Дихроя. Дневники тибетских странствий

– Сейчас он настал?

– Как знать, – повел плечом прорицатель. – Может – да, может – нет… В будущем станет ясно. Как бы то ни было, мироздание хотело, чтобы я поговорил с тобой, Гомбожаб, и вот я здесь.

«Мироздание?»

У Цыбикова возникло нехорошее предчувствие. Он все еще не слишком верил в провидческий дар их хозяина и в волшебство вообще, но уверенный тон Лон-бо-чойчжона вызывал у востоковеда беспокойство.

«Что, если он смотрит на меня и видит насквозь, кто я, откуда и что меня ждет? Может, он уже рассказал о моей тайне Чэшою, и тот сейчас…

– Должен сказать, я впечатлен, – прерывая ход его мыслей, сказал Лон-бо-чойчжон.

– Чем?

– Тем, что ждет тебя, Гомбожаб Цыбиков… Славная, славная судьба… и не менее славная кончина: из твоего черепа будет изготовлена габала!

Цыбиков вздрогнул. Он знал, что подобная честь выпадает не каждому, но все же не хотел сейчас думать о смерти и последующих почестях.

– Что с тобой? – удивился Лон-бо-чойчжон. – Или ты не рад этим вестям?

– Рад, просто…

– Просто не очень веришь в мой дар, верно? – расплылся в улыбке хозяин.

Цыбиков не нашел что ответить.

– Не переживай об этом, – отмахнулся Лон-бо-чойчжон. – Даже здесь, в Гумбуме, хватает проходимцев и шарлатанов всех мастей.

– Да нет, что вы… я бы никогда не позволил…

– Оставь, – поморщился хозяин. – Верить или нет – сокровенное дело каждого. В любом случае – сам увидишь!

С загадочной улыбкой на устах Лон-бо-чойчжон поднялся со скамьи и пошел к двери. Постоялец провожал его слегка отрешенным взглядом.

– Доброй ночи, Гомбожаб Цыбиков, – задержавшись у порога, сказал прорицатель.

– Доброй… но неужели… неужели вы вправду ничего больше не скажете? – не удержавшись, спросил востоковед.

– Видишь ли, Гомбожаб Цыбиков… – с чуть виноватой улыбкой произнес Лон-бо-чойчжон. – Мироздание позволяет мне заглянуть в будущее лишь с тем условием, что я не стану делиться многими из этих знаний без особой нужды. В противном случае грядущее перестанет мне открываться.

Востоковед понуро кивнул. Видя его разочарование, хозяин устало вздохнул и сказал:

– Всего одно слово – «дихроя». Найдешь ее – и поймешь, что делать дальше. На этом – все.

Лон-бо-чойчжон вышел из комнаты, а Гомбожаб так и остался сидеть, сверля пустоту остекленевшим взглядом.

В мозгу его эхом звучало таинственное слово, сказанное прорицателем.

«Дихроя».

Гомбожаб медленно взял в руки пиалу и сделал глоток своего отвара, после чего прилег, вытянулся во весь рост и закрыл глаза.

Успокоение наполнило его тело через считанные минуты, и Цыбиков заснул сном младенца.

•••

28–29 сентября 2019 года

Перелет в Тибет. Лхаса. Встреча с группой. Горная болезнь…

Ялежал в своем гостиничном номере в Лхасе, на высоте 3600 метров над уровнем моря, и, морщась от запаха кислой собачатины, смотрел в потолок. Лунный свет, необычайно яркий в этих местах, проникал через щель между занавесками и высвечивал лишь бледную полосу, которая разделяла сумрачный квадрат надо мной на два треугольника.

«Как там было у Цыбикова? «На высокогорье восприятие запахов обостряется»?»

Я лежал, рассматривал эти треугольники, а голова моя буквально раскалывалась на части.

«Ничего… – повторял я про себя. – Это всего лишь горная болезнь… необходимая адаптация… пару дней – и все придет в норму… пара-тройка дней – и все».

