Крылатые качели

– Что молчишь? Есть голоса? – Георгич смотрел на меня как на олигофрена.

– Что такое “голоса”? – решился спросить я.

– Значит, нету,– заключил Георгич и потерял ко мне интерес. Прошелся по надзорке, пересчитывая больных. Приказал губастому убрать постель от крошек. Тот заулыбался и пообещал убрать.

Георгич ходил по палате как по пашне: уверенно раскачиваясь, оглядывал свои владения. Оставшись удовлетворен осмотром, пошел направо по коридору, видимо, на осмотр других палат. А я снова улегся и принялся смотреть в потолок.

С поста раздался звонок телефона. Голос “невесты” Валеры четко произнес:

– Шестое отделение, пост. Да, здравствуйте, Геннадий Андреевич. Тяжелых, остых нет, все нормально. Да, до свидания.– положила трубку, кому то сказала иронично,– не хочет дежурный врач к нам идти, далеко ему!

Мне было так невыносимо скучно, что я решился подойти познакомиться. На посту сидела дама, на вид лет пятидесяти пяти, ее пышные светлые волосы были красиво уложены. Размеры дамы были весьма солидные, так что на запястьях красовались перетяжки, как у малышей с рекламы детского питания. Лицо ее мастерски, по-современному накрашено, и было понятно, что раньше она считалась красавицей. Она ставила в журнале, который я уже видел, какие то цифры. Слева от поста на лавке сидела коренастая женщина примерно тех же лет или чуть старше. Облик ее свидетельствовал, что она давно считает себя существом строгим. Она настороженно смотрела на меня. Наверно, это санитарка, а “Васильна” – медсестра, – подумал я и обратился к Васильне:

– Добрый вечер!

Васильна глянула на меня и прищурилась:

– Это ты – Двоечник?– потом глянула в журнал и назвала мою фамилию.

– Я, да. – мне снова стало неловко от этого уже надежно прилипшего прозвища.

– Как самочувствие?– осведомилась Васильна.

– Спасибо, хорошо.

– Вежливый,– иронично обратилась Васильна к санитарке. Та мрачно кивнула. Васильна как расплавленный воск до краев заполнила все пространство кресла и было непонятно, как она теперь его покинет. Я переминался с ноги на ногу, снова чувствуя себя как в школе перед учительницей. Васильна снова обратила ко мне свою красивую голову:

– Ты нам тут ничего разбивать не будешь? А то у нас не Москва, у нас тут столько денег нет.

– Нет, не буду,– как настоящий двоечник буркнул я.

– Илья тебя зовут?– уже мягче спросила она.– Ты, Илья, иди пока в надзорку, я потом позову.

Я с облегчением вернулся в кровать. Зачем вообще пошел знакомиться, спрашивается? Наверно, мне наскучило тупо лежать в кровати и захотелось общения с “нормальными” людьми. Пообщался, круто. Как бы на “второй год” не остаться в этой школе! Один как учитель физкультуры, вторая как завуч. Санитарка пойдет за уборщицу, тоже, небось, будет запрещать ходить по мокрому полу (так оно и вышло потом, кстати).

Прошло еще примерно полчаса, хлопала дверь туалета, старик вышагивал в проходе, губастый и Циркуль что-то неслышно обсуждали у окна, остальные как и я лежали.

– Табле-е-етки,– раздался голос Васильны.

Тут же санитарка начала выгонять всех из туалета и потом, судя по звуку, заперла его. Больные выстроились в очередь у поста на фоне зарослей. Я увидел множество лиц, большинство из которых я не назвал бы похожими на образы Босха, это были обыкновенные лица с разными выражениями, большинство безразлично смотрели по сторонам или в пол, кто-то переговаривался, кто-то зевал. Никто как-будто и не был отмечен печатью безумия.

