Леди Джон
На Рождество мы все-таки разлучились. Каждый уехал в родительский дом. Праздники пролетели незаметно. Слишком быстро.
А уже в последнюю неделю января вся страна погрузилась в траур. 22 января умерла королева Виктория. И хотя вся Великобритания последние 40 лет носила отпечаток королевской скорби, сердца миллионов британцев разрывались от горя и потрясения. Вместе с этой женщиной ушла в небытие целая эпоха. Как ребенок без матери, Англия задавалась вопросом, что же теперь будет дальше? Куда катится мир? Все прощались с чем-то столь значимым, что никогда уже не повторится. Да и беспокойство по поводу нового короля, слишком долго пробывшего принцем… настолько долго, что уже мало кто мог представить, что это когда-нибудь изменится.
Впрочем, для меня траур начался раньше. За 10 дней до кончины королевы, 12 января 1901 года умерла моя мама Анна Фелисия Уороби, в девичестве Ванграби.
На похоронах мне стало плохо, и я впервые в жизни упала в обморок. Блэкстон был там и на руках унес меня в свой экипаж, где я медленно пришла в себя. Встать, а уж тем более вернуться, он мне не позволил. Позже отец осмотрел меня и развеял опасения. «Просто перенервничала», – сказал он. Сам он словно постарел на добрый десяток лет, осунувшийся и бледный, держался с достоинством всей его забытой аристократической и военной выдержки. Огромный удар для него как для мужчины, мужа и врача. Он не только потерял любимую женщину, он не сумел вылечить своего самого главного пациента.
Да. Я, как и большинство людей тех лет, не имела излишне близких отношений с родителями, ведь большую часть моей жизни они работали по 14-16 часов в день, и лишь в последние годы это изменилось. Меня ласкали и баловали сверх меры, но тем не менее воспитывали так, как было принято – сдержанно и с приличной дистанцией. И все же, расставание с мамой было сильнейшим ударом для меня. Я тяжело переживала потерю, что отразилось и на моем самочувствии.
Зима хозяйничала в Ричмонде, и, хотя моя жизнь вернулась в привычное русло, прежнего тепла уже не было. Слишком холодно было и на душе, и в доме. Джон как мог пытался скрасить мои дни, он по-настоящему волновался за меня и ребенка, и от того я любила его еще сильнее.
С первыми весенними днями моя хандра стала постепенно уступать место желанию жить, дышать полной грудью, удивляться тому, как решительно все менялось.
Я все чаще стала выходить в сад и просто смотреть на то, как медленно оживает природа. Мой живот был уже весьма заметен, и я старалась не показываться на людях. Лишь Робби и Лили иногда гуляли вместе со мной. Мальчик окреп, начал ходить и выглядел куда веселее. А мы с его матерью время от времени перекидывались ничего не значащими фразами. Я очень хотела подружиться с ней, но, к сожалению, девушка окружила себя стеной страхов и смущения, и пробиться к ней было очень сложно. Зато с ее братом мы явно нашли общий язык. Теперь мы часто вместе пили горячий чай на кухне, когда весь дом уже спал. Он любил свою сестру, мог бесконечно восхищаться племянником и в целом оказался дружелюбным, порядочным парнем. С тех пор, как я взяла Робби в дом, преданность Саймона Питтса была полностью отдана мне, а благодарность не знала границ. Впрочем, я тоже была благодарна ему за это бесхитростное, ни к чему не обязывающее общение на простые бытовые темы, когда мне было слишком одиноко без Джона.
В среду 20 марта именно Саймон Питтс открыл дверь моего дома леди Джон. Конечно, он ее не узнал, и лишь приняв карточку, понял, что произошло, и кто перед ним. Впрочем, не в его силах было что-либо сделать, поскольку жена Блэкстона уже вошла в дом. Побледневший Питтс пригласил леди Джон подождать в гостиной и отправился за мной в сад так быстро, как позволяли приличия.
Услышав его сбивчивые объяснения, я мгновенно запаниковала. Честно, до этого момента жена Блэкстона представлялась мне чем-то нереальным и эфемерным. Конечно, я знала, что она где-то существует, но она не была человеком из плоти и крови. Сделав несколько глубоких вдохов, я попыталась успокоиться и взять себя в руки.
