Folie a deux

ГЛАВА 9

Было где-то около двух часов ночи. Я спал и сквозь сон услышал позвякивание посуды на собственной кухне. Затем шаги и вдруг мне в нос ударил запах свежесваренного кофе, что было совершенно невозможно, ибо накануне в моей холостяцкой квартире я расправился с остатками растворимого. Сон мой стал распадаться, и я открыл глаза. Во всех комнатах горел свет многочисленных торшеров и бра. Из кухни ко мне выруливал сам Ганс с подносом в руках и дурацким нервным напряжением на лице. Видно было, как он балансирует с двумя чашками и кофейником, боясь упустить из рук только что приготовленный для меня и, очевидно, для себя напиток. Мистика продолжается, – подумал я, теперь мистическим для меня предстал и главный виновник торжества. Я был взволновал, но не удивлен. Череда странных событий вдруг стала частью меня самого. Я лишь ждал, каким образом они будут трансформировать теперь уже мой собственный мир.

– Ганс, стойте на месте, мне нужно точно знать, что это вы…

Старик замер и уставился на меня вопросительно…

– Кто же это может быть ещё?

– Что вы делаете в моей квартире?

– Я не в вашей квартире, – с этими словами он соорудил столик для чаепития и принял свою привычную для рассказов позу.

Я осмотрелся по сторонам ещё раз. Это была моя квартира в районе Останкинского пруда, а значит до центра далековато-то будет. Старик не мог прийти сюда пешком. Машины он не водил, в таком, случае – такси?

– Вы не о том думаете, Макс.

– Откуда вам известно, о чем я думаю?

– Это же очевидно. Но то, что происходит – лишь вариант возможной нормы. Той нормы жизни, которая свойственна лишь вам.

– Ганс, вы редко бываете занудой, сейчас меня это раздражает, что происходит?

– Вы забываетесь… пейте свой кофе…

– Не хочу я вашего кофе, я хочу спать!

– Глупо отправляться в дорогу, не выпив чашку кофе…

Во мне снова родилось отчаянное чувство вины перед стариком. За Елену. Сейчас я был особенно уязвлен, сидя перед ним совершенно без одежды, накрытый тонким одеялом…

– Куда мы пойдем?

Старик молчал…

– Или поедем?

– Я тут подумал, зачем пускаться в долгие россказни, если все можно увидеть своими глазами. Ваша задача лишь не нарушать ничего в моём прошлом. Оно должно остаться неизменным. Просто наблюдать. Ни к чему не прикасаться. Ни с кем не здороваться, и главное… не следует больше менять ход истории. Всё идёт так, как идёт. От вас ничего уже не зависит. И вам не принадлежит… Ну, лишь отчасти.

Я только сейчас заметил, что старик больше не хромал, не выглядел дряхлым, больным, он говорил уверенно, его глаза были ясными. Его седина исчезла. Передо мной был Ганс и не Ганс одновременно. Меня охватил ужас.

– Кто вы такой, Ганс?

Вспыхнуло зарево. Тяжелый удар грома и яркая вспышка молнии. Дождь пошел вдруг большим напором воды с неба. Окна в моей квартире открылись настежь. Штора затрепыхалась осатанело и беспомощно – её отбросило в сторону, и на подоконник сел мой старый приятель…

– А я думал, что мы попрощались с тобой…

– Насыпьте ему зерна, или хлеба, а лучше – дайте мяса… Вороны ведь хищные птицы. Вам прекрасно известно, чего жаждет зверь больше всего.

Я закрыл голову руками. Напряжение росло.

– Ганс, я прошу вас уйти!

– Уйти? Я не могу уйти из вашей головы. Ведь это ваши страхи, ваши болезни, и только вы можете вылечить их. Пейте кофе, но вначале позаботьтесь о птице. Питомцу требуется уход.

– Это не мой питомец, это не питомце вовсе, эта чертова птица с улицы, – я начинал злиться и ненавидеть Ганса.