Мои соседи пока не спешили туда. Я изображал, что прогуливаюсь по палате, а сам украдкой высматривал, когда оказывался у проема. На широком барьере поста стоял желтый старый чайник с надписью красной краской “Кипяченая вода”. На коричневом подносе стояло множество маленьких стопочек из белой прозрачной пластмассы ( потом я узнал, что их называют мензурки), в них уже была налита вода. Лежали нарезанные квадратики исписанной тетрадной бумаги. Васильна теперь сидела на лавке, а Георгич стоял за постом, отодвинув назад кресло. Перед ним на столе лежал старинный деревянный ящик, разбитый на отделения, каждое отделение было пронумеровано. Как я понял, всего было шесть палат. С правого края было отделение с надписью “Надзор”. В ячейках стояли баночки из-под таблеток, перед каждой была картоночка с фамилией больного и неразборчивым списком препаратов. Георгич смотрел на подошедшего больного, вытягивал его баночку, высыпал таблетки на квадратик бумаги и давил их основанием какой то специальной баночки. Подавал порошок на квадратике больному, а тот аккуратно ссыпал его в запрокинутый рот и запивал, морщась, из стопочки. Потом широко открывал рот и показывал Георгичу, что все выпил, а Васильна зорко следила за этим процессом сбоку.

Баночек в ящике было примерно шестьдесят. Я надеялся, что на меня баночку пока не завели. Очередь постепенно уменьшалась, и вот уже позвали нашу палату. Губастого и Циркуля Георгич проверял особенно тщательно. Губастый широко разинул

рот, а Георгич усмехнулся:

– Опять пряников нажрался, давай еще воду пей.

Губастый залихватски выпил еще три стопочки, крякая как на застолье. Я заметил, что эти стопочки стояли отдельно, и несколько больных так же пили из них. Надо было мне сразу запомнить, кто именно, но я снова не догадался.

Циркуль высыпал в себя порошок и закашлялся. Васильна закричала на него:

– Циркунов, а ну-ка не выкобыливай мне тут! Знаю твои фокусы! Не хочешь таблетки пить-пойдешь на уколы!

Я понял, что тот уже не первый раз пытается выплюнуть таблетки, и заодно выяснил, что он точно Циркуль.

Циркуль мрачно глядел вбок, пил воду и потом показал Георгичу тонкий и острый язык. Георгич заставил его еще раз предъявить язык к осмотру.

На Циркуле “Таблетки” завершились. Оказалось, из надзорки только я и вислогубый не ходили на эту процедуру. Я почувствовал облегчение, видимо, некоторых не заставляют принимать преператы, и я, возможно, тоже этого избегну. Санитарка открыла туалет и джентльмены снова его заполнили. В столовой опять включили телевизор с милицейским сериалом. Судя по времени, это был уже другой сериал. Прошло по моим ощущениям еще полчаса, и санитарка закричала:

– Отбо-о-ой! Выходим из туале-ета!

Больные недовольно расходились по палатам. К туалету подошел коренастый парень среднего роста. Он довольно улыбался и растирал заспанное миловидное лицо. Парень вежливо обратился к санитарке:

– Здравствуй, Валентина Алексеевна!

Санитарка, которая придерживала дверь, выгоняя докуривающих их туалета, обернулась к нему и ласково протянула:

– Пашенька, привет, дорогой! Ты спал что ли?

– Да, Алексевна, спал. Таблетки отменили, а все еще спать хочется.

– Ну, милый, пройдет. А я вот наоборот сплю плохо.

– А ты доктору скажи-он тебе таблеток назначит,– засмеялся Паша. Весь он был какой то домашний, ласковый и как-то по-женски жестикулировал и двигался.

Алексевна усмехнулась:

– Да я бы с удовольствием полежала тут, отдохнула. Только кто ж меня положит?

– Не надо тебе ложиться, ты еще крепкая, Алексевна,– улыбался Паша,– ну, что, помыть тебе туалет? А то Димка в отказе еще?

– Да, Пашенька, помой. Димка со мной поругался прошлый раз.

Паша зашел в соседнюю комнату, послышался шум воды, бьющей в ведро. Больные все вышли из туалета, санитарка что-то нажала, и вентилятор, весь день выгонявший табачный дым из туалета, внезапно остановился. Стало необычайно тихо.

