Крылатые качели

Доктору потребовался еше материал для записи, и он продолжил:

– Сколько дней или месяцев употребляли алкоголь до этого?

– Несколько дней… дней пять, наверно.– мне было неловко, что доктор принимает меня за алкоголика, которых он видел, наверное, тысячи. Оправдываться же я посчитал глупым, потому что именно алкоголики и оправдываются. Наверное.

– Сколько раз в неделю обычно принимаете алкоголь?

– Иногда один раз, иногда несколько.

– Какие именно напитки?

– Пиво, виски, текила, водка, коктейли.– я заметил на столе томик Чехова с цифрой 8. Захотелось схватить его и унести в надзорку.

– В пересчете на крепкий алкоголь типа водки, сколько максимально употребляли? – доктор, очевидно, проводил давно набивший ему оскомину опрос. Может, уже лет тридцать опрашивает алкоголиков по этой схеме.

Мне стало не по себе, когда я выдал:

– Наверно, около бутылки.

– В пересчете на водку пол литра? – уточнил доктор.

– Да,– я принял независимый вид, когда окончательно понял, что теперь я алкоголик не только для доктора, но и для Истории болезни.

– Бывало ли так, что после приема большого количества алкоголя Вы наутро не могли вспомнить некоторые события, происходившие во время опьянения?– продолжал он добивать меня.

– Да, бывало.– я посчитал, что терять уже особо нечего и решил побравировать. Принял декадентскую позу, то есть постарался расположиться на облезлом стуле как можно непринужденнее.

Доктор откинулся немного назад и оценил то, что он понаписал обо мне. Я рассмотрел его внимательнее. Лицо его в этот момент стало одухотвореннее, он мне напоминал теперь физика со старого плаката, который в тяжелых, модных на тот момент очках любуется на модель то ли атома, то ли Вселенной, крутящейся у него на раскрытой ладони. Только у того физика была короткая борода без усов, а Алексей Николаевич чисто выбрит. Черная челка, посеребренные бачки, глубокие характерные складки на щеках, волевой подбородок-доктор был весьма импозантен.

Доктор остался, по-видимому, доволен написанным и продолжил:

– С утра похмеляетесь?

Я обрадовался и выложил козырь:

– Ни разу не похмелялся. Или не опохмелялся, не знаю, как правильно.

– Почему не похмелялись?– все так же монотонно.

– Не видел необходимости,– продолжал я крыть карты доктора,– с утра чувствовал себя хоть и не очень хорошо, но довольствовался лишь минеральной водой.

– Хм, довольствовался, надо же!– Доктор впервые заинтересованно поглядел мне в глаза. Его, кажется, немного взбодрил этот устаревший глагол.

Я почуял, что ухватился за какую то ниточку и призвав свою память, начал импровизировать:

– Поутру maman посылала к лавочнику, и я довольствовался двумя бокалами сельтерской воды, после чего шел к завтраку. Завтрак в нашей семье был по-английски скромным, то бишь подавали яйца, сваренные всмятку, овсянку и гренки. После чего я одевался и ехал в Университет. Ехать приходилось на пролетке, потому что papa наш весьма строгих правил и не позволял брать экипаж.

Доктор расхохотался. Большое его тело упруго задвигалось. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и чуть распустил галстук. Наклонил голову и глядел теперь иронично на мою особу. Было видно, что его так и подмывает принять мою игру и сморозить что-либо в стиле: “Любезнейший, а после Университета Вы, я полагаю, приказывали ехать к “Яру”? ” Но Алексей Николаевич сдержался и вернулся к моей истории:

– Не похмелялись, то есть, непрерывно алкоголь не употребляли? Так, что не было периодов полного отрезвления?

– Нет, с утра был трезвым, и до вечера алкоголь не пил. Были как-то три дня на даче с друзьями, пили все эти дни, но и тогда как-то до послеобеденного времени не хотелось выпивать.

Доктор полистал какие-то отпечатанные листы и спросил:

– По результатам анализа крови у Вас были обнаружены каннабиоиды.

– Употреблял в тот день помимо алкоголя и “траву”, кто угостил, не помню.– выложил я уже не раз сказанное.

