– А как же ваше сокровище? – поинтересовалась она, сощурив глазки лукаво. Заинтригованный Федор Иванович замер в нерешительности. Он прекрасно понимал о каком «сокровище» зашла речь. О «сокровище» жидком, мутноватом, в банке. Спустя минуту и после некоторого колебания он уже вновь послушно сидел на своем месте. Зоя Игоревна внутренне ликовала. Выражение лица ее стало еще лучезарней. Глядя на нее, в эту торжественную для нее минуту, стоило сказать: вот уж воистину светлый человек!
– А знаешь, сыночка, о каком это сокровище мы только что с папой твоим разговаривали?.. – обратилась она опять всем вниманием к младшенькому, не забыв в нужном месте и вновь выждать паузу щекотливую. – О тебе, мой дорогой, – наконец произнесла она. (Федор Иванович в который раз выдохнул.) – О другом нашем сокровище, – продолжала Зоя Игоревна, – о Варе, которая, погляди, сидит, ничего не кушает: сразу видно, кто маму больше любит. Кто маму больше ценит. Мама сегодня у плиты полвечера провозилась, да будет известно кому-то. И никого о помощи мама, между прочим, не просила, каждый занимался своими, с позволения сказать, делами. Кто-то, умница, уроки учил, а кто-то… за закрытой дверью был чем-то занят таким… чем-то до боли предсказуемым. Одно из двух: может быть, и благим наставлениям старцев оптинских внимал этот кто-то, по наущению матери… – Зоя Игоревна бросила проницательный взгляд в ту сторону, где сидела Варя. – Но скорее всего, – продолжала она интонацией следователя, приготовившегося выдвинуть разоблачительную свою гипотезу, – скорее всего, бесовскому унынию предавался, и помышлениям суетным, и всяким иным неподобным вещам! Просто кто-то забыл, или вовсе не знает, что все беды происходят от гордости… и непослушания, что есть гордости пагубнейшая поросль. Кто-то мамиными нравоучениями и советами полезными всю жизнь пренебрегал. Теперь вот, пожалуйте – результатец… То-то, сыночка, – повернулась Зоя Игоревна опять к младшенькому. – Ты думаешь, спроста беспокойный наш папочка с некоторых пор благонравие выше всех наук ставит? Умудрен он горьким опытом. Так, Федор Иванович, правильно я говорю? – Зоя Игоревна посмотрела на мужа, потом на дочь, опять на мужа. Федор Иванович своим видом ничего другого не вызывал, кроме презрения. Варю как будто лихорадило. Ее даже на секунду стало жаль Зое Игоревне. Но нельзя было попускать, нельзя. Наступил момент решительный!
– Да, сыночка, да, есть возможность сравнивать у нашего папочки. Получил он эту возможность, удостоился. Благо, и положительному примеру нашлось место в неблагополучном нашем семействе… Ты мое золото! Ух, мои щечки! – не могла нарадоваться Зоя Игоревна своим сыном. – Кушай, мой хороший, кушай, а я тебе расскажу, какие у нас с твоим папой, в незапамятные времена, когда он еще умел разговаривать и не знал опыта, какие у нас с ним происходили перекоры.