– Мое лицо пылает, Саймон?
– Нет, мадам, все хорошо, – отозвался он. Я же чуть не рассмеялась. Вряд ли что-то здесь было хорошо.
Прятаться не было смысла. И я медленно пошла в дом к ожидающей меня женщине. Я вошла достаточно тихо и несколько мгновений смотрела на нее, прежде чем она меня заметила. Леди Джон была худощавой и бледной, с чуть вытянутым овальным лицом и заметными морщинками вокруг губ. Очевидно, она была старше меня и скорее была ровесницей Блэкстона. Очень приятная, аристократическая внешность. Ее каштановые волосы были забраны в аккуратную прическу, да и сама она была сплошным воплощением аккуратности.
– Добрый день, миледи, – прервала я молчание, и она еле заметно вздрогнула и тут же встала, – прошу меня извинить за неподобающий вид, я не ожидала сегодня гостей.
– Это вы простите меня, – отозвалась она, впившись взглядом в мой выпирающий живот. – Я должна была предупредить о визите. Я леди Джон, жена лорда Джона Блэкстона.
– Да, я поняла, кто Вы, – мои глаза встретили ее изумленный взгляд, и я физически ощутила, как ей страшно. – Я прочитала карточку.
Казалось, она облегченно выдохнула, но потом осознание того, что я именно та, кого она искала, словно вывернуло ее наизнанку. В уголках ее глаз сверкнули слезы. Однако леди Джон сумела справиться с собой.
– Полагаю, Вы близко знакомы с моим супругом, – проговорила она ровным голосом.
– Вполне вероятно, – ответила я. И снова повисло молчание. Мы разглядывали друг друга, и каждая пыталась понять смысл этой встречи. Я смотрела на женщину, шагнувшую из воображения в реальность, и как прежде не чувствовала в ней соперницу. Да, она стояла в моем доме, но места в моем мире для нее не было.
– Зачем Вы пришли? – спросила я напрямик. Одному Богу известно, знала ли она сама истинный ответ на этот вопрос.
– Хотела посмотреть на Вас, – сказала она, и в ее голосе прозвучали неловкие нотки вызова.
– Должна ли я представиться?
– О, нет, я навела справки. Иначе я не смогла бы Вас найти, – ответила леди Джон.
А после короткой паузы продолжила:
– Вы красивая.
– Обвинение? Но благодарю, Вы тоже.
Мне хотелось, чтобы она ушла. Она считала своим правом обвинить меня в любви. Обвинить в красоте и приближающемся материнстве. И в том, что я это я – и этого оказалось достаточно, чтобы мужчина полюбил меня всем сердцем. Так, как не смог полюбить ее.
– Когда я узнала, что мой муж живет с другой женщиной, я не поверила. Сказать по правде мы и раньше редко ночевали под одной крышей, я живу в доме герцога и герцогини, а Джон чаще ночует у брата, – она нервно рассмеялась. – Вы знали, что я много лет пыталась подарить ему сына?
– Нет, мне это не известно, – соврала я и почувствовала огромную бездну между нами. Мое собственное спокойствие начинало меня пугать.
– Я старалась долгие годы. Врачи разводят руками, а один так и вообще заявил, что мои внутренние органы перекручены, и из-за этого я не могу иметь детей.
Перекручивание матки? Интересно, мой отец мог поставить подобный диагноз? Хотя какая разница.
– Зачем Вы все это мне рассказываете?
– Я не знаю, – ответила она и очень элегантно села на краешек дивана. – Я думала проклинать Вас, оскорблять или умолять оставить моего мужа в покое, но увидев Вас, поняла, что все это пустое.
– Почему же?
– Чтобы я Вам ни сказала, Вы не отступитесь, – женщина тяжело выдохнула, нервно сцепила руки и пристально посмотрела мне в глаза. – Я вижу в Вас то же, что замечаю иногда в супруге. Огонь, яркая настоящая жизнь и какая-то удивительная глубинная мудрость. Кажется, вот мы знакомы столько лет, и он такой же молодой джентльмен, как и другие в его возрасте, вот он воюет с отцом из-за политики, вот ест свой любимый суп, смеется или гневается… Но вдруг в его взгляде появляется что-то такое пугающее, словно он прожил не одну эту жизнь, а сотни. Словно он и не здесь вовсе. Словно он не частица огромного мира, а мир – это он и есть, и все вокруг появляется лишь потому, что он этого пожелал.