– Вы глупец! Вы считаете, что можете так запросто приходить к людям, менять их до неузнаваемости, вершить их судьбу! – он говорил громогласно, с вызовом, словно, упрекая меня за что-то.

– Что вы несете?! Я ничего не сделал…

– Так сделаете… обязательно сделаете! Так ли безобидно ваше существование? Подумайте, Макс, подумайте о том, что нельзя просто вторгаться в кого-то бездумно, беспечно – лишь по зову своего звериного естества. Подумайте и о том, чем вы можете пожертвовать, что можете дать тем, к кому приходите в дом.

Он говорил явно не о себе.

– Ганс, замолчите! В чем вы упрекаете меня сейчас? Зачем? Что плохого я вам сделал? Вы наняли меня на работу, вы платите мне деньги, я пишу вашу биографию. Что греховного в том, что происходит?

– Да бог с ней с биографией… и с деньгами – бог бы с ними – вы получите столько, сколько пожелаете. Любую сумму. Прямо из моих рук, – старик смягчился и теперь смотрел на меня с укоризненным сочувствием, – Макс – грех не имеет ничего общего с религиозным символизмом. Обжорство, гордыня, вожделение, прелюбодеяние, – на последнем слове Ганс сделал особенный акцент…, – Ничего общего с религиозной концепцией. Никакой мистики. Макс… Бог (кстати тоже сомнительный персонаж, в том смысле, что все мы воспринимаем его по-разному) просто дает вам выбор – всегда лишь выбор и только выбор, а дальше наблюдает. Он не осуждает и не поощряет вас, а лишь смотрит за тем, как результат вашего выбора преломляется через вашу жизнь. И если всё гладко – значит вы сделали правильный выбор, а если нет – не Бог накажет вас за преступление – вы сами…

– Я не понимаю, о чем вы сейчас говорите, Господи! О каком преступлении речь, – Ганс, конечно, знал о моей тайне, о тайном месте в том вонючем городишке, но он не мог знать, о моем романе с его женой. Был ли это вообще роман? Быть может, моя фантазия, глупый вымысел…, – Ганс не мог знать о том, что творится со мной последнее время, что творится в моей голове.

– Вы сами, ваша нервная система, ваша психика… Тупик. Клетка. Зверь. Метаться по темным лабиринтам собственного мозга – не зная выхода, не помня – где вход, в итоге – уничтожение – собственными руками, потому что в какой-то момент голова перестает быть вашей. Она требует новой и новой жертвы, нового витка иллюзии, зверь требует большего. И когда нет возможности остановиться – вы нажмете на курок.

Гроза усиливалась, мы сидели и пили кофе, я боялся поднять взгляд на старика. Я боялся его проповеди…

– А Бог – он ни за и не против. Он просто смотрит – удастся ли вам выбраться из тупика, в который вы сами себя загнали. Но только помните – чем дальше вы зайдете в преступлении самого себя, тем больше зеркал будет окружать вас, и в них вы – отраженный и распятый – будете метаться, подобно зверю – не находя не только выхода, но и самого себя – всё станет иллюзией. Вы для себя станете разрозненной иллюзией…

Я вдруг успокоился. Успокоился и Ганс.

– А к чему, вы, собственно, все это?

– Единственное проклятие для людей, Макс – их глупость… Нам пора. Каждому событию свой черед. Когда придёт время понять – обязательно вспомните меня и помолитесь о моей душе. А сейчас одевайтесь… Мы поговорим сегодня о ностальгии… Тоска по Родине – это ведь тоже, своего рода тупик, в который каждый человек загоняет себя сам… Внешние обстоятельства лишь отчасти имеют значение. У человека всегда есть выбор.

Я больше не слышал шума дождя и ветра. Лишь слабую музыку, которая возникла лейтмотивом. Наполнила мой дом. Поселилась в моем сердце, подавив упрямое напряжение, заглушив беспокойство на время.

