И постепенно мы сближались, не физически, а морально. Мы сели под деревом, облокотившись спинами на толстую кору. Она впитывалась нами, и мы компанией друг друга.

– Ты чего-то боишься? – спросил он у меня, пока я был на противоположной стороне ствола.

– Все бояться. Самое страшное, что иногда я боюсь себя больше, чем других.

– А твои родители? Ты с ними близок?

– Как сказать, с мамой близок, но не вижусь, а с отцом наоборот.

Выражения лиц, дергание пальцев, дуновения ветра. Мелочи поглотили меня, я стал тем, чем не являюсь. Рядом, среди травы, рос цветок, не знаю, что это за вид, но он был фиолетовым. Шатался себе, дышал, питался и его не заботил ни мир вокруг, ни Пиночет, ни кто-либо или что-либо ещё. Какая разница ему, кого сегодня убьют, спасут, родят или свергнут. Кому будет принадлежать клочок почвы, на котором он растёт? Да растение и не доживёт до момента, когда владелец измениться.

– А где она?

Сильный вдох, держу свою левую руку правой, пальцы на ногах впились в землю через ботинки, – Она в тюрьме.

– …За что? – его голос, как тогда через окно, улетучился и звуки его гортани подхватило проносящееся дуновение.

– Долгое время я не понимал, спрашивал отца, но потом стало ясно. Один раз, я играл в их спальне, он был на работе, и, открыв шкаф, за коробкой со старой одеждой, я нашёл плакат. На нём было много разных карикатур людей, серьёзные дяди, политики, обычные люди, пешки и шестерки, а в центре всех них мужчина в голубой майке, такой чистый, отважный, свободный. Он заключил в себе силу и стремления остальных, по-настоящему выбился из толпы. После этого я понял, где она и почему.

Разногласия взрослых часто приводят к ужасу, мраку, но под деревом с ним я забыл об этом. В голове не промелькали мысли, в зачатке они перерождались в чувства, всплеском выражавшиеся не в истерике, а в спокойствии.

– Я…я…смерть моего брата пошатнула нашу жизнь дома. Папа отдалился ещё сильнее, служба поглотила его, или же он её. А я остался фактический один. Мне трудно давалось общение со сверстниками, они были в том же положении что и моя семья, но чопорными, неискренними, пропитанными ненавистью.

Неужели его слова были около меня, он не был далеко. Мысли дают нам право улететь в тридевятые царства, и убегая, зачастую, мы не смотрим под ноги, пусть там будут и упавшие стволы дремучих дубов или тоненькие иглы, острые камни жизни. Боль от них малозначительна, в сравнении с тем светом впереди. Огонёк наводил на себя глаза автоматически.

Воля

И в час, когда мне сон глаза смыкает,

И в час, когда зовёт меня восход,

Мне кажется, чего-то не хватает,

Чего-то остро мне недостает.

Есть руки, ноги-всё как будто цело,

Есть у меня и тело и душа.

И только нет свободы! Вот в чем дело!

Мне тяжко жить, неволею дыша.

Когда в темнице речь твоя немеет,

Нет жизни в теле-отняли её,

Какое там значение имеет

Небытие твоё иль бытие?

Что мне с того, что не без ног я вроде:

Они – что есть, что нету у меня,

Ведь не ступить мне шагу на свободу,

Раскованными песнями звеня.

Я вырос без родителей, и всё же

Не чувствовал себя я сиротой.

Но то, что было для меня дороже,

Я потерял: Отчизну, край родной!

В стране врагов я раб тут, я невольник,

Без родины, без воли – сирота.

Но для врагов я всё равно – крамольник,

И жизнь моя в бетоне заперта.

Моя свобода, воля золотая,

Ты птицей улетела навсегда.

Взяла б меня с собою, улетая,

Зачем я сразу не погиб тогда?

Не передать, не высказать всей боли,

Свобода невозвратная моя.

Я разве знал на воле цену воле!

Узнал в неволе цену воли я!

Но коль судьба разрушит эти своды

И здесь найдёт меня ещё в живых, —

Святой борьбе за волю, за свободу

Я посвящу остаток дней своих.

Муса Джалиль

Июль 1942

Муса Джалиль – татарский поэт, герой Советского Союза, борец против нацизма. Он возглавлял подпольную группу в концлагере Маобит, за что был казнен. Его стихи, написанные в плену, вошли в число величайших произведений о Второй мировой войне.

