задумчиво катал по столу пустой стакан и наблюдал за чадящим огоньком керосинки.

– Не так чтобы очень… Вот я и думаю, какая из гранат сильнее по мне шарахнет.

– Если мы правы, и в нашем городе объявился серийник, то тут, друг, к гадалке не ходи. Думай, конечно сам, но если хочешь услышать моё мнение, скажу: боком выйдет тебе поддельное заключение.

– Ты прав, определённо прав, Димыч. Нельзя это спускать на тормозах, пусть убийством Тёпленький занимается, в конце концов, это его работа. А ты ведь тоже копать будешь? Я верно мыслю?

– Буду. Жаль, что неофициально, но выбора нет.

– А с твоим-то делом что? Не вышел на след девочки?

– Какой тут… Но сдаётся мне связаны эти два дела, крепко связаны, и с Тёпленьким нам не раз лбами столкнуться придётся.

– Ты уж это, друг… покрепче вдарь, чтобы у него искры из глаз посыпались, и контузия случилась, а с меня при таком раскладе знатный магарыч.

7

Он пришёл. Он снова пришёл, заставив Эльку встрепенуться в испуге и спиной вжаться в холодную стену. Глаза привыкли к темноте, но по-прежнему видела девочка только неясные тени. Он и был тенью. Страшной, несущей в себе угрозу, вселяющей потусторонний ужас.

– Испугалась? – он будто кайф ловил от её страха. Шумно втягивал ноздрями воздух, приближался медленно, неторопливо, так, как мог бы передвигаться кот – тихо-тихо, и не шёл вроде, перетекал, перемещался, подкрадываясь к жертве незримым охотником.

– Ты пришёл за мной? – собственный голос показался Эльке чужим – хриплым и грубым, но не спросить она не могла, этот вопрос был жизненно важен, а от ответа зависело всё. Вся её Элькина жизнь.

– А ты чего хотела бы? – не ответив, вкрадчиво уточнил он. – Жить дальше на цепи и в темноте или уйти легко и безболезненно? Просто заснуть и не проснуться больше… Выбор-то невелик.

– Жить! – приглушённо пискнула девочка. Ей показалось, что от её выбора ничего не зависит, он спрашивает просто так, играясь с ней как тот же кот мышью.

Он наклонился над ней, Элька ослепла и оглохла от ужаса, взял за подбородок двумя пальцами, запрокинул ей голову назад.

– Смешная… Все вы, жалкие людишки, выбираете жизнь. Никчёмное, тупое существование. Держитесь за драгоценное существование, руками и ногами цепляетесь, а не понимаете, что свет он не здесь. Он там, за гранью небытия. Там настоящая жизнь, но какой она будет не нам решать… Хочешь туда, Эльвира?

– Нет! – Элька завизжала, он, накрыв ей ладонью лицо, оттолкнул от себя, да так, что девочка затылком ударилась о стену и на короткое мгновение потеряла сознание.

– Заткнись, дрянь!

Он плеснул ей в лицо из бутылки, Элька зашевелилась, отползла в сторону настолько, насколько позволила цепь.

– Не сегодня. И не завтра. – Вот теперь он ответил на её вопрос. Не сегодня и не завтра. Значит, два дня у неё точно есть. Целых два дня жизни, это много или мало? Пока остаётся надежда, скорее много. За два дня произойти может всё, что угодно.

И снова Элька задумалась о выборе. Нет уж, лучше жить. Пусть так, на цепи, но жить и надеяться на освобождение, чем сдаться и покориться судьбе. Её ищут. Не могут не искать, и чем больше дней у неё будет, тем выше вероятность того, что найдут.

– Я поесть тебе принёс и попить, – сообщил мучитель, и только теперь в ноздри голодной девочки ударил запах курицы гриль. – Кладу на пол, сама найдёшь.

