Рыцарь Испании

Глава V. Эскориал

Донья Ана де Мендоса-и-де-ла-Серда, жена Руя Гомеса де Сильвы – графа Мелито и принца Эболи и самого могущественного министра в Испании, сидела в своих покоях в Эскориале, новом дворце, возводимом королем близ Мадрида.

Ее пышные черные юбки струились воланами, и каждый волан был подшит широкой серебряной лентой, облегающий лиф был оторочен серебряной тесьмой, а волосы скрыты под чепцом и черной вуалью.

Нить серебряных бусин обвивала ее шею, в ушах поблескивали серебряные серьги, ее умное некрасивое лицо было маленьким и болезненно-желтоватым, глаза – большими и выразительными, но лишенными яркости и блеска.

Она сидела перед громоздким деревянным ткацким станом для работы над гобеленом и ловко пропускала сквозь натянутые на его раму нити основы челнок, обернутый цветной шерстью.

Под ее рукой была корзинка с шелковыми нитями, у ног лежала маленькая испанская собачка, а рядом с нею стоял король Испании, с ног до головы одетый в черное и в брыжах, украшенных золотой вышивкой.

– Как вы предполагаете поступить с этими двумя мальчиками? – резко спросила принцесса Эболи, не поднимая взгляда.

– Алессандро будет принадлежать армии, а Хуан – церкви, в соответствии с волей моего отца, – ответил король.

– А! Воля покойного! – воскликнула принцесса. – Нам следовало бы учитывать склонности живых.

– Он преуспеет на духовном поприще, – холодно сказал дон Фелипе.

Жена Руя Гомеса де Сильвы не отрывала взора от своего быстро порхающего челнока.

– Он всего три дня при дворе, – ответила она, – но мне уже ясно, что он никогда не сможет стать священником.

– Почему, сеньора?

– Господи! Он очень красив и обладает исключительным талантом угождать и нравиться. Он способен завоевать расположение любого человека и делать все, что захочет. Это исключительный юноша, дон Фелипе.

– Опасные качества, – прошептал король, прикусив полную нижнюю губу.

Принцесса посмотрела на него холодным и расчетливым взором.

– Используйте их, – сказала она, – используйте его, привяжите к себе, завоюйте его верность, очаруйте, приманите – вы всегда успеете уничтожить его, если он станет опасен.

– Он честолюбив, – сказал король. – Безопаснее было бы сделать его священником.

– Он не смог бы хорошо служить вам, не обладай он честолюбием, – быстро ответила она. – Используйте его честолюбие. Используйте себе на пользу и, если понадобится, ему на погибель.

– Ах, Ана, ваши советы всегда столь ценны, – признал король, с уважением глядя на нее. – И если вы полагаете, что мне следует оставить этого юношу в миру, я так и поступлю.

Донья Ана взглянула на него прямо.

– Вы нуждаетесь в таких молодых людях, как он, – сказала она.

Дон Фелипе болезненно побледнел.

– Вы думаете о Карлосе! – пробормотал он. – Господи! Карлос!

– Он выживет? – внезапно спросила принцесса.

– Его жизнь вне опасности, – ответил король. – У него на уме только женитьба на этой австрийке. Она очень хороша собой.

– Эрцгерцогиня? – резко спросила принцесса.

– Да.

– Сейчас у вас прекрасная жена, Фелипе, – сказала она.

– Так было не всегда, – ответил он угрюмо. – И Елизавета не проживет долго, Господь Всемогущий избрал ее.

– А кого избрали вы, сеньор, чтобы она стала следующей королевой Испании?

Он внимательно посмотрел на нее.

Она опустила челнок и горько сжала губы.

– Не говорите мне больше о прекрасных женщинах, – запальчиво сказала она. – Мне не интересны ваши куклы.

– Хуан и Алессандро тоже мои куклы, – ответил он.

– Нет, но, возможно, они станут вашими пешками, Фелипе, если вы найдете к ним подход.

– Кто из них, – спросил он с подозрением, – более опасен?