Появился Паша с ведром и шваброй, и санитарка закрыла его в туалете. Паша тенором выводил отрывки из народных песен, я видел через стекло в двери туалета, как он подметал. Алексевна села за пост и в потертой тетрадке принялась что-то записывать в разлинованных авторучкой графах. Георгича и Васильны нигде не было видно. Изредка больные по одному приходили и дергали ручку туалетной двери, недовольно хмыкали и уходили. Такое впечатление создавалось, что они сначала были удивлены этому обстоятельству, а потом вспоминали, что так бывает каждый день. Из палаты, которая была между надзоркой и постом, послышались какие-то звуки. Алексевна встрепенулась и визгливо закричала:

– Я сейчас покурю вам в палате! Зажигалки опять завели, шмона давно не было? – И снова возвратилась к записям.

Я отметил, что здесь очень много записывают. Мое появление было зафиксировано в нескольких журналах, тетрадках, и еще на каком то листке, наклеенном на стене поста . Вон-даже санитарка что-то записывает.

Пришел еще один больной-невысокий щуплый парнишка с довольно симпатичным лицом. Он встал перед постом и грозно смотрел поверх Алексевны. Та, наконец, оторвалась от тетрадки и глянула на него испытующе.

– Что, Дима? – спросила она с участием.– Как здоровье?

Дима насупился еще больше и не отвечал. Алексевна изобразила, что снова возвратилась к тетрадке. Дима посмотрел под ноги и недовольно произнес:

– Чо тебе, помыть коридор?

– Помой, Дима, помой!– заулыбалась санитарка.– А я тебе вареньица принесла. Смородина.

– Умывалка открыта? – строго спросил Дима.

– Открыта, милый, открыта. Паша в туалете.

– Знаю я все,– недовольно сказал Дима и пошел наливать воду.

Вдалеке, слева по коридору, открылась дверь. Из нее вышли Георгич и Васильна. Они неторопливо двинулись к посту, что-то обсуждая. Алексевна дописала свои графы и пошла куда-то по коридору. Георгич сел на скамейку,

Васильна воцарилась на посту. Заметив, что я стою в проеме надзорки, Георгич просипел:

– Не спится?

Он подозвал меня, и я встал перед постом.

– Зачем ты это сделал то?– спросила Васильна, очевидно, имея в виду поступок, приведший меня в эту Больницу.

Я помялся.

– Сам не знаю, пьяный был очень.

– Тут все через пьянку попали,– просипел Георгич и недобро усмехнулся,– а вот никого пока по телевизору не показали.

– Мимо школы тогда проходил мужик с камерой, вот и заснял. Потом запись продал, видимо, на телевидение. – я рассказывал все это, как будто был сейчас в той самой школе перед директором и завучем.

– Много чего успел разбить?– Васильна внимательно-укоризненно смотрела прямо на меня, так что я невольно ежился и переминался с ноги на ногу.

– Да не помню я вообще ничего. Сегодня на суде зачитывали про причиненный ущерб, но я не слушал. Вроде, окно разбил, доску, несколько стульев. Еще что-то.

Георгич с Васильной переглянулись.

– Ты вот накуролесил там в Москве, а теперь твои корреспонденты сюда приедут, начнут тут снимать все, – отчитывала меня Васильна,– нужен ты нам тут больно. У нас тут своих психов в избытке, всяких разных. А уж как телевидение это узнает, что тут за психи… Без телевидения работы хватает.

Я не знал, что тут можно сказать. Васильна тоже замолчала. Дима ловко орудовал шваброй уже на середине коридора. Георгич вздохнул и спросил:

– Чем занимался, кроме дебошей в школе?

Я обрадовался смене темы:

– Учился в Университете.

– В каком?

– В МГУ, на факультете журналистики.

– Вона, в МГУ попал, а в школу зачем полез безобразничать?!

– Да я в этой школе учился, все учителя там хорошие, я не знаю почему меня так…– Я действительно не знал, зачем залез в школу пьяный.

Оба они внимательно смотрели на меня и молчали. Пауза затянулась, и Васильна махнула рукой:

– Ладно, отбой начался. Спишь то как, нормально?

– Да более-менее сплю, как все.

Георгич опять усмехнулся:

– Как все надо-это от отбоя до подъема, режим соблюдать! Иди пока спи, завтра с доктором поговоришь. Ночью курить не ходи!

