– Да! Я была искушаема бесами, они ко мне приходили по ночам. (У батюшки запершило в горле). – Приходили цирюльниками, красить мне волосы. (Батюшка еще гуще закашлялся). Но я не позволила… Батюшка, вы не здоровы?
– Нет-нет, продолжайте, Зоя Игоревна. Только… кхе-кхе… у меня мало времени. У меня, Зоя Игоревна, крещение.
– Так, может, я после?..
– Нет уж, Зоя Игоревна, лучше все сразу и сейчас!.. Кхе-кхе.
– Мне очень, батюшка, неудобно, что я вас беспокою…
– Пустое, Зоя Игоревна.
– Но, при сложившихся обстоятельствах, что не терпят отлагательств…
– Прошу вас, продолжайте, сестра!
Зоя Игоревна, оправившись, приняла такое выражение, которое обещало многое.
– Со мной случилось чудесное, батюшка Иоанн, – произнесла она вдохновенно. – Ко мне сегодня в ночи приходила Богородица…
Впечатлительный батюшка откинулся на спинку стула, определив руку в район сердца.
– Во сне, – продолжала Зоя Игоревна. (С противоположной от нее стороны послышался облегченный выдох.) – В тонком сне, – уточнила она. Отец Иоанн наложил на лоб ладонь, как будто пробуя температуру.
– Заступница явилась ко мне точно такою, какая она на иконе «Достойно есть», такою же прекрасною. Она пришла уврачевать душевную мою рану. Я упала пред ней на колени, простерла руки. Она смотрела на меня, так… как Она только умеет смотреть, знаете? (Батюшка со всем соглашался.) А потом… потом она скинула с головы свой мафорий и распустила волосы. Волосы Богородицы были черные, как смоль, неестественного окраса, понимаете? (Батюшка понимал.) Я смотрела на Нее удивленно и вопросительно. Богородица благосклонно улыбалась мне. Когда я проснулась, икона «Милующая», над моею кроватью, сияла таинственным светом. И я ощутила вдруг душевную свободу, принесшую с собою сердечную радость. – Проговорив все это, Зоя Игоревна сделала красноречивую паузу и посмотрела перед собой умиленно и вдумчиво. Две слезинки скатились по ее разрумянившимся щекам.
– Как вы считаете, произошедшее со мною событие, что оно должно означать, батюшка Иоанн? – наконец спросила она.
– Что должно означать произошедшее с вами событие, Зоя Игоревна?
– Не значит ли это, что я могу быть свободна от наложенной на меня епитимии, если Сама Пресвятая Дева, пришедшая ко мне в ночи, дала на то знак?
– Если уж Сама пресвятая Дева приходила к вам в ночи…
– И дала на то знак, – подсказывала Зоя Игоревна.
– Кхе-кхе, – опять закашлялся батюшка. – И дала знак… Кхе-кхе… Вы, верно, от меня хотите…
– Я хочу, чтобы вы сами рассудили, – подхватила Зоя Игоревна. – Во-первых, бесценный наш благочинный, при всех его неисчислимых добродетелях, пребывает в таких летах… Он ведь даже не узнал меня, батюшка, представьте, и, стало быть, я выступала перед ним совершенною незнакомкой. При всем при этом решиться на такое серьезное предприятие, согласитесь, по меньшей мере, легкомысленно…
– Но вы ведь сами, кажется, Зоя Игоревна… – попытался вставить отец Иоанн.
– Не мне вам говорить, – продолжала Зоя Игоревна, – не мне вам говорить, батюшка, что не всякая епитимия служит делу врачевания душевных ран, и, может быть, в первую очередь оттого, что назначает ее не «лечащий врач». В той же статье, откуда я имею дерзновение цитировать, батюшка, говорится, что только духовник сможет оценить меру духовной пользы епитимии, и, следовательно, полезность ее назначения.
Зоя Игоревна смотрела перед собой выжидающе. Скромный протоирей не смел нарушить молчание.
– Батюшка? – сказала Зоя Игоревна.
– Зоя Игоревна? – отвечал отец Иоанн.
– Я думаю если Сама Богородица?..
– Несомненно, Зоя Игоревна.
– Вы так считаете?