Увы, одним лишь самовнушением обойтись не удалось: с каждой минутой голова болела все сильнее, а сон – сон, который мог бы укрыть спасительным одеялом забвения, необходимым, чтобы дожить до утра, – этот треклятый сон все не думал приходить. Не в силах больше терпеть боль, в час ночи я постучал в дверь комнаты Бори Каца (он же – Лама). Организатор маршрута, он побывал в Тибете раз двадцать, если не больше, а потому предусмотрительно возил с собой аптечку внушительных размеров. Казалось, там были лекарства на все случаи жизни.

Едва взглянув на меня, Боря моментально поставил диагноз.

– «Горняшка» обострилась, – ковыряясь в ящике с лекарствами, сонным голосом пробубнил Лама. – Это обычно как раз ночью случается – дыхание замедляется, и получается дефицит кислорода в крови… Но все поправимо. Молодец, что не стал терпеть до утра, а то могло бы стать хуже, и уколом бы мы тогда не отделались – мог бы и через больничку домой отправиться.

«Но это ведь не наш путь – только приехав в Лхасу, сразу же ее покидать?» – подумал я про себя.

– Спасибо, Борь, – сказал я, когда укол был сделан.

– Ронанг2, – вяло улыбнувшись, ответил Лама.

На том мы и распрощались до утра – Боря завалился спать, а я отправился к себе в номер, надеясь, что теперь тоже смогу отдохнуть.

Укол обезболивающего подействовал не сразу – несколько минут я лежал, ожидая счастливого избавления от мигрени, но разочаровываясь снова и снова. Наконец «горняшка» начала постепенно отступать. Я облегченно улыбнулся.

«Ну, наконец-то!..»

Счастье, однако, не было долгим: едва головная боль прошла, я понял, что не могу уснуть. Несмотря на усталость, я никак не мог сомкнуть глаз.

«В целом мир тотально неразумен: всё человеку нужно только для того, чтобы, доставшись, стать нахер не нужным».

Я вздрогнул. Мысль показалась слишком резкой, странной, будто чужой – как будто прорвалась в мой мозг откуда-то извне.

«Может, это с недосыпа как раз? Лезет в голову всякое… Или, может, из-за недостатка кислорода мозг решил, что умирает, и теперь в истерике генерирует такие странные конструкции? Непонятно…»

Нужно было поспать, но проклятый сон все не шел.

«До чего странно: и прошлой ночью не спалось, но там-то в кресле, сидя…»

Вообще перелет в Китай оставил только позитивные впечатления. Посадка на рейс до китайского аэропорта Чэнду началась минута в минуту, что несколько удивило меня.

«А ведь эта «Сишуань» – лишь одна из сотен китайских компаний, даже не самая известная из них. А ведь, если б Лама не посоветовал, я бы никогда не решился лететь этим рейсом – очень уж не хочется, чтобы перелет обернулся фейлом с отскребанием твоего пепла и плоти с кусков фюзеляжа, разбросанных по местности, где ты не планировал оказаться…»

Предъявив билет улыбчивой девушке за стойкой, я через серый рукав тоннеля «Александра Пушкина» (новый никнейм аэропорта «Шереметьево») прошел в самолет. Тот оказался до отказа забит китайскими торговцами, которые делали состояние на продаже разномастного ширпотреба. Место мое находилось у окна; расположившись в кресле, я занял удобную позу и, наблюдая за снующими между колес и трапов погрузчиками с багажом, приготовился к долгому перелету.

«Хотя что такое восемь часов в сравнении с испытаниями путешествий в Тибет в прошлом – с этими многомесячными переходами на верблюдах, сном в палатках из шкур и вечным страхом стать жертвой разбойников?»

Я усмехнулся про себя. Как же все поменялось за сто с небольшим лет!.. В начале двадцатого века путешествие в Тибет из России было сродни подвигу, сейчас это – всего лишь одна ночь в мягком удобном кресле с всего одной пересадкой. Да, выспаться в подобных условиях тяжело, да, сидеть в одной позе так долго довольно утомительно. Но в сравнении с тем, что переживали буддистские паломники во время ежегодного путешествия в Лхасу, это были сущие пустяки, о которых даже стыдно заикаться.

