– Не знаю… – она в каком-то замешательстве оглянулась. Глаза ее странно блестели.
– Час от часу не легче… Как это можно не знать – есть у тебя брат или нет?
– Ну, допустим, есть.
– Его зовут Стас, так?
– Не так. Его зовут Станислав… по п-паспорту. А так он Есь.
– Что за дурацкое имя! Это детское ваше, что ли?
Она села на диван и закрыла лицо руками. Точнее – рукой: вторая, короткая, тоже дернулась было вверх, но на полпути бессильно упала на колени. Я испугался:
– Ну ладно, ладно, не дурацкое… Есь так Есь. Да ты не переживай, найдем мы его…
– Может, не надо?.. – она посмотрела на меня в щелочку между пальцами.
Я вздохнул.
– Слушай, что происходит, а? Ты из-за Стаса расстроилась?
– Нет. Потом расскажу. Может быть. Ты больше ничего н-не хотел мне сказать, только это?
– Да в общем… Еще я хотел тебя увидеть.
– Зачем?
– Соскучился.
– Ну смотри, что с т-тобой поделать…
А на что тут смотреть? На голые ноги? Я перевел взгляд в окно. Там тоже была Ася – и я, конечно. За стеклом была туманная мгла, не было видно даже разлапистых тополей и кустов сирени, которые кто-то посадил так близко к дому, что даже в хорошую погоду они напрочь закрывали солнечный свет (для Аси, с ее бледным меланиновым дефицитом11 и сопутствующей светобоязнью это стало решающим аргументом при выборе жилья). В этом потустороннем молоке будто расположилась еще одна комната с теми же персонажами – ярко освещенные лампой под потолком, мы нечетко отражались на фоне тумана, словно перенеслись в заоконное облачное царство. Удивительно, насколько тихой и уютной вдруг показалась мне эта картина – особенно по сравнению с неловкостью и напряженностью по эту сторону стекла. Словно все было как встарь, и просто юная пара неторопливо тратила свой выходной на спокойное, понимающее молчание, такое необходимое после дерганной рабочей недели.
– Т-ты говорил, десять лет? – спросила Ася мое отражение в окне. – Это правда?
– Да, – просто ответил я.
– И вы даже кого-то умудрились похоронить? Интересно, кого? И где?
– Там… – я изобразил в воздухе неопределенный жест. – У тебя. В деревне.
– И что, мама там была?
– Конечно.
– И п-плакала?
– Ну, знаешь, – я развел руками, – там все плакали.
– И ты?
– Еще и горше всех, – соврал я. Плакать я напрочь разучился еще лет в четырнадцать, о чем иногда жалел.
– Б-бедный, – с подчеркнутым сочувствием пожалела она. Удивленно присмотревшись, я предположил, что она просто издевается.
Она снова задумалась и вдруг приняла какое-то решение.
– Слу-ушай, – протянула она, – а ты можешь съездить со мной в одно место?
– Конечно, – обрадовался я. – А куда?
– Т-туда. К маме. Хочу посмотреть, что вы наворотили на к-кладбище. Одной страшновато, а тут хоть ты…
– Конечно, – повторил я. – Когда ты хочешь?
– Н-ну, если ты не занят ничем важным… Можно попробовать сейчас. Только ты смотри, я там, наверно, останусь… Будешь вечером один добираться на электричке. П-поздно будет…
– У меня машина, – заявил я, и это прозвучало хвастливо. Ася удивленно покачала головой:
– Ну так и быть, поверю, что десять лет. Раньше бы ты не н-накопил, я знаю.
– Это точно… Собирайся тогда?
– Отвернись… И не вздумай подсматривать.
Я отошел к окну, и, конечно же, видел в отражении все, как на ладони. Смотреть на то, как Ася долго, трудно одевается одной рукой, было мучительно и… трогательно. Стыдясь, я не мог отвести глаз. Раздевание далось ей без особых проблем – она даже исхитрилась не просто бросить шорты и майку в кучу, как сделал бы любой на ее месте, а, аккуратно сложив, убрать их в шкаф. Утилитарные белые трусики тоже не вызвали сложностей – переступив ногами, она ловко натянула их на бедра. Дальше дело пошло хуже: еле слышно ругаясь и причитая, она запуталась ступнями в толстом трикотаже неизменных теплых колготок, да так, что чуть не упала, но, к счастью, кое-как справилась и с этим. А вот бюстгальтер оказался ей не по силам. Потратив добрую минуту на бесплодные попытки свести вместе застежки, она раздраженно позвала:
– Ну ладно, п-помоги! Что я, не вижу, как ты пялишься?