– Хуан, – тотчас же ответила она, – поскольку у него есть талант нравиться. Алессандро хитрее и будет более осторожен, но Хуан будет блистать.

– По-видимому, он надеется стать инфантом, – сказал король с подозрением. – Возможно ли, что он дошел до такой дерзости?

– Надежды юности не ведают пределов, – сказала принцесса с улыбкой, немного смягчившей ее холодное лицо. – Конечно, этот мальчик надеется стать инфантом – и королем.

Дон Фелипе содрогнулся.

– Прекрасное заблуждение подстегивает сильнее, нежели наказание, – продолжала донья Ана. – Позвольте ему тешить себя надеждами. Разве сможет незаконнорожденный мальчик причинить беспокойство королю Испании?

Дон Фелипе молчал.

– Тому, кто правит миром, нужны помощники, – добавила принцесса, заправляя в челнок лимонно-желтую нить. – И Всемогущий Господь послал вам этих двоих для того, чтобы вы могли их использовать.

– Я тоже так считаю, – ответил король. – Я лишь никак не могу решить, как их использовать наилучшим образом к вящей славе Господа и на благо Испании.

– Повремените немного, – сказала принцесса. – Позвольте мне понаблюдать за ними. А сейчас вам уже пора сопровождать королеву к мессе.

Она закончила накручивать нить и положила катушку. Затем встала. Когда она двигалась, было заметно, что она сильно хромает.

Она подошла к двери и отдернула темную портьеру.

Ставни на окнах были закрыты от жары, и комната и внешние коридоры тонули в полумраке. Как только принцесса Эболи подняла занавесь, дверь в противоположном конце коридора отворилась и показалась королева Испании в сопровождении пожилых женщин и нескольких французских дам. Она шла медленно, вся ее фигура казалась очень светлой в окружающем ее полумраке. Ее светло-голубое платье с облегающим лифом и широкими рукавами и юбкой было украшено на груди жемчужными пуговицами, белые кружевные брыжи были настолько пышны и высоки, что полностью обрамляли ее лицо и скрывали уши.

Ее светлые волосы были собраны на макушке под небольшой серебряный чепец, а на шее висели ожерелье из драгоценностей и длинная золотая цепь.

Ее темные глаза на бледном, тонком и очень миловидном лице, казалось, умоляли о чем-то, все ее хрупкое тело было очень болезненным и слабым.

Дон Фелипе пристально смотрел на нее. Когда она увидела его, а рядом с ним темную фигуру принцессы Эболи, она вздрогнула и попятилась.

Принцесса церемонно поздоровалась с королевой и вернулась в свою комнату, оставив занавесь над дверным проемом отдернутой.

Король встал рядом с королевой и повел ее в капеллу.

Принцесса Эболи располагала своей молельней. Несмотря на суровые правила испанского двора, требующие неукоснительного соблюдении этикета, она чаще всего была вольна поступать, как считала нужным, и крайне редко посещала королевскую капеллу.

Она вернулась к ткацкому стану. Точными и аккуратными движениями она вплетала цветные волокна шелка и шерсти поперек нитей основы и плотно прижимала их друг к другу.

Она сидела столь неподвижно, ее лицо было столь бесстрастно, движения ее пальцев столь размеренны, что она казалась механизмом. Однако шум приближающихся шагов заставил ее поднять голову.

В дверях, в обрамлении занавеси и на фоне темного коридора, с ветвью граната в руке стоял дон Хуан.

Безупречные манеры, приятное веселое лицо и благородная осанка отличали его как истинного придворного испанского двора.

– Заходите и поговорите со мною, дон Хуан, – сказала принцесса Эболи.

Он вошел в комнату с изящной непринужденностью. Он знал, что эта некрасивая женщина – Ана де Мендоса, самая родовитая наследница Испании и жена королевского фаворита и министра, и он был достаточно предусмотрителен, чтобы желать заручиться ее благосклонностью. Она указала на маленький табурет подле себя, и он сел, выпрямив мускулистые ноги, обтянутые розовым шелком.

– Значит, вы не желаете быть священником? – спросила принцесса.