Вскоре посадка была закончена, самолет тронулся с места и покатился к взлетной полосе, чтобы совершить рывок в темное московское небо. Я на прощание взглянул на здание аэропорта, которое светилось разноцветными огнями, словно новогодняя инсталляция, и открыл книгу Александра Пятигорского «Мышление и наблюдение». В предстоящем путешествии она должна была стать моим литературным попутчиком – с другими, реальными, «паломниками-попутчиками» мы встречались уже в Лхасе.

Ближе к полуночи моя «поднебесная» соседка решила поужинать «дошираком», и я, увидев это, невольно вспомнил, когда ел эту синтетическую субстанцию в последний раз. Было это во время «Ралли Родина» 2015 года – тогда мы с группой байкеров совершили путешествие с Сахалина до Санкт-Петербурга на мотоциклах «Урал». К слову, двое из той группы, Боря Лама и Саша Ребе, отправились со мной и в Тибет. Более того, инициатором этой поездки был именно Лама (который, как нетрудно догадаться по его прозвищу, увлекался буддистской тематикой), а Ребе всячески помогал Боре с организацией.

Той ночью, в самолете, сон сморил меня ближе к двум часам, однако я часто просыпался и с утра чувствовал себя не очень-то здорово. Впрочем, по прилете я сразу взбодрился «эспрессо» и, без особой нервотрепки пережив тотальный досмотр моего багажа китайскими полицейскими и полуторачасовой перелет из Чэнду в Лхасу, из аэропорта вышел уже в значительно лучшем расположении духа. Был солнечный день, и я, глядя в окно на пестрые вывески с большими иероглифами, размышлял о том, что вполне неплохо переношу высокогорье…

«Если не дать сегодня стать вчера, то и завтра хер наступит», – вновь возвращая меня из прошлого в гостиничный номер, громыхнула в мозгу новая мысль.

Я замер. И снова – будто чужое, не мое.

«Нет, это точно от усталости и от горной болезни, других причин быть просто не может!» – решил я и снова мысленно вернулся к событиям вчерашнего дня.

К несчастью, из аэропорта я приехал первым, и оттого вынужден был дожидаться всех в фойе нашей гостиницы вместе с Олегом и Джимми: первый являлся нашим гидом от туроператора, второй представлял китайские власти – ему надлежало присматривать за тем, чтобы мы не совершили ничего противозаконного.

«Например, неукоснительно следовали по заранее согласованному маршруту, чтобы не увидеть лишнего».

Вскорости начали приезжать другие «паломники». Вопрос о горной болезни в той или иной форме задал каждый из них.

– Ну, как голова? – спросил Лама, едва меня увидел.

– Как самочувствие? – это уже Ребе.

Следом пришел Борис Гринберг:

– Вижу, высокогорье вас не подкосило?

Остальные «паломники» – Артем, Паша, Дмитрий, Виталий, Роман и Лариса – тоже оригинальностью не отличались. Впрочем, что еще спросить при первой встрече в Тибете? Я из всех собравшихся знал только Ламу и Ребе; они же и набирали группу из своих знакомых, с которыми мне перед поездкой удалось обменяться лишь несколькими сообщениями через соцсети. Заселившись в номера – гостиница, снятая туроператором, оказалась паршивая, но Олег заверил, что лучшей в этот сезон не найти, – мы отправились прогуляться по Лхасе.

– Как, говорите, переводится это название? – щурясь от яркого солнца, уточнил Ребе.

– Место Богов, – ответил Лама.

– Мне кажется, или пора переименовывать? – усмехнулся Ребе. – Потому что богов тут, как кажется, уже не осталось…

Я склонен был с ним согласиться. На той улице, по которой мы пошли, первые этажи красивых старинных зданий занимали магазинчики и сувенирные лавки с аляповатыми вывесками, отчего Лхаса больше напоминала огромный базар, разросшийся до размеров целого города. При этом грязь и запущенность, о которых рассказывал Цыбиков в своих дневниках, разумеется, никуда не делась (разве что фекалий на мостовой в сравнении с началом двадцатого века значительно поубавилось). Местные, кажется, даже не особенно старались как-то декорировать убогость иных улиц. Вдобавок то тут, то там попадались на глаза дешевые палатки, в которых жили самые бедные горожане.

Больше всего поражало количество красных флагов, транспарантов и полицейских, которые нам встречались.

