– К кому приворот был сделан? Поди, к старухе какой?
– К старику! – Всхлипнул Точкин.
– Ахти тошненько! – Наталия всплеснула руками. – Да вы не больно-то переживайте! Что б там ни было, не по вашей то воле. Бог простит!
– Не было ничего, – прошептал он.
Когда с утра Николай прощался в машине со своим обольстителем, то надолго задержал сухую старческую ладонь в своей, а после собрался с духом, неловко приобнял его другой рукой и попытался поцеловать в губы. Колдуну хватило порядочности отстраниться: «Обожди, Коленька. Как ведьм изловим, тогда и намилуемся». «А я еще в кино хотел предложить сходить, – смущенно пробормотал тогда Точкин, – в «Октябре» новые залы хорошие, со стереоэффектом, я сам еще не был». Архип Иванович ласково пригладил лейтенанту погоны на плечах и отворил пассажирскую дверь. «Сходим, сходим, – пообещал он, прощаясь, – и в кино, и в цирк на скоморохов». Николай вспоминал об этом сейчас и от стыда не мог заставить себя открыть глаза.
Хозяйка продолжала возмущаться:
– Ну и срам! Это ж кому сказать!
– Не надо никому говорить, если можно, – взмолился Точкин.
– Либо Михална приворот делала, либо Татьяна из Солоново. Таисия Петровна тоже могла бы, но не стала бы, у нее совесть есть, – Наталия поднесла к глазам ржавую иголку. – Нет, точно Татьяна.
– Не Татьяна.
Знахарка с пышной прической вопросительно посмотрела на Точкина.
– Архипа Ивановича это работа, я точно знаю, – сказал Николай.
– Архипа? Из «Красной Руси»?
– Вы тоже из тех мест? Когда я имя прочитал на визитке, то еще подумал: вы это, или не вы. Мария Егоровна – наша общая знакомая. Мы с ней соседи хорошие были, – начал рассказывать Точкин, поднявшись со скамьи в прихожей. – А этого Архипа мне товарищ из дивизии насоветовал. Под Новый год в «Красную Русь» я к нему возил Ивана, внука Марии Егоровны, когда он болеть начал. Вместо того чтобы вылечить, Архип дал ему заговоренную ладанку, хотел убить. А вчера и ко мне в гости заявился.
– Говорят, что его в усадьбе пожгли наши же мужики, из Болот. Давно уже собирались. Двух человек в Болотах он извел, отца с сыном. От Вероники, подруги моей, мужа отвадил: всю жизнь они вместе прожили, пока одна баба в соседней деревне не решила его колдовством заполучить. Потом врала всем, что еще в школе они встречались.
А в советское время вот что еще было: заказ Архипу поступил на особое зелье, для него нужно было молоко покойницы. Он знал, что у нас в Болотах кормящая мать живет, Аленка, Царство Небесное. Пришел с топором к ней днем, когда в поле все были, обухом по затылку дал и нацедил.
– А милиция?
– Что милиция?! Из города следователи только раз приезжали, и сразу замялось оно как-то, дело это: то ли деньгами Архип подсобил им, то ли еще что. То же самое было, когда он мужиков колхозных на Семена Михалыча, тети Маши мужа, натравил. Знали, кто зачинщик, но никто ничего сделать не мог с ним. Вот и сейчас выжил как-то в этом пожаре. Жалко, что не сгорел он заживо, пусть и грех так думать. Хотя про него не грех.
– Кроме Архипа, в усадьбе и другие люди жили, – с упреком сказал Точкин.
– Там не люди – там ужас!
– Иван – тоже его рук дело?
Наталия несколько секунд молча смотрела на него:
– Вы про Ваню знаете, что он… ненастоящий?
– Узнал этой ночью.
– Чаю не хотите? Может, травяного моего отведаете?
– С удовольствием отведаю! – Точкин понемногу оживлялся.