– Ты тогда еще вот такусеньким был, крохоткой, – приблизила Зоя Игоревна к прищуренному своему глазику сведенные друг к дружке большой и указательный пальчик, демонстрируя тем младшенькому каким он был. – А уже церковь посещал ты, мама тебя в дом Божий уже на ручках носила, и еще кого-то водила, – взглянула она на Варю, мельком и как бы невзначай, – водила чуть не насильно. Можешь поверить, не нравилось в церкви кому-то. Боязно, неловко кому-то там было. Да разве станет такое с православным христианином, чтобы в доме Господнем его смута одолевала? Это только лукавому у Христа за пазухой может быть нехорошо. Стала я грешить на нечистого. Сообщаю папе нашему опасения свои. У него тогда еще случались трезвые деньки, он еще тогда у нас шахтером работал. Говорю ему, существуют подозрения на вмешательство Сатаны. Остроумный наш папенька тут же мне рекомендацию в сумасшедший дом выписал. Что же, мало ли он мне во время оно преподносил грубостей. Я обиду проглотила, доказательства привожу: «Сам рассуди, говорю, в храм Божий ходит как на каторгу, прихожан церковных дичится, иконочки ребенка не занимают, молитвы дитю не даются, тогда, как Пушкина наизусть, пожалуйста: сказку о царе Салтане от корки до корки». ― «Ну, ты сравнила!» – папочка твой, греховодник, делает мне замечание. ― «Сравнила! – в ответ говорю ему. – Ножки женские воспевал, срамник!» ― «В сказке о царе Салтане?» – переспрашивает меня папа твой непонимающий. ― «Мало ли где, – отвечаю ему, – мало ли где ножки могут быть завуалированы у того, у кого одно только, может быть, что и было на уме». Папа твой недалекий на мои слова одно насмехается. Все ему были шуточки. ― «Смейся, смейся, – говорила я ему предостерегающе. – Погоди, ты еще кровью умоешься!» – Как в воду глядела! Так, Федор Иванович, верно ли я повествую?.. А ведь предупреждала я вас, помните? «Попостись, Феденька, просила, сходи на исповедь, покайся, причастись Святых Христовых Тайн. Ведь от тебя все, от тебя!» ― «Что от меня?» – не понимали вы. ― «Бесы скачут!» – что тут было непонятного?
Зоя Игоревна приосанилась, как бы приготовляя себя к чему-то выдающемуся, и даже, может быть, в некотором смысле, к подвигу.
– Сейчас я тебе расскажу, мой миленький, как папочка твой безрассудный всем святым, что было и есть в мире из одного только упрямства своего манкировал. Бессовестный, ладно бы на кону его самого только душа стояла, так он ведь за собой еще и ребенка… – в пасть геенне огненной!.. Время показало, к чему привело ваше, Федор Иванович, легкомыслие. Вкушайте плоды, на лицо результатец…
Произошла еще одна внушительная пауза, призванная рассказчицей, скорее всего для того, чтобы помочь присутствующим все хорошенько осмыслить.
– Что было непонятного? – спустя короткое время вновь задалась вопросом Зоя Игоревна. – Бесы от крови и плоти Господней кувырком летят; бесы по слову Его одному в воду с обрыва прыгали. А у нас что? Возвращается ребенок домой после причастия, преисполненный благодати Божьей, очищенный, а тут вы навстречу ребенку, преисполненный чертями. Они от вас скок, скок – в душу молитвой Господней незащищенную, не окрепшую еще в вере непоколебимой. И все! – как и не ходили к причастию – черти хвостами всю благодать вымели. Я вам говорила, самим надо очиститься, прежде чем лезть к ребенку со своею любовью безобразной. А то, с пьяных глаз, конфетки-бараночки. Все вам было хаханьки да хихоньки. Досмеялись?
– Тоже еще и кто-то сам виноват, – скосила свой взгляд в сторону дочери Зоя Игоревна. – Мама кому-то, после каждой литургии наставления делала: прежде всего, сторониться отца, и ни в коем случае не забывать молитву читать душеспасительную: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его…» – Младшенький, только мама начала произносить слова слишком знакомой ему молитвы, тут же отложил небесполезное свое занятие, даже еще толком не прожевав, опустил очи долу, сложил ручки прилежно, залепетал в унисон: «… ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением…».
Дочитав молитву, Зоя Игоревна, какое-то время еще как бы перестраивалась, возвращаясь из покаянного своего настроения. Потом, преисполненная внутренней благодати, заговорила вновь, торжественно и даже знаменательно, одновременно с чем, лаская взглядом сына.
