Вернулась я в свой круг, в свою реальность с каким-то болезненным отрезвлением, когда, взглянув на вечно бдительные часы, поняла, что опаздываю за дочкой в детский сад.
– Мария Игоревна, – спешно просил маленький любовник, – можно еще немного времени для меня. Всего несколько часов… сегодня вечером (мы встречаемся глазами). А завтра утром, обещаю, без единого каприза я вернусь домой. (И предупреждая мои возражения, которые никогда не последуют): Бывает, я очень скучаю по сестре, когда ее долго нет рядом, но стоит провести с ней выходные дни, как сам удивляешься, с чего бы этой скуке браться… Простите, что я о ней…
Опускает взгляд.
– Хорошо, – улыбалась я и, безусловно, соглашалась, – но будет справедливо, если я поставлю свое условие. Сегодня устроим прощальный вечер, но сначала ты позвонишь маме и сообщишь хотя бы то, что жив и здоров.
Я вижу, он согласен на все.
Глава 9
Я забыла обо всем личном, даже о своей шальной страсти, когда мчалась в детский сад, пренебрегая светофорами. Лидирующая роль перешла к материнскому инстинкту. Он словно перекрыл все доступы к остальным чувствам, как перекрываются отсеки подводной лодки в аварийной ситуации.
Беспокойство и нехорошее предчувствие не оставляли меня ни на секунду. Так и есть. Я дернула дверь, еще раз нетерпеливо постучала, никто не отозвался. От детских площадок веяло пустынным равнодушием.
На одном дыхании я добралась до дома, всю дорогу изводя себя предположением, что и там никого не обнаружу. Но дверь к моему удивлению оказалась незапертой. Еще секунды материнской паники и… две пары туфлей у порога – больших и совсем крошечных. Дочка не выскочила мне навстречу, как обычно бывало, мило повизгивала где-то в отдалении комнат. Сцену, представшую моим глазам, должна признать очень трогательной, хотя должного внимания мне не уделили. Папочка с дочкой расположились за детским столиком, он – на коленях, она – на маленьком резном стульчике. Ее ротик, улыбаясь и раскрываясь весьма охотно навстречу поднесенной ложке, поглощал порцайки манной каши. Я мгновенно подметила опытным материнским глазом, что каша приготовлена не слишком умело. Она, вероятно, подгорела и содержала комочки. При всем этом моя капризная по отношению к еде девочка с удовольствием принимала ее из рук кормильца. Думаю, секрет состоял в том, что последний позволял ей раскрашивать свои усы и нос манной “акварелью”, если не в том, что эти двое успели устроить заговор за время моего отсутствия.
– Осторожно, она может подавиться, – я неуверенно вторглась в любовный союз, за что получила презрительный взгляд со стороны мужа.
– Я сейчас ее одену, и мы погуляем, – я пыталась совладать с некомфортными ощущениями.
– Мы уже погуляли, – адресован мне был холодный ответ.
– Мы катались на калусели!
– Когда же вы успели? – с нарастающим чувством вины робко поинтересовалась я.
– Мы многое успели, – все с тем же холодным равнодушием отозвался муж, – я домой пришел в два часа дня.
– Почему? – я похолодела.
– Потому что у меня температура. Правда, я уверен, что врачу об этом знать было куда интересней, чем тебе.
– Боже мой, – воскликнула я и поймала его удивленный взгляд, – ты ведь мог заразить ребенка!
И тут же отступила перед грозно надвигающейся тенью. Дверь в комнату захлопнулась прямо перед моим носом. Я бессмысленно, вернее безмысленно постояла у закрытой двери и поплелась в соседнюю комнату.
С сожалением я осознала, что не только в немилости, но и труслива, как большинство неверных жен. Потому что, если бы мне предложили на выбор отстаивать свою новую любовь или перемыть каждый пальчик на ногах мужа, я бы выбрала последнее, дабы угодить тому, кого боюсь.
Мне довольно часто приходилось быть свидетелем того, как в страхе быть разоблаченными, мои подруги приносили свои увлечения в жертву прежнему благополучию. Насколько я знала своих подруг, все их похождения нужны были им для ощущения свежести жизни, ее возвышенности над однообразием быта, но не как не для переустройства. Потому, как только появлялся малейший намек на желание мужей вывести своих половинок на чистую воду, те без сожаления отказывались от романтического наполнителя жизни.