– Разумеется.
– Прекрасно! – просияла Зоя Игоревна. – Я, признаться, с вами солидарна, батюшка. Впрочем, я готова была всю жизнь свою выполнять наложенную на меня обязанность, но так как вы, мой духовник, считаете нецелесообразным… я, конечно не могу не покориться… К тому же Сама Богородица…
– Кхе-кхе, – кашлял батюшка.
– Акафист Заступнице в честь иконы ее «Достойно есть» я прочла, батюшка.
– Можно ли было сомневаться, Зоя Игоревна…
– Теперь неделю я попощусь.
– Нужно ли, Зоя Игоревна, великий пост грядет, тогда мы все…
– Что вы, батюшка, я хочу в пост войти совершенно очищенною.
– Ну да, ну да, действительно, что это я!
– В общем, в будущий воскресный день я к вам с исповедью… и причастимся?
– И причастимся, – отвечал батюшка. – Ну а теперь, с Богом сестра! – продолжал он воодушевившись, поднимаясь со стула и предлагая руку, для благословения. – Ангела хранителя!
– Спаси Господи, – приняв благословение, говорила счастливая Зоя Игоревна. – Спаси вас Господи за ваши милости, батюшка Иоанн!
Нужно ли говорить, что всю последующую неделю пост Зоей Игоревной соблюдался наистрожайший. Кроме того, не хватит нам и двух листов распространиться о всех проделанных ею в этот период благодеяниях. И в самом деле, стоит ли пересказывать, как внимательна она была на работе с пациентами? – столько даже, что доктору не единожды приходилось усмирять ее рвение. Но Зоя Игоревна, – будем справедливы и взглянем правде в глаза, – никак не может быть виноватою в том, что ее медицинский опыт вдвое превышает опыт ее молодого коллеги. Дома? Дома у себя Зоя Игоревна, как и всегда, выступала сущим ангелом. И вот, считай на финише такой образцовой недели, в пятницу, ноября 13-го, мы застаем ее на мосту, совершенно потерявшейся и развинченною от случайно вырвавшегося из ее уст восклицания. «Черт возьми!» – Что ни говори, а все же было от чего Зое Игоревне сокрушаться.
****
Но делать нечего, нужно продолжать дальше жить, – так решила про себя эта героическая женщина, отринув от перил моста, с тем вместе удаляясь роковой мысли. Электропоезд как раз промчался внизу, неся за собой с полдюжины пассажирских вагонов. Зоя Игоревна посмотрела ему вслед. «Боже упаси!» – произнесла она про себя, испустив вздох облегчения. Некоторого облегчения. На душе продолжало быть скверно у Зои Игоревны. Она сошла с моста. Домой ей было идти порядка двух километров, которых она, удрученная неприятными думами, могла и вовсе не заметить, если бы многолетняя акация не повстречалась ей на полпути. Она посмотрела мрачным взглядом снизу вверх на раскидистую крону обнаженного дерева и тихим сухим голосом произнесла:
– Отвратительная!
Больше, вплоть до самого дома, ничего не происходило с Зоей Игоревной. Затем…
Стоит нам описать повседневный быт Зои Игоревны, прежде чем сопроводить ее в собственное ее жилище.
Каждое утро Зои Игоревны начинается с одного и того же – с молитвы, в которой она призывает всех святых, Бога Отца, Бога Сына и Матерь Божью научить ее милосердию и состраданию, обязательно терпению и всем прочим благим премудростям, и просит руководствовать ею на протяжении дня. Прочитав почти всё по памяти «молитвы утренние» и чувствуя за собой поддержку, что она не сама, не без дополнительного настраивания, Зоя Игоревна покидает пределы своей комнаты. В зале, по совместимости спальне мужа, с ее уст слетает неизменное «доброе утро!», в котором обыкновенное приветствие сопровождает пожелание «всего самого наилучшего!» Муж, прежде всего, бывший шахтер, заработавший себе регресс и головную боль, проявляющуюся в приступах жесточайших, после через алкоголь заработавший язву, теперь просто больной человек, постник, подагрик, не умеющий шагу ступить самостоятельно, доброжелательности исключительной супруги своей не замечает, почему-то и чего-то конфузится, впрочем, в присутствии Зои Игоревны по обыкновению своему, невоспитанно и бессовестно от нее лицом к стене отворачивается. Зоя Игоревна, досады не наблюдая, совершает ряд предприятий, направленных на благоустройство того угла, в котором вынужден коротать свой бесконечный досуг несчастный Федор Иванович. (Мужа Зои Игоревны зовут Федор Иванович.) Тоже она наготавливает ему кушать на день. Тоже кормит сынка; собирает его в школу (в выпускной класс ходит младшенький): гладит, чистит туфли; чистит туфли себе. Собирается. Поторапливает сынка. На работу приходится чуть не бежать Зое Игоревне, в результате. И так каждый Божий, каждый будний день. Вечерами – всё то же, только в обратном порядке: молитвы «на сон грядущим» в завершении.