Он повесил на крюк шинель, разулся и проследовал за хозяйкой в зал.
– Присаживайтесь! – Перед тем как уйти на кухню, она пододвинула к дивану журнальный столик.
Из кухни до комнаты доносились слова разговора. Из того, что услышал, Точкин сделал вывод, что молодые мужчины – неработающие сыновья Наталии.
В отсутствии старших дружелюбная собака забралась на широкую диванную спинку и оттуда пыталась лизнуть Николая в лысину, которая чем-то очень ей приглянулась. Точкин как мог уворачивался.
Вернувшись, хозяйка поставила на столик серебряный поднос с печеньем в стеклянной вазочке, двумя кружками и чайником, после чего сняла с ноги тапок и погрозила собаке. Та взвизгнула и метнулась под стол с поджатым хвостом и явно переигранным испугом.
– Всё в порядке, – вмешался Точкин, – она просто пообщаться хотела.
Наталия только махнула рукой. Гость отхлебнул из фиолетовой чашки с золотым зодиакальным кругом.
– Душица, чабрец, мята, и еще что-то. Тмин? – Попытался угадать он.
– Белена. Всего один цветочек, – стала оправдываться чародейка, когда Николай с подозрением уставился на нее. – Из природных средств это лучшее успокоительное. Вам сейчас как раз нужно.
Едва только гость протянул руку к шоколадному печенью, собака выбралась из-под стола и встала столбиком. В этой позе она была похожа на сурка-перекормыша. Дрожащей от напряжения вытянутой лапой попрошайка отчетливо указала на угощение на столе.
– Ей можно?
– Обойдется!
Точкин виновато развел руками. Собака ответила обиженным взглядом.
– Вы Марии Егоровне с Иваном помогали, я знаю.
– Помогала, – помолчав, призналась Наталия, – и ей на грех, и себе. Всё с этой мелиорации началось. Кому оно надо было?! Колхозы уже разваливались. Отступиться от этой белой топи следовало-то по-хорошему, а Сергей Никитич, председатель наш новый, компромиссы взялся искать. Церковь вот построить решил.
Не сам он придумал, конечно. История такая есть, то ли легенда, что в Пскове, где детский парк сейчас, в древности белая топь была. А князь Довмонт, когда в Псков из Литвы пришел да крестился, решил ее извести: мешала она городу. Там вокруг болотина была сплошная, и только два холма, как раз по краям белой топи. Вот и велел Довмонт на каждом холме по церкви деревянной построить. Теперь вместо них каменные стоят. Ну одна, точнее, осталась сейчас. А в самом парке, рассказывают, если чуть поглубже копнуть, то и почвы нет – одни кости.
Бабка моя, Царство Небесное, говорила: в таких белых топях дух в плоть претворяется, животворенье происходит, но и наоборот тоже. Как последней, мол, не станет, так и всему миру конец. Я и по телевизору тоже недавно видела, ученые что́ открыли: раньше думали, что жизнь в мировом океане произошла, когда еще суши не было, а сейчас говорят, что не в океане, а в болотах. В старину много их везде было, а теперь и не стало почти. Не болота – это, конечно, если по-научному, – поправилась Наталия, – а только так называют их. Что там под этим туманом белым, никто не заглядывал. Но, кто шел, те рассказывали: как по живому ступаешь, будто по червям копошащимся, или по змеям – ощущение такое.
– А я слышал, что не возвращается из этой топи никто. Неправда, значит?
– Это смотря кто. Возвращаются, конечно. Сила у этих болотец особая есть, великая. Любую болезнь, какая врачам не под силу, исцелить могут – на то и животворные. Чтобы сделать такое, колдуну надо вещь взять – любую, простую тряпочку обычно берут, – пойти в белую топь и заговорить ее. Потом человек больной тряпочку эту к болячке своей приложит – и всё проходит у него. Белая магия называется. Вот только зайти-то в такую белую топь всякий может, а, чтоб выйти, жертву надо принести, что ли. Душу живую человеческую. Обычно колдун младенца там чьего-нибудь оставляет, а вместо него матери выдолбка подкладывает. Знаете, как их делают?