– Нет, сеньора.

Хуан вздохнул. Он думал о другой донье Ане, из Алькалы, которой он так и не смог послать никакого письма перед своим внезапным отъездом вместе с королевской свитой в Мадрид.

– Вы желаете быть солдатом?

– Разумеется, сеньора.

– Возможно, такова воля Господа, чтобы вы служили Его Величеству в качестве солдата.

– Я надеюсь на это, сеньора.

Она украдкой взглянула в его необыкновенное, удивительно очаровательное лицо, исполненное живого изящества, лучащееся здоровьем, с выражением энергии, мужества и силы, и сравнила его с Карлосом, наследником безграничной власти дона Фелипе.

– Король был вам хорошим братом, – отметила она.

– Я знаю, – ответил он с искренней благодарностью, – и я всю свою жизнь буду верен Его Величеству.

И вновь ее взгляд скользнул по нему.

– Почему вы не в капелле? – спросила она.

Ответом ей был яркий румянец, заливший его лицо. Она знала, что в капелле он не имеет права сидеть рядом с королем. Это было одной из привилегий инфанта Кастилии, которой он не обладал, и она предполагала, что гордость заставляет его стремиться подвергаться этому унижению как можно реже.

– Вы очень горды, – сказала она со значением.

Поняв, что она прочла его мысли, он покраснел еще больше.

– Хорошо служите королю, – продолжила принцесса, – и, возможно, вы достигнете даже большего величия, чем смеете мечтать.

Он перевел дух.

– Карлос любит вас, – добавила донья Ана. – Король и королева любят вас, вас ждут величие и счастье.

Хуан взглянул на гранатовую ветвь, на длинные, заостренные серо-зеленые листья и на плотные крупные почки над смятым пламенем алого цветка.

– Я не могу пойти в капеллу, – сказал он, и его голос слегка дрогнул.

Донья Ана сменила нить лимонного цвета на ярко-голубую. Хуан отметил, что у нее маленькие ловкие смуглые руки и длинные пальцы.

– Были бы вы мне признательны, – сказала она, – если бы я убедила короля сделать вас капитаном, а не кардиналом, как он намеревается?

Хуан вновь вспыхнул, на этот раз от удовольствия. Он знал, что она могущественнейшая дама в Эскориале, что ее расположения ищут более, чем расположения нежной королевы, и что король прислушивается к ней, но он не ведал, что она считает его благодарность полезным политическим приобретением.

– Я был бы благодарен вам всю мою жизнь, – искренне сказал он.

– Карлос скоро прибудет ко двору, – ответила она. – Попросите его поговорить с королем, и я поговорю с ним тоже.

– Я желаю усмирить морисков, – просто сказал Хуан. – Я желаю прославить Всемогущего Господа, принеся Крест в Африку.

– Карлос будет отправлен против мавров.

Он ответил открыто презрительной улыбкой.

– Карлос болен. Карлос никогда не сможет быть сильным.

– Он исцелен. Благодаря помощи или Богоматери из Аточи, или брата Диего.

– Господи! Но он не смог бы выступить против мавров.

– Будет так, как прикажет король.

– Он будет королем, – завистливо сказал Хуан. – Королем!

Его глаза расширились и заблистали, затем он потупил взор.

– Впрочем, – добавил он, – кто знает, какая судьба его ждет?

Он поднялся и прижал к губам алые цветки. Его смуглая кожа все еще полыхала румянцем, а прекрасные губы изогнулись в улыбке. Его молодое тело было крепким и гибким, как натянутый лук, сталь и золото ордена Золотого руна засияли подобно языкам пламени, когда солнечный свет, проникающий через маленькое окно наверху, упал на его грудь.

Донья Ана одобрительно и расчетливо смотрела на него.

Дон Фелипе был велик, его боялись, но никогда не любили. Карлос оскорблял всех, кто приближался к нему. Новорожденный ребенок королевы был девочкой. Лишь личности, подобные дону Хуану, их юность, изящество и величие, могли служить опорой неслыханной и масштабной политике Испании.