Хотелось бы и теперь Зое Игоревне (теперь хотелось бы, может, как никогда) поскорее покончить со всеми домашними делами и проследовать в укромный уголок свой, в свою уютную комнатку, где бы она могла, обратившись к святому углу, отстранить себя от всего земного и бренного, отдаться всею… Автомобиль дочери обнаруживает Зоя Игоревна припаркованным у своей калитки. В один миг крушатся все скромные мечты ее и маленькие желания. Хоть не входи ей домой теперь.
Очень непросто слаживаются отношения с собственной дочерью у Зои Игоревны. Оно и всегда так было. Еще бы, папина любимица. Не зря, не зря говорят, что яблочко от яблоньки… Впрочем, Зоя Игоревна далеко не сразу в сердце своем от непоправимой дочери своей отказалась. То есть, не совсем, чтобы она отказалась. Как, чтобы совсем отречься от собственного чада? Мыслимо, – с сердцем, коим наделена Зоя Игоревна! Любой другой на ее месте, имея столько оснований… – тот вероятно, и даже, скорее всего… Но только не Зоя Игоревна. Она днями и ночами молится о просвещении «одержимой», она не теряет надежды вразумить, направить на путь истинный с пути истинного столь круто и опасно сбившуюся. И откуда только взялся на ее голову «гугенот» этот проклятый? Прости Господи, скажешь. Жила себе и жила, одно правда, что и была непутевая (была бы путевая, не связалась); теперь того больше – пропащая. Говорит: мама, они те же христиане! Безобразница. Такую ересь нести. Знает Зоя Игоревна одного такого христианина, который у себя в огороде, в вагонетке шахтной, в одно погружение крестился. «Не во смерть Мою креститеся, а в жизнь – во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа», – Сам Господь завещал, то есть, положено тройное погружение. А они… Да и вообще в вагонетке, что такое в вагонетке? И туда же ее родная дочь. – Нет, Зоя Игоревна не чувствует за собой возможности с таким «обстоятельством» примириться.
****
Дочь Зои Игоревны зовут Варя. Она так была названа в честь святой великомученицы Варвары. На поверку же вышла – точно и впрямь «чужестранка», будто из Америки ее по почте выписали. Никакого сходства с матерью. С детства замкнутая, неуверенная в себе, настоящая бука. Вся в папашу. В церковь было приведет ее Зоя Игоревна, – в уголочке станет и стоит, от начала и до конца службы. Другие детки, смотришь, интересуются, к иконочкам подходят, в лики святых вглядываются, на носочках тянутся к подсвечникам – забавляют их огоньки. Варя на побывке. Ей бы одно только – по полям бродить. Дикарка. Или что там у нее, страсть к ботанике? В школе правда училась хорошо. На олимпиады ездила. Больше всего биологию любила. Поступила в институт. Зоя Игоревна, можно сказать, и не заметила дочери своей отсутствия. Все равно, что была, что не была, – то в поле Варя, то за книгой. В церковь не загонишь метлой. Росла безбожницей, прямо как бабушка (мать Зои Игоревны), – было за нее стыдно.