Что может лучше наполнить жизнь романтикой (такой ностальгической в тридцать лет), как не любовь пятнадцатилетнего юноши, чистая, максимальная, свежая, действующая как эликсир молодости?..
Если мой муж хотел дать мне понять, насколько я плохая жена и мать, то, похоже, это ему удалось. Я чувствовала угрызения совести и жалость к себе, запутавшейся там, где с другой подобного бы не случилось.
Несколько часов прошли в предельном напряжении, которое мы едва ли смягчали редким обменом ледяными фразами. Тем не менее, я бессовестно рассчитывала на скорую благосклонность мужа, привыкшая к её неизменному возвращению всякий раз в прежних ссорах. Но к вечеру ничего не изменилось, разве только жесткое равнодушие во взгляде мужа сменилось на злобу, смешанную с ревностью, под действием которых я временно излечилась от своей запретной жгучей страсти.
Однако, когда время перешагнуло вечернюю грань, плывущее параллельно ему и нарастающее к приближающемуся часу назначенного свидания желание увидеть Алешку, мучая и соблазняя меня, зазвучало сквозь неродственный лад моего прежнего состояния. Тоска начала заполнять меня как морская вода тонущий корабль. Я буквально заметалась в поисках выхода. Вдобавок зазвонил мой телефон, и я не решилась подойти к нему, догадываясь, чей голос услышу на другом конце. Затем зазвонил телефон домашний. Подошел муж, и трубку сразу бросили. Через минуту звонок раздался опять, но остался без внимания. Оба телефона звонили снова и снова, а я интуитивно ощущала на себе взгляд мужа, в котором временем сквозила горькая усмешка, временем – что-то похожее на обреченность. Я знала, что не выдержу этого напряжения, и не выдержала. Ушла в спальню и начала одеваться. Неловкими рывками. Все падало из рук, сердце стучало. Чулок порвался прямо под коленкой. Все и вся вокруг меня знало, что я совершаю безумие.
Перед выходом я замерла, попробовала остановить круговорот в собственной голове. Алиса закапризничала в соседней комнате, опять зазвонил телефон, мягко, тепло, чужеуютно зазвенела вода о сталь ванны…
Боже, что я делаю? Рвусь в никуда? Бросаю облюбованный оазис, устремляюсь в песчаную бездну навстречу миражу… Как глупо в тридцать лет не совладать с пагубным желанием! Что мне не хватает для счастья? Ведь у меня есть все, что нужно женщине от жизни: любящий муж, ребенок, благополучие… Что же еще? Наверное, все это слишком легко мне досталось, предупреждая малейшую жажду счастья.
Похоже, мне стало вдруг нужно что-то разбивающее пресное счастье, привносящее в жизнь вкус борьбы. Кого с кем? Меня со мной же…
Ах, как манит эта ночь и зовет возбужденная трель телефона! Я знаю, что безумно буду жалеть потом о несвершившемся и раздумывать над вариантами неиспытанных наслаждений, если сейчас не покорюсь силе своего желания.
Я найду разумный компромисс. К Алешке не поднимусь, позвоню прямо из машины. Мы отправимся в уютный ресторан, где проведем последние часы перед разлукой. Они будут похожи на сказку, где добро перемешано со злом и нет конца. Кто знал, что маленькое безобидное поначалу увлечение превратится в чувства, лишенные продолжения? Но не лишенные ли смысла?
Алешка не что иное, как мираж в моей жизни. Ведь для созидания наших отношений никакой возможности ни с моей, ни с его стороны нет. Что она такое, наша странная любовь? Взвращенная экзотическим растением на моей безоблачной, не затрудненной бытовыми недостатками жизни и кажущаяся невесомой, потому и излучала она определенную оригинальную красоту.
Мне удалось немного прийти в себя, уняв жалящее нетерпение. Отключив телефон, я заставила себя пройти на кухню и приготовить десерт для Алисы, чтобы покормить её перед сном. С волнением вошла в комнату, где обитали мои спутники – большой и маленький. Большой изобразил неубедительное равнодушие, хотя не без напряжения скользнул взглядом по моему наряду. Маленький при моем появлении почти не отклонился от орбиты, занятый составлением цивилизованной картинки из рассыпанных “вверхногамно” кубиков. Пока планетка Алиса довершала свои начинания, я скормила ей все ароматное содержимое миски, забавляясь её удовлетворением от совмещения вкусного с интересным и тем, как она вдруг отвлеклась от игры, заглянула в пустую миску и как бы между делом потребовала:
– Есё!