– Китай в эти дни празднует 70-летие Народной Республики, – пояснил Олег. – Так что привыкайте к яркости… и предосторожности.

– Что ж, безжалостная поступь китайского прогресса, который добрался и до этих мест, – глубокомысленно заметил Лама, когда мы делились с ним первыми впечатлениями от древнего города. – В Потале должно быть поаутентичней.

После обеда мы отправились к салону BMW за мотоциклами, аренду и страховку которых мы оформили через турфирму.

– А чего у некоторых тибетские номера, а у некоторых – китайские? – удивился Борис Гринберг.

– Какие были по наличию, такие и оформили, – пожал плечами Олег.

Придирчиво осмотрев мотоциклы – это оказались новенькие BMW GS800 и GS1200, – мы жребием распределили транспорт между участниками нашего каравана, после чего отогнали байки на стоянку возле гостиницы. Туда же чуть позже Олег прикатил джип сопровождения, в котором планировали перемещаться они с Джимми.

– А в багажник положим вещи, – добавил наш гид.

Забегая вперед, стоит сказать, что с поклажей дела у всех обстояли совершенно по-разному – от двух небольших сумок, которые легко помещались в кофры мотоциклов, до внушительных баулов с картины пассажиров первого класса «Титаника».

Разобравшись с байками, мы отправились на первый совместный ужин, в ходе которого обсуждали различные нюансы.

– Мотоциклы к путешествию готовы, машина сопровождения тоже… – перечислял Олег. – Завтра, насколько я помню, отправляемся на пешую экскурсию в Поталу?

Все закивали. Я про себя отметил, что во времена Цыбикова дворец находился на окраине города, а теперь являлся его центром.

– Как вообще впечатления от Лхасы? – сделав пометку в телефоне, спросил наш гид.

– Что-то пока не вдохновляет, – опередив всех, заявил Дмитрий.

Я нахмурился, удивленно посмотрел на Ламу. Тот лишь пожал плечами.

– Ну, так мы еще нигде не были, – неуверенно заметил Ребе. – Только первый день же.

– Ну, я думал, тут как-то… сразу необычно. А пока просто язык другой, ничего выдающегося.

Голос Дмитрия буквально сквозил разочарованием.

– Ничего, ближе ко сну еще будет «необычно», – улыбнулся Лама. – Когда горная болезнь накроет.

Тогда нам казалось, что он больше шутит. Но с наступлением ночи мы все убедились, что Лама отнюдь не лукавил.

«К сожалению».

Заснул я под утро и толком не выспался, но по крайней мере с утра у меня не болела голова, а это на фоне жуткой ночной мигрени казалось настоящим чудом. Вдобавок странный голос, который вчера как будто звучал в моей голове, более никак себя не проявлял, а потому я списал все случившееся на усталость и «горняшку».

День обещал быть насыщенным: нас ждала Потала и центральный рынок Лхасы – Баркхор; в этих местах, как заверял Лама, все еще жил дух исконного Места Богов.

•••

Февраль 1900 года

Монастырь Лабранг. Новые предсказания

– Не тяжело, Гомбожаб? – поинтересовался Чэшой, когда в очередное утро Цыбиков, неся молитвенный барабан, вышел из дома, чтобы отправиться на прогулку по окрестностям Гумбума.

Внутри у востоковеда похолодело, но внешне он никак не выдал волнения и лишь сказал:

– Да нет, привык. Сколько себя помню, он всегда был со мной.

Чэшой улыбнулся самыми уголками рта и одобрительно кивнул. У Гомбожаба отлегло от сердца; попрощавшись с предводителем, востоковед устремился прочь.

Его молитвенный барабан привлекал много лишнего внимания, что, впрочем, объяснялось его солидными размерами; он был необычно велик, определенно больше многих, виденных Гомбожабом прежде и ныне, но другой не подходил замыслу Савельева и других инициаторов путешествия.

Цыбиков невольно хмыкнул про себя, вспомнив, с каким лицом профессор рассказывал ему об их дерзкой задумке – красным от перевозбуждения, с горящими азартом глазами и чуть подрагивающими от волнения крыльями носа.

– Вы полагаете, никто ничего не заподозрит? – выслушав Савельева, сказал Цыбиков.