– А ведь в том же возрасте пребывает ребенок! Тот же пятый класс! И никто, скажи, нас не муштрует, не понукает, мы и сами, скажи, верный путь благочестивым сердечком своим распознать способны. И пусть по литературе у нас трояк, и из сказки о царе Салтане мы ни строчки на память не знаем, кто нас за это осудит, когда у нас молитва на устах привыкла место себе находить? И бесы нам не страшны, скажи, да? Скажи, мамочка, вокруг постельки нашей, трижды со свечечкой пройдет, псалом девяностый прочитает, «Живый в помощи Вышняго…» – тройной заслон поставит лукавому, прежде чем самой в комнатку к себе отправиться, читать молитвы на сон грядущим. И папочка, скажи, нам после этого не страшен, со всем своим выводком. Черти его об нас будут биться, скажи, шею себе сломают, а в душу молитвой защищенную, им в любое время суток проход закрыт. А потому и не случится, скажи, с нами в жизни недоразумений. Скажи, придет время, найдем мы себе спутницу, благочестивую, достойную нас, и только после уже… Благословения родительского, скажи, испросим, прежде чем… Гляди и не понадобится нам, скажи, потом в монастыре грехи свои замаливать, кто знает, может, и до конца жизни… Кто знает, чего кто-то в общежитии своем за три года… чего кроме успел на душу нагромоздить… Да, а как вы думали? Теперь сходить в храм службу, другую отстоять, может, будет маловато. Может ничего в том «полезного» уже и не будет. Раньше нужно было ходить, гляди не случилось бы того… того, чего случилось. Гляди, не пришлось бы краснеть… Постой, погоди, Варя, куда ты? Дослушай мать, дикая, тебе же это все во благо говорится! может, последний шанс у тебя остался спастись! Да постой!.. Бесы в ней, точно, бесы! Это мы только что, с тобой, сынок, молитву прочли, сильную молитву, то на нее и подействовало… Да вы-то хоть остановите дочь свою бесноватую, Федор Иванович!.. Куда в мороз, босиком, раздетая!..
****
Чувствуем за собой обязанность признать здесь, что Зоя Игоревна сгоряча в словах своих хватила лишнего. Необъективной она была в восклицании своем и ошиблась, по меньшей мере, на пять градусов. Не было мороза на дворе в тот вечер. Термометр показывал плюс четыре; выпавший утром снег таял, производя привычную для поселковых дорог в наших местах распутицу. Было мокро, зябко, ветер гулял пронизывающий. Проржавевшие фонари бесполезно высились на столбах и были совершенно слепыми. Поэтому, когда нерасторопный Федор Иванович выскочил из дому, держа в руках ботиночки тридцать шестого размера и старенький Варин полушубок, никого уже поблизости видно не было. Лишь откуда-то из глубины сумерек доносился удаляющийся звук хлюпающих ножек. Незадачливый Федор Иванович бросился догонять этот звук. Подскользнуся, бухнулся ниц, распластался в холодной, колючей жиже, и вместо того, чтобы встать поскорее, заерзал истерически, зарылся глубже, будто под ним был пуховой матрац, и вдруг, совершенно, казалось бы, неожиданно, разразился глухим рыданием…
Далее события развивались стремительно:
С Варей случилось осложнение; босиком и в одной блузе в те декабрьские плюс четыре она «нагуляла» себе пневмонию. Болезнь протекала сложно, ребенок был потерян. Так и не оправившись от случившегося, еще не до конца выздоровевшая и не вернувшаяся в «нормальное» состояние Варя совершила попытку самоубийства. Любовь Антоновна, по счастью забывшая дома кошелек и вернувшаяся с половины пути к рынку, успела высвободить внучку из петли. «Появись бабуся на полминуты позже, – уверял впоследствии наш опытнейший фельдшер, Павел Борисович, – или не будь она столь расторопна и удивительно сообразительна (искусственным дыханием «изо рта в рот» возвращала «бабуся» внучку к жизни), – пришлось бы мне (пришлось бы ему, Павлу Борисовичу) по прибытии на место вызова свидетельствовать асфиксию».
К Зое Игоревне слух о попытке самоубийства дочери дошел от третьих лиц. Она ужасно рассердилась на Любовь Антоновну, на мать свою, впрочем, не зная сама за что больше: за то, что та ее «осведомить не соизволила», или за то, что происшествие вообще имело место приключиться. Но по второму пункту с Любовь Антоновны спрашивать следовало, наверное, в последнюю очередь, это и сама понимала Зоя Игоревна. Тем не менее, все внутри у нее зудело, жгло и мучило. «За что! Зачем не миновала меня чаша сия!» – в припадке не присущего ей малодушия, обратилась, наконец, она напрямую к Всевышнему. Но тут же распекла себя за роптание, вспомнив библейскую истину, что Бог не дает человеку больше испытаний, чем тот способен выдержать. «Если Бог позволил статься этому позору, значит, в том Промысл Его есть, которому я должна покориться». Вдохновленная сделанным ею выводом Зоя Игоревна проявила высшую степень смиренномудрия и даже самоотречения: «окончательной преступнице», пребывавшей в тот момент под наблюдением медиков, она решилась сделать визит.