– И Вы думаете, что я такая же?
– О, возможно, я ошибаюсь, – с грустью усмехнулась леди Джон. – Но все же предпочитаю верить, что Вы его Великая Любовь. Что он плюнул в лицо своей семье не ради глупой прихоти.
А потом она встала, и я поняла, что все закончилось. Мне все же было не ясно, зачем она приходила и чего хотела достичь, но я явно ощутила сильнейшее напряжение внутри своего тела.
– Питтс, прошу Вас, проводите Леди Джон, – позвала я Саймона.
Молча она натянула свои перчатки и поправила шляпку, а потом, уже стоя на пороге, сказала:
– Чтобы Вы знали. Джон серьезно повздорил с отцом, и герцог выгнал его из дома. Причина скорее всего не в Вас, а в их диаметрально противоположных взглядах на политику, но и Вашу персону вниманием не обделили. Я же скоро уезжаю путешествовать на континент, так что вы получите всю свободу действий. Желаю удачи, мисс Уороби.
– Благодарю, леди Джон. И Вам.
Как только дверь за ней закрылась, я сползла по стене в полном бессилии. Питтс со всей осторожностью приподнял меня и отвел в спальню, куда тут же прибежала Лили. Они с миссис Ходжес сразу начали хлопотать вокруг меня, тут же была вызвана кухарка, которой велели приготовить крепкий бульон. Впрочем, я не сопротивлялась. Я чувствовала себя опустошенной и измученной, как выжатый лимон. Признаться, я очень испугалась леди Джон. Точнее я испугалась не реальную женщину, пришедшую в мой дом, а всех своих мыслей, ожиданий и фантазий о том, какой она должна быть. А воображение все подкидывало и подкидывало устрашающих картинок, из которых в итоге получился целый ворох разных вариантов, как я должна была себя вести, как и что должна была говорить.
Я лежала в постели и среди прочего думала о том, как странно устроена жизнь. Сколько всего в нашей жизни мы придумали как правильное и не правильное, как хорошее и плохое, черное и белое. Вот леди Джон, правильная и хорошая. И вот я. По определению плохая, грешная, неправильная, за гранью благопристойности и всех возможных приличий. Но Джон Блэкстон вопреки всему здравому смыслу счастлив со мной!
К тому времени как он пришел, я так и не решила, рассказывать ему о визите его жены или нет. Впрочем, решать мне не пришлось – Питтс выложил все Джону, едва тот вступил на порог. Судя по тому, как Блэкстон отчитывал бедолагу, он был крайне зол и рассержен. Но в мою комнату вошел тот мужчина, которого я знала – глубокий, чуткий и понимающий то, что другие даже не замечали.
– Как ты, любимая? – спросил он, вставая на колени возле моей кровати.
– Совсем без сил, – ответила я тихо и взяла его за руку. – Кажется, я становлюсь слишком нервной особой.
– Не шути так, прошу тебя. Прости за то, что она приходила.
– Твоя жена сказала, что уезжает и что ты поругался из-за меня с отцом.
– Все совсем не так, дорогая, – проговорил Блэкстон, переплетая свои пальцы с моими и целуя мою ладонь. – Точнее Розалин действительно уезжает, а вот с герцогом я повздорил вовсе не из-за тебя. На самом деле отец вообще любит скандалить, и в этот раз объектом его злости оказались мы с братом. Джозефу он обещал отречься от него и лишить наследства, а меня просто выгнал из дома.
– Но почему, Джон?
– У нас с братом непозволительные взгляды на жизнь, мир и политику. Во-первых, мы поддерживаем либералов, но что еще хуже, всячески способствуем продвижению социальных реформ. А во-вторых, и я, и брат вложили большую часть собственного капитала в американское производство, вместо того, чтобы инвестировать герцогские земли. Не забивай голову, он не слышит нас, а мы не понимаем его. Вот и все. К тебе это не имеет никакого отношения. С Питтсом я поговорю, чтобы в будущем был начеку и не беспокоил тебя по пустякам.