– Чертовы четки, молитва нечистая, вода мертвая, ногти, с покойников стриженные… – Начал перечислять Точкин.
Наталия глядела на него с удивлением.
– Архип Иванович, выходит, белую магию практиковал? – Спросил он.
– Еще как! Рубли лопатой с ней греб! Младенцы-то у нас в районе и век помирали, чаще у пьяниц всяких. Большинство даже не догадывались, что Архипа это рук дело, а для него белая топь эта – что золотник была. Как избавиться от нее в правительстве сверху решили, стал как волк злой ходить. Потом люди сказали: в Порхове морг разломали, я сразу и поняла: ногти ему понадобились, да сразу в большом количестве.
Деток в следующий год девять человек в колхозе померло: говорили, что эпидемия, только никто не мог из врачей болезнь определить. Архип в это время стращать начал местных, что это сама белая топь против людей поднялась. Сначала старого председателя погубил, а потом за батюшку Георгия взялся, который приехал строить церковь по приглашению Сергея Никитича, нового начальника. Против священника не смог он людей настроить, тогда выдолбка ему и подкинул. А тетя Маша и схватила сдуру.
Орал он у нее день и ночь. Из новых островских соседей кто-то покрестить внука насоветовал, да только поп с деревяшкой ейной из собора ее выставил. Тогда тетя Маша в колхоз мне телеграфировала. Мы сами уже на чемоданах сидели. Василий, муж мой, Царство Небесное, давно в Пскове на заводе работал, в общежитии холостяцком жил, и в деревню только на выходные приезжал, а тут как раз комнату в малосемейке выхлопотал.
На автобусе к тете Маше я в Остров поехала. Она-то не смекала, что с дитем не так. Думала, оттого болеет, что от мамки его оторвали. Я рассказала всё, заклинала, молила: хоть на помойку выбрось – одно не жилец! Она – ни в какую! «Даже если и деревянный он, а душа-то есть в нем какая-никакая», – говорит мне, сердечная тетка была. В детский дом отдавать его не хотела. Может быть, из-за того, что она сама детдомовская. Вы слышали, наверное, от нее?
Николай ответил, что не слышал.
– Из огненной деревни родом она, под Порховом. Единственная из жителей чудом спаслась и потом до конца войны у тетки на хуторе прожила. После войны, в голод, тетка померла, вот тетю Машу в детдом и определили. Ясно, добра там не было. Замуж вышла поздно, да и ненадолго, сами знаете. Собака была у них с Семеном, но и та умерла, и осталась она одна одинешенька. Не сумела я ее уговорить да и пожалела, что уж скрывать. Отправила к этой санитарке, к Антонине. Некроматка она, или иначе, матерь мертвых. Так тех зовут, кто на покойниках колдует. Дикое это дело!
– А вы на чем?
– Я – на травах только. Всё экологически чистое, как говорится! – Хохотнула Наталия. – У Антонины голова-то еще в войну такая стала, – рассказчица выразительно покрутила пальцем у виска. – Детки у нее погибли, ходила по деревне, всё кликала их. Потом ее родственница псковская пожалела, к себе взяла и в больницу устроила санитаркой. Сама эта родственница медсестрой работала. Слыхали, может, что в нашей областной больнице во время оккупации врачи-нацисты опыты ставили? Она вот как раз в том отделении была.
– Какие опыты?
– Такие самые! Над военнопленными! Родственница эта любовницей немецкого врача была, вместе с ним в Германию бежала, ее потом тайно КГБ убило – такую я версию слышала, хотя, может, и брешут. А Антонина после войны так и осталась в больнице, только в морг перевели ее. До сих пор работает.
– Работала, – поправил Точкин.