О том, что он уходит, Элька догадалась разве что по отступающему страху, но с места не двинулась, хоть и терзал беспощадно голод, а острый запах, источаемый курицей, сводил с ума. Это ж праздник какой-то! Элька еле дождалась, когда хлопнет наверху дверь, бросилась к пакету, мигом разорвала его, извлекла половину куриной тушки, завёрнутую в лаваш, с жадностью принялась за куриное мясо. Но слопав куриную ногу и пол-листа лаваша, остановилась, подумав, завернула курицу обратно в фольгу. Кирпичная кладка стены в одном месте была разрушена, девочка положила курицу на кирпичи, подняла с пола бутылку с водой. Воду тоже требовалось экономить. Набрав в рот воды, Эля закрутила крышку и, убрав бутылку туда же, куда и курицу, села на пол и снова принялась за кольцо в полу.

Может быть, ей только кажется, но кольцо потихоньку начало поддаваться, металлический штырь уже не так плотно сидел в бетонном полу, как раньше.

Сильно болела голова, противно подташнивало, наверняка сотрясение, но Элька старалась не обращать внимания, задачу – выжить любой ценой – она намеревалась выполнить в ближайшие дни, она не сдастся, она боец.

Воевать одной, ох как сложно, даже за собственную жизнь бороться порой не хочется, и часы изнуряющей тяжёлой работы непременно сменяются апатией. Сколько раз девочка падала без сил – не сосчитать, и почти каждый раз рядом с ней оказывалась кошка. Маленькая, очень худая, короткошёрстная – это всё, что могла сказать Элька о своей подружке. Долгими часами они лежали вместе на холодном полу, и кошка не дичилась, лезла к девочке ласкаться, мурчала без конца, словно поддерживая, щекотала лицо усами, иногда, будто стесняясь своего порыва, коротко проходилась по щеке девочки шершавым языком.

Элька делила с ней жалкие крохи еды, наливала воды в горстку, пытаясь напоить, и кошка её заботу принимала с благодарностью, никуда не убегала, всё сидела с девочкой в сыром подвале – царстве кромешной тьмы, поддерживала своим присутствием.

День прошёл, ещё день, и ещё… Каждый день приходил он. Приносил еду, воду, но прежде чем отдать, непременно пугал Элю до обморочного состояния. Он много говорил о смерти, о том, какая она величественная и могущественная, никого из своих объятий не выпускает, а его миссия служить проводником между мирами, провожать людей до самого смертного порога. Эля ловила каждое слово и мысленно содрогалась от непередаваемого ужаса.

Да его в психушке надо держать под пудовым замком! Он же псих! Нормальный человек разве может говорить о таких вещах? О смерти как о высшем благе, как о милости создателя! У Эли в голове не укладывались его слова, казались плодом воображения больной фантазии. А самым страшным казалось, что он искренне верит в великую цель своей миссии. Чем можно остановить фанатика? Правильно, кусочком свинца, например, но до тех пор, пока это не случится, он будет убивать.

Прошла неделя. Элька совсем обессилела, но надежду на спасение не теряла, уже скорее механически, чем осознанно раскачивала в полу штырь. К слову сказать, он почти поддался. Почти… Но хватит ли у девочки сил довести начатое до конца, и есть ли у неё время. Иногда в голову приходили странные мысли. А что если правда, взять и уйти? Прекратить бессмысленное сопротивление судьбе, просто сказать своему мучителю, как она устала от всего. Вот он обрадуется!

Но нет. Умирать не хотелось. И всё чаще Элька вспоминала дом. Часами могла лежать на листе картона, что с барского плеча пожертвовал маньяк, а в том, что попала в руки маньяку, девочка уже не сомневалась, поглаживала кошку и представляла, закрыв глаза, как плещется в ванной, а Ксанка сердится за дверью, стучит, ругается. Или кухня… Их маленькая уютная кухня, где толкались они втроём, хихикая и пикируясь лепили пельмени. И так хорошо было им в этом маленьком мирке, их мирке.