Ганс властно встал с кресла. Моя комната начала поначалу искажаться, затем дребезжать, стекла бойко вылетели из своих рам, невероятной мощности взрыв прогремел, и я успел закрыть своё лицо руками, чтобы обломки и предметы не повредили меня, обожгло чем-то сильно, всё рушилось, подобно извержению в Помпеи, ото всюду падали искры. Я кричал от собственного страха, от дикого желания сказать Гансу правду, покаяться во всем – да хоть бы и ему. Со мной случилась странная и неописуемая истерика. И вдруг всё стихло. Я лежал на полу лицом вниз. И когда медленно поднял голову и осмотрелся по сторонам рядом не было ни Ганса, ни света торшеров и бра, ничего не было. Вверху – черная бездна звездного неба. Звезды становились ближе, они падали на меня – не звезды вовсе, мягкие холодные снежинки – медленные, статные – единственно-прекрасные в этом ночном хаосе. Снег в конце апреля. В комнату падал мягкий белый снег, и вошла девушка. Красивая, бледная, одетая в темно-синее платье в пол. Её шаги медленные. Движения мягкие. Поступь уверенная, строгая. Она осторожно подходит ко мне. Я смотрю на неё остолбенело и не могу сказать ни слова. Губы не подчиняются моей воле. Хрустальная ваза – последнее что падает с полки моего шкафа. Её осколки долетают до меня и больно ранят руку… Я вздрагиваю от резкого и непонятного мне. И вдруг мои зрачки меняют форму и цвет. Загривок щетинится. Я слышу, как Джошуа восстаёт дикой силой рвать на части плоть, мне начинает казаться, как кости внутри меня ломаются и на их месте вырастают металлические шипы. Девушка стоит совсем близко, а из меня вырываются не слова – поначалу чуть слышное рокотание где-то в глотке, затем рык, через мгновение зверь не оставит живого места на этой бледной статуе. Почему она не уходит? Он ведь убьёт её, как убил того недоумка, который лишил меня брата.

– Не бойся меня…, – неожиданно шепчет она…, – Почему ты меня боишься? Разве я нападаю? Разве хочу причинить зло?

Я молчу. Джошуа наблюдает за каждым её движением и скалится белоснежными клыками. Его пасть приоткрыта, он нервно дышит, и капелька слюны падает вниз, на раскаленный пол… а я не чувствую боли.

– Дай мне свою руку…, – и не дожидаясь согласия её рука осторожно касается той, что изувечена осколками вазы, – Бедный…, бедный мой… ты дрожишь… отчего?

Джошуа опускает голову, смотрит исподлобья, начинает зачем-то пятиться назад…. Куда же ты? Сейчас – когда так мне нужен?! Ты тоже боишься? Но зверь никогда ничего не боится… Он лишь подчиняется силе той, кто способен подчинить большую силу.

– Позволь я стану защищать тебя…

И она касается губами раны. И рана исчезает под её холодным дыханием.

– Как тебя зовут? – спрашивает она меня….

– Я есть Воскресение и Жизнь. Кто знал меня при жизни и после смерти воскреснет… Я есть Воскресение и жизнь, Отче… Пройдя дорогой смертной тени, не убоюсь зла, ибо ты со мной…

– Чего бы тебе хотелось больше всего на свете?

Я не вижу смысла отвечать ей, я даже не смотрю ей в глаза…

Она подобна дьяволу. Под чарами её тяжёлых пронзительных глаз таяло время и рушились камни. Она смотрела, не моргая, и я вдруг увидел, как взор заиграл сначала жёлтым, потом изумрудным светом. Он манил, сливаясь в едином порыве с безумной музыкой, которая теперь не просто лилась, она оглушала, звала, лишала рассудка. Это был «Вокализ» – да, точно – Рахманиновский «Вокализ». Подобно тому, как гипнотизирует удав свою обреченную жертву. Подобно тому, как морфий разливается тёплым беспамятством по членам. Музыка кричала партией скрипки. И теперь слышна была только скрипка. Единственная скрипка врезалась в мой разум. Оркестр подхватывал её неторопливое повествование, и тут же смолкал. Во всяком случае, мне так казалось. А незнакомка упрямо и настойчиво смотрела прямо в меня. И не было такой силы, которая бы позволила оторвать взгляда от этих роковых глаз цвета золотистый изумруд.