Доктор помрачнел:

– Меня не интересуют Ваши каналы снабжения. Это не моя компетенция.

Доктор снова глядел на меня свысока и холодно. Он задал еще несколько вопросов по поводу психического и физического здоровья моих близких и дальних родственников. Про школьные годы, травмы головного мозга, инфекционные заболевания. К счастью, на все эти вопросы я мог ответить, что ничего необычного и опасного не было.

– Страхи бывают? – он перешел, наконец, к самому, как мне подумалось, главному.

Я посчитал, что от этого будет зависеть мое лечение, и потому ответил:

– Нет, не бывают.

– Какое настроение обычно: повышенное, плохое, нейтральное?

– Чаще обычное настроение, иногда повышенное, если есть повод.

– Бывают ли такие дни, когда не хочется ничего, лучше лежать и ни с кем не общаться?

– Нет, я общительный, такого не бывает.

– В день, когда Вами было совершено правонарушение, сколько Вы выпили алкоголя?

– Около бутылки сухого вина, потом около бутылки пива, несколько рюмок водки.

– Это Ваше обычное количество алкоголя? – доктор был все так же бесстрастен.

– Мы отмечали День рождения друга, было весело, потому не следил за количеством.

Я был уверен, что доктор спросит, слежу ли я обычно за количеством. Но он не уточнил.

– Как Вы оказались в школе, помните?

– Нет, я помню, что мы гуляли-гуляли по улицам, потом провал, и очнулся я уже в камере в Милиции.

– Никаких воспоминаний, смутных даже, не приходило после этого?

– Нет, как отрезало все. Я потом пытался много раз вспоминать, что было, но ни секунды не могу припомнить.

Я не врал, у меня в памяти как будто произвели “монтаж” кинопленки-вырезали кусок, а оставшееся склеили. Так что у меня возникла картина того, как я гуляю с друзьями, а потом открываю глаза в незнакомом помещении, на потолке гудит длинная лампа, окно с решеткой, две кровати без белья, унитаз. И до сих пор отчетливо помню, как мне было омерзительно плохо.

– Вы учились в школе, в кабинете которой Вы устроили погром?

– Да. С первого класса. В прошлом году закончил.

– Какие отношения у Вас складывались с одноклассниками?

– Обыкновенные, как у всех, наверно. С одними дружил, с другими не очень.

– С учителями?

– Учителя хорошие в основном были, не конфликтовал.

– Какие предметы в школе давались с трудом?

– Математика, наверно. Ну, не с трудом, а так, неинтересно было. Приходилось напрягаться. Геометрия еще. И физика.

– Какие предметы нравились?

– Литература, Русский, Музыка.

– Физкультура как?

– Как все, нормативы сдавал.

– Свидетели показали, что Вы во время погрома в кабинете кричали: ” На, фашист, стирай!”. Кого Вы могли иметь в виду?

Меня уже спрашивал об этом психиатр в Москве. Но я не мог ничего связать с этим даже приблизительно.

– Я не знаю, что я имел в виду, когда кричал.

– Ну, возможно, среди Ваших знакомых был некто по прозвищу “фашист”, или придерживающийся таких взглядов? Одевающийся как эти… молодежная субкультура… Скинхеды, да?

– Нет, среди моих знакомых никого, кто подходил бы под это определение, не было.

– А среди тех, с кем Вы могли конфликтовать?

– Я ни с кем не конфликтую, не знаю, кто бы это мог быть.

Доктор написал уже целый лист и перешел на второй.

– Вы вот говорите, что Литературу любили в школе, а почему, в таком случае, разгромили кабинет Русского языка и Литературы?

– Не знаю вообще, как так получилось. Я и с учительницей Литературы хорошо общался, вообще ее все в классе любили. Она в шоке была, когда узнала, что я наделал… Мне рассказывали.

– Сами Вы как оцениваете свой поступок?

Я был искренен:

– Мне непонятно, как так вышло. Я от себя такого не ожидал никогда. Если бы тот прохожий не снял на камеру, что я творю в кабинете, я не поверил бы. Стыдно очень и до сих пор непонятно, как я мог.

– Когда Вас по телевизору показали, что почувствовали?