Голос его был пропитан скепсисом, точно накидка путника в дождливый день.

– Помилуйте, Гомбожаб… – Поморщившись, профессор отмахнулся, будто от назойливой мухи. – Это ведь настолько личное, что никто не станет на подобное покушаться! Нет, разумеется, если вас застанут, когда вы будете делать снимок с помощью спрятанного в барабане фотографического аппарата…

Он замялся, и Цыбиков с невеселой улыбкой закончил за него:

– Тогда не сносить мне головы. И не надо, прошу вас, говорить, что все обойдется. Нам обоим прекрасно известно, как тибетцы относятся к фотоаппаратам: любой из них, увидев меня с ним, решит, что я хочу похитить чью-то душу, и казнь моя станет вопросом времени, причем небольшого!

– Правда ваша, Гомбожаб… – нехотя подтвердил Савельев с грустью. – Но, поверьте, мы выбрали лучший фотоаппарат из всех возможных – ручной Pipon Self-Worker, сделан не где-то, а в самом Париже!..

– Ну, если в самом Париже, то умирать, конечно, уже не так страшно, – не удержался от сарказма Цыбиков.

Савельев устало вздохнул и сказал:

– Понимаю, все понимаю… Но, прошу, Гомбожаб, взгляните на это чуть с другой стороны: коли бы я или иной сотрудник института решили выдать себя за паломника, совершающего путешествие в исконные земли буддизма, местные власти не дали бы такому смельчаку спокойно вздохнуть. Полагаю, его бы – или меня – и вовсе развернули бы прямо на границе, чтобы не допустить вмешательства чужака в дела Тибета…

Профессор вздохнул и пристально посмотрел на собеседника исподлобья.

– Не буду лукавить, Гомбожаб: ваши происхождение и вероисповедание играли немаловажную роль при выборе кандидата. Но и то и другое было бы совершенно бессмысленно, если бы вы не были знатоком Востока, понимающим самые его основы. Вы единственный известный мне бурят, который осознает, насколько важным является это путешествие для исследования Тибета. Именно поэтому я прошу вас не рубить с плеча. Это тяжелая миссия, безусловно. Но она может прославить ваше имя в веках.

«И полусумасшедший предсказатель из Гумбума уже подтвердил, что так все и будет», – подумал Цыбиков, шествуя вдоль скромных домов местных монахов.

Нахождение в Гумбуме позволило востоковеду сделать несколько важных снимков, но каждый стоил ему нескольких седых волос: всякий раз Гомбожаб подолгу выбирал точку съемки, после чего дожидался, пока в обозримом пространстве вокруг не останется людей. Как правило, по злой иронии судьбы, к этому моменту или опускался вечер, или портилась погода, и Цыбиков, боясь, что кадр не удастся, откладывал фотографирование на потом. Вдобавок аппарат, спрятанный внутри барабана, иногда давал осечки, и Гомбожабу приходилось перезаряжать фотографические пластины. Учитывая мудреную конструкцию, процесс это был небыстрый, а потому в подобные моменты востоковед оказывался особенно беззащитен.

«Увидят – убьют», – думал Цыбиков всякий раз.

Пока что все обходилось.

Помимо своей миссии, Гомбожаб много думал о словах Лон-бо-чойчжона. Что за судьба его ждет? Почему из его черепа сделают габалу? И что такое эта таинственная «дихроя»? Ни на один из перечисленных вопросов востоковед пока не нашел ответа – расспрашивать спутников он не решался, а прорицатель с того памятного разговора будто нарочно избегал новых бесед.

«А ведь еще мне надо как-то попасть в Лабранг…» – размышлял Гомбожаб, проснувшись однажды утром и по обыкновению глядя в потолок жилища Лон-бо-чойчжона.

Это была одна из ключевых точек на пути в Лхасу, но самолично ехать туда Цыбиков остерегался. Требовался опытный проводник, который мог бы помочь с наемом людей для защиты и хорошо знал бы тамошний монастырь. Именно поэтому, когда Даший одним вечером поделился планами отправиться в Лабранг, дабы получить аудиенцию у ламы, востоковед тут же вызвался стать попутчиком собрата-бурята.