Опасалась Зоя Игоревна, что в жизнь дочь ее замуж не выйдет, что не дождаться ей внуков. Подозревала, что и женихов она также дичится, как и всего на свете. Хотя сама не дурна собой, даже хорошенькая. Вдруг выкинула дочь такую штуку, от которой стойкой и уравновешенной Зое Игоревне впервые в жизни пришлось ощутить, как почва, в буквальном смысле, уходит у нее из-под ног. От слишком глубокого впечатления чуть было не упала в обморок Зоя Игоревна. Вот уж действительно – в тихом омуте… Забеременела дочь. На третьем курсе. И уж наверно, что не от Святого Духа. А мужа ищи свищи.
«И как мне теперь, скажи на милость, людям в глаза-то смотреть? – справедливо укоряла дочь свою Зоя Игоревна, когда та со своим «богатством» на порог отчего дома явилась. – Вот там где нагуляла, будь добра, и разродись». – Сказала она в назидание «преступнице». Та, гордячка (и откуда это только взялось в ней? – идет, как вороне ожерелье), – вспыхнула и за двор. К бабушке пошла жить. А у бабушки (у матери Зои Игоревны) дом ветхий, старый, ветер гуляет сквозь щели. На дворе декабрь, без мороза, сырой; заболела Варя на седьмом месяце беременности (муж Зои Игоревны, горемычный, все уши прожужжал с пьяных глаз в порыве чувственности, о дочери жалея). А та домой все не попросится, пыжится. Не о себе, хоть бы о ребенке будущем подумала, эгоистка. Не выдержала мягкосердечная Зоя Игоревна, сама первой нанесла визит.
Информация подтвердилась, дочь свою нашла Зоя Игоревна и впрямь не в самом лучшем состоянии, как физического, так и душевного здоровья. Несмотря на то, что пребывала она «в положении», щеки у нее были впавшие, взгляд лихорадочный, под глазами рисовались черные круги, она была болезненно бледна и беспрерывно кашляла. Много, конечно, влиять должна была обстановка. Всем известно, какие у стариков наших доходы. Матери Зои Игоревны государство жаловало пенсию чуть-чуть ни минимальную, в награду за тридцатипятилетний труд на стройке. Маляром-штукатуром она работала. Уже на тот момент (за шесть лет до «черт возьми!», с которого начинается наша повесть) ей было далеко за семьдесят, силами она располагала годам ее соответствующими. Заштукатурить собственные стены недоставало ей возможности, в том числе и финансовой. Все это мы понимаем, понимала и сердечная Зоя Игоревна и не спешила осудить старуху, за то, что дом у той стоял неухоженный. «Еще эта вертихвостка, ко всему прочему, со своим нагулянным навалилась на старушечью ее голову», – так и напрашивалась, безусловно, справедливая мысль. Однако Любовь Антоновна не жаловалась (мать Зои Игоревны зовут Любовь Антоновна); и по сей день ни на что и никогда она не жалуется, что является ее отличительной чертой. Это у нее из-за ограниченности, недоразвитости духовной, – продолжает подозревать чуткая Зоя Игоревна. Также и в день ее тогдашнего визита, как она помнит, мать ее выказывала самое бодрое расположение духа, привыкшее находить в ней свое выражение в скептицизме и грубой иронии.
Зоя Игоревна вошла тогда с приветом, заключавшим в себе столько чувства!.. также и пожелание «всего самого хорошего!»
– Ну-ну, – буркнула Любовь Антоновна, окидывая подозрительным взглядом свою редкую и неожиданную гостью. Варя, скрестив руки на груди, смотрела выжидающе с другого конца комнаты и ни на шаг навстречу вошедшей матери не приблизилась. Миролюбивая Зоя Игоревна, давно привыкшая к невежеству окружающих, в том числе и прежде всего к грубости родственников, настроенная в сердце своем против накопления обид и хорошо помнящая, что «спасение наше состоит в ближнем», поспешила обнаружить основную причину своего прихода. Подойдя к столу, для исправления шаткости доукомплектованному дощечкой, лежащей под одной из ножек, она принялась один за другим заполнять стол гостинцами. Творог, масло, «золотую» сейчас гречневую крупу, муку, сахар (как только руки не оторвались от такого багажа у Зои Игоревны), лимон, апельсин, гранат (гранат!), мармелад, конфетки (лакомства для будущей матери) – все это препровождалось альтруистически настроенной женщиной с тем же глубоким чувством, с каким она обыкновенно кладет десятигривневую купюру на жертвенник перед иконой. Благодетель в своем проявлении всегда замечательна. Зоя Игоревна, умиленная и восторженная, казалась помолодевшей в этот момент (благодетель преображает человека). Она не знала, куда себя деть (благодетель скромна). Она, вся раскрасневшаяся, с места на место перелаживала продукты на столе, ступала ножками, она смотрела по сторонам, упорно избегая взглядов одаренных ею лиц (добродетель застенчива). Она…
– Крутится, как черт перед заутренней, – прошамкала беззубая Любовь Антоновна. Зоя Игоревна, слава Богу, эту чудовищную по своей необоснованности реплику, хорошенько, кажется, не расслышала и продолжала, что называется, сиять. Ей вдруг захотелось большего (добродетель вдохновляется сама собой). Ей захотелось совершить нечто возвышенное, пойти на жертву… Нет, сделать милость. «Милости хочу, но не жертвы», – говорил Господь.