– Стыдно…

– Родители Ваши чем занимаются?– доктор любил менять тему, видимо, так он “ловил” тех, кто ему врал.

– Мама-преподаватель в том Университете, где я учился, отец-инженер-конструктор на заводе.

– Как обычно спите? Сколько часов? Ложитесь ли в одно и то же время?

– Ну, по-разному бывает, иногда засиживаюсь до трех ночи, иногда вечером ложусь.

Доктор, видимо, выяснил уже все, что хотел, потому что поставил подпись и перелистнул несколько листов и выбрал страницу с заголовком “Лист назначений”.

– Я назначу Вам на ночь легкий препарат, если Вы не сможете заснуть или почувствуете тревогу, обратитесь к медперсоналу, и Вам выдадут его. И утром будете получать капсулу другого препарата, посмотрим, как Вы будете себя чувствовать.

Я похолодел: неужели меня все-таки ждет дурдом и я теперь псих?

– Доктор, а что, я теперь буду пожизненно лечиться? Я – больной?

Доктор закрыл Историю болезни и постарался говорить с участием, но отчеканивая каждое предложение:

– То, что Вы натворили, я предполагаю, было в состоянии так называемого Патологического опьянения. В этом состоянии человек является невменяемым, то есть не подлежит уголовному преследованию. По окончании этого состояния человек обычно вменяем и дееспособен. И если Вы в отделении что-нибудь совершите, Вы будете считаться вменяемым. И будете нести наказание как обычный преступник. Пока же мы проведем экспертизу, по результатам которой Вам будет выставлен окончательный диагноз, а уже Судебные органы решат, где и как Вы будете либо нести наказание, либо лечиться принудительно. Я советую Вам вести себя хорошо, соблюдать режим отделения, не создавать конфликтных ситуаций с другими больными, не грубить медперсоналу. Вы вчера при поступлении подписали “Согласие на лечение в Психиатрическом стационаре”.

Я вспомнил, что вчера я действительно что-то подписал, но машинально, не выясняя, что именно.

– Доктор, а если я откажусь от лечения?– предпринял я попытку хоть как-то защититься.

Доктор поморщился и зачитал по памяти какой-то абзац:

– В таком случае, согласно Закону о психиатрической помощи Российской Федерации, его части, касающейся недобровольного помещения в психиатрический стационар, будет собрана комиссия из нескольких врачей-психиатров, которая выяснив Ваше состояние и руководствуясь Определением Суда на направление на стационарную психиатрическую экспертизу, примет решение о недобровольном помещении Вас в данное отделение. Я понятно выразился?– с некоторым превосходством завершил он.

Крыть нечем-понял я. Обилие официальных терминов непреодолимой стеной отделило меня от привычного мира, и я совсем пал духом.

– Сколько мне присудят здесь находиться?

– Суд не дает конкретного срока, который Вы будете здесь находиться,– доктор снова смотрел в окно, его мысли витали где-то, а я слышал лишь четкое и неумолимое,– Время нахождения в отделении зависит от Вашего психического состояния, то есть от того, как Вы будете себя здесь вести. Если не будете проявлять агрессии, гнева, отказа от пищи, нарушения сна. От того, как сложатся Ваши отношения с другими больными и медперсоналом. Если сможете регулировать свое поведение, то сможете вернуться домой месяцев через шесть.

Доктор закончил мягко, даже как бы с участием, но в тоже время отстраненно. Как и тысячи раз до меня.

В голове у меня крутилось столько всего, что я не знал, что сказать. Вообще, все оказывалось именно так, как и говорил Ашотыч, но тогда все это мне казалось не относящимся ко мне, нереально далеким.

– Если вопросов больше нет, можете идти отдыхать,– заключил доктор и я снова отметил это часто употребляемое здесь предложение “отдохнуть”.

Уже на пороге я спохватился:

– Алексей Николаевич, ко мне мама сегодня, наверно, приедет. Вы разрешите привезти ей в следующий раз несколько книг?

Доктор чуть подумал и с некоторой гордостью произнес:

– У нас в отделении есть довольно хорошая библиотека. Я скажу медсестрам, чтобы Вам разрешили брать по одной книге. Но при нарушении режима Вы будете лишены этого. Понятно?