– Да я бросил,– облегченно произнес я, и мы пожелали друг другу спокойной ночи. Георгич открыл какой то щиток на стене, когда я уже заходил в надзорку, и защелкал. В надзорке зажглась неяркая лампочка над проемом, а лампы на потолке погасли. Я понял, что так, наверно, по всему отделению. В палате все вроде спали кроме губастого, который копошился в своей постели, как-будто искал что-то. Я снял пижаму и лег.

Подумал, что ночник будет мешать спать. Посмотрел, как спят остальные: они с головой кутались в одеяло, только старик разметался на спине и храпел, одеяло его почти сползло на пол. Я тоже закутался, оставив щель для носа и стал думать, что заснуть в таком окружении, скорее всего, не удастся. Все, что касается моей участи, я уже передумал на домашнем аресте, спасибо Ашотычу, что не в СИЗО. Мама должна была приехать завтра.

Странно, но одиночества я тут не испытывал, давно уже не скучал по родителям, если оказывался где-нибудь вне дома на несколько дней. Ну, Больница всего в трех-четырех часах от Москвы, так что родители будут каждую неделю навещать, и Венька приедет, наверно. С Левой, скорее всего. Как-нибудь перебьюсь. Только как вытерпеть это тупое времяпрепровождение? Это же уму непостижимо, как это тупо! Подъем, завтрак, процедуры, обед, тихий час, прогулка,передачи, ужин, процедуры, отбой-все это я успел прочитать на старинном плакате над головой Васильны, пока они с Георгичем меня отчитывали. Плакат этот был искусно и с любовью нарисован от руки, заглавные буквы особо выделены и внушали почтение перед режимными мероприятиями. Он был закрыт стеклом и заключен в старинную строгую раму. Рама тоже внушала почтение. Бог знает, сколько лет он висит на стене и диктует “Режим отделения” больным и медикам.

Сколько поколений больных и медиков сменилось, а он висит. И еще столько же провисит! А я тут за несколько месяцев с ума сойду от тупости! Коридор, зелень напротив поста, столовая, чудные виды из окна, телевизор с милицейскими сериалами. Блин, что теперь делать то? Хоть бы книжки разрешили привезти родителям! Уж, наверно, книжки то можно?! Читать буду опять много. Как в школе. Я вспомнил наши книжки в шкафах дома, которые я все прочел уже до седьмого класса и потом ходил в библиотеку поблизости. Долго бродил там между высокими стеллажами с миллионами книг. Мне разрешали набирать сразу по десять книжек, и я после уроков читал и читал…

Да, я это очень любил… Иногда до утра зачитывался. А тут хоть бы днем почитать-ночью-то при ночнике не почитаешь. И не заснешь при ночнике, как я чувствовал-он как будто все равно пробивался через одеяло и тревожил глаза. Да, вот как тут заснешь?

И заснул до подъема.

ГЛАВА II

Под утро мне снилось, как меня несут куда-то Васильна с Георгичем. Долго несли и не глядели на меня. Я силился вырваться из их рук, но только беспомощно извивался. Потом я проснулся и почти сразу вспомнил, где теперь нахожусь.

Как ни странно, я выспался и с удовольствием в разные стороны тянулся под одеялом, пока не захотел в туалет. Юрочки не было видно, остальные, кроме усатого, вроде еще спали. Георгич и Васильна сидели на лавке у поста как нахохлившиеся воробьи и только кивнули на мое приветствие. Наверно, они не высыпаются на смене, да и можно ли им спать в таком окружении? Санитарки не было видно. Вентилятор уже надрывался, а под ним снова сидели и курили.

После туалета я немного полежал и решил умыться, взял с подоконника у кровати свой пакетик со щеткой и зубной пастой. Усатый сипнул мне вслед:

– Иди в умывалку.

Я понимающе кивнул ему, но сам ничего не понял. Пошел в комнату рядом с туалетом, где вчера Паша и Дима наливали воду. Внутри нее справа-три эмалированные раковины. Над раковинами в стену были грубо вмурованы небольшие потемневшие зеркала. Какой-то больной чистил зубы и, оглянувшись, приветственно кивнул мне-это был Валера. На раковинах лежало по кусочку хозяйственного мыла.