Что там дома без неё? Мама, наверное, совсем спилась с горя, Ксанке в одиночку её не удержать. А сама Ксанка как без неё, младшей сестрёнки – вечной соперницы, лучшей подружки…

Нет. По собственной воле из жизни она не уйдёт, до последнего биться будет, пытаясь вытащить из пола штырь. А выбьет… что дальше? Есть ли из подвала выход? Та дверь, через которую приходит к ней мучитель не в счёт, она наверняка закрыта надёжно. Но ведь кошка как-то попадает в подвал, значит, есть что-то, пусть не выход, но хоть слуховое оконце. Добравшись до него, девочка сможет позвать на помощь.

А штырь в полу уже ходуном ходил из стороны в сторону, но выдернуть его пока никак не получалось.

8

Валерка Вихорский сидел на детских качелях и, кутаясь в ветровку с капюшоном, курил, зажав сигарету большим и указательным пальцами. Под ногами на земле стояла начатая бутылка пива, мальчишка время от времени прикладывался к ней, делал маленький глоток, морщился и ставил её обратно на землю. Паршивое пиво. К тому же ещё и тёплое. Гадость в квадрате. Но другого нет, и достать негде, приходится пить то, что удалось умыкнуть у отца.

Отец накануне вернулся домой с зоны и первым делом побил Валеркину тётку, хмурую и неулыбчивую, но чего уж тут, вырастившую Валерку. Последние пять лет она была при нём неотлучно – прибиралась, готовила, лечила, когда болел, но не более того. Была она немногословной, скупой на ласку, и будто не было при ней малолетнего племянника – шалопая, жила какой-то своей, непонятной Валерке жизнью. Никуда не ходила, только на работу, ни с кем не общалась, могла часами сидеть в кресле перед сломанным телевизором и смотреть на пустой экран. Валерку она никогда ни за что не ругала, ей было всё равно, ночует ли дома подросток двенадцати лет, посещает ли он школу, в каком виде он приходит вечером, она без слов и порицаний забирала его грязную, а порой и порванную одежду, стирала, штопала, а он, знай себе, пользовался свободой. Да так пользовался, что жители соседних домов десятой дорогой обойти его старались, да взгляд отводили, коль уж довелось столкнуться. Грозен он был, мстительностью отличался и яростью неукротимой, соседи связываться боялись. Один осмелился, замечание сделал. Вежливо так, спокойно, мальчик промолчал, только глянул хищным зверёнышем, а ночью все четыре колеса новенькой, блестящей иномарки соседа проколол.

Или на днях мамаша, гуляющая на детской площадке с малышом, покосилась неодобрительно в сторону угрюмого мальчика, развалившегося с банкой коктейля на скамейке, не сумела презрения и негодования скрыть, а он запомнил, обыскал подъезды ближайших домов, нашёл в общем коридоре коляску этого малыша, поднялся повыше, на семнадцатый этаж дома, вышел на балкон и отправил транспортное средство в полёт. Что уж о ровесниках говорить, самые отчаянные глаза опускали и с дороги сворачивали.

А тут, как отец на тётку налетел, оробел вдруг лихой Валерка, забился в угол, смотрел полными ужаса глазами, и губы мелко тряслись. И понимал, что заступиться надо, люто в тот момент возненавидел парень отца, но не мог заставить одеревеневшее, чужое тело двигаться. Так и смотрел, а потом, когда тётке вырваться удалось, совсем уж постыдно выскочил из комнаты, зацепился за дверной косяк, упал, растянувшись на полу, подскочил и опрометью бросился за дверь.

В подъезде, миновав один лестничный пролёт, мальчишка остановился. Сердце колотилось барабанной дробью, из груди рвались всхлипы, а злость, больше на собственную трусость, чем на буйство отца, заставляла вновь и вновь бить кулаком в стену и рычать, рычать раненым зверем.

Тётка вышла через полчаса. С вещами. Валерка скатился по лестнице, встал перед ней, опустив голову, глянул исподлобья виновато, вздохнул, не умея извиняться.

– Не надо, Валер, – сухо и без каких-либо эмоций, проговорила тётка. – Не нужно, не извиняйся. Ты по большому счёту, совсем мальчишка ещё…

– Тётя… Я это… я не хотел, не смог просто…

– Я ухожу, – властным жестом остановила неловкий поток его слов она. – Совсем ухожу. Натерпелась я и от отца твоего, и от тебя тоже. Спокойно хочу свой век на земле дожить.