Я подхватила её на руки, не обращая внимания на оглушительный бунтарский визг. Кубики взлетели вслед за её цепкими пальчиками, как лоскуток за кошачьими коготками. Она задергала ногами, извиваясь у меня на руках, почувствовав, что я собираюсь подвести итог её бодрствованию. И что же вы думаете? Маленькая предательница потянула ручки в папину сторону, и тот немедленно подоспел ей на помощь.
– Отдай её мне, – раздраженно сказал он, и Алиска повисла на его шее, точно на спасательном круге. Пряча влажные глаза, молчаливой тенью я поплелась восвояси. Я боялась прочитать издевку в ответ на мои слезы. Но все же напоследок не удержалась и взглянула искоса в его сторону. Сквозь завесу жестокости в его взгляде проступила несозвучная выражению лица, живая, тщетно скрываемая, молчаливая боль. Встреча наших взглядов была мимолетной, но этого мне хватило понять, что ему по-человечески плохо.
Оказавшись на его месте, я едва ли смогла бы молчать. Мое сердце разрывалось бы и стонало от жгучей обиды. А он, глядите, молчит, терпеливо вынося несправедливую боль. И я к счастью или сожалению знаю, почему: он все отдает на суд моей совести, моему сознанию. Дает мне время остыть от страсти и свободу в выборе того, что мне важней и ценней. Это, действительно, так. Я знаю своего мужа, как не знает никто, и еще его манеру полностью мне доверять. И эта боль делившего со мной судьбу человека непрошено вдруг отозвалась и в моем сердце. Я мучительно пыталась вспомнить, когда еще испытала подобное ощущение. И вспомнила. Это был сон. Там под чужими кулаками его силы иссякли, и он упал. Я кричала и плакала, увидев его лежащим в ногах нападавших и упрямо пытавшимся поднятьс. Тогда меня захватил колючий холод от возможной потери. Очень похожий холодок пробежал внутри меня и сейчас. Я почувствовала вдруг отвращение к себе, к своим ничтожным помыслам и эгоистичным желаниям получить его благосклонность для восстановления удобного равновесия в собственной душонке. На миг мне показалось, что любовь, которую я выкармливала своей фантазией, блуждая в романтических дебрях и отстраняясь от отведенной мне судьбой реальности, напоминает больше забаву, нежели истинное чувство. Однако не было еще той последней силы, что смогла бы изменить мой прежний настрой и заставить свести на нет призрачное счастье, которым я жила и дышала последнее время.
И тогда я трусливо сбежала. Я бежала от сомнений и надвигающейся тени разочарования. И еще от возможности понять настоящее. Я не была готова вырвать лишние страницы из книги жизни. Лишние, ненужные, незначимые? Разве может все разом перевернуть один взгляд? Взгляд человека, изученный, кажется, до конца и все же в чем-то новый. Что-то очень ценное и когда-то приятное лишь слегка позабылось. Быть может не стоит забираться далеко в поисках нового, а всего лишь достаточно с подлинников смахнуть пыль?
Стоп, я не верю. Не верю, что может уличиться в ненадобности то, что долгое время было для меня ценным. Все красивое должно быть логичным. Но снова память выбрасывает в кровь внезапную нежность к мужу. Я отложу это приятное чувство в другой уголок души, чтобы завтра в одиночестве посмаковать вкус полузабытого новшества. Тронув, было, дверь, я на секунду остановилась. Забыть о компромиссах, о прошлом и будущем, и отдаться настоящему ради одного мгновенья, похожего на вспышку? Или найти равновесие, одной ногой оставшись в тени, а другой ступив за солнечную грань? Я мечтаю о безрассудстве, все ещё находясь в яблочке страсти, но уже не способная ощущать себя несвязанной с прошлым, упуская его из сердца. Что же мне теперь нужней?..
Я еду к Алешке, к любовнику… Как странно теперь звучит это слово, будто с ошибкой. Я еду, но уже без прежнего предвкушения праздника.
Уже в десятый раз за последние два часа телефон пытался убедить ЕГО, что любовь – это сто часов борьбы за одну минуту счастья. Он лежал, распластавшись на полу. Рядом – большая кукла с пыльными волосами, без туфли, в выцветшем платье. Он нашел её в шкафу, такую же одинокую и забытую… Он прижался к ней, точно она могла его согреть, и слушал, как сердце в пластмассовой груди выстукивает бесконечный мотив одиночества. Потом сердце одно на двоих толкнуло сильнее, а боль досталась ему… На глаза просилась влажная муть. Его жизнь превратилась в один сложный вопрос, но он не искал ответа.