– Доченька, – обратилась она к Варе надтреснутым от волнения голосом, – пошли домой!..
Она хотела сказать еще много чего в эту минуту: что она ее, Варю, прощает, если та обещает вести себя благоразумно в будущем. Она хотела сказать, что, хотя тот, кого в себе носит Варя и кого планирует в ближайшее время произвести на свет, хотя и результат преступной связи, но она, Зоя Игоревна, все равно готова усмотреть в нем Божье создание, невиновное, может быть, в грехопадении своей родительницы. Она хотела сказать, что она, Зоя Игоревна, готова взять на себя попечение. И даже попечение, да! А матери, горе-матери, самое лучшее будет найти себе приют в монастыре, – хотела посоветовать Зоя Игоревна, – потому как очень непросто, по ее мнению, будет теперь «спастись» ее дочери. И кроме того целое скопище душеспасительных изречений теснилось на языке Зои Игоревны, но горловой спазм, возникший от переизбытка добрых побуждений не дал ей возможности излить из себя все эти перлы, и кроме: «Доченька, пошли домой!», – ничего больше не смогла произнести словоохотливая Зоя Игоревна. Но и того, или именно того оказалось достаточно. Вся настороженность спала с лица Вари, и со словами: «я так не ожидала от тебя, мамочка!» – она бросилась в объятия Зои Игоревны. Это была умилительнейшая картина, способная растрогать любого ее очевидца.
– Ну-ну, – только и нашла что произнести недоверчивая Любовь Антоновна.
****
Варя отвыкла жить с матерью. Зоя Игоревна отвыкла жить с дочерью. К тому же с первого же времени возобновившегося их сожительства какой-то сгусток взаимного смущения, образовавшись, повис над ними в воздухе. Порыв внезапно нахлынувшего воодушевления быстро кончился и толика недосказанности обременила сразу обеих. Варя, по-настоящему тронутая неожиданно поступившим ей предложением, поразительным в своем немногословии, теперь, по факту свершившегося ее переезда, ждала подтверждения добрых намерений от матери: не слова, так жеста, не жеста, так черты, выражающих искреннюю и безусловную к ней расположенность. Зоя Игоревна, в свою очередь, тоже ждала: ждала от дочери слов признательности, ждала необходимых извинений, ждала слезных сожалений за проступки прошлого; настало самое время, как ей казалось, Варе покаяться, пред ней, пред матерью, она же, со своей стороны, научить и наставить на путь благий, на путь истинный давно была готова. За два дня всех этих ожиданий лед нисколько не тронулся. Времени было предостаточно, чтобы хорошенько все переосмыслить и покопаться в памяти. Всплыло среди прочих воспоминаний в голове у Зои Игоревны и Варино недавнее восклицание: «Я так не ожидала от тебя, мамочка!» – брошенное ею после того, как она, Зоя Игоревна, ее «мамочка», предложила ей свою заботу. «Что это такое: не ожидала? Как это, не ожидала? Почему это она от меня не ожидала? – недоумевала про себя Зоя Игоревна. – Какая глупая, дикая! Такая же, как и была, дикая! Не знаешь, чего и ждать от нее. Затаилась, смотрит, как зверек, того и гляди, бросится!»