– А как же я? – шепнул мальчишка.

– Ты? Да как и раньше. – Она равнодушно пожала плечами, скользнула по тщедушной мальчишеской фигурке ничего не выражающим взглядом. – Пей, воруй, дерись, что с тобой станется? Только меня, племянничек, в дела свои бандитские не впутывай.

Он съёжился, втянул голову в плечи, словно от удара защищаясь, а тётя даже лифта ждать не стала, не желая ни минуты оставаться с ним рядом. Она даже не обернулась, а Валерка, онемевший от осознания собственной беспомощности и никчёмности, так и остался стоять, лишь потом, когда хлопнула где-то внизу подъездная дверь, рухнул на ступеньки и заревел. По-детски, размазывая слёзы по лицу.

Отец лютовал. Он перевернул крошечную Валеркину комнату в поисках заначки, почему-то был уверен, что таковая у сына имеется, и оказался прав. Денег в старой готовальне нашлось приличное количество, Валерка вот уже три года копил на мопед, подворовывал, конечно, не без этого, а как иначе? На тётку рассчитывать он не мог, да и не подошёл бы он к ней, считающей копейки, за деньгами на новые кроссовки, например, сам покупал, являясь довольно ловким щипачом. И вот заначки не стало. Валерке даже на пиво приличное не хватало, рискуя попасться, он стащил бутылку у отца и теперь сидел во дворе, отхлёбывал мерзкое пойло. Чтобы не было так уж противно, тут же затягивался сигаретой.

По дорожке, с опаской поглядывая на Валерку, пробежали две девчонки, свернули за угол дома, ветер донёс до парня приглушённый расстоянием смех. Он скрипнул зубами. Вот ведь, весело им, а у кого-то жизнь под откос огненным колесом… Валерка знал обеих. Одна из девочек – дочка единственного, неравнодушного к Валеркиной жизни человека – школьного физрука из семнадцатой гимназии. Живут они по соседству, девчонка учится в четырнадцатой школе, как, впрочем, и он, Валерка. В параллельном классе. Как её отец возился с трудным пацаном в своё время: в походы за собой таскал, в лагерь, в секцию определил…

Да только не нужна Валерке чужая забота, он одиночка – ни родителей, ни друзей, жизнь не жизнь. Вот и отвечал он на дружеское участие злобой лютой, всё казалось, жалеют его. А не потерпит Валерка жалости, не нужна она ему, ибо унижает только, заставляет становиться слабым и чувствовать себя беззащитным. Он не такой. Он зверь лесной, неприрученный, ему никто не поможет, только на себя надеяться нужно, а для этого зубы и когти нужны. А жалость… Она лишь в благополучии хороша, в беде же – бомба с часовым механизмом.

Взять, к примеру, бездомного щенка… ну жалеют его люди, останавливаются, заговаривают ласково, кто-то, преодолев брезгливость, даже за ушами чешет, все кичатся и раздуваются от собственного благородства, а хоть кто-нибудь подумал, каково от него щенку? Погладили, поманили, надежду дали, он всем своим собачьим сердчишком навстречу потянулся, а человек поднялся, вытер ладонь о платок или одежду и пошёл по своим важным делам. В лучшем случае обернулся. И думать забыл о несчастном пёсьем детёныше, чьи надежды так коварно обманул.

А Валерка не такой. Он зверь лесной, ему чужая жалость до лампочки, вот только отчего же так тоскливо на душе?

Он поднял с земли бутылку, сделал глоток и откинул её, опустевшую, в сторону. Угодил в песочницу. Да ну и что? Всё равно двор пустой, никто не заметит даже. Все мамашки чад своих на другую площадку увели, стоило Валерке из подъезда выйти.

По бортику песочницы царственной походкой продефилировал огромный чёрный котяра с рассечённым надвое ухом, сел на углу, уставился на Валерку немигающим жёлтым взглядом.