Принцесса Эболи это понимала. Она признавала могущество террора, но она также верила, что, помимо страха, существуют и иные пути воздействия.

Ее острый глаз видел в сыне Карла Пятого качества самого блестящего принца в Европе, а в сыне герцога Пармского отчасти тот же блеск и вместе с тем развитый интеллект.

– Хуан, – сказала она мягко, – пока вы помните о покорности Всемогущему Господу и о своем долге по отношению к королю, я на вашей стороне.

Она поднялась, и серебряные ленты, которыми были оторочены воланы ее пышных юбок, блеснули вокруг нее, как блики света на воде.

– Всегда повинуйтесь королю, – добавила она.

Его искренние глаза встретили ее расчетливый взгляд.

– Разве я смог бы быть настолько подлым, чтобы пойти на предательство? – ответил он с величайшей кротостью.

– Конечно, нет, – сказала она. – Я попрошу короля, чтобы он предложил вам какой-нибудь военный пост.

– Милостивая госпожа, я всегда к вашим услугам.

Она улыбнулась ему и удалилась во внутренние покои.

В приоткрытую дверь он мельком увидел девушек в пышных платьях, сидевших вокруг возвышения. Они связывали срезанную лаванду в небольшие пучки, затем подгибали стебли растений и перевязывали их голубым шелком.

Дверь закрылась, и Хуан вышел в коридор. Он знал, что дон Алессандро и остальные его юные племянники, сыновья императора, приехавшие навестить короля, ждут его на теннисном корте.

Но, несмотря на то, что теннис был его любимой игрой, он не стал торопиться.

Он медленно брел по еще не отделанным коридорам Эскориала.

Этот дворец не был ни радостным, ни красивым, и никогда не смог бы стать таким. Хуан чувствовал, что в его мрачных покоях таится тот же дух угрюмого благочестия, тайной жестокости и безмолвной гордыни, которым отмечен и характер короля, приказавшего его возвести.

Эскориал был одновременно и дворцом, и монастырем, и кладбищем, или, вернее, должен был стать после завершения строительства. Именно здесь предстояло обрести последнее пристанище всем королям Испании вместе с членами их семей после того, как, каждый в свой черед, они сложили бы земную власть и отправились на небо искать награды за поддержание на земле порядка, установленного Господом.

Когда дворец будет завершен, сюда будут перевезены и положены в темной усыпальнице с отполированными стенами останки отца Фелипе и Хуана Карла Пятого и останутся здесь до тех пор, пока трубы Страшного Суда не заставят рухнуть стены равно дворцов и хижин.

Хуан размышлял, осмелится ли он сам когда-либо надеяться, что однажды и его кости будут помещены рядом с останками его отца, чтобы вечно покоиться под величественной мрачной сенью Эскориала.

Эта мысль привела его в трепет. Вот достойное завершение грандиозного жизненного пути, который он собирается пройти. Он подошел к одному из окон и выглянул в сад, обезображенный нагромождением строительных лесов, лежащими без видимого порядка блоками камня и суматохой строительных работ.

Он жаждал нежного общества Аны де Сантофимия, желал по секрету поведать ей свои надежды и честолюбивые мечты, заключить ее в свои объятия и сказать, что она восхитительнее любой дамы испанского двора.

Он принял решение жениться на донье Ане.

Он был уверен, что она будет ждать его в своей тихой комнате в Алькале, в той самой, с белыми стенами и желто-красным полом.

Легкий ветерок потревожил жару, окутывающую Мадрид, растрепал волосы Хуана и пошевелил листья на веточке граната.

Хуан запел. На сердце у него было легко, он лишь начал жить, и мир казался ему все прекраснее с каждым мгновением.

Затем, движимый неясным побуждением, он оглянулся через плечо.

По сравнению с ослепительным светом дня дворцовый коридор показался ему очень темным.

Хуан замолчал.

Ему внезапно показалось, что кругом лишь мрак и безнадежность.

Он помолчал, прислушиваясь.

Тишину нарушало лишь отдаленное пение, доносящееся из капеллы.