Когда она зашла в палату, в которой Варя проходила реабилитационный период, последняя, заметив своего посетителя, повела себя совершенно как полоумная: не покидая постели, она вскочила на ноги, прикрылась одеялом, как бы защищаясь, и закричала так неистово, будто бы перед ней дикий зверь предстал или какой оборотень: «Уйди! Не приближайся ко мне, чудовище!»
«Окончательно потерянная», – сделала вывод тогда Зоя Игоревна, с чем вместе положила впредь и надолго и думать забыть о своем родительском долге. «Ничем уже все равно не помочь и хуже уже, кажется, быть не может», – к такой мысли о дочери пришла тогда вконец разочарованная мать и, как выяснилось впоследствии, в предположении своем жестоко ошиблась. – Главное потрясение, касательно Вари, ее ждало впереди. Впрочем, с год было тихо…
В эти «тихие» двенадцать месяцев жизнь Зои Игоревны упорядочилась и обратилась в прежнее свое русло. Она, как тот узенький горный ручеек, что, несмотря на кажущуюся свою незначительность, упорно гнет свою линию, методично двигаясь только вперед, с одной единой целью впоследствии преобразиться во что-то величественное. Так ручеек находит реку и ищет в ней моря. Так Зоя Игоревна настойчиво ищет и жаждет Царства Небесного, а в нем для себя ангельского чина. Плох тот солдат, кто не мечтает стать генералом, как говорится. А Зоя Игоревна по натуре своей перфекционист. Ей мало во всем угождать Богу и слепо повиноваться воле Его, она всегда стремилась и стремится предупредить Господни желания и быть из всех в округе самой послушной. И мы не имеем ни малейшего основания свидетельствовать против того, что эти благие стремления находят свое воплощение в жизнь. Вот уже с добрый десяток лет для наших поселковых матрон, соседок и кумушек Зоя Игоревна служит живым кумиром и примером истиннаго благочестия. Ей подражают наши милые прихожанки, пред ней заискивают, она в нашем поселковом храме задает моды, если хотите. Облюбованные ею иконы, к примеру, незамедлительно стают наивысокочтимыми. Сама походка Зои Игоревны, по широко распространенному мнению, свидетельствует о неизменной молитвенной настроенности ее обладательницы. Проявляются ею незаурядные организаторские способности также: не осталось, пожалуй, мало-мальски значительного места паломничества на всем бескрайнем просторе святой православной Руси, что бы оставалось по сей день непокоренным возглавляемыми Зоей Игоревной экспедициями. «Наших людей», благодаря чему, узнают везде. Что еще? – Она знает почти все акафисты наизусть; в соблюдении поста она бескомпромиссна, и прочее, и прочее… Однако скорбная истина состоит в том, что люди всегда с особым трепетом встречают крушения собственных же кумиров, и зачастую безжалостной тени, грозящей их идолу, стают первыми знаменосцами и сопроводителями.
Тому лет пять назад от теперешних дней, от дней, когда приключилось «черт возьми!» с Зоей Игоревной и около года после Вариной «выходки», когда последняя чуть-чуть не свела счеты с жизнью, после одной из воскресных служб, настигла Зою Игоревну, шедшую домой, одна из ярчайших ее подражательниц и, как принято было считать, ближайших подруг, Шаталова Ольга Алексеевна. Настигла ровно той походкой, какой привыкла ходить сама Зоя Игоревна, так что со спины, в тот момент, двух рядом шествующих женщин трудно было отличить друг от друга. Настигла со следующей речью:
– Ох, Зоечка Игоревначка, за вами не угнаться… Фух, дай Бог вам здоровья и многая лета!
– Спаси Господи, Ольга Алексеевна. А вы, наверное, на почту?
– На почту?.. Ах, да, да – на почту, вы правы, мне с вами, Зоечка Игоревначка, по пути.
– Что, как дела, что новенького?
– Слава Господу нашему, Иисусу Христу, Матери Божьей и Ангелу Хранителю – все мирно, смирно. А у вас как?.. – с какой-то особой интонацией произнесла свой вопрос Ольга Алексеевна, при этом забежав даже вперед немножко, чтобы лучше рассмотреть реакцию своей попутчицы. Чувствительная Зоя Игоревна тут же насторожилась.