А потом Блэкстон лег рядом со мной на кровать, и, согревшись теплом его тела, я расслабилась и уснула.
Наша жизнь снова стала только нашей.
Герцог Лэндайр
В начале июня родился наш сын Шон Леонард Уороби, серьезный и вдумчивый, словно вся правда жизни уже была ему известна. Рожала я у себя дома, в присутствии отца, его знакомой молодой акушерки и, конечно, Блэкстона, который потом еще несколько дней ходил в счастливом отупении и не выказывал признаков разумности.
Роды были долгими, но в целом все прошло хорошо, и я, и малыш, чувствовали себя прекрасно. Блэкстон нанял няню миссис Ричард, самую благожелательную старушку, которую только можно представить! Вскоре мы все стали звать ее не иначе как Грэнни. Когда улеглась шумиха, и вернулся наш обычный распорядок, меня навестила Ноэль.
О, после моего переезда в Ричмонд мы с ней виделись всего дважды – на Рождественские праздники и перед похоронами матери. Зато мы писали друг другу письма и оставались подругами несмотря ни на что.
Ноэль стала еще красивее, а ее природное спокойствие стало перерастать в элегантность. И с чего я решила, что она превратится в вульгарную шумную девицу, гогочущую и льстящуюся к любому мужчине? Даже забавно.
Я лежала на своей постели вместе с Шоном, который мирно посапывал, а Ноэль расположилась в кресле напротив, млея от моего дома.
– Мне немного неловко, что я пришла к тебе, – произнесла она.
– Не бойся, дорогая, Питтс в курсе всех моих тайн и предпринял необходимые меры предосторожности, чтобы ни ты, ни мы не попали в неловкое положение.
– Да, этот парень показался мне весьма полезным, – улыбнулась она.
– О да, он настоящий клад! Если бы в свое время я встретила его, а не Блэкстона, может я даже вышла бы за него замуж!
Мы рассмеялись.
– О, нет, – сквозь смех продолжила Ноэль, – ни за что не могу представить тебя ни с кем, кроме Блэкстона. Даже удивительно, как он раскрылся за последний год. Честно говоря, поначалу меня беспокоила его сдержанность.
– Знаешь, мы уже поговорили о Шоне, о Блэкстоне, сто раз поговорили обо мне… Ноэль, дорогая, давай поговорим о тебе! Я вижу, тебя что-то беспокоит.
– Я ушла от мадам Жу, – сказала она бесцветным голосом.
– О! Почему? Все-таки Холлард осмелился?
– Да. Его повысили. Уайт Стар набирает обороты, и его работа в Лондоне очень ценится. Жену он, разумеется, не бросит и приходить будет не чаще, чем сейчас. Но зато он может снять мне жилье.
– Мне кажется, это в любом случае лучше, чем работать у мадам. Она прелесть, но тут ты будешь сама себе хозяйка.
– Да, но вообще-то я переживаю не об этом. Я часто думаю о Джимми, и о том, как редко я его навещала. Он единственный, кто связывал меня с прошлым, а меня даже не было рядом, когда он умер.
– О, милая! – жестом я позвала Ноэль к себе, она легла рядом, и я крепко сжала ее замерзшую руку. Мы долго лежали рядом, слушая тихое дыхание Шона, и просто молчали.
– А еще Коупленд устроил мне прослушивание, как и обещал.
– В качестве прощального подарка?
– Да, – кивнула Ноэль. – Настоящим прослушиванием это, конечно, не назовешь, у них новая постановка и все, на что я могу рассчитывать это роль одной из пастушек.
– По-моему это не важно. Главное, что ты попробуешь. Это так интересно. А что Холлард по этому поводу думает?
– Не знаю, я пока не рассказала ему. Да и не хочу, если быть честной.
– Но ведь придется?
– Согласна, Ли, – Ноэль тяжело вздохнула.
– Он тебе нравится?