Хуан дважды вздохнул и медленно пошел на теннисный корт.

Глава VI. Третья королева

Елизавета Валуа, дочь Генриха II и Екатерины Медичи и третья жена дона Фелипе, сидела в комнате, богато украшенной гобеленами, но лишенной окон, и медленно обмахивалась большим расписным веером.

За ее спиной, в сумрачной глубине, играли в триктрак две французские дамы, а две испанские чесали шерсть. На коленях королевы лежал молитвенник, переплетенный в белый бархат, но она не читала.

Она пристально смотрела в пространство перед собою, погруженная в грустную задумчивость. В ее облике была какая-то молчаливая боязливость, словно она пережила суровое испытание, и оно навсегда омрачило ее сознание. Это странное выражение то появлялось, то исчезало с ее лица, но никогда не уходило надолго.

В Испании ее называли Исабель Мирной и считали почти святой за редкую доброту и кротость, но в ее милом лице не было ни умиротворения, ни праведной безмятежности, лишь безмолвный ужас.

Жемчужного цвета шелковое платье ее, лежащее широкими волнами, укрывало кожаное кресло и касалось черных плиток пола. Рядом с нею на низком инкрустированном табурете, сгорбившись, сидел дон Карлос, лишь недавно оправившийся от болезни.

Облокотившись о столик с клепсидрой, стоявший справа от королевы, дон Хуан читал вслух книгу в переплете, украшенном бирюзой.

Его приятный сильный голос произносил слова святой истории.

– И язычники исполнились к ним, а именно: к Святой Марии из Магдалы, Марии и Марте, сестрам Лазаря, которого воскресил Господь, и Иосифу Аримафейскому, испросившему тело Господа у Понтия Пилата, лютой ненавистью.

Тогда борьба между дьяволами и Господом Всевышним была еще в самом начале, ибо власть Рима, равно как и воинство Ада, были сильнее.

Поэтому язычники одолели этих святых людей, однако не осмелились поразить их, но заперли на старом корабле с пробоинами в днище и направили этот корабль прочь от берегов Италии, чтобы он погиб среди волн морских.

Но это не было угодно Господу, который послал ангела привести корабль в безопасную гавань.

Ангел, поглощенный размышлениями о делах небесных, не заметил, что он привел святых в город Марсель в Галлии, бывший городом язычников.

Итак, дьявол вновь нанес им удар, ибо язычники Марселя не дали им ни пищи, ни крова. Вскоре после этого появился другой ангел с корзиной фруктов…

Карлос перебил его.

– Прочитай об их мучениях, Хуан: как с них сдирали кожу, истязали клещами, окунали в смолу…

– Я умоляю вас, – торопливо произнесла королева, – не читайте дальше.

Хуан закрыл книгу. Он был в приподнятом настроении. Накануне во время крещения маленькой инфанты Клары Евгении ему было доверено держать младенца у купели, поскольку Карлос был еще слишком слаб, и этот знак королевского расположения казался ему лишь первой из почестей, ожидающих его в будущем.

– Вы не желаете слушать об этом? – разочарованно спросил Карлос.

– Нет.

Королева с трудом размыкала бледные губы, ее голос звучал слабо.

– Они были святыми Господа, – настаивал Карлос. – А Он повелел им подвергнуться пыткам.

– Увы! – пробормотала Елизавета. – Я слишком слаба, чтобы слушать об этом.

Будь перед ним любой другой человек, Карлос пришел бы в страшную ярость, но со своей мачехой, которая единственная, должно быть, проявляла к нему истинную доброту, он всегда был мягок. Поэтому он ограничился тем, что сказал:

– Это не хуже, чем наказание еретиков в наше время.

Елизавета вздрогнула.

– На следующей неделе снова будет аутодафе, – продолжил Карлос. – Вальдес, – он назвал имя энергичного Великого Инквизитора, – говорит, что тюрьмы переполнены и их надо освободить для новых еретиков, которых он ежедневно арестовывает. Господи! Будут сожжены семьдесят три еретика, не считая евреев, и тридцать из них – женщины.