Я покраснел и подошел к ней. Старательно отводя глаза (но все равно замечая, как ее полная грудь идет пятнами от возмущения), я кончиками пальцев, чтобы не коснуться кожи, застегнул тесемки и отступил назад.
– Н-ну ты и п-поросенок, – заикаясь сильнее обычного от праведного негодования, заявила она. – Теперь подай мне платье. Вон то, в шкафу…
Я помог надеть и платье. Потом она потребовала принести из ванной резинку для волос и я, уже без подсказки – осторожно, чтобы не тянуть – собрал ей хвост и закрепил на затылке. Она молча терпела.
– Дай-ка сюда, – осмелев, я взял со стола протез, и, закатав длинный рукав платья, пристроил его на место. Пока я держал ее руку и возился с ремешками, мне хватило времени, чтобы с жалостливым любопытством рассмотреть искалеченное предплечье. И знаете, что? Я плохо учился в университете и предпочитал тратить лекционное время на алкоголь и подружек. Но занятия по анатомии и физиологии у нас вела такая закаленная сука-профессорша, что прогуливать их было совершенно невозможно. Она – эта ученая сука – обогатила мой ментальный багаж массой ненужной информации, и, в частности, знанием о том, что глубокие рубцы полностью заживают в течение двух лет, а до этого момента их можно отличить по розоватому цвету. Культя Аси была совершенно белой и чистой, ровная кожа ничем не отличалась от той, что была выше до локтя, на ней можно даже было рассмотреть крохотные белесые волоски. Значит она и вправду ничего не помнит. С момента аварии прошло намного больше времени, чем она считала. Я еще не решил, как к этому относится, и какую разгадку произошедших событий следовало считать верной, но одно можно было сказать точно: никакого сначала напугавшего меня мистического флёра в этой странной истории не было. Все было печально, но сугубо рационально…
Еще мне пришлось, встав на колено, завязать ей шнурки на ботинках. Под конец Асе, видимо, надоело, что я ее тереблю тут и там, и куцую курточку с капюшоном она предпочла надеть без моей помощи. Я скептически оглядел ее:
– Это ты так собралась? Там нежарко… А в деревне вдобавок еще и мокро.
– Ну прости, – сердито сказала она. – Не успела обзавестись гардеробом.
– Слушай, так может, тебе деньги нужны? – спохватился я.
– Вот еще, – фыркнула она. – Я запасливая…
Ася заперла дверь на декоративный (иначе не скажешь) замок, и мы спустились по лестнице – она спереди, я за ней.
– Знаешь ли ты, – поинтересовался я, не найдя более подходящего момента, чтобы блеснуть эрудицией, – что по правилам этикета мужчина должен спускаться впереди женщины?
– Чтоб на жопу не пялился? – спросила она, не оборачиваясь.
– Ну почему же, – смутился я, застигнутый на месте преступления. – Чтобы на подол длинный не наступить. Наверное. Ну и вообще, чтобы поддержать, если женщина оступится…
За этой милой беседой мы вышли на улицу. Ася поежилась от сырости. Я, тоже получив шлепок мороси в лицо, поспешил поскорее усадить свою спутницу в машину и тронуться с места.
– А что п-потом?
– Когда – потом? – пробормотал я, выруливая между тесно припаркованными во дворе автомобилями.
– После похорон? Что ты делал?
– Ничего хорошего, – грустно пошутил я. – Ну, работу работал. Там же, в университете. Писателем вот стал – представляешь? Женился…
Она кивнула:
– Дети есть у вас?
– Нет, к счастью, – помотал я головой, внутренне содрогаясь от этого допроса. С другой стороны – мне так надоело врать, что уж лучше сейчас, сразу расставить все по местам… верно?
– Почему… к счастью? Не хочешь?
– Да надо бы, – промычал я. – С одной стороны. А с другой – что себя мучать, если душа не лежит? Она тоже пока не хочет. Она у меня типа чайлдфри.
– Это ее зовут так? – удивилась Ася.
Я сообразил, что это словечко вошло в моду не так давно, и пояснил без тени улыбки:
– Нет, это такой термин из феминистической литературы. Так говорят про людей, которые отказываются от деторождения для того, чтобы заниматься собственной жизнью. Child free, понимаешь?
– Это я п-понимаю. А как ее зовут?
Я надолго замолчал. Она терпеливо ждала.
– Нина, – наконец, пересилил я себя. И Ася сразу же догадалась, о ком речь.