– Холлард? С ним спокойно, он как отец, и по возрасту, и по поведению. Вся эта история с Холлардом… мне бы радоваться, что все так получилось, и что больше не будет этих бесконечных мужчин, но я совершенно ничего не чувствую.
– А чего бы ты хотела?
– Чувствовать, – улыбнулась она. – Наверно. Не знаю. В детстве я как-то была на почте. И там лежали конверты в пачках… Какая красота, Ли! Они мне снились наверно год после этого. Конверты, бумага для письма с завитушкой внизу, а еще открытки… Ужасно, но у меня к открыткам больше чувств, нежели к Холларду или какому-либо другому мужчине.
– Может в твоей жизни просто слишком мало открыток?
Ноэль рассмеялась звонким колокольчиком.
– Очень похоже на истину, Ли. Но пока я просто принимаю то, что происходит в моей жизни и как. Ты кстати, тоже так делаешь.
– Я знаю еще одну женщину, которая так или иначе приняла все, что с ней случилось.
– Ты о жене Блэкстона?
– Да. Она ведь и вправду уехала. Я писала тебе об этом.
– Да, помню, дорогая.
– Но я все равно часто о ней вспоминаю.
– И по какой же причине ты постоянно терзаешь ее своими мыслями?
– Я никого не терзаю, – с улыбкой отмахнулась я. – Если бы ты слышала, как хорошо звучала ее речь! С Блэкстоном я не чувствую, что говорю, как простолюдинка. А вот с ней… Если короче, то я решила нанять гувернантку.
– Мне кажется, малышу Шону еще рановато заниматься уроками. Грэнни вполне справляется.
– Не для Шона. Я хочу учиться сама. Раньше мы с тобой постоянно встречались в библиотеке. А здесь я только и занимаюсь, что вышивкой да чаепитием в саду.
– Быть умной вредно, Ли. Перестанешь быть счастливой.
– Согласна, – засмеялась я. – И все же, я попробую. Блэкстон очень образован и постоянно развивается, мой отец делает так же. Ему к 70ти, а он все еще ходит на лекции. Это восхищает меня в них, я тоже так хочу. Ну пусть не именно так, – проговорила я, заметив, как Ноэль скептически подняла бровь. – Я хочу как-то по-другому. Но я обязательно продолжу свое образование.
Счастливое время, наполненное любовью, радостью, нежностью. С рождением Шона мы стали очень близки с отцом, теперь не только я навещала его, но и он частенько приезжал ко мне. Он играл с внуком, а потом мы гуляли в ботанических садах, пили чай на террасе, читали или вместе разбирали его многочисленные записи.
Ноэль, у которой появилось гораздо больше времени и средств, тоже чаще стала навещать меня. С течением времени ее прошлое покрывалось пылью, а в остальном мы были на одной ступеньке социальной лестницы. В актерском деле у нее ничего не вышло, зато режиссер взял ее к себе в помощницы. Вновь наша дружба стала увлекательным приключением, с оттенком дерзости и юношеского озорства. Особенно после того, как Блэкстон подарил мне велосипед, и мы с Ноэль стали выезжать на велопрогулки.
Лили и Робби заметно воспряли духом. Если раньше Лили старательно прятала глаза от любого встречного человека, а сама была словно затравленный зверек, то сейчас она с удовольствием выходила за покупками, подставляя лицо игривым солнечным лучам, и даже напевала время от времени, когда делала уборку. А Робби везде следовал за ней и был абсолютно счастлив. Все, что ему требовалось в жизни – это находиться возле матери, а еще лучше и вовсе у нее на руках. Глядя на него, я понимала, как страдал в детстве Блэкстон, лишенный теплоты родительских прикосновений.
Что же до нас с Джоном… Мы купались в своей любви и счастье. И я не знаю, как полнее описать наши отношения. Разумеется, у нас бывали и ссоры, и споры, и вынужденные разлуки, и усталость, но никогда не было такого, чтобы мы не понимали друг друга. Иногда, беседуя с другими людьми, я ловила себя на мысли, что мы говорим на разных языках, и что обсуждая один и тот же предмет, видим вде абсолютно разные вещи. Так вот с Блэкстоном у меня не бывало таких ощущений. Даже если мы не сходились во мнениях, то лишь потому, что смотрели с разных сторон. Но на одно и то же. А еще… иногда он так целовал меня… Словно видел впервые, и в то же время словно мы пробыли вместе не одну тысячу лет. Глубоко, ясно, страстно… Такой я и знала любовь, и ничего другого не желала.