– Успокоилась никак? Ну, земля пухом, – сказала Наталия без сожаления в голосе и не стала выяснять подробностей. – Выдолбок – он ведь ни молока, ни другой еды есть не может и помирает скоро. Так бы и с Ванькой было, кабы Антонина не надоумила тетю Машу его зельем поить. У ней же она и ногти покупать стала. В зелье этом содержится почти всё то же самое, что нужно, чтобы выдолбка сотворить: ногти покойницкие, вода мертвая, ну и опилки еще добавляют: обычного питания не хватает им – целлюлоза нужна. Тетя Маша древесный наполнитель покупала для котов, так проще всего ей было в городе. У нас, у знахарей, так говорят: человеком каждый может быть, да цена за это у каждого своя. С прикормом выдолбок как настоящий человек становится: не видит того, что людям видеть нельзя, пищу нормальную кушает, да и с женщинами как у всех, – подмигнула волшебница. – Только выпивать им нельзя. Спирт из мозга забирает дубильные вещества, и от этого они полностью теряют контроль над собой. Тетя Маша знала об этом и сочинила историю, что у Вани родители пьяные утонули, и ему поэтому пить запрещала.
– Я еще один заговор хотел вам показать, – Точкин вышел в прихожую и вернулся со сложенным вдвое листком бумаги.
Знахарка развернула бумажку, посмотрела и тут же сунула обратно Николаю. После этого боязливо перекрестилась.
Короткий текст на тетрадном листке в клетку был записан размашистыми печатными буквами и начинался с обращения к краснокнижному персонажу русского фольклора – Черному Владимиру, который вдобавок к прочим эпитетам именовался в заклинании «екзархом благомилостивым и добромудрым».
– Вам это Архип дал? И, небось, еще место указал, где прочесть?
Николай подтвердил, что всё так и было.
– Вы понимаете, что для того он вам иглу за шиворот и воткнул? Чтобы по тяге своей сердечной вы эту прихоть для него исполнили!
– Не знаю, прихоть это, или нет. Он говорил, что на Псков легочную чуму наслали ведьмы.
– Что еще за ведьмы? – Удивилась Наталия.
– В древности их целую дюжину сожгли в церкви Василия на Горке, теперь они вернулись, чтобы отомстить горожанам. Архип меня в детский парк и отправил, в развалины, чтобы их пленить. Так, говорит, город спасем.
– Тоже мне, спасатель! – Ухмыльнулась Наталия. – Не верьте ни единому слову! Вы знаете, что раньше людей хоронили в церквях в подвалах? Но не всяких, конечно, а всё больше – знатных. Я слышала, в Пскове до революции какой-то студент таким же заклятием богатых покойников вызывал по криптам и по кладбищам и спрашивал, где какие сокровища у них при жизни были припрятаны. Так несколько кладов нашел. Видать, и Архип что-то подобное задумал. Узнал имена тех, кто в церкви этой похоронен был в старину. Раньше в храм было не попасть, а теперь в развалины влезть – пожалуйста. У него подручных хватает, но все – шаромыги, таким нельзя говорить, где деньги спрятаны. А вы – человек порядочный, сразу видно. Что душу свою загубите, так до этого Архипу дела нет.
– Это какое-то опасное заклинание?
Наталия покачала головой:
– Вы знаете, кто такой Черный Владимир?
– Мне про него одна преподавательница из института рассказывала, но совсем немного.
– Его еще просто Черным называют. Или просто Владимиром. Но лучше никак называть не надо. Что с его именем на устах будет сказано, то всё исполнится. Но сказавшего постигнет страшная участь.
«Княжья грамота», или просто «Князь» – такое имя носил берестяной документ, известный в чернокнижных кругах с древнейших времен. Как выяснил Точкин, оригинальный текст содержал дюжину заклятий на древнем языке, все – обращенные к Черному Владимиру. Подлинник утрачен, но точно известно, что написан он был не на кириллице, а еще на допотопной глаголице.