Я понял, что в туалете чистить зубы и умываться не принято, и это тоже надо запомнить. Испытывая некоторое напряжение от того, что привык к более интимной обстановке, я выдавил пасту и стал чистить зубы, поеживаясь от небольшого сквозняка. Пахло ржавым мокрым металлом, хлоркой, которая, судя по красной надписи, покоилась в большом чане в углу. Я уже закончил и вышел, а Валера все продолжал чистить зубы, часто сплевывая в раковину.

В надзорке мне пришло в голову, что на завтрак должна быть какая-нибудь каша-судя по вчерашнему ужину, меню, наверно, похоже на детсадовское. И ведь верно: чем должны питаться сумасшедшие убийцы, насильники и грабители?

Не бифштексами с кровью же? И не бараниной на вертеле? Все здесь должно способствовать перевоспитанию этих жестоких характеров, в том числе и пища. Вон, пижамы такие мягкие, домашние, так и пища будет как в детстве.

Я улыбался, обдумывая эту смехотворную теорию. Пожалуй, в XIX веке еще можно было бы рассматривать ее серьезно. Магнетизм, месмеризм, Ломброзо и моя “Теория излечения психопатологических типов детсадовской пищей”.

Развеселившись, я принялся прохаживаться по палате-Старик с утра был не в духе и лежал ничком на кровати, так что тропа для моциона была свободна. Я отметил, что пока что обстановка здесь не действует на меня слишком удручающе. Опасности от больных я не ощущал, медперсонал относился в целом пока по-человечески. Хотя, может это все только начало? Мне дают время расслабиться, и скоро я попаду в какую-нибудь неприятную ситацию? Ничего не ясно.

Пока что я понял, что этот “Валера с челкой” имеет вес среди поддерживающих уголовные порядки больных. Его подручный с татуировками тоже. Я отметил, что татуировки, в каком бы изобилии они ни покрывали больного, могут и не иметь значения для определения его статуса: Циркуль вон изрисованный, а находится в самом низу. И наоборот: этот Валера вроде на видимых частях тату не имеет.

Пока я размышлял, со стороны поста послышалось какое то оживление. Заскрипела дверь, с кем-то поздоровались Георгич и Васильн. Юрочка выскочил из туалета и закричал:

– Пиивет, Нона, пиивет, Петъовна!– и захлопал в свои широкие ладоши.

Видимо, пришла дневная смена. Со стороны столовой послышался голос пожилой женщины, которую я вчера видел в двери буфета.

– А Антошка то мой где? – весело кричала она.

Подошла к посту и поприветствовала всех. Она, наверно, пришла с того входа, откуда я попал сюда, через комнату с охранниками. А остальные приходят и уходят со входа сбоку от поста,– решил я и остался в постели. Отличное настроение куда-то улетучилось, стоило мне вспомнить, что мне и сегодня придется глупо провести время. Если сегодня приедет мама, то она только в следующий раз привезет книги. А это будет в субботу в лучшем случае.

Или вообще в следующие выходные. Да я тут за это время с Юрочкой общаться начну! “Куить” вместе будем искать. Блин! Почему я вчера в смс не написал сразу про книжки?! Сегодня уже читал бы! Или в надзорку книги нельзя?

Ну должны же разрешить по идее, ведь не ужасы же я собираюсь читать. Ужасы, наверно, не дадут. Ну, я как-нибудь и без Лавкрафта проживу. Есть ли тут цензура, интересно? Специально утвержденный Минздравом и ФСИН список. Да ну, глупость! Что, интересно, в таком случае могут разрешить психбольным на принудительном лечении? Хо-хо-хо, представляю Циркуля за чтением “Преступления и наказания”, а Юрочку за “Идиотом”! Умора! Циркуль максимум на что способен, так только на эту популярную писательницу детективов, как ее?.. Я вспомнил, как мы в Университете ржали над первой страницей какого-то ее очередного творения. Как-то оно называлось… Что-то вроде “Укус зубной феи” или “Отпечатки Мальчика-с-пальчика”. Лучше вообще не уметь читать, чем читать это. Да-а… Если я до следующих выходных буду просто валяться в надзорке, я непременно сойду с ума. Ну, не совсем, конечно, но чувствую, что закиплю. Я снова съехал на писательницу детективов: у нее удивительный талант писать так, что прочитав первое словосочетание, уже знаешь, каким будет второе, и точно, вот именно так и написано, как ты подумал, а вот и третье ты сначала сам придумал, а она как у тебя из головы его украла и налепила себе на страницу. Как будто читатель пишет за нее. Только потом смотришь на это собранное предложение и ужасаешься его убогостью.