– Понятно, – вздохнула она и снова закрыла лицо ладонью. – Я еще раньше видела, как вы друг на друга глазеете. Вот же вы…
– Да, – сокрушенно сказал я. – Точно. Эти самые.
– А т-теперь? Что ты собираешься делать?
– Не знаю, – честно признался я.
Она молчала – обиженная, печальная, растерянная, а я… Я радовался, как последняя скотина. Все было сказано, все трудные тайны, отягощавшие меня, были расчленены и поднесены Асе на блюдечке (Эльза не в счет – она вообще из другой оперы), и я с удовлетворением наблюдал, что она не подавилась этим знанием: не случилось ни истерики, ни слез, ни упреков… Впрочем, я всегда знал, что за внешней Асиной ранимостью скрывается устойчивый, флегматичный нрав. Она справится сама, а я получал шанс, оттолкнувшись от того дна, где находился сейчас, начать восхождение по новому витку наших отношений. Осталось только понять, зачем.
– Пожалуйста, не расстраивайся, – мягко сказал я. – Ты же вернулась. Это чудо. После этого ничего не имеет значения. Я наделал массу ошибок, я очень виноват, я придурок и мудак, это правда. Но теперь я… всегда буду с тобой. Если только ты этого захочешь.
– Н-не болтай, – сердито оборвала она меня. – Следи за дорогой.
– Хорошо, – вздохнул я в сотый, наверное, раз за этот день. – Но ты подумай над моим предложением… Можно еще малюсенький вопрос?
– Н-ну? – мрачно сказала она.
– Ты не будешь возражать, если мы заскочим ко мне домой? Я тоже, видишь, не по сезону одет… Это по пути, быстро.
Она молча пожала плечами. Видно, ей было все равно.
– Ася, – тихо позвал я, остановившись на светофоре.
Она молчала.
– Аська! – прикрикнул я на нее. Это возымело эффект: теперь она смотрела на меня круглыми глазами исподлобья.
– Ася, – повторил я в третий раз. – Ну вот он я, а вот она ты. Здесь, сейчас и вместе. Зачем мы ломаем эту комедию?
– Что ты хочешь от меня? – тоненько, так, что у меня сжалось сердце, произнесла она. – Чтобы я тебя простила? Когда-нибудь, допустим. А жена?
– А что жена? – теперь уже я пожал плечами. – Жена переживет…
Сзади оглушительно загудели. Древнее, битое со всех сторон зубило12 с наглухо зачерненными стеклами свирепо моргало мне фарами в зеркала. Оказывается, пока я увещевал Асю, впереди загорелся зеленый, все вокруг ринулись, как оглашенные, вперед, и один я застыл на перекрестке. Машинально выругавшись, я нажал на газ.
Но настырная помойка не отставала. Продолжая негодующую иллюминацию и гудки, она прижималась сзади, заставляя меня уступить дорогу. Я в недоумении перестроился, но теперь она скакнула перед моим носом и принялась резко тормозить, опасно вихляя задом. Ну уж нет! Я легко обогнул психа и ушел вперед. Мы уже были на загородной трассе – я упоминал о том, что город наш порядочно размазан в пространстве, и, для того чтобы попасть из одного района в другой, зачастую нужно ехать через поле или лес. Туман совсем сгустился, я не видел ни черта, и вдруг обнаружил проклятую машину сбоку, на встречной, совсем близко от себя. Ей в лоб из пелены внезапно выскочил автобус, она рванулась вбок, и, наверное, вытолкала бы меня бортом в кювет, если бы я не успел судорожно вдавить в пол тормоз. Передо мной мелькнула мятая корма со стертыми наклейками, я еле проскочил между ней и автобусом, и уже в заднее зеркало успел заметить, как этот кретин отчаянно идет юзом по придорожной траве, стараясь не встретиться с фонарным столбом.
– Ну и дебил!.. – изумленно выдохнул я. Пальцы на руле дрожали.
– Кто это был? – встревоженно спросила Ася.
Я не ответил. К счастью, наш преследователь безнадежно отстал или, возможно, стирал штаны в ближайшем ручье – во всяком случае, сзади никого не было. Всё еще шумно дыша от возбуждения, я свернул с трассы и через несколько минут остановился у своего дома.
– Зайдешь? – спросил я Асю из вежливости. Я был уверен, что она предпочтет остаться в машине.
– А вот и зайду, – отчаянно заявила она. – Интересно посмотреть, как т-ты устроился. А Нина дома?
– В экспедиции. Надолго.
– Жаль. Я бы ей рассказала, какой ты на самом деле муж…
Не дай Бог, подумал я. А впрочем… уже плевать.