До наших дней документ дошел только в виде отдельных заговоров, которые за тысячу лет расползлись по домашним гримуарам запасливых деревенских ворожей. Обращались к этим заговорам редко. В отличие от обычного волшебства, применять которое может лишь колдун с особым даром, могущественные заклятья из княжьей грамоты доступны простым смертным, но отплатить за услугу придется самым дорогим, что есть у человека, – собственной бессмертной душой.
Точкин тут же заинтересовался предметом столь необычного колдовства и выяснил, что заклинание на воззвание мертвых, которым он чуть не воспользовался, было едва ли не самым безобидным из всех.
Наталия рассказала, что с помощью княжьей грамоты можно получить неограниченное богатство, власть над людьми в любой земле, или способность прорицать будущее на век вперед. Тому, кто решит стать провидцем, нужно всего лишь найти двух близнецов-мальчиков, выпить их кровь и сказать несколько древних слов, обратившись при этом лицом к северу в ночь при растущей луне.
– А еще я про князя белорусского слышал, который двенадцать женщин в церкви сжег и перестал стареть. Это тоже, наверное, из княжьей грамоты обряд? – Задал вопрос Точкин.
Наталия подтвердила его догадку и еще рассказала, что сожжены должны быть не любые женщины, а только почему-то познавшие мужчину христианки. Перед этим в храме читается специальная молитва, в которой будущий престарец отрекается от образа Божьего, по коему сотворен, и бренного дара Его – человечьего века.
– Ликотрупие, известно вам, что такое? Заболевание, ну или вроде того.
Точкин отрицательно покачал головой.
– Это когда Лик Божий, образ Его, в человеке истлевает. Ну а как истлеет он, вы сами понимаете, что остается.
Точкин вопросительно посмотрел на Наталию.
– Зверь лютый! – Подсказала она. – Волколачить они начинают, вот что! Кто раньше, кто позже. А пределом им чертов век положен: 666 лет.
– Не такие уж и нетленные они, значит, – сделал заключение Точкин, – раз своей смертью, как заведено, умирают.
– Да какое там своей! Охотник на такого волколака найтись должен, который заставит его судьбину принять. Оружие против этих бессмертников одно – серебро, но только не абы какое, а кованое. В самое сердце вогнать надо его, иначе никак. Иглу обычно берут, ну или гвозди тоже. В глубокую старину и мечи, говорят, ковали.
– А если не найдется в срок такого охотника, или одолеет его волколак, то тогда что?
– Да Бог его знает, что!
– Не думаете, что Архип тоже может быть из этих, из волколаков? – Осторожно спросил Точкин.
– Да что вы! Коли бы он оборачивался, то про это не только в «Красной Руси» знали бы, но и во всем Порховском районе. Люди деревенские не то, что городские: всё видят, всё подмечают. Да и сам не стал бы он всё время среди людей жить, волколаки не любят этого. Просто дрянь-человек, без всякого волшебства.
За окном снаружи начинало темнеть. Стараясь не наступить на крутившуюся под ногами собаку, Точкин осторожно пошел к выходу. Когда он оказался в прихожей, взрослые сыновья переместились из маленькой кухоньки в зал, где на тумбочке стоял телевизор покрупней.
Хозяйка квартиры заглянула Точкину в лицо перед дверью:
– Бог вас ко мне привел, чтоб спасти.
– Случайно визитка в кармане оказалась, – пожал плечами Точкин.
Наталия невесело почему-то рассмеялась:
– Вы мне́ про случайности будете говорить?
На прощание он потрепал шелковые собачьи уши и вышел в подъезд.
Пока он был в гостях, на лестничной клетке кто-то успел наплевать семечек. Николай с неодобрением посмотрел на мусор.
С улицы Народной он вышел на Розы Люксембург и двинулся в направлении областной больницы. По его прикидке, туда должны были доставить пойманную им в церкви непокойницу. Городское пространство вокруг вело себя предсказуемо, но всё равно Точкин на ходу сунул руку за пазуху и проверил деревянный кругляшок с неровными краями, трижды освященный и заговоренный на крови ведьмы.