Надеюсь, не дойдет до того, чтобы я ее начал здесь читать. Она организует мне мысли так, что потом от нее не избавишься, как не избавиться теперь от ее покетбуков, которые заполонили всю страну: вокзалы, поезда, аптеки, магазины, метро и самолеты. Сюда наверняка тоже дошла. Нет, лучше я попрошу таблеток, какие дают Паше, чтобы спать. Просплю сколько положено и выпустят на свободу, хо-хо. Если бы все было так просто, да-а… Когда меня могут выпустить? Все равно, я думаю, курс уже точно пропущу. С Венькой и Левой теперь не получится учиться вместе…

На пороге возникла фигура, немногим уступающая Васильне. Женщина эта смотрела на меня и двигала сухими губами. Скромная прическа “под мальчика”, отсутствие макияжа и маникюра. Как-то сразу создавалось впечатление, что она и в молодости не пользовалась успехом. Я поднялся и кивнул ей, она тоже кивнула. Прошлась по палате, как ходят по острым камешкам, прежде чем зайти в воду. Как и Георгич попеняла Губошлепу на крошки в кровати. Потом на выходе,

как будто что-то вспомнив, обернулась ко мне:

– Как спалось?

Я ответил, что спал до подъема. Она вышла в коридор и закричала:

– Туалет закрыва-а-ается! Гото-о-овимся к завтраку-у!

– Ку-ку! – ответил ей старик, который уже поднялся и как обычно ходил по проходу.

Незнакомый женский голос со стороны коридора кричал мою фамилию. Я вышел из палаты и увидел, что перед столовой открыта дверь с надписью “Процедурный кабинет”, и мне оттуда машет высокая девушка в белом халате. Я зашел в ее кабинет. Она усадила меня на стул у высокой тумбочки, на которой лежала небольшая подушка из розовой клеенки размером с книгу, ловко засучила мне рукав, защелкнула жгут, протерла ваткой и мгновенно наполнила большой шприц моей кровью. Я даже не успел приготовиться к уколу. Процедура извлечения крови на анализ была проделана мастерски, как проделывают сбор-разбор ПМ на скорость. Я заметил, что медсестра была подобна греческой скульптуре Афины-Паллады, то есть крепка, решительна и неумолима.

– Все, иди обратно,– повелела она.

С зажатой на локтевом сгибе ваткой я снова очутился в постели.

Откуда-то прибежал радостный Юрочка и пнул кровать Циркуля.

– Патьку долзен, помнись?

Циркуль стащил с головы одеяло и щурясь как птенец уставился на него. Наконец басом выдавил:

– Кому должен, всем прощаю! Отдыхай!– и замотался в одеяло снова.

– Я те дам, просяю! – не удивился Юрочка и, повернувшись, пнул кровать Губошлепа. Тот не отозвался. Юрочка подошел ко мне и в очередной раз пригласил “куить”. Я решил призвать его логическое мышление:

– Туалет же закрыли.

Юрочка махнул рукой и забрался на свою кровать. Обстоятельства непредолимой силы, оказывается, могли подействовать на его всепоглощающую привычку.

Медсестра с коридора укоряюще закричала:

– Я-то думаю, почему в надзорке так тихо, а это Юрочка опять в шестую бегал! Тебя опять привязывать что ли?

– Не надо, Петъовна! – в ответ прокричал Юрочка, но было видно, что он не особо верит в возможность “привязывания”.

Я заметил, что уже второй раз здесь слышу про эту непонятную процедуру. Куда привязывать то? Никаких приспособлений для этого не было видно, ни колец в стенах, ни крюков. В самом деле, не при Средневековье живем.