Я обрадовался и поблагодарив его, вылетел из кабинета. Я чуть не подпрыгивал от восторга: не придется ждать еще неделю, уже сегодня я смогу отгородиться от циркулей, стариков и юрочек, от всего этого вентиляторно-табачного сообщества, буду читать, быстрее пройдет время в надзорке!

– Тебя выписали что ли уже?– притворно удивилась на мое появление Петровна, когда я проходил мимо поста. Видимо, я так сиял, что она сразу поняла мое состояние.

– Нет еще. Доктор сказал, что разрешит мне брать книги из библиотеки Вашего отделения.

– Хоть кто-то почитает, а то стоят книги просто так.– равнодушно проговорила Петровна и продолжила заполнять журналы.

Блин, а может, вчера еще разрешили бы книжку какую-нибудь взять? Видимо, в этом здесь не было никакой привилегии, читать могли все, но, скорее всего, в силу культурного развития, не считали нужным. Интересно, что тут за книжки? Какие-нибудь наподобие “Жизнь вора” или “Прыжок акулы”, “ГРУ против ЦРУ”, “Ограбление по-питерски”, “Зомби из ЧК”? Что еще могли тут читать?

Я рассуждал так лежа в кровати, закинув руки за голову, и все в надзорке уже не казалось таким удручающим. Циркуль копошился в подушке и негромко напевал какой-то простой мотив, старик ходил по проходу и рассуждал о хлебе насущном, усатый и полный, сидя на кровати, вели неспешный разговор про особенности современных теплиц, словно соседи по даче. Юрочка стоял в проеме и дурашливо изображал, что сейчас несанкционированно покинет надзорку.

– Я вот тебе! – изредка доносился голос Петровны, которая говорила это строго как бабушка внуку.

Юрочка иногда разбавлял ее реплики вопросом:

– Бабушка пиедет?

Петровна отвечала, что приедет.

Мужик в углу завернулся в одеяло, Губошлеп тоже спал. Идиллия!

Убийцы и насильники предавались утренней неге, а я лежал в их окружении, и ничего не происходило. Я вспоминал все, что я мог знать о психбольных. Среди моих знакомых не было никого, кто подпадал бы под это определение. Я мог вспомнить только одного нашего соседа-Валеру, который иногда орал в своей квартирке матом по ночам, но при встрече был тих и печален. Разумеется, я смотрел “Молчание ягнят”, но место, в котором я теперь находился, никак не походило на эту жуткую тюрьму, а Алексей Николаевич на доктора Чилтона. Я пробежался мысленно по содержанию “Над кукушкиным гнездом”, и снова не нашел аналогий: тут не было негров-санитаров. Да и санитаров не было вовсе. Были санитарки-неповоротливые бабушки, выполнявшие скорее функции нянечек. А ведь у Кизи было описано отделение не для убийц и маньяков, насколько я помнил, там только Макмерфи был на принудительном лечении. Кстати, примерно по такой же статье, что и я! Хо-хо. Ну, на Макмерфи я никак не тянул: тот бы уже со всеми перезнакомился, организовал с Валерой партию в покер, подкатил к той медсестре в процедурном. Да, она красивая… Еще старшая такая интересная… И она тоже никак не тянет на миссис Рэтчед в “Над кукушкиным гнездом”. Хотя, может, это только пока?.. Пока они ко мне присматриваются?..

Хлопнула дверь-по звуку это та, дерматиновая. Послышался голос Светланы Вадимовны, она о чем-то поговорили с Петровной. Потом снова хлопнула дверь. Петровна звала меня.

– Ну что, уважаемый читатель, пойдем,– улыбаясь, тяжело встала она с кресла, когда я подошел,– сказали тебе выдать книжку на выбор.