Лицо королевы теперь было белее высоких брыжей, тесно прилегающих к ее щекам и касающихся кончиков завитков ее светлых волос.

– Не говорите об этом, – попросила она слабым голосом.

– О сожжениях! – воскликнул Карлос.

Хуан удивленно посмотрел на нее. Неужели ей жаль еретиков?

Он перекрестился.

Елизавета перевела взгляд с одного юноши на другого, ее прекрасные глаза, окруженные тенями после болезни, были полны слез.

– Я знаю, что они потерянные души, – проговорила она, – но видеть, как они горят, ужасно.

– Мы все должны пойти, – ответил Хуан.

Впервые он увидел аутодафе, когда ему было двенадцать лет. О самой казни он помнил лишь ощущение дурноты от ужаса, охватившего его тогда, однако донья Магдалена, его мачеха, добрейшая из женщин, привела его туда и ни разу не отвела глаз от пылающих столбов, к которым цепями были прикованы женщины, столь же благородные и утонченные, сколь и она сама.

Он с беспокойством посмотрел на королеву.

– Я не пойду, – с глубоким волнением проговорила она, – я не могу.

– Не подобает жалеть еретиков, – угрюмо ответил Карлос.

– Это спасает их души, – добавил Хуан.

– Я бы предпочла, чтобы меня отправили предстать перед Господом и чтобы Он судил меня! Разве Он не Господь милосердный? А люди не милосердны.

Она прижала свои хрупкие маленькие ладони к груди и повторила:

– Нет, не милосердны.

Подняв бледное лицо, еще хранящее следы недавней болезни, Карлос пристально посмотрел на нее снизу. Затем помолчал немного, стремясь понять ее чувства, и сказал:

– Когда я стану королем, аутодафе не будет, если вам это угодно.

– Благослови вас бог, Карлос! – вырвалось у бедной королевы. – Я верю, что вы любите меня.

Он схватил расшитый жемчугом край ее платья и осыпал его поцелуями. Елизавета Валуа взглянула на некрасивое создание, которое было столь благодарно ей за доброту, и слезы наполнили глаза и потекли по ее щекам.

– Я дала золотой пояс Богоматери из Аточи, – сказала она, – за то, что она спасла вас, Карлос.

– Нет, меня спас брат Диего, – ответил он, – и я попросил Его Святейшество сделать его святым.

Королева слабо улыбнулась Хуану.

– Кто же спас его? – спросила она.

– Я думаю, это был хирург-мориск, – ответил тот с обычной веселой беспечностью.

Карлос пронзительно закричал:

– Это был брат Диего! Брат Диего! – вскочил и ударил Хуана слабой рукой.

Королева удержала его за запястье.

– Карлос, – сказала она с большим достоинством, – я недовольна вами.

Он сразу же утих, и Хуан добродушно рассмеялся.

– Господи! Ну, конечно, это был брат Диего.

Внезапно темные двери распахнулись настежь, и привратники в королевских ливреях провозгласили:

– Его Величество король.

Елизавета поднялась с кресла.

Медленно вошел дон Фелипе, облачённый во всё фиолетовое. Его лицо было желтым, как старый пергамент, лишь уголки глаз выделялись алым цветом, как будто по ним разлилась кровь.

Драгоценности украшали его грудь, короткие шоссы с большими пышными буфами были жесткими от золотых и серебряных нитей, и вся его фигура мрачно поблескивала даже в полумраке завешанной гобеленами комнаты.

Едва взглянув на жену пустыми глазами, он устремил пронзительный взор на сына. Его тонкие ноздри затрепетали, а полные губы скривились.

Хуан тоже посмотрел на Карлоса и увидел, что лицо принца исказилось от страха.

Королева тоже увидела это и без раздумий шагнула вперед и встала между мужем и его сыном, как часто делала прежде.

Карлос схватил край ее черной кружевной шали и прижал к дрожащим губам.

– Карлос, – промолвил король, – ты был в конюшне.

Инфант разразился безумным смехом.

– Конюх, который дал тебе ключи, сейчас подвергается наказанию плетьми, – продолжил Фелипе.