– Его лицо мне призраком белело…

Бледнее бледности в десятки тысяч раз…

Я уже слышал однажды это стихотворение, но не мог вспомнить – откуда оно во мне.

– Промолвила она – наверное, я дома…

Хотя волна касалась наших тел…

Ты соблазнил меня своим прозрачным взглядом…

Сказав: «Должна ты быть Русалкой,

Наездницей на грозном Нептуне…

Отринь же клетку – ты сказал мне просто…

Оставь её – отныне ни к чему…

Лишь улыбалась я тебе печально…

Убив досаду, страсть родив в тебе…

– Твоё лицо мне призраком белело, – зашептал я заворожённый…

Белее бледности в десятки тысяч раз…

И если музыка была любовным яством,

То смех был Королевой тех утех…

И было нам неважно – спереди иль сзади –

Когда в грязи рождался чистый смех…

Мой рот тогда вдруг сделался картонным,

А в голове метался ураган,

А мы друг в друга быстро погружались,

Как атакует днище океан…, – закончил я…

– Поцелуй меня, – сказала она тихо…

– Нет, – резко поднявшись на ноги, я направился к выходу из своей квартиры, непонятного пространства, в котором теперь было не узнать моей квартиры. Уже у выхода я обернулся – комната была пуста. Незнакомка исчезла. Я толкнул входную дверь и…

ГЛАВА 10

… Ганс шёл уверенно рядом со мной, размахивая руками по широкому тротуару – рядом мелькала Третья Авеню – Манхэтен, район Ист-Сайд Боро, прямо путь до Южного Бронкса. Мы только-только добрались до 24 улицы. Ганс внезапно развернулся ко мне и бросил авторитетно:

– Макс, позволь, я не стану рассказывать тебе, как скопил состояние на фондовой бирже. Просто знай – я в итоге все-все нефтяные акции, которые держал в своих руках на тот момент, пустил с молотка. С вырученной суммой вернулся в Россию.

– Много информации, я устал, Ганс, пожалуйста. Что сейчас было?

– А что было? Дружок! Мы с тобой в Нью-Йорке – примерно пятьдесят шестой год. Я ведь рассказывал уже, как учился финансам? После смерти Елены я эмигрировал в Америку. Холодный город. Мне казалось, что военная родина манит обратно, лишь впоследствии я понял – Германия никогда не была моей Родиной. Моей Родиной была Россия – если хочешь – это генетическое чутье. Притормози-ка…

Мы остановились, и старик указал мне на двух людей на противоположной стороне оживленной улицы…

– Видишь этих двоих? Один из них – Джон Кьюсак… Другой…

– Это же вы?!

– Да, это я… Только напоминаю, юноша, не следует ничего менять в прошлом, мы просто наблюдаем со стороны…

– Как скажете…, – у меня разболелась голова, и я плелся за стариком, ожидая, что будет дальше…

Парочка прошла вдоль двадцать четвертой улицы и мы пересекли эстакаду, направились вслед за ними.

– Вы солидно выглядите, Ганс…

– Обычно. Газета – была мой верный спутник, всегда. Я отслеживал котировки акций.

– Куда вы направляетесь?

– В данный момент мы с моим приятелем идём в посольство. Он отговаривает меня от затеи вернуться в Советский Союз. Считает, что это опасно…

– Это было опасно?

– А вы как думаете? Сталин умер в 1953-ем… До того момента мне светил ГУЛАГ – это как минимум.