Я замер от восторга. Наконец-то! Мы прошли за стеклянную дверь, за которой, как я вчера наблюдал, раздавались “передачи”, и слева от нее обнаружился шкап-именно “шкап”, как его называли в старину! Глубокоуважаемый Шкап! В ширину примерно метра два с половиной и доверху, до потолка почти заполненный книгами! И какими! Собрания сочинений Чехова, Достоевского, Толстого, Бунина, Лермонтова, Пушкина, Куприна,Тургенева, Гоголя! Жюль Верн, Дюма, Гюго, Стейнбек, Майн Рид, Хэмингуэй, Золя, Бальзак, Стендаль, Флобер! Некоторых томов в собраниях не хватало, но сколько же было книг в этой библиотеке! Снизу шли книжки с яркими корешками переплетов-современные детективы, боевики и любовные романы. В середине советские авторы: Шолохов, Симонов, Алексей Толстой, Гроссман, Бондарев и еще какие-то мне неизвестные. Это собрание было похоже на то, которое было у нас дома, и которое я видел в квартире тетки, где прописан, мы раньше часто ездили к ней в гости. И такие же собрания книг я видел каждый раз, когда в детстве приходил с родителями к их друзьям.

– Откуда это богатство?– только и смог я пролепетать, когда рассмотрел весь волшебный шкап.

Петровна, очевидно, была довольна произведенным на “москвича” эффектом-мол, и мы тут не лыком шиты, тоже образованные.

– Приносил медперсонал книги, что от родных остались, из дома еще, если переезжали куда. Родственники больным тоже навезли. Вот и собралась такая библиотека. А никто из больных не читает особо, вот Леша Ефремов только, да иногда еще кто соберется почитать, спрашивает. А так пылятся все время.

Надо увидеть этого Лешу! Я заметил еще стопки каких то журналов в самом низу-наверно это “Роман-газета” и “Новый мир”, или как они назывались раньше? В детстве такие стояли стопками на шкафах, а потом их увезли на дачу.

– Ну, выбирай книжку, а то некогда мне тут стоять!– Вырвала меня из сладкого оцепенения Петровна.

Я спохватился и выдернул сверху второй том Чехова. По дороге в надзорку быстро просмотрел оглавление: “Рассказы, фельетоны 1883-1884” . О, как раз угадал! Я побоялся, что в первом томе будет много от составителя, пол книги досужих рассуждений “о творчестве великого писателя, коего мы почитаем за его талант и прочая, прочая, прочая”, что часто встречается в таких собраниях сочинений. Ну, теперь я спасен!

” Что мне снег, что мне зной,

что мне дождик проливной,

Когда второй том Чехова со мной?!” – От избытка чувств перекроил я детскую песенку и завалился на кровать. Взбил подушку и сразу с первой страницы растворился.

После того, как вышел от доктора, я поймал себя на мысли, что хотя сегодня должна была приехать мама, но я не ждал ее как раньше в детстве-непрерывно, страстно, как избавления из страшной сказки. Как-то быстро дошло до всех моих чувств, что я здесь надолго и наилучшим будет, если я изучу здешние законы существования и избегну ненужных потрясений. Все пройдет стороной, и я тогда снова окажусь в окружении Веньки, Левы, мамы. А может и Ленка снова… Хотя Ленке только не хватало с бывшим психом тусоваться. Ну и ладно.

Я успел прочитать первый рассказ, как меня позвала та высокая медсестра Нонна ( или Нина?)

– На свидание,– она произнесла это так равнодушно, что я сначала воспринял это как “до свидания”.

Она лениво вышла из-за поста и повела за ту дверь, где сидела охрана. Там сегодня были другие: двое мужчин в годах, один из них очень цепким взглядом быстро ощупал меня и чем-то щелкнул на столе. Другой заваривал чай в литровой стеклянной банке и на меня не обратил никакого внимания. В соседней комнате, где вчера меня обыскивал Коля, сидела мама. Он набросилась на меня, как будто я пришел с войны, как будто не вчера утром провожала меня после суда. Сдерживая слезы, все оглядывала, стараясь высмотреть жуткие изменения в моем теле и психике, которые неминуемо должны были произойти за сутки в этом загадочном и жутком по ее мнению месте. Наконец, она усадила меня за один из столов и горестно принялась глядеть мне в глаза. Нонна уселась за стул у окна прямо напротив нас и как-будто приготовилась наблюдать. Это было так непривычно и непонятно, что мы в свою очередь уставились на нее. Нонна продолжила смотреть на нас. Наконец, Нонна, поморщившись как от зубной боли, проговорила:

– Я буду присутствовать и наблюдать за вами во время посещения, чтобы не произошла передача больному запрещенных предметов.