Из школы возвращались старшеклассники с сумками, возле здания суда курили судьи в одинаковых пальто. За магазином «Чайный дом» в торце старой четырехэтажки Точкин свернул на улицу Горького. В эту секунду в городе вспыхнули фонари.
Несколько зданий областной больницы были построены в разные годы в широком русле реки Великой. По лестнице с железными перилами он спустился на территорию клиники и направился к главному корпусу.
Глубже фойе внутрь здания проникнуть ему не удалось.
В СВЯЗИ С ЭПИДЕМИЕЙ ГРИППА
ПОСЕЩЕНИЯ МЕДИЦИНСКОГО УЧРЕЖДЕНИЯ
КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕНЫ
– За подписью администрации больницы сообщало объявление на створке закрытого гардероба. Вход охраняла широкоплечая дама в мундире какого-то ЧОПа. На лице у нее была голубая медицинская маска.
– У меня племянница. На «скорой» к вам привезли сегодня.
– Вы читать не умеете?
– Мне только спросить.
Женщина демонстративно отвернулась.
В это время одна из внутренних дверей открылась и пропустила в фойе немолодого врача в мутно-зеленом халате. Следом за ним Николай вышел на крыльцо.
– У вас родственники иногородние есть?
Точкин обернулся на ступенях:
– В Великом Новгороде. Только мы с ними не общаемся.
– Езжайте. Пообщайтесь. Вопрос жизни и смерти, – доктор тяжело привалился спиной к облупленным деревянным перилам, достал из халата пачку и закурил. – Вне города – ни одного случая заражения. Девочка из райцентра умерла у нас, дочка заместителя ихнего мэра. Так тоже из Пскова привезла, мы выяснили.
– Вирус?
– Вирус?! А почему не бактерию?! Или, может, плазмодий какой?! – Собеседник глядел на Николая взглядом широко раскрытых пьяных глаз. С каждым сказанным словом из его нутра выходили испарения чистейшего спирта. – Да если бы это был вирус, то уже Печоры бы с Островом на карантине были, да и Палкино то же, и Гдов же рядом, и… – Медик замолчал и попытался вспомнить название еще какого-то населенного пункта, но не вспомнил. – В нашей лабола… лаборатории инфекционных следов не обнаружили. А у легких поверхность вся черная, знаете, такая, как бывает от термического ожога, а глубже – все ткани здоровые! Это на излучение больше всего похоже, но излучение, как вы понимаете, контактно не передается, – доктор икнул. – Авто имеется?
Точкин ответил, что нет. Медик с сочувствием вздохнул:
– В общественный транспорт не суйтесь, самое главное. До трассы – на своих двоих, по трассе – автостопом. Такси, сто процентов, не вызовете, а на «нулях» – вообще автоответчик, – помянул врач старейшую псковскую службу такси.
Когда Николай спустился с крыльца, к серому корпусу больницы подъехал полицейский УАЗ. Из автомобиля вышли двое мужчин в форме и следом за ними – долговязый бородач в пальто.
Перед тем, как последний напялил на себя причудливый респиратор с красной кнопкой посередине, Точкин узнал в нем доцента Велесова, который на поминках на кладбище взял у него магическую ладанку для научного анализа.
– Андрей Валентинович! – Окликнул Николай, но как раз в эту секунду на его глазах за приехавшими захлопнулась входная дверь главного корпуса.
Домой Точкин вернулся уже в десятом часу вечера и едва держался на ногах от усталости. Когда он открыл дверь, в прихожую следом за Угольком, потягиваясь, вышел Ворон и с осуждением посмотрел на хозяина: за сутки с лишним, что он отсутствовал, сухой корм в тарелках вышел подчистую, а воды в чашке осталось на самом дне.