Королева вздрогнула и опустила взгляд. Король, по-прежнему глядя мимо нее и обращаясь к сыну, который втянул голову в плечи от страха, продолжил:

– Мой любимый жеребец мертв, Карлос.

В комнате повисла ужасная тишина, затем Карлос сказал:

– Конечно, мертв. Я ударил его шпагой. Неужели вы думали, что это очень трудно – убить какую-то лошадь?

Елизавета отпрыгнула от принца, оставив шаль в его руках.

– Карлос! – взвизгнула она.

Он вновь засмеялся.

– Ступай к себе, – сказал король. – Вижу, ты недостоин распоряжаться свободой. Дон Руй Гомес-и-де-Сильва будет присматривать за тобой.

Услышав имя своего главного недруга, несчастный принц разразился потоком жалоб и криков и принялся умолять королеву его спасти.

Но она лишь стояла, прямая и бледная в полумраке, и впервые ни единым словом не отвечала на его мольбы.

А Хуан смотрел на него с презрением.

– Иди, – сказал Фелипе.

Судорога прошла по телу Карлоса, он бросил последний умоляющий, отчаянный взгляд на сжавшуюся фигуру королевы и, прихрамывая, побрел из комнаты. Фелипе проводил его тусклым от ненависти взглядом.

Елизавета смотрела на него, переводя дыхание, затем оглянулась вокруг. Французские дамы не поднимали глаз от игры, испанские – от работы. Во внутренней комнате, дверь в которую была открыта, четыре старые дуэньи продолжали перебирать четки.

Она почувствовала себя словно в тюрьме или в клетке.

– Какое наказание его ожидает, Ваше Величество? – дрожа, спросила королева. – Мне кажется, он не в себе.

Фелипе холодно посмотрел на нее. В последнее время она не пользовалась его расположением, он не мог простить ей, что рожденный ею ребенок – не мальчик.

– Это был прекрасный берберийский жеребец, – только и ответил он. – Неужели нельзя было ограничиться собаками и кроликами?

– Неужели… Карлос… убивает? – запинаясь, пролепетала королева.

Вновь дон Фелипе не удостоил ее ответом. Он положил ладони на бедра поверх пышных парчовых панталон и задал ей встречный вопрос.

– О чем вы хотели сегодня сказать мне, Елизавета, когда мы покидали часовню, и я не мог выслушать вас, поскольку принц Эболи желал поговорить со мною?

Королева еще более побледнела, хотя это и казалось невозможным. Было очевидно, что под пышной юбкой с фижмами она вся дрожит.

– Я хотела попросить Ваше Величество позволить мне не присутствовать на аутодафе, – произнесла она, запинаясь. – Я не очень хорошо себя чувствую. Я нездорова.

Ее бледное лицо и исхудавшее тело подтверждали ее слова. Король посмотрел на нее, как мог бы посмотреть на собаку, отказавшуюся его сопровождать. Однако ледяная кастильская учтивость не изменила ему.

– Ваше Величество должны проконсультироваться с врачами, – сказал он.

Королева поднесла руку к своему горлу и хрипло ответила:

– Сеньор, мне не нужен врач, но позвольте мне не присутствовать на аутодафе.

Лицо дона Фелипе осталось бесстрастным. С тем же успехом она могла бы молить о сострадании мраморную статую.

– Не присутствовать? – повторил он. – Позволить вам не присутствовать?

– Я не люблю эти зрелища, – отчаянно сказала она, – они навечно остаются в моей памяти. Навечно. Навсегда. – Она овладела собой. – Простите меня. Мне нехорошо.

– Вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы присутствовать на церковном празднике, – ответил он. – Или вы желаете навлечь на меня гнев Господа после того, как Он исцелил моего сына?

– Я не могу пойти, – сказала королева. – Все они люди, мужчины и женщины – и вдруг они горят. И одну из них я знала – это донья Луиса, которая полгода назад сидела рядом со мною. Разве я смогу наблюдать, как пламя пожирает ее тело?