В 1902 году леди Джон вернулась в Лондон и стала жить вместе с герцогом и герцогиней. Сестра Блэкстона, потерявшая мужа в войне с бурами, также переселилась к ним. В отношениях с отцом у Блэкстона все еще было очень сложно, и встречались они исключительно на официальных мероприятиях или тогда, когда избежать встречи не представлялось возможным.
В 1904 году, в начале февраля родился наш второй сын Джеймс Александр Уороби, которого все звали Джемми, озорной и смешливый, легкий, как солнечный лучик. В том же году Блэкстон купил свой первый автомобиль. Восхитительное приключение! На день рождения Джон подарил мне новый граммофон, и в нашем доме музыка стала играть даже просто днем, а не только по праздникам.
Но уже в следующем году жизнь перестала казаться такой радужной. Игнорировать и дальше события, происходившие в стране и мире, было невозможно. Политическая ситуация накалялась. Мир бурлил, и Англия не желала отставать. С начала революции в России, рабочие классы действительно стали объединяться повсеместно, и все социалистические настроения враз потеряли свою иллюзорность. Все боролись. Боролись и пытались хоть как-то себя определить. Люди больше не хотели быть просто людьми, они стремились стать кем-то. Суфражистки и феминистки, социалисты, лейбористы, либералы и консерваторы, рабочие, профсоюзы, промышленники, коммивояжеры, журналисты, художники, актрисы и модели… круговерть статусов, диагнозов, определений… Люди учились быть людьми, жить, начиная с себя, и жить быстро, ярко и даже яростно.
И наш уютный мир, словно вырванный из всеобщего безумия идей, с удивлением вглядывался в происходящее.
В июле 1905, в возрасте 70 лет от сердечного приступа умер мой отец. Обоих родителей я провожала в последний путь беременной – за неделю до смерти папы я поняла, что снова жду ребенка. Как и после потери мамы, Блэкстон подставил плечо. Он просто был рядом. Мы снова часами сидели в его кресле у камина, который специально разжигал для нас Питтс. Мы снова молчали вместе, а он все гладил и гладил меня – по волосам, по плечам, по исхудавшим рукам. Мое горе было молчаливое, густое и колющее. Я раскачивалась словно на качелях от слез по ушедшим родителям к острому ощущению всепоглощающей любви Блэкстона, в которой я спасалась и исцелялась. Я всегда думала, что все проходит, что время истирает любые чувства. Но к счастью, любовь между нами не угасала ни на секунду, не теряла ни единого оттенка и была все такой же глубокой, словно начиналась не в сердце, а в иных мирах и иных жизнях.
Эванджелин Карен Уороби также, как и старший брат, родилась в начале февраля всего через 3 дня после его второго дня рождения, маленькая и хрупкая, волшебная девочка, согревшая наши сердца. Любимым развлечением для меня и Блэкстона стало валяние на кровати вместе с детьми. Все, как я мечтала, впервые увидев дом, но только на пятерых. Мы ели, спали, играли, смеялись, отдыхали, баловались – и все это в пределах кроватной площади.
И все же малышке Эве досталось меньше всего отеческой любви и ласки. Потому что уже в апреле 1906 года для нас начался ад.
Как выяснилось позже, 14-летняя помощница кухарки в герцогском доме ненароком попила воды, зачерпнув ее ладошкой, из той миски, где мыла фрукты для десерта. Девочка на тот момент уже была больна, хоть и не знала об этом. Так от брюшного тифа скончалась сестра Блэкстона, леди Джон, а за ней и сам герцог.
Герцогиня избежала болезни, поскольку предпочла пудинг.
Семья была в ужасе. Брат Блэкстона, ставший герцогом при таких печальных обстоятельствах поседел за то время, что готовились похороны. Но все стало еще хуже, когда было оглашено завещание почившего герцога Лэндайра.