Пока Ася бродила по комнатам и залам, с любопытством разглядывая наши вещи, я переоделся в походное, выгреб из холодильника сок, какие-то яблоки – в общем, все, что нашел (путь до родового гнезда Аси был не сказать, чтобы дальний, но, судя по всему, скорого обеда нас не ожидало), и заправился таблетками из Нининой миски – идиотская погоня снова разбудила в моей голове нудный тревожный звон. Я представил себе, что было бы, если бы этот маньяк вынудил нас остановиться, и решительно извлек из сейфа карабин – тот самый. У него был складной приклад, и поэтому его было удобно носить с собой в специальном рюкзаке. Спустившись вниз, я залез в шкаф, вытащил из него теплый Нинин свитер и, поколебавшись, протянул его Асе. Она возмущенно запыхтела, но, к моему удивлению, взяла без пререканий и комментариев. Теперь мы были готовы к дороге.
* * *
Где-то в невидимом небе выглянуло солнце, но здесь, внизу, все по-прежнему было укутано туманом – разве что теперь он чуть посветлел и напоминал уже не грязную вату из больничного матраца, а разбавленное молоко из той же больничной столовой. Это были, безусловно, положительные климатические изменения, но дороги так толком и не было видно – поэтому ехать приходилось медленно, и путешествие затягивалось. Признаться, я был этому рад, и еще больше радовался, если бы оно не закончилось никогда. Я уже не чувствовал тягостного стеснения от близости Аси, и с удовольствием ощущал нежное тепло ее плеча рядом со своим. Она, кажется, тоже несколько оттаяла – во всяким случае, теперь она рассказывала сама, не дожидаясь, пока я начну вытягивать из нее слова клещами. И то, что она говорила, было удивительно.
– Мне кажется, я раньше видела ту машину. Наклейки – п-помнишь?
– Где ты видела? Тогда, раньше?
– Нет. Из окна – там, где я была, пока не ушла.
– В больнице?
– Нет… в одном доме.
– Ты была в каком-то доме?
– Ну… да. Знаешь, я ведь т-тоже не ангел.
– Да что ты?
– Да. Во-первых, я обманула тебя – там, вчера. Я не была в больнице. А во-вторых, у меня как бы тоже был муж… наверное. Не знаю, как лучше сказать.
Я чуть не выпустил руль, и машина нервно вильнула.
– Н-нет, не так, – продолжила она, медленно подбирая слова. – Сначала я все-таки была в больнице. Что-то такое припоминаю… во всяком случае. Но когда совсем пришла в себя, то это была просто комната. В обычной квартире. И там…
– Что?
– Ну, видишь… Это всё Еська.
– Асечка, – терпеливо сказал я (сколько было когда-то споров по поводу того, как правильней – Асечка или Асенька… она предпочитала второй вариант, но сейчас пропустила нелюбимое обращение мимо ушей). – Прости, но я ни хрена не понимаю. Ты не могла бы рассказать все по порядку? И что это за имя такое – Еська? Это что, собака? Или хряк?
– Ладно, – с трудом согласилась она. – Ты п-прав. Что размазывать. Он же мне не родной брат – приемный. Родители никогда не скрывали. Ты его хорошо знаешь?
– Думал, что неплохо.
– Ну тогда ты заметил, что мы очень разные. По внешности, я имею в виду. Совсем непохожи, да?
– Ну да. Но я никогда не придавал этому значения.
– Я тоже. Но он такой… т-темный, потому что он не русский. Он из коренных, с-сибирских. Есь – это в честь какого-то их легендарного волшебника13… Мама была учительницей, ты знаешь, а его родители разбились на снегоходе. Провалились в полынью на реке. Она и взяла его маленького к себе. А тогда в документы не давали любые имена п-писать, вот и записали Станиславом. Я и не знала, что он тебе Стасом назвался. Дома все – Есь да Есь…
– Так, – глубокомысленно заметил я. – С этим разобрались. И что дальше?
– Ну, он много старше меня. Я когда родилась, он совсем взрослый был. И он ко мне так относился… Не к-как к сестренке. Как к дочке, все думали. А потом выяснилось, что все еще хуже.
– В смысле?
– Он сначала все помогал маме меня мыть. Потом п-просто мыл сам, я уже большая была. Подглядывал иногда, как я сплю – я видела… И все видели, что он ко мне… неровно дышит. Он вообще странный был, Есь. Животных мучал втихую. Однажды – думал, что я ушла, а родителей не было – пошел во двор, схватил гуся за лапки, ну и… – она хихикнула, а я поразился бесхитростности деревенского восприятия.