– Вы должны возрадоваться, – угрюмо ответил дон Фелипе, – что вам дарована привилегия увидеть казнь этих еретиков, проклятых Господом.

Силы явно оставили королеву, вновь она беспомощным взором обвела комнату, погруженную в полумрак.

Фрейлины и старые женщины по-прежнему не шевелились, никакой ветерок не колыхал длинные, тусклые занавеси. Дон Хуан стоял неподвижно, прислонившись к стене и потупив взор. Елизавета Валуа опустилась на жесткий темный стул.

– Если у вас есть хотя бы капля жалости ко мне, – попросила она, – я умоляю вас, избавьте меня от этого.

Нарушение этикета, столь высоко им ценимого и всегда соблюдаемого, привело дона Фелипе в бешенство, однако он не изменился в лице.

– Вопрос закрыт, – высокомерно ответил он. – Вы будете присутствовать на аутодафе.

Он церемонно попрощался с нею и покинул комнату.

Елизавета исступленно взглянула на Хуана, это был взгляд человека, чья душа ранена и измучена.

– Mon Dieu! Mon Dieu! – воскликнула она на своем родном языке. – Как я страдаю! Я так страдаю!

Хуан посмотрел на нее, он был взволнован и смущен. Король был ненавистен ему в тот момент, и ему казалось, что все происходит не так, как должно происходить. Он был гораздо счастливее, шагая босиком через рисовые поля в школу или уединенно живя с доньей Магдаленой в Вильягарсия. Дворец был ужасен – ничем не лучше могилы.

Его лицо вспыхнуло от этих мыслей.

– И почему Господь не может сам карать еретиков? – порывисто воскликнул он. – Конечно, это ужасно – смотреть, как они горят.

Королева молитвенно сложила ладони и подняла взгляд печальных голубых глаз.

– Господь любит кровь и страдания, – сказала она с чувством. – Господь взирает на израненный мир и доволен. Но где-то существует нечто, что ненавидит все это и не позволило бы, чтобы даже муха или цветок были насильно лишены своего малого счастья!

– Но ведь существуют лишь Бог и дьявол, – удивленно ответил Хуан.

– Умеете ли вы отличить одного от другого? – с отчаянием спросила королева.

Хуан промолчал в ответ на это кощунство. Ему показалось, что слова Елизаветы направлены против Всемогущего Господа, однако он почувствовал к ней уважение, не меньшее, чем к донье Магдалене, и великое сострадание, а к святому королю неприязнь.

Ценности его мира низвергались, и он почувствовал себя лишенным опоры.

Елизавета оглянулась, чтобы убедиться, что дамы не смотрят в их сторону, ибо она знала, что испанские дуэньи приставлены к ней, чтобы следить за каждым ее словом и взглядом, и с лихорадочным волнением сжала руку дона Хуана.

– Бегите отсюда, – зашептала она, – вам льстят, вас обольщают – бегите, пока можете! Это могила. Я умру здесь и буду погребена, и другая женщина займет мое место. Ах, если бы я могла умереть сегодня! Мне всего двадцать два года, но я чувствую себя старой от одиночества и горя, которые до конца будут со мною!

– О, Господи! – вскричал Хуан, белый как полотно. – Так не должно быть!

– Я никогда не была счастлива, ни единого мгновения, – продолжала бедная королева. Ее голос стал еще тише. – Не от холодной ли его жестокости умерла его английская жена? Карлос тоже умрет. Бегите! Есть ли где-нибудь хоть кто-то, кого вы любите? Тогда спешите к ним и никогда не возвращайтесь в Эскориал, никогда! Никогда!

Одна из дуэний, расслышав шепот королевы, встала и, приблизившись, напомнила Ее Величеству, что уже время мессы. Елизавета обратила на нее взор, полный страдания.

Затем она протянула руку дону Хуану.

– Ступайте, – сказала она громко, – и запомните мои слова. Постарайтесь избежать такой судьбы.

Хуан поцеловал ее дрожащую руку, отягощенную самыми прекрасными драгоценностями в Испании, и молча оставил жену своего брата.