У взрослого человека жизнь построена на фундаменте прошлого, а у ребенка она представляет собой лишь неясный проект, не исключающий перемен.
Он ждал, всецело поглощенный этим ожиданием. Он готов был ещё тысячу раз совершить безумие ради неё.
Он поднял трубку осторожно, преодолевая нетерпение, словно резким толчком боялся спугнуть последний шанс, и, услышав её голос, вдруг одолевший отчаяние, стремглав понесся по лестнице вниз. Время боли кончилось.
Сколько нежных слов он говорил, сколько раз я мечтательно прокручивала их в собственных мыслях, теша себя и упрекая. Только теперь они скользят, едва касаясь сознания, даря лишь призрачное удовлетворение. Я и отмечаю это про себя, и тут же отвергаю. Нет, я счастлива, лишь немного устала от вихрей чувств и мыслей. Но непонятная грусть лоскутами соединяет рваное счастье.
Грузинский ресторанчик, бархатный, без окон, прячет нас в своем замкнутом пространстве, как в шкатулке. Я не могу расслабиться, озираюсь без причины, пытаюсь неосознанно докопаться до мотива внутренней тревоги. Алешка сегодня хорош, как никогда, белое личико лучится от радости, глаза блестят. Он немного другой, чем обычно. Более уверенный в себе, пожалуй.
– Немного вина принесите, пожалуйста, – добавляет напоследок к заказу, но я успеваю перехватить убегающего официанта, дабы вычеркнуть лишний пункт.
– Никакого вина, не своевольничай, – и запнулась от нелепости, вдруг задавшись вопросом, а целовала я его как мужчину или ребенка.
– Ты позвонил маме, скажи мне? – я поразилась собственному голосу, строгому, какому-то неуместно деловитому, совершенно лишенному теплоты.
– Вы разговариваете с ребенком? Я способен держать слово, – Алешка поник. Я потянулась к его ладошке и сжала ее. Он посмотрел мне в глаза очень внимательно, словно пытаясь выловить фальшь. Я почти не помню нашего разговора. Или он был ни о чем, или мои мысли витали в другом поле.
Из псевдокаменного грота (деталь интерьера) появились черноголовые музыканты. На этом разговор наш оборвался, потому что музыка гор зазвенела оглушительно громко, завладела всеобщим вниманием, однако, не только этим. Если вы не слыхали еще живую кавказскую музыку, не лишайте себя такого наслаждения. Поверьте, незабываемый эффект! Насыщенная гармония, звенящие интонации действуют на слух буквально наркотически.
Гости темноглазой национальности повыскакивали дружно из-за столиков, и начались ошеломительные танцы.
Такой раскованности, такого азарта и самоотдачи я не наблюдала у танцующих ни на одной дискотеке. Горцы скидывали ботинки и танцевали в одних носках, белых-белых, во всяком случае, в начале танца. Движения были быстрыми, отточенными, в ход шли бубны и даже ножи с рукоятками, похожие на произведения искусства. Невозможно было не отдаться этому зрелищу всецело. Возбуждающая и одновременно пугающая догадка закралась в мою голову, пока один из танцующих одаривал меня долгим оценивающим взглядом. Так и случилось. Он приблизился к нашему столику и учтиво с сильным грузинским акцентом попросил:
– Позвольте вашу даму на одын танец.
Алешка промямлил что-то невнятное, то ли соглашаясь, то ли возражая, но кавалер уже увлек меня от него. Никогда, будучи в другой обстановке, я не решилась бы танцевать на всеобщем обозрении незнакомый танец (если бы только не была нескромно пьяна). Но в этот момент во мне развилась небывалая смелость и особенная уверенность. Переполненная до краев неудержимой, зажигательной музыкой и какой-то нервной лихорадкой, я была пьяна без вина и поэтому ринулась в омут с головой без раздумий. Тут мне пришлось выложиться основательно, пустить в ход всю свою фантазию и память, чтобы с честью справиться с возложенной на меня задачей. И чувствовала себя невероятно счастливой, когда в награду за мои старания и недюжинную смелость раздались аплодисменты и возгласы восхищения. Еще бы! Я танцевала одна в кругу расступившихся аплодирующих мужчин под их горячими откровенными взглядами.
Когда еще я на такое бы отважилась?