– Старый дурак заложил все, что мог! Он распродал всю городскую недвижимость и вложил в землю, которую заложил дважды! А, впрочем, он заложил дважды и свой городской дом! – в гневе кричал Джон, в сердцах опрокинув вазу. Осколки стекла разлетелись по полу и засверкали холодными искрами. Блэкстон в полном отчаянии метался по гостиной, словно раненный зверь. – Понимаешь, Ли! У нас больше ничего нет!
– Да в чем же дело? Я не понимаю, Джон! – вскричала я.
– Я даже не знаю, как я смогу тебе это сказать! – Блэкстон сел и закрыл лицо руками. Потом нервно провел ими по волосам, взъерошив их. – Я в аду.
Если кратко, семья Джона практически была разорена. В то время, когда другие аристократы вкладывали свои сбережения в строительство и покупку городской недвижимости, герцог Лэндайр продавал все свои активы в городе и вкладывал их в землю, что оказалось, мягко скажем, не очень разумно. Сельское хозяйство в его имениях велось крайне консервативно, промышленные предприятия практически не развивались, и в итоге большая часть земель была продана, а наследные заложены и перезаложены. То же касалось и их городского особняка. Братья не были в курсе дел своего отца, поскольку тот запретил своим служащим разглашать положение дел. А так как между герцогом и его сыновьями был конфликт на политической основе, то и после его смерти узнать истинное положение дел было серьезной задачей, сродни настоящему детективу.
– Джозеф, конечно, все выяснил. Когда я сегодня уезжал от него, он решил напиться до бесчувствия. Ничего кроме долгов и ненужного ему титула он не получил.
– Это все очень печально, дорогой.
– Подожди нас жалеть, любимая. Скоро ты меня возненавидишь.
– Почему?
– Чтобы раздать долги отца, выкупить его залоговые обязательства и сохранить дом нам с братом пришлось потратить все собственные средства, но даже этого оказалось ничтожно мало, а кредиторы все стучат и стучат в наши двери. Мы можем потерять родовое имение в самое ближайшее время.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила я, почувствовав, что его мир разрушен, и вот-вот рухнет и мой. Предчувствие страшной потери сотрясло мою душу.
– У меня нет денег платить за этот дом, Ли. И я не смогу выплатить тебе твои 800 фунтов, которые я обязался платить по договору с твоим отцом. Более того, скоро я уеду в Новый Свет, чтобы попытаться вывести хотя бы часть своего капитала.
– Почему ты не можешь сделать это отсюда? – мой голос стал жестким. Я словно сторонний наблюдатель, вглядывалась в постаревшее на сотни лет лицо Блэкстона, слишком серьезное, слишком суровое, чтобы не быть искренним.
– Я считал, что я богатый человек, милая. Я вложился в новые и очень крупные предприятия. Да, они принесут свою прибыль, но, к сожалению, на это потребуется время. Сейчас, все что у меня есть – это 180 фунтов, которые я отдам тебе.
– Почему твой брат не может дать тебе денег?
– Потому что у него их еще меньше, чем у меня. Его личные финансы – это два корабля, которые сейчас находятся у берегов Индии, а все остальные были связаны с активами отца. Чертовы «друзья» отца требуют у нас оплаты всех его личных долгов – мстят нам за поддержку либералов и разрыв с отцом. Старые напыщенные индюки! Считают, что делают отцу одолжение, воспитывая нас и наказывая деньгами. Жмут. Прижимают банкиров, чтобы отказывали нам в помощи, ни отсрочек, ни уступок, ничего! Мы банкроты, Ли.
– Но должен же быть какой-то выход, – вскричала я, и в волнении заметалась по комнате, как и Блэкстон несколько минут назад. – Что-то же можно сделать?
– Да, Ли. Можно.
– Ну так сделай! Ты все можешь! Ты самый невероятный человек во всей Великобритании, уж у тебя-то точно все получится!
– О, Ли!
Блэкстон вскочил и встал напротив меня. Мы замерли на мгновение – мгновение отчаяния и глубокой близости. А потом он все это уничтожил:
– Единственный выход – это жениться на деньгах, Ли. И Джозеф уже подыскивает нам обоим богатых невест.