– Но людей не т-трогал. Все равно все были рады, когда его в армию загребли. Пили всем селом три дня. А потом – ну, созванивались на праздники, и все. Особо не виделись.
– Пиздец какой-то, – прошептал я, и тут же шлепнул себя по губам. – Извини, вырвалось…
– Ничего, в целом ты прав, – улыбнулась она. – Ну ладно. И вот потом, значит, что было. Я, когда очнулась, сначала ничего не могла – ни двигаться, ни говорить. Лежала п-просто, как бревно. Только смотрела. И так несколько н-недель, или, может, месяцев, не знаю. И рядом был он. Еська. Это было в его доме, понимаешь?
– М-да, – протянул я, предчувствуя нехорошее.
– Он за мной ухаживал. Убирал там… ну, я же не могла даже в туалет сходить. Все время разговаривал со мной на своем языке непонятном. Включал радио или телевизор – может, думал, мне полезно будет. И… гладил, трогал. Целовал часто – руки, ноги даже. Один раз только в губы, – она передернулась. – Больше ничего не делал, не переживай… Точнее, не знаю. Я всё больше без памяти была. Он мне делал к-какие-то уколы, от которых я все время засыпала. Но я н-не-не думаю, что он мог еще что-то. Потом поняла, что это н-невозможно… Только все равно ведь противно, да?
Ее голос дрожал, и я успокаивающе положил ей руку на колено. Она не возражала, и, кажется, вовсе этого не заметила – так захватили ее тяжелые воспоминания.
– А потом ты сбежала?
– Да. Однажды он ушел надолго – на день, или, может, два. Я очень захотела пить, и вдруг поняла, что могу встать. А дальше ты знаешь…
– И там была эта машина?
– Да, стояла у подъезда – п-пыльная, вся в листьях. Это точно Есь за нами ехал, я знаю. Не оставит меня в покое…
Ася изможденно закрыла глаза. Такие обильные словоизлияния, похоже, совсем вымотали ее – обычно такую молчаливую, что за целый день она могла обойтись парой слов, да и то сказанных по крайней необходимости.
Вот так Язь, – с ненавистью подумал я. То бишь Есь, мать его. Физик, блин, теоретик. Творец прошлого. Лучший, нет, единственный друг. Глухой на ухо гитарист, вышивальщик крестиком и гладью, матерщинник, выпивоха, бесстрашный казанова и болтливый интеллектуал. Заводила, харизматик, свой в доску парень. Наследник сибирских шаманов, чтоб они все передохли. В смысле – в гробу на своих оленях перевернулись… Но как же он нас нашел? И зачем? Чтобы я не узнал о его гнусностях?..
– Ты думаешь, он знает, где мы? Знает, что ты отправилась к родителям?
Она только жалко улыбнулась. Мог и не спрашивать – если бы я не нашел Асю в старой квартире, то сам отправился именно сюда. Я так разозлился, что чуть не пролетел на полном ходу нужный съезд, но в последний момент Ася, перегнувшись боком через рычаг, испуганно стукнула меня твердыми, неживыми пальцами протеза. Я вынырнул из размышлений и еле успел завернуть.
Вскоре мы были на месте. В когда-то большом и процветающем, а ныне всеми забытом селе Зупатые Узды, подарившем миру Асю… и Стаса. Дела тут обстояли, кажется, совсем неважно. Мы медленно плыли по заросшей деревенской улице – мимо еле видных в тумане домов с заложенными горбылем окошками. Несмотря на непозднее время, навстречу нам не вышла ни одна живая душа – не видно было ни селян, ни коров; даже собаки, обычно с раздражением встречающие чужаков, молчали. Ася, затравленно озирая это безмолвие, молча указала мне, где остановиться – сам я был здесь только раз, и то в настолько измененном состоянии тела и духа, что вряд ли мог распознать нужный двор.
Дощатые, черные от грибка ворота были прикрыты, но не заперты. Петли настолько закисли, что мне пришлось навалиться на них всем телом – и только тогда мы смогли протиснуться через образовавшуюся щель. В саду тоже царило неопрятное буйство природы: когда-то ухоженные грядки были сплошь покрыты лесом крапивы, а в ней секвойями возвышались гигантские, раскидистые, сухие по случаю осени зонтики укропа (а может, и не укропа – я не силен в ботанике). Беседка, которую я смутно помнил белой и нарядной, теперь стояла унылым скелетом из жердей, а на внешне еще крепком, лишь слегка осевшем доме, висел огромный, бурый от ржавчины замок.