– Но сейчас, вы сказали, 56-ой…

– Я был крупным в Америке финансистом. А Джон – правительственным чиновником – секретарем по внешнеэкономическим связям, служил, кажется, в Госдепартаменте. Как только я сбросил акции и получил крупную сумму, то сразу же оказался под колпаком ЦРУ. Между Россией и Америкой в тот момент шла холодная война – борьба идеологий. Я все понимал… видишь черный Форд…?

– Да…

– Это разведка. Агенты, которые и днём и ночью следовали за нами. Джон Кьюсок давно был под подозрением – оставалось лишь проколоться на какой-нибудь мелочи, и его бы арестовали, обвинив в государственной измене. Дальше трибунал, смертная казнь, бог знает, что ещё… Везло, на самом деле тем, кто обладал, политическим иммунитетом. У Джона такового не было.

– Вы истинный еврей… Втянуть человека в свой замысел, зная, что он пострадает – это же…

– Дело не в еврействе. Джон был моим другом. У него был выбор – он мог отказаться мне помогать и не мог одновременно. Я разбогател раньше, чем он стал правительственным чиновником. Его жена – молоденькая американка родила ему дочь. У малышки была сложная сердечная аномалия. Требовалась дорогостоящая операция. Я помог им. Рожденная и обреченная на гибель выжила, и тогда Джон пообещал мне – однажды, когда мне потребуется помощь – он приложит все усилия для этого. Он считал меня ангелом хранителем своего ребёнка. Мою мать звали Надежда. В честь моей матери он назвал свою дочь.

– Как же все перепутано в вашей биографии. Далекие российские корни, дальше – вы еврей и немец одновременно в военной Европе, бегущий сначала от фашизма, затем от противостояния двух стран-победителей…

– Победителей – да. Но Америка никогда не была освободителем. Это ключевой момент…

В это время парочка вошла в здание. Мы дошли до парадного подъезда посольства, и я достал сигарету, чтобы закурить…

– Что происходит внутри?

– Курите… Мы сейчас войдем внутрь, ведите себя предельно беспечно.

Я видел, как молодой Ганс вместе с Джоном сидят и пьют кофе в присутствии третьего лица. Мы присели за соседним столиком. А к противоположной стойке подошли двое в штатском. Они не привлекали к себе внимание, но Ганс сказал, что именно так выглядят агенты внешнеполитической разведки ЦРУ. Он попросил не смотреть в их сторону. Между тем за соседним столиком продолжался диалог. Его сути я не слышал. Ганс пояснил – решался вопрос о нашем отъезде в Советский союз в качестве туристов. Третье лицо – человек, который должен был в короткий срок оформить все документы. За щедрое вознаграждение, конечно…

– К чему такие сложности? Туристические визиты в эпоху Хрущева – были обычным делом. Под надзором разведки, но…

– В том то и дело. Туристом я должен был только въехать в Советский союз, и сразу же смешаться с толпой… получить в очередной раз фальшивый паспорт и новую судьбу. Этот человек – замыкающий в Америке. Там – в стране Советов – был точно такой же человек, готовый завершить операцию по моему переезду.

– Так просто?

– Так просто кажется. Что, по-вашему, холодная война?

– Вы шутите?

– Я поясню лишь один аспект. Когда рухнул Советский Союз, американцы стали куда более агрессивнее. Ведь больше не было сдерживающего фактора. Я имею ввиду внешнюю политику. Теперь от их имени страны союзники НАТО безнаказанно бомбили Ливию, Югославию. Вы знаете, о том, что в конце пятидесятых в Сирии был переворот, организованный подпольными методами.

– Вы хотите сказать, что США в открытую готовило террористов для смены режима?