– Брысь! – рыкнул на него Валерка. Кот лениво потянулся, дёрнул хвостом, высказывая хамоватому подростку своё «фи», и мягко прыгнул куда-то в кусты. Задрав голову, Валерка посмотрел на собственные окна. Как они с отцом жить станут? Не ужиться им на одной территории, недели не пройдёт, трагедия случится – оба взрывные и нетерпимые. Кто победит в семейном противостоянии? Ясное дело, не Валерка. А идти ему больше некуда. Был дом, была своя комната, теперь ничего не осталось, даже мелочи в карманах.

Сменился день мягкими сумерками, двор совсем опустел, а мальчишка всё сидел и сидел на детских качелях. Они тихонько поскрипывали, но не раздражали, убаюкивали скорее, нашёптывали колыбельную. Вот вплёлся в монотонный звук чужой посторонний голос, и Валерка, с трудом разлепив глаза, медленно поднял голову.

– Здравствуй, Валера… – слова лились свечным воском, медленно плавились, растворяясь в весенних сумерках. – Хочешь? – в руки мальчишке легла баночка алкогольного коктейля.

– Я тебя знаю, – вяло пробормотал он, но от предложенного напитка не отказался, подцепил колечко, потянул, с жадностью припал к банке.

– Идём, – мягко предложил собеседник, с сочувствующей улыбкой заглянул в глаза. – Я могу предложить тебе приют.

Валера и хотел бы противиться, закричать, что не нуждается ни в жалости, ни в помощи, послать собеседника в грубой форме куда подальше, да не смог, поднялся с качелей, переступил с ноги на ногу, будто сомневаясь, а ноги сами понесли его вслед за спутником. Он шёл по двору и отчётливо осознавал, что никогда больше сюда не вернётся.

9

Лиза нервничала. Кирилл заметил её состояние ещё вечером, но сначала значения не придал, ну в самом деле, мало ли из-за чего человеку неспокойно бывает, только наблюдал настороженно, ни на миг из виду старался не упускать. И всё-таки не углядел. Отвлёкся на Марка. Тот готовился к поступлению в российскую школу и попросил помочь с алгеброй, а когда Кир вышел из комнаты брата через сорок минут, обнаружил, что входная дверь открыта нараспашку, в маленькой прихожей мечется серым колобком пушистый щенок, а в гостиной на детском коврике Макс сам себя развлекает, наблюдая за Дюком. Сердце зашлось в дурном предчувствии, как-то сразу Кирилл понял, что Лизы дома нет. Ведь знал же, чувствовал, нельзя её сегодня без присмотра оставлять, так нет, отвлёкся. А она будто того и ждала. Нет, конечно нет, не ждала, она и сама не рада тому, что происходит с ней. Был бы способ отказаться от дара, отказалась бы, не задумываясь. Ни к чему он, одни проблемы от него.

Вот где теперь искать Лизку?

Кирилл взял на руки сынишку. Тот обрадовался, заулыбался искренней беззубой улыбкой, ухватился ручонкой за ворот отцовой футболки.

– Ну нет, Макс, не могу я с тобой остаться, – с сожалением улыбнулся Кирилл. – Пойду мамку твою искать, а ты с сестрой побудешь, договорились?

В этот раз по улицам Кирилл ходить не стал, сразу направился к выходу из посёлка, и снова вышел навстречу охранник Олег.

– Что у вас происходит? – нахмурился он, обменявшись с Кириллом рукопожатием. – Куда Лиза уходит? Почему в таком состоянии? Кирилл, у вас дома всё в порядке?

– В каком состоянии? – вопросом на вопрос ответил Кир. – Куда она пошла? Олег?! Снова в лес? Ну не молчи же!

Олег замялся. Стоит ли говорить? Может, Лиза просто хочет побыть в одиночестве и рыдает где-нибудь под сосной, спрятавшись от всего мира, а в первую очередь от мужа, ведь недаром бежала как угорелая, даже на окрик не отреагировала, будто не слышала. Выходит, не всё ладно в этой, идеальной на первый взгляд, семье. Так чью сторону принять? Вопрос.