– Уверен, Гомбожаб? – прищурившись, спросил Даший. – Путь предстоит неблизкий…

– Уверен. Всегда хотел побывать в Лабранге.

– Ну, как скажешь.

Все складывалось довольно удачно ровно до того момента, как Цыбиков зашел навестить Лайдаба – слугу, нанятого им в Бурятии. Лайдаб внимательно выслушал хозяина, а потом сказал:

– У меня тоже есть для тебя новости, Гомбожаб. Я возвращаюсь назад, в Кяхту.

Эта новость удивила Цыбикова: ему казалось, что он справедлив к слуге и не нагружает его работой сверх меры. Видимо, удивление было написано у Гомбожаба на лице, потому что Лайдаб тут же поспешно добавил:

– Не думай, что я из-за тебя, Гомбожаб. Я просто… в Гумбуме всякое говорят про дорогу в Тибет – и дороги сами, и разбойники, и переходы по долинам и взгорьям… Мы уже прошли немало, но это все равно только самое начало, а впереди еще столько всего…

– Но я ведь тебя предупреждал обо всем этом, Лайдаб, – угрюмо сказал Цыбиков.

– Предупреждал, – нехотя признал слуга. – Но я как-то… не понимал до конца, что и как будет. А пока до Гумбума ехали, понял. И тут еще местные… Извини меня, Гомбожаб, но дальше без меня.

Востоковед смерил его взглядом, потом устало вздохнул и пожал плечами:

– Что ж, не могу же я тебя насильно заставить ехать. Верни часть жалования, и – в добрый путь.

– Вернуть часть жалования? – медленно переспросил Лайдаб.

– Ну, ты ведь выполнил работу не полностью, получается, и денег всех не заслужил, которые я тебе заплатил?

Глаза слуги забегали, и Цыбиков понял, что дело неладно.

– Видишь ли, Гомбожаб… – протянул Лайдаб. – Часть денег я оставил матери и сказал, чтоб тратила, как считает нужным. А была зима, сам понимаешь…

– А другая часть?

– А другая часть – это моя дорога назад, – сказал слуга, робко заглянув хозяину в глаза. – Без этой части я не доберусь до Кяхты. Прости уж.

Цыбиков шумно втянул воздух ноздрями, а потом сказал:

– Иди уж, что с тобой делать…

– Спасибо тебе, Гомбожаб, – просиял слуга и пулей выскочил в дверь, а Цыбиков остался сидеть, глядя в стену перед собой.

«И что потом говорить Савельеву про эту растрату? Что меня надурил провожатый? Или украли?»

Впрочем, это была меньшая из проблем. Для путешествия в Лабранг Гомбожабу требовалось нанять не одного слугу, а сразу нескольких, чем они с Дашием занялись на следующий же день. Правда, мало кто хотел ехать по выбранному бурятами маршруту: дело осложнялось тем, что Лабранг находился на юге реки Хуанхэ, а это добавляло трудностей. И все же после двухдневного поиска Цыбиков и его спутник наняли двух бурятских лам, которые были не прочь отправиться в монастырь.

Теперь оставалось только не упустить китайских татар-саларов, которые единственные возили путешественников из Гумбума в Лабранг и обратно. Жили эти салары в деревеньке Ламурчжан, что на правом берегу Хуанхэ, и приезжали в строго определенные дни.

К счастью, Цыбикову и его спутникам повезло нанять саларский караван. Навьючив мулов вещами путешественников, татары повели их по выбранному маршруту в направлении Лабранга. Гомбожаб надолго запомнил постоялые дворы, в которых они останавливались по дороге: в каждом из них они ночевали вместе с животными в больших сараях, где у одной из стены были нары для людей, а с другой – стойла для лошаков. Ароматы, как нетрудно догадаться, в подобных местах соответствующие, что, впрочем, смущало Цыбикова несколько меньше, чем холод. Сквозило в подобных сараях изо всех щелей.

К счастью, морозами дело и ограничилось, и путники без особого труда достигли татарской деревни, куда переправились с противоположного берега на большом карбасе. Мулы возмущенно кричали, но возчики не обращали на протесты животных никакого внимания. После переправы караван на два дня остановился в Ламуржчане, в доме возчика, который показался Цыбикову настоящим дворцом, хотя мало чем отличался внешне от недавних сараев. Такому убогому состоянию было свое объяснение: около семи лет назад деревню сожгли китайские войска, и теперь остатки ее жителей, задорого купившие себе жизнь у агрессоров, пытались отстроить Ламуржчан заново.