– Ранее, в Иране уже вместе с британскими спецслужбами был свергнут избранный премьер-министр Мосаддык. Сегодня американцам сам бог велел использовать весь арсенал политических, экономических, военных методов против иранского руководства. И, кстати, не стоит сбрасывать со счетов экономический фактор. Я называю это экономическим терроризмом. США, ввергая в кредитные истории такие страны, как Иран, Ирак, Сирия – дальше просто начинает держать их под колпаком. Вуаля…

Ганс сделал глоток своего черного кофе…

– И, кстати, Латинская и Центральная Америка – да будет вам известно – государства этого региона США уже два века считает своими задворками. Года не было, чтобы эта территория не становилась оперативной картой открытых и секретных американских операций. Всего, по приблизительных подсчетам, в годы холодной войны зафиксировано порядка шестидесяти открытых вмешательств США. Они не продвигали демократию. Они всеми силами стремились её уничтожить.

– Зачем вы мне рассказываете про это?

– Вы либо глупец либо…

– Ганс, я просто не понимаю…

– Значит, глупец…

– Я рассказываю вам историю своей жизни. О том, как стремился найти уголок спокойного существования. Забыть о своей семейной трагедии. Найти новую семью, возможно, родить ребёнка. Я рассказываю вам все это, чтобы вы понимали – Америка не оказалась тем раем на земле, куда я так стремился в юности сначала из фашистского плена, затем из Лиссабона. К сожалению, Россия тоже не была сладким местом… В то время, как я стремился в Союз, из Союза стремились в Америку. Миграция через железный занавес. Текучка. Каждый сам для себя искал островок мирного счастья. Кто-то, возможно, находил. Не я.

Старик уставился в окно. А я попытался прогнать хмарь из своей головы. Перемещения во времени, жена, изменяющая Гансу со мной, странная метаморфоза в моей квартире – мне захотелось просто остаться сидеть в этом кресле вечно. Больше никуда не двигаться. Сам Ганс представлялся мне дьяволом во плоти. Чем было все то, что происходило со мной сейчас? Сном? Ведь наяву все вышесказанное – невозможно. Я знал, что поворачиваюсь рассудком. Все менялось в один момент. Настроение, эмоция, образность моего старика. Он был то зловещим Воландом, то целеустремленным американским финансистом, жалевшем вырваться на родину, то дряхлым стариком… А, кстати, где была его родина?

– А где ваша Родина, Ганс?

Он молчал. Долго молчал, прежде чем ответить….

– Я вынужден признать, что у меня нет Родины. Мне больно за это. Вы, кажется, увлечены Ремарком? Помните, целая плеяда образов потерянного поколения. Каждый из них – это, в сущности, я…

– Вы сейчас получите документы от этого человека? – я чуть заметно махнул на соседний столик…

– Если бы… Сразу после этого разговора произойдет то, что смешает напрочь все карты. Смотрите…

Прошло четверть часа, три человека встали из-за стола – один из них направился к лифту, два других – Ганс и Джон – к выходу из посольства. Допив свои напитки, здание покинула и разведка. Следом мы.

В какой-то момент двое в штатском остановили парочку и, предъявив документы, предложили Джону сесть в черный форд.

– Что происходит? – возмущался молодой Ганс?

– Сэр! Не вмешивайтесь. Отправляйтесь домой. Если понадобится, мы с вами свяжемся…

Машина уехала. Молодой Ганс в растерянности провожал взглядом Джона Кьюсака, которого уже никогда не увидит. В руке он сжимал крошечный ключик от ячейки в камере хранения аэропорта. Там, через двое суток, должны находиться его паспорт, виза и все сопроводительные документы.

– Что было дальше? – спросил я.

– А дальше… я размышлял минут десять – уехать из Америки без жены Джона и его ребенка я не мог. Их бы не оставили в покое. Я вернулся в посольство. Нашёл доверенное лицо. Очень быстро и путано объяснил ему, что требуется ещё два паспорта и две визы. Договоренности с Советским Союзом должны быть изменены. Прилетают трое. Как семейная пара с ребенком.

Она возненавидела меня за то, что я лишил её мужа и родины, и однажды сказала, что лучше умереть.