– Слава Богу, Ольга Алексеевна, а что?
– Нет, ничего, я так просто спросила, как дела.
– А мне показалось, что вы вовсе не просто спросили, как дела, Ольга Алексеевна.
– Ну от вас ни что не утаишь, Зоя Игоревна. Я действительно думала поддержать вас… в такую трудную минуту… самым дружеским то есть манером…
– Поддержать меня?
– Совершенно верно, поддержать вас в такую непростую минуту…
– Я не понимаю, Ольга Алексеевна, мне кажется, я вовсе не нуждаюсь…
– Выказывать присутствие духа при сложившихся для вас обстоятельствах, поистине достойно восхищения…
– Ольга Алексеевна?..
– Если бы моя дочь вышла замуж за сектанта, то я… не знаю, получила бы разрыв сердца, наверно…
– Что вы, простите?
– Получила бы разрыв сердца…
– Нет, что вы говорили о вашей дочери?
– Боже упаси, я говорила о ва́шей дочери, Зоя Игоревна…
****
И лишь теперь находим мы возможным возвратиться к повествованию событий дней нынешних. Возвратиться в сырой ноябрьский вечер, заключивший в себе очередную серию испытаний, выпавших на долю бесподобной нашей героини. Мысленно записавшись в попутчики, предстать вместе с ней у калитки ее дома. Свидетельствовать присутствие ее дочери, узнав в припаркованном у двора импортном кроссовере «Кашкай» Варин автомобиль. –
Она, беспутная, приехала непутевого своего отца навестить, родственную душу (до матери, до образцовой своей матери ей дела нет никакого, конечно). Настроение и без того оставляет желать лучшего, тут еще этот визит. Нет, Зоя Игоревна, как женщина благонравная, ни в коем случае не должна считать себя суеверной, в известном смысле, однако, столько совпадений, когда и если: в пятницу Спасителя распяли, тринадцатая глава Апокалипсиса Зверя сулит, Иуда был тринадцатым сотрапезником, на вечере, на Тайной, и вот, сегодня, когда пятница пришлась на тринадцатое, когда столько случилось для Зои Игоревны неприятностей, – тут невольно усомнишься.
Зоя Игоревна почему-то теперь представила повстречавшуюся ей на пути акацию, с ее раскинувшейся, обнаженной, «отвратительной» кроной. С нервной судорогой также вспомнила свое недавнее «черт возьми!». Еще раз окинула утомленным взглядом автомобиль Вари. «Все одно к одному», – подумалось ей… И все-таки, войти-то когда-то надо! – И Зоя Игоревна, не без дополнительного настраивания, отворила калитку.
Собака не издала ни звука. Еще бы, вошла хозяйка! Впрочем, и хвостом не утрудила себя вильнуть, из будки носа не показала – разбалованная! Но Зое Игоревне, откровенно говоря, не до воспитательных работ было в эту минуту, своих забот у нее хватало. Также и по этой причине не находила она возможным теперь с глазу на глаз с Варей очутиться. Не об отвлеченном же предмете, не о погоде же, извините, ей сейчас с дочерью, в случае чего, придется разговаривать. «Бр-р-р!» – Зоя Игоревна только сейчас, после одного мысленного и мимолетного упоминания о погоде, только сейчас ощутила вполне, как на улице неприятно. Тут же была застегнута последняя пуговица пальто и спрятан подбородок в воротник – будто впереди еще долгий путь предстоял. Хотя, вот он, дом, казалось бы – пятнадцать шагов по диагонали по вымощенной из камня дорожке до двери. Но Зоя Игоревна неожиданно и почему-то избрала иной путь и иной ориентир. Свернув в палисадник, она пошла напрямик к окну, мимо клумб, утопая в грязи. Окно, к которому она приблизилась, было окно гостиной, или залы, как обыкновенно называют у нас центральную и наибольшую в жилище комнату, – где вот уже два с лишним года имел постоянное место жительства теперь уже окончательно сдавший здоровьем Федор Иванович. И если в прошлом еще году он был способен нагулять реприманд: орехи собрать – доковыляв кое-как до забора, обменять у цыган на бутылку, то теперь он сам себя, извините, с трудом умел обслуживать. Теперь он уже «трезвенником законченным» сделался, как он сам отзывается о себе, и лучше, кажется, нельзя сказать в его случае…