Я глянула на Алешку и увидела его грустным, маленьким и невзрачным. Его образ, что долгое время затмевал другие, начал вдруг таять. Но мне было так неадекватно хорошо в тот момент вне зависимости от данного открытия, что я ни о чем не жалела. Отброшенный этим весельем процесс разочарования не начал еще докучать мне присущей ему грустью, отдающей подчас диссонансом конфуза. С безудержной, чуть высокомерной улыбкой я окинула взглядом субъекта за столиком, живого, знакомого, но не излучающего уже почти ничего, что питало прежде мою чувственную бутафорию. Как будто сошла на нет сила чьего-то заклинания. Как будто у неведомого ваятеля моей любви кончилось вдохновение.
Человеку нужно лишь немного, чтобы его счастье сосредоточилось на этом малом. Ощущение полноты жизни или слишком большой выбор ведут к расточительству того, что дает это ощущение полноты. Ничто не вечно. То, что притягивает поначалу своей неизвестностью или необычностью и вызывает желание обладать, в конечном итоге ведет к простой разгадке и либо к разочарованию, либо к удовлетворению и накату лени.
Мое веселье изредка подтачивает слабая тревога. Завтра придумаю для мужа достойное оправдание своего отсутствия. Завтра, не сейчас. Когда целиком меня будет занимать лишь данная забота.
Еще один танец, зажигающий безграничным азартом, вливающий центробежной силой положительное мироощущение.
И вдруг замечаю (наконец-то соизволила), что Алешка исчез. Однако немного успокаивает повисшая на спинке стула его бейсболка. Значит, не ушел. А что, кстати, означает незнакомый фужер на столе?
Я опомнилась от танцевального азарта и вернулась к столу, смирно ожидая своего кавалера. Немного погодя в зале раздались звонкие ритмичные хлопки в такт неумолкающей музыке. Кого-то обступили кругом. Я немного забеспокоилась, упрекнув себя в легкомыслии, и все раздумывала над тем, отправиться ли на поиски Алешки или довериться покинутому хозяином головному убору. Приподнялась, пытаясь сквозь толпу разглядеть танцующего и решила, что мои глаза лгут.
Алешка! Сначала я остолбенела, потом потянулась к незнакомому фужеру и с осторожностью доглотнула остатки содержимого. Вино крепкое. В грузинском кругу пошли обниматься. Здоровый бородач приподнял раскрасневшегося разутого Алешку и поставил на сцену к музыкантам. Люд зааплодировал энергичней, и мальчишка пошел изгаляться перед публикой, точно признанный танцор. Боже мой, как он был хорош! Свяжите меня и спрячьте от него подальше, он так хорош, маленький злодей!
Какие движения, какой гордый самоуверенный взгляд на всех и ни на кого, какая изысканно медлительная манера соблазнения! Сначала я, ничтожная, испугалась, что он, не дай бог, поставит себя и меня в неловкое положение. И даже в подсознании безвлиятельно контролировала его действия. Потом заказала себе бокал вина, чтобы снять напряжение.
Полноногая мадам в кожанах шортах всей грудью легла не сцену, потянула Алешку за брючину. Он нагнулся. Она долго и вдохновенно шептала что-то непрерывное ему в лицо, одной рукой скользя вдоль дорожки пуговиц на его рубашке. Он, подлый, исподтишка взглянул в мою сторону, а я задула свечу на столе, словно вычеркивая свое присутствие из данного момента. И что же вы думаете? Мой падший ангелочек с заводящим азартом принялся расстегивать рубашку, а я взметнулась, не в силах вытерпеть подобное коварство, и выскочила в зал. Когда я добралась до сцены сквозь рукоритмующую толпу, Алешка скинул рубашку, оголив худенькую сексапильную фигурку танцора и взмахнул одеждой в воздухе. Я остановилась в переднем ряду зрителей, внезапно посчитавшись с изначальным намерением увести разбушевавшегося ребенка со сцены. Моя природа позволила природе его довершить свою древненовую игру…
Нельзя не только было не восхититься эффектом человеческих движений, выданных распаленным азартом, но и не купиться на него. Внутри меня блуждали обжигая чувства собственности, зависть, желание отдаться всеобщему вожделению. Я посмотрела в его глаза, готовая чуть ли не целиком нырнуть в их изведанную глубину и…разбилась о его взгляд, точно волна о скалу. Я поняла, что Алешка вовсе не пытается меня обставить. Своим танцем он горячо доказывает, что ради любви способен превзойти себя. Он все еще боролся за обреченную любовь! Но я предам и его…
Мне стало не по себе от мысли, что я предала всех, кто искренне доверил мне свою любовь. Образ мужа и образ Алешки слились в один, не исключая друг друга как прежде, а обретая большую силу, большую убедительность, большую значимость, довлеющую над собственной моей…
Еще одна дама, на голову выше меня, и стройней, и привлекательней, вложила желтую купюру в его джинсовый кармашек. И я молчаливо лицезрела это жертвенное бесстыдство, не желая его остановить.