Передохнув, караван продолжил путь. Возчики сразу предупредили, что оставшаяся дорога до Лабранга населена тангутами, которые нередко устраивают засады на путников, а потому следует держать оружие наготове. Сами салары вооружились фитильными ружьями, а Цыбиков и его товарищи держали наготове револьверы и сабли. К счастью, обошлось без стычек, и вскоре караван достиг широкой долины, именуемой Ганчжа-тан3. Здесь было великое множество тангутских палаток, рядом с которыми пасся скот – овцы и яки.

– Пастухи, – в ответ на вопросительный взгляд Цыбикова сказал один из провожатых. – Не опасны.

Обитатели палаток взирали на проезжающий мимо караван хмуро, но без злобы – скорее, просто не рады были чужакам, заглянувшим к ним на пастбище. Провожатый не соврал: пастухи на жизнь путников не зарились – куда больше их волновала сохранность скота.

«Простые люди с простыми принципами и простыми целями…» – подумал Цыбиков, глядя на блеющих овец и степенных суровых яков.

К концу дня, миновав широкий перевал, караван саларов наконец достиг цели своего путешествия – долину реки Сан-чу, где находился монастырь Лабранг, или в переводе «Ламаистский дворец – круговорот благ». Основал его в далеком 1709 году первый перерожденец Чжамьян-шанбы, философ Агван-Цзондуй, бывший в близких отношениях с пятым Далай-ламой, известным также как Великий. Его толкованиями стали руководствоваться со временем почти все богословские факультеты Монголии, русского Забайкалья и, разумеется, Амдо – родины Агвана-Цзондуя. Здесь же, в Амдо, он в самом начале восемнадцатого столетия основал Лабранг, здесь же и умер в 1721 году.

Достигнув монастырской улицы, Цыбиков и его спутники по примеру саларов спешились и повели мулов под уздцы. Востоковед обратил внимание, что в сравнении с Гумбумом здесь царила практически идеальная чистота, а в подворотнях не выли обиженно оголодавшие дворняги. Легкий аромат благовоний – и все, ничего более.

«Блаженство…»

– Где остановимся на ночлег? – спросил Цыбиков, рассматривая дома, стоящие по обеим сторонам улицы.

Как и в Гумбуме, жилища простых монахов больше походили на нищенские халупы – низенькие, глинобитные, они попросту меркли на фоне храмов и дворцов перерожденцев.

– Просто следуй за мной, – уверенно заявил Даший, и востоковед не стал спорить.

Путники остановились у Норбу-Намгана, монаха, жившего в скромнейшем домике с двумя комнатами: одна отводилась под спальню, вторая – под кухню. Цыбиков, увидев, сколь бедно живет хозяин, хотел было искать другое пристанище, но Даший отговорил его от этого.

– Не обижай хозяина, Гомбожаб, – тихо попросил он. – Ему гости всегда в радость.

«Как и любому достойному ламаисту», – хотел было сказать Цыбиков, но сдержался и согласился со спутником – обижать радушного хозяина не хотелось.

Путники стали заносить внутрь вещи, дабы салары могли отправиться обратно в свою бедную деревеньку. Слуги помогали по мере сил, однако, когда один из них взялся нести молитвенный барабан Цыбикова, востоковед тут же забрал его себе.

– Это личное, – мягко сказал востоковед и скрылся в доме.

Шагая к двери, Цыбиков спиной ощущал недоуменный взгляд бурятского ламы и мысленно проклинал себя за излишнюю заботу о молитвенном барабане, которая могла вызвать ненужное любопытство или подозрение.

«Надо быть осмотрительней», – в очередной раз напомнил себе востоковед.

Проснувшись рано утром, путники первым делом отправились к статуе 80-футового Майтреи, которая хранилась в большом каменном здании с позолоченной крышей. Подойдя к двери, Цыбиков обнаружил над ней деревянную табличку с надписями на четырех языках.