Мама поспешно перебила ее:

– Я знаю, мне охранник все уже объяснил: деньги, спиртные напитки, наркотики, острые и металлические предметы нельзя.

– Людям на улице тоже все объясняют, а они все равно нарушают Правила дорожного движения,– все так же устало процедила Нонна,– так что на посещении у нас в отделении присутствует медперсонал.

Мама встрепенулась:

– Девушка, ну Вы что, мне не верите?

– За Верой в церковь, а у нас инструкции и Режим,– видимо, Нонна повторяла то, что уже миллион раз говорила родственникам больных.

– Ну… как же теперь…– мама не знала, как на глазах чужого человека разговаривать со мной,– ведь я не преступница, я-преподаватель в Университете.

Нонна дернула плечом:

– У нас тут тоже как Вы-интеллигентная женщина, приходит к сыну и алкоголь ему таскает. Он уже несколько раз напивался. Срок лечения сыну продлевает, чтобы подольше домой не возвращался, не бил ее.

Мама пораженно застыла. Да и я немного опешил. Интересно как люди живут, оказывается!

– Ну, хорошо, тогда извините, что … – мама не могла подобрать слова, – что…

– Да ничего,– Нонна немного смягчилась и зевнула, прикрывшись ладонью с длинными пунцовыми ногтями.

Мы с мамой снова принялись разглядывать друг друга.

– Мама, тут все как в детском садике,– догадался я, наконец, успокоить маму,– все по часам: подъем, завтрак, процедуры, обед, тихий час, ужин, процедуры, отбой.

– Еще прогулка, когда погода позволяет,– включилась в успокаивание мамы и Нонна.

Мама благодарно глянула на нее.

– Кормят хорошо, только майонез привези.

– Майонез нельзя.– отрезала Нонна.

Я уставился на нее:

– А как же за завтраком…– я осекся, поняв что запрещенный майонез был у больных нелегально.

– Значит, отберем у всех майонез.– заключила Нонна.

Мама спохватилась:

– Не надо ни у кого отбирать, а-а-а как Вас по имени-отчеству?

– Нонна Алексеевна,– представилась та.

Ага, все-таки Нонна, значит.

– Нонна Алексеевна, Вы, пожалуйста не отбирайте ни у кого майонез, – просила мама,– ну, это же не наркотик, или тут ваши больные что-то из него?..

– СЭС не позволяет,– ровным голосом пояснила Нонна,– Санитарно-Эпидемиологическая Служба! Список разрешенных продуктов для передач висит вон там,– указала она на стену за мной.

Потом подумала и закончила неожиданным:

– Да привозите, только в тетрадку его заносить не будем.

“Это как-то не по-кафкиански, это вообще “Анти-Кафка” получается”,– недоумевал я не от неумолимости предписаний и инструкций, а от того, как легко монументальная Нонна отказалась от одного из них!

– Спасибо, Нонна Алексеевна!– благодарно прижала руки к груди мама и снова обратилась ко мне,– Ну, рассказывай, что тут? Кто с тобой в палате? Туалет в палате есть? Или вас открывают ночью, если в туалет захочется?

– Да тут и дверей нет в палатах, в туалет когда хочешь идешь.

– Туалет один на всех как в больнице? Ты там долго не сиди с книжкой, как дома,– при Нонне мне стало немного не по себе от таких подробностей.

– Да тут не засидишься, кабинок нет, просто унитазы в ряд.

Мама возмущенно оборотилась к Нонне:

– Как же это? Они на виду у всех так и сидят?

Нонна привычно парировала:

– В армии сидят в рядок и ничего, а тут иначе нельзя: больной не должен оставаться без присмотра. Нарушение безопасности.

– Да что за нарушение то?

– Без присмотра могут быть попытки самоубийства, драки,– Нонна хотела еще что-то добавить, но пощадила маму,– в общем, все ради безопасности больных.

Мама согласно покивала головой и продолжила:

– Илья, а как тут санитары-не слишком строгие?