Последние звуки перетекли в обильное рукоплескание, выкрики, свист и еще бог знает что. Бородатый джигит с жаром принялся обнимать танцора, после чего щедро заискрился на правом бедре последнего чуть ли не именной нож. Разгоряченный любимец публики, эффектно качнув роскошным подарком, скользнул мимо меня, обдав радугой мужских ароматов, и прямиком подался в дверь, в уличную прохладу. Там он отсутствовал довольно долго, и я последовала за ним. Навстречу ли откровенной возможности или ради его здоровья, ведь август этим летом не ласков, а мальчишка гол и разгорячен. Я не испытываю желания трудиться на хмельную голову над поиском правды.
Сразу за порогом под ноги ко мне заползла водяная змея. Тянулась она откуда-то из-за угла, и я последовала вдоль ее изменчивого тела. Алешка, нагнувшись и расставив ноги, с бодрыми восклицаниями плескался под струей ледяной воды, разбивающейся о его спину. Шумную картину веселой возни дополняли два джигита, по очереди управляющие резиновым шлангом. С моим появлением точно под действием молчаливого сговора они удалились, оставив нас одних. Алешка выпрямился передо мной, и мне показалось, будто его крепкое тельце налилось формой. Я сделала шаг, чтобы стать к нему еще ближе, и с долгой неосторожностью укрывала его плечи рубашкой. Он выдержал паузу более чем достаточную для того, чтобы я могла покинуть его территорию.
Все пропало, я снова у его ног!
Клетки моей страсти начали делиться с неимоверной быстротой. Я чувствовала, что теряю контроль окончательно. Слегка приоткрытые днем врата греха манили меня внутрь с силой тайны, разгаданной лишь наполовину.
– Ты был здесь когда-нибудь? – спросила я шепотом.
Алешка отрицательно мотнул головой.
– Сейчас я покажу тебе нечто.
Я взяла его за руку и повела по каменной дорожке в заманчиво шелестящую, жутковатую красоту дикого сада. Еще года три назад, словно спрятавшись от бетонного шума, ютились здесь несколько покосившихся домиков. А уже разрастался вокруг каменный город, извиваясь гладкими дорогами, козыряя бесстыдной наготой. Один за другим терялись домики в прахе времени, пока не исчез последний. А сад остался. Одичавший, дарил он свою экзотику острогранному, сверкающему новизной ресторану.
Дымчатые фонари загадочно подмигнули нашей уединенности. Дальше за садом шел крохотный огородишко и, возможно, последнее лето дарил бывшему хозяину скудный урожай. От неровного стожка за покосившейся, а кое-где – упавшей оградкой, тянуло трогательным ароматом. Я привела Алешку сюда, в логово любви, готовая бросить к его ногам последнее. Мы стояли друг против друга и вдохновенно молчали. Не спеша и как-то по-отцовски Алешка обнял меня, прижал к себе, согревая теплом своего тела. Что-то новое было в его прикосновениях, во взгляде…Что-то, в одночасье повзрослевшее…
Небо слабо посветлело, но земля не довершила еще своего круга. Впереди, с рассветом меня ждет неизвестность, и назад возвращаться уже слишком поздно, нелепо. До рассвета остается всего час и остаются мои чувства. Час жизни – не так много. Но разве не ради этого часа я напропалую крушила прежние ценности?
Не помню, как мои губы скользнули к нему на грудь, как пальцы медленно стянули влажную, парусом бродившую по его спине рубашку. Слегка отстранившись от незнакомого еще тепла, я медленно расстегивала пуговицы на облегающем платье. Бортики тут же разбегались в сторону. Беззастенчиво врывался августовский ветер, рассыпая по коже мурашковую зыбь. Не прикрываясь ладонями, не даря ни единого шанса стыдливости, я потянула Алешку за руку, увлекая прямо к стожку, и почувствовала, как он вздрогнул от столкновения желания и страха.