Желания людей приводят к счастью, к самостоятельности до потерянности. Растерянность нашего поколения в обстоятельствах вынужденного отчуждения от единого целого, приход одних к другим с целью не убеждения, а перераспределения, как водопад – чем меньше в одной ёмкости, тем больше в другой, но и оттуда она двинется дальше. И это спасительный ход природы – нет преобладания одних над всеми, но меньшинство всё равно продолжает существовать, и зачастую, именно оно и является движущей силой к действию за те или иные принципы, но в первую очередь – за представителей действующих лиц и групп, в то время как остальные либо становятся ещё более меньшей частью общества перед уже преобладающей группой, или же примыкают к ней.

Ночь, приближающаяся к нам поминутными шажками, пугала меня красотой, облитой в наших лицах.

– Идём ко мне.

По дороге я припоминал улочки, по котором гулял в тот самый день. Ничего толком не изменилось, воздух пахнет примерно также, только никто не кричит вдали. Отголоски закончившегося дождя остались на асфальте пятнами, словно родинки за моим ухом, и в излишней свежести.

– А ты боишься будущего?

– Так же сильно, как и себя.

Страх, страх, страх, как же он достал. Непрекращающаяся, непрерывная система запугиваний, нежеланий, расстройств. Сколько можно было доставать людей этим? Всю свою жизнь: и в юношестве, и в зрелости, я оборачиваюсь, жду ножа, стрелы, дубинки, наручники, а получаю солнечные лучи уходящего красноликого, целующего меня в лоб, как мама.

– А разве мы сможем зайти? – спросил я, когда мы подошли к дому.

– Есть же не только входная дверь, Андриан. Я не впервые гуляю допоздна, поэтому и обходные пути были нужны.

Обойдя здание со стороны, и вместо того, чтобы откуда-нибудь достать лестницу и подняться на второй этаж, он просто поднял коврик, взял ключ и открыл дверь во двор.

– Серьёзно?

Опять промолчал, и вот мы в его комнате, обсохшие, вдвоём. Зачастил я что-то к нему.

– Я правда люблю жить, – он лёг на кровать, пока я начал шастать по комнате, – но часто не признаюсь в этом себе и окружающим. Папа не терпел никаких претензий. Да и я не особо старался перечить ему, пассивная защита заменила мне слова. Но, мне надо тебе признаться. Я должен был сделать это ещё давно, но после твоих слов о твоей матери… Не могу больше. Я тоже не живу с мамой, но по другой причине. Она мертва. Это случилось, когда мне исполнилось только пять, и после этого я остался с отцом. Когда они поженились, он не представлял собой ничего такого, не занимал больших должностей, сейчас всё иначе. Скажу упрощённо – он чиновник, и именно пропиночетовский. Было бы странно, если бы у тебя не было подозрений на этот счёт, смотря на его дом. Поэтому часто убегаю, ночую где попало – не хочу видеть его. Он олицетворяет для меня то, что настолько далеко от меня, от моего нутра. Да и он не знает меня, буквально. Что я люблю, не люблю. Не удивлюсь, если он не скажет какого у меня цвета глаза. Но что я хочу? Маму не вернуть, от отца еще не уйти, от этого старика тоже. Куда не посмотри, его рожа, его бред, его цитаты – и что с этого? Порой я жду своего конца больше, чем его. И часто задаюсь вопросом, а что я лично могу сделать? А ведь ничего, ни повлиять на папу, ни переубедить, ни спасти его. Кто спасёт нас? Мы сами, стоит предполагать. А что ты думаешь, Андриан?

Вопрос встал поперёк моего горла – слишком неожиданно его речь кончилась.

– Я? Я сказал бы, что…, а какого цвета мои глаза?

– Карие, они тёмно-карие. – ответил он сразу.

Нам обоим нужна была передышка. Окружающий воздух проникал в лёгкие, рассекая на пути мысли, переживания, вывешивая чувства на лице на всеобщее обозрение, но видел меня только Альваро, никто другой. Дерево упорно разделяло тела, но подземные корни, кое-где выходящие на поверхность, соединяли живое, как одно целое, неразделимое, гармонически существующее. Спросите у ясеня, сами убедитесь.

Возвращался я один. На пол пути мы разошлись. Природа засыпала, как и мои глаза, которые приходилось держать силой от падения в пропасть, такую сладкую и манящую. Вдалеке отгорели последние зарницы. Сороки на крышах глазели на меня, но не находили ничего искрящегося. Потухшие столбы на фоне работающих создавали иллюзию людей: то есть тень, то её нет. Искренно любил я такие моменты, невзгоды становились ничем, а в родных глазах проплывал весь мир. Ничего бесследно не проходит, и, почти дойдя, я был счастлив.