– «Благословеннорадостный храм», – с придыханием произнес Даший.

Они вошли внутрь и остановились возле медной статуи Майтреи. Строго говоря, 80-футовой она не была, хотя, согласно верованиям ламаистов, Майтрея, Будда будущего, будет иметь именно такой рост. Цыбиков слышал, что неточность в размерах монахи оправдывали, говоря, что данная статуя изображает Майтрею-ребенка, лет 8 или около.

«Смекалке их можно только позавидовать», – думал востоковед, глядя в голубые глаза Майтреи с полуопущенными веками.

– Мне нужно отлучиться, Гомбожаб, – сказал Даший, привлекая внимание Цыбикова. – Встретимся дома у Норбу-Намгана.

– Как скажешь, – легко согласился востоковед.

Ему стоило большого труда, чтобы скрыть свое облегчение.

«Надо обязательно сделать снимок статуи Майтреи. А еще где-то здесь должны быть медные статуи Цзонхавы и Дол-мы…»

Даший ушел, и Цыбиков остался в долгожданном одиночестве. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что соглядатаев поблизости нет, Гомбожаб поставил молитвенный барабан на один из постаментов, расположенных у входа в зал со статуей Майтреи. Затем едва уловимым движением открыл специальный лючок, за которым скрывался объектив фотографического аппарата. Прикинув расстояние, парой щелчков выбрал подходящий набор линз и, помедлив, нажал на кнопку.

«Снято».

Шаги позади заставили Цыбикова спешно закрыть все посторонние лючки в барабане и обернуться. Это были двое монахов. Поприветствовав Гомбожаба, они прошли к статуе Майтреи и склонили головы, а востоковед, подхватив молитвенный барабан, покинул здание, дабы не мешать молитве.

«Нужно быть осторожней… иначе новый снимок может стать последним».

К сожалению или к счастью, больше возможности воспользоваться фотоаппаратом Цыбикову не представилось. Шагая домой, он испытывал противоречивые чувства: с одной стороны, он безумно боялся быть разоблаченным, с другой – переживал, что не сможет сделать достаточно снимков.

Дабы хоть немного примириться с собой, Гомбожаб решил заглянуть на цон-ра4, чтобы его сфотографировать. На рынке было людно; многие монахи посещали его после собраний в цокчэнском дугане, чтобы приобрести себе пропитание. Цыбиков, глядя на ламаистов в цветных одеждах, вспомнил их вчерашнюю беседу с Норбу-Намганом.

– А какова цель этих собраний? – спросил Гомбожаб.

– Там разбирают проступки и карают виновных розгами, – охотно ответил радушный хозяин.

– Надо же. И что, посещение обязательно?

– Вовсе нет. Но во время чайного перерыва каждому присутствующему раздают по кусочку масла, и это привлекает на собрание многих небогатых монахов, вроде меня, – улыбнулся Норбу-Намган. – Да и розги – не самая страшная кара для провинившихся. Тех, кого изгоняют из монастыря за провинности, прилюдно бьют розгами на цон-ра, оттаскивают за ноги и отрезают носы, уши и руки.

В то утро, к счастью, никого из храма не изгоняли и на рынке шел обычный торг. Однако не успел Гомбожаб даже открыть потайной лючок на барабане, как на цон-ра нагрянула охрана монастыря и стала разгонять собравшихся.

– Что случилось? – недоуменно спросил востоковед у проходившего мимо монаха.

– Время на торговлю вышло, – ответил тот, торопливо уходя прочь. – Пора на учебу.

Гомбожаб, проводив монаха задумчивым взглядом, устремился к дому Норбу-Намгана. Когда востоковед достиг хижины монаха, Даший уже был там.

– А, Гомбожаб, – обрадовался попутчик. – Садись, будем обедать.

Только услышав про обед, Цыбиков понял, насколько проголодался за время прогулки по монастырю, и охотно присоединился к товарищу.

– Ну что, сделал ты, чего хотел? – спросил Гомбожаб, когда с обедом было покончено.

– Ага, – не в силах сдержать улыбку, ответил Даший.

Он не стал пояснять, что именно сделал, а Цыбиков воздержался от вопросов.

«Захотел бы – сам рассказал».