Я усмехнулся:

– Да я не видел пока никаких санитаров, одни бабушки как наша соседка Раиса Петровна. Санитарки.

Мама вопросительно посмотрела на Нонну.

– Нет у нас никаких санитаров, это только в кино их показывают. Может, только у вас в Москве есть санитары в психбольницах. А у нас иногда в других отделениях бывают санитары, да и то-это местные алкаши, поработают две недели-и в запой. И их увольняют.

Мне все больше казалось, что мы собрались здесь, чтобы поговорить втроем, и мама с Нонной как старые подруги по работе обсуждают мое поведение и условия проживания в детском лагере отдыха. Нонне, видимо, подумалось то же, потому что она немного отвернулась, показывая, что не намерена более участвовать в общей беседе. Мама спохватилась:

– Илья, а больные здесь как себя ведут? Наверно, с утра до вечера кричат и дерутся?

– Нет, мам. Все спокойно, все занимаются своими делами, мне доктор разрешил книги брать-тут отличная библиотека, книг много, почти как у нас дома.

Мама обрадовалась:

– Илья, ты читай побольше, ты раньше так много читал, пока не связался с твоими Венькой и Левой,– мама снова обратилась к Нонне, стараясь представить ей меня в лучшем свете как старой школьной подруге,– ведь он такой домашний был, в школе никогда не хулиганил, не дерзил, с отцом только отношения натянутые. Даже не знаю, как он мог…

Нонна снова смягчилась:

– Да читает пусть на здоровье сколько хочет, мы только “за”! Вот из надзорки выпустят, тогда и телевизор сможет смотреть. В положенное время, конечно.

– Надзорка-это где буйные что ли?– встревожилась мама.

– Буйных у нас нет, мы больных лечим при возбуждении-они успокаиваются. В надзорке,..– видимо, она решила, что “надзорка” звучит слишком пугающе,– в наблюдательной палате лежат больные с обострением и за нарушение режима.

Мама как будто успокоилась и снова оглядывала меня.

– А доктор тут тебя осмотрел? Что сказал? Долго тебе тут придется находиться?

– Алексей Николаевич сказал, что пока экспертиза будет идти, потом скорее всего придется полежать несколько месяцев.

Мама глубоко вздохнула:

– Ну, все как Сурен Ашотович нам сказал, все так.– она обреченно повесила голову.

– Ну, мам, все быстро пройдет, полежу, начитаюсь на десять лет вперед, ну, что ты? – мне снова было стыдно перед мамой и перед “ее школьной подругой” Нонной, которая теперь укоризненно смотрела на меня.

Мама как будто что-то вспомнила:

– А с этим Алексеем… Николаевичем, да? Можно поговорить? – обратилась она к Нонне.

– Можно, я его приглашу, тем более, посещение скоро закончится, сегодня долго не можем, в отделении без меня только одна медсестра, санитарка и буфетчица. Скоро телефоны будем выдавать, надо наблюдать за больными.

– А они у вас без телефонов?

– Да, выдаем только на один час по четвергам. Требования безопасности.

Мама не решилась требовать объяснений по поводу безопасности телефонов. Нонна оценила это и миролюбиво предложила:

– А Вы приезжайте по выходным-если больной хорошо себя ведет, можно и полчаса, и больше посидеть тут. Только приезжайте не в “тихий час”, а до обеда. И перепишите себе разрешенные продукты из списка.

– Спасибо, Нонна Алексеевна,– мама благодарно поглядывала на нее и на список надо мной.

– Давайте я запишу, что Вы привезли в передаче,– Нонна встала и подняла с подоконника тетрадку с разноцветной обложкой.

Мама вытаскивала из пакета вареную колбасу, сало, кусок копченого мяса, упаковку нарезанного сыра, окорочков куриных копченых, палку копченой колбасы и батон в нарезке. Я застыл от удивления: именно этот список мне постоянно цитировал старик из надзорки. Он что-ясновидящий? Я отогнал эту безумную мысль, а Нонна принялась фиксировать все продукты в столбик напротив моей фамилии и сегодняшнего числа. Записывала также их примерный вес и количество. Еще мама привезла чай в пакетиках, печенье и конфеты. И пластиковую кружку! Красота! Наверно, Ашотыч надоумил.