Ближе и ближе, ко мне приближалась моя кровать, с подушкой, с отпечатками моих слюней, редких слёз, одеяло, падавшее каждую ночь на пол из-за моих кувырканий во сне. Они ждали меня, но, похоже, не дождались.

Дверь была выломана, замок сбит, в коридоре разбросана обувь с какими-то обрывками ткани, часы наклонены вбок. В гостиной изрезанный диван, вата из подушек на полу, вперемешку с разбитым стеклом – ваза. Вывороченный наизнанку шкаф, маленькая коллекция кораблей вдребезги лежала около бывшей пустой вазы, напоминая поле морского боя. Победу одержали без единого выстрела пушки, взяли на абордаж, а свой чёрный флаг решили повесить на вешалку. На большом отрезке бумаги было написано «ДА».

Ужас. Тяжкие предчувствия реализовались путём раздробленности пары кружок. В моей комнате был матрас, без постельного белья. Интересно, им так оно понравилось? Пионы и правда красивый узор, чтобы забрать. Открыто окно. В секунду, как я вошёл, кошка убежала – она сидела до этого там долго. Солнце как раз падало на эту сторону здания, поэтому она словно загорала там. Вот бы увидеть её глаза. Без масок, как у тех, кто сделал это.

И тут меня стрельнуло – Где папа?

Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет. Нет!

Силы были на исходе, когда я добежал до Амилии. Боль распирала всего меня, каждый вздох вызывал чувства, будто пару рёбер прямо сейчас сломаются, или лёгкие взорвутся. Сердце гудело и фигурально, и физически.

– Амилия! Это я, открой!

Раскрыв свои объятия для меня, она погрузилась в такую же пучину, в которой был и я. Впадины, углубления, разрезы, шрамы былых времён – они и сейчас со мной. Я не мог развидеть картину бардака, и он переселился в мой мозг, всё верх дном. У них была одна команда и цель – распотрошить, ничего больше. Они не думают о большем, о завтрашнем дне, о будущем, о себе самих. Ежесекундная потребность в действии и реагировании является их единственной причиной к нападению, а кроме него они не умеют ничего. Для них нападение – защита, но защита от кого?

– Там была кровь, на ковре. Они били его, забрали, как и маму. Он не занимался всем этим, только она. Не понимаю, что он сделал им.

Через несколько дней должен был пройти референдум, погода сгущалась над всеми, без исключения. Все чувствовали напряжение в воздухе, в каждой телевизионной программе, в словах.

Я жил у Амилии, её мама об этом знать не знала. Большую часть дня проводил где-то на улице, а ночевал, залезая к ней через низкий балкон. Помочь она мне чем-то большим не могла, я был без понятия что делать дальше, а связаться с Альваро было невозможно, только в реальности. В школе продолжался карантин.

Вечерами мы разговаривали, пока я лежал на нескольких покрывалах около её кровати.

– Андри, ты не спишь?

– Нет.

– Что будет с миром, если в нём не будет нас?

– О чём ты?

– О том, что я скучаю по тебе. В последнее время мы отдалились, ты отдалился. Не знаю, что сейчас у тебя творится, но я всегда тут, понял?

Я кивнул, – И всё же, – начал я, после того, как увидел Луну через шторки, и всматриваясь, различил черты её красивого лица, – Амилия, без нас этого мира не существовало бы. Ты – центр моего мира.

– И ты моего, – она повернулась на левый бок, глянула туда же, куда и я, улыбнулась и поняла.

Время движется со скоростью, которую мы не в силах сдержать. Порой, точно также происходит и с нашими слезами. Не относительно того, чего мы хотим или не хотим, мы живем, день за днём. Сегодня я один, сегодня, в данный час, в данную минуту я тут, но от того, где я утром, не так уж и зависит то, где я днём, а вечером, быть может, ничего уже не будет.

Шел один из тех вечером, где стоило выйти на улицу, как меня взметал вверх ветер, и дух терялся. Как шуганный, он прятался в перепутьях мыслей, в болотных жилах сердца. Небо разлилось над горизонтом, напоминая кровать с множеством подушек. Разлетались, падали, дышали словно грудью, ловили каждый наш вздох.

Природа, какая ты могучая! С чем сравнимы твои возможности? Бессилен ли я перед тобою? Расставь всё по своим местам, мне без разницы, кто я или что я е