– Хлеб не привозите в следующий раз-у нас его полно.– посоветовала она маме, закрыв тетрадку, – а теперь давайте я позову доктора, а ты, Илья, простись с мамой и иди в отделение.

Мы с мамой обнялись и я, взяв пакеты с передачей, не оборачиваясь вышел из комнаты. В комнате охраны охранник щелкнул чем-то на столе и замок на двери в отделение загудел.

– Чо встал то, открывай, замок сгорит!– резко подогнал меня охранник, и я дернул дверь на себя.

За мной в отделение зашла Нонна, обогнала меня и на ходу бросила:

– Пакеты на пост,– и ушла через дерматиновую дверь.

Больные оживленно кучковались у поста. Я отдал пакеты сидящей в кресле Петровне, та оторвалась от какого-то журнала и показала кивком головы, чтобы я их поставил на стол. Взял только кружку, пачку чая и пошел в надзорку, а Петровна с оханьем воздвиглась из кресла и по-утиному заторопилась с моим пакетом за стеклянную дверь. Потом показалась Нонна, за ней вышел доктор и скрылся в направлении комнаты охраны. Минуты через три он зашел обратно. Я забеспокоился, что мама, наверно, теперь выйдет на улицу и будет ждать, что я покажусь в окне, как в детстве, что я помашу ей из окна больницы, где я лежал с отитом, а я ей даже не сказал, что окно моей палаты на другой стороне. Я подошел к выходу из надзорки и попросил разрешения подойти к окнам напротив поста, где стоял тропический лес.

– Да иди, только растения не повреди, аккуратнее, а то тебя Вероника потом проклянет,– отпустила меня Нонна.

Тут же забыв про невероятную Веронику, я осторожно пробрался через маленькие джунгли и встал перед широким окном, как и все окна здесь, зарешеченным. Было почти одиннадцать утра, ясный денек бил прямо в лицо, между корпусами Больницы проходило оживленное движение: в сопровождении женщин-медиков различной комплекции по натоптанным дорожкам туда-сюда скользили больные обоих полов, утепленные в бушлаты и ушастые цыгейковые шапки. Некоторые покрикивали, остальные шли молча, уставившись под ноги. Никто не любовался на по-праздничному украшенные снегом ели и сосны. В гору взобрался длинный автобус.

Мама показалась из-за правого торца нашего корпуса, остановилась и принялась высматривать меня. Я уже хотел еще раз просить медсестер отпустить меня к тем окнам за столовой, но мама решила пойти поискать меня как раз туда, где надо. Я облегченно перевел дыхание и принялся махать ей. Она подошла ближе и заметив, очевидно, какое-то движение в моем окне, остановилась и, приложив руку к шапке, увидела меня. Тоже замахала, тревожно улыбаясь. Мы махали еще некоторое время, потом опомнились и просто смотрели друг на друга. Почему-то комок подкатил к горлу, я не мог понять, жалко ли мне маму и то, что она необоснованно тревожится за меня, или мне жалко себя. Потом я показал маме на свое левое запястье, мол, уже пора идти и замахал ей. Она замахала и закивала. Я показал ей, чтобы она первая отвернулась и уходила. Она махнула еще раз и пошла, оглядываясь. Я повернулся и уже раздвинул широкие листья, как уловил какое то движение: справа от меня между большим горшком и окном притаился коренастый больной с широким лицом, который пытался тихонько оторвать кусочек от разлапистого листа. Он тоже заметил меня и бешено задвигал бровями. Я выбрался из зарослей и ушел в надзорку. Лег на кровать и ощутил давно забытое чувство: как будто уже всех забрали родители, а я сижу одиноко за столом в каким-то конструктором и поглядываю на дальнюю дверь раздевалки, через которую все никак не идет мама. Я останусь навсегда в этом хорошо натопленном, ярко освещенном помещении, в общей спальне возится воспитательница Светлана Сергеевна, которая, это понятно, живет здесь-в детском саду. Она добрая, но она не мама. И даже папа не заберет меня. И бабушка.