Хотя все может быть… По крайней мере, в смирительных рубашках я пока никого не видел. Может, они эти рубашки имеют в виду? В кино про психбольницы я видел такие рубашки, и вообще думал, что в палатах для “буйных” резиновые стены. Надзорка как раз вроде для буйных, а стены как в коридоре и столовой-штукатурка, до человеческого роста крашеная в зеленый цвет, и никакого намека на резину. Вообще все как в обыкновенной больнице, только в палатах нет дверей. Двери только у туалета, умывалки, буфета, процедурной и еще каких-то помещений. Все с замками. Еще три двери, ведущие из отделения: одна напротив столовой, в комнату охраны, еще две сбоку от поста, где заходит смена. Одна из них с широким стеклом-та, что скрывает “передачи”. Вторая непонятно от чего, но не крашеная как все двери в поблекший желтый, а покрытая коричневым дерматином.

Я мысленно повторил все, что запомнил в этом скудном ландшафте. Пригодится. Когда бывал в лесу, старался запоминать ориентиры, как наставлял нас учитель физкультуры Олег Владимирович. Он почему то все время говорил о том, что надо готовиться к какой-то войне и в том числе ему необходимо было зачем то научить нас “ориентироваться на местности”. Научил. Теперь с закрытыми глазами дойду куда надо в отделении, только зачем?

Побег устраивать? Нет уж, хватит глупостей.

Пока завтракала первая партия, я снова пялился в окно. Был погожий денек. Столбы с какими-то птицами на проводах, деревья, сарайки, сугробы, небо – объединились в довольно симпатичную картину. Не хватает здесь какого-нибудь провинциального художника, чтобы запечатлевать эти красоты. Милые, уютные картины, какие висели в той библиотеке возле дома.

Завтрак состоял из толстого диска сливочного масла, куска белого хлеба, пшенной каши и чая. Снова все было как в детском саду. Моя “Теория” начинала находить подтверждение. Вчерашние соседи по столу снова были степенны и задумчивы.

Я снова не решился познакомиться с “Герцогом”, как я окрестил похожего на известного артиста больного. Было лестно сидеть за одним столом с такой величественной особой, наблюдать великолепные манеры, печать долгих раздумий на благородном челе. Как-то даже не приходило в голову, что и он здесь за какое-то преступление. Другого моего соседа я назвал “Педагог”. Он не намазал ловко масло на горбушку как Герцог, а замешал его в кашу.

В целом, я посчитал здешнюю еду сносной, тем более что и дома мне было все равно, чем питаться. Еще я заметил, что некоторые больные перед тем как сесть за стол, получили у парня, который вчера усадил меня за стол с Герцогом, майонез в пакетиках. С майонезом каша, наверно, была вкуснее. А поев, отдавали майонез обратно в помещение с надписью “Буфет”, вероятно, там был холодильник.

После завтрака я расчитывал немного прогуляться с Герцогом по аллеям Версаля, чтобы обсудить новую пьесу Жана-Батиста Поклена, но дороги наши разминулись-я вынужден был повернуть к надзорке.

Немного погодя крикнули на “таблетки”. Снова выстроилась очередь. Снова Циркуль пытался выплюнуть порошок. Таблетки раздавала высокая полная медсестра лет сорока с очень черными пышными волосами, наверно это ее Юрочка назвал “Нона”. Нина или Нонна? Она была сильно накрашена и двигалась плавно и надменно, не так тщательно следила за проглатыванием таблеток как Георгич и Васильна. Всем своим видом “Нона” показывала, что она находится здесь исключительно из милости к присутствующим.

После “таблеток” туалет закрыла на уборку вчерашняя санитарка Семеновна. Я собрался вздремнуть, но меня кто-то позвал. Я вышел и увидел, что дерматиновая дверь открыта и в ней стоит незнакомка лет тридцати пяти, белый халат красиво облегал ее немного полную фигуру. Она подозвала меня рукой, ее светлые волосы красиво качнулись. Я подошел, за дверью оказался маленький коридор с двумя кабинетами, она провела меня в первый, на котором была табличка “Старшая сестра”. Тут было тесно от двух военного вида сейфов, стеллажа с какими-то папками. На столе грозились упасть несколько стопок бумаг.

– Меня зовут Светлана Вадимовна. Ты из Москвы прибыл?– она расчистила себе квадратик на столе и разложила мои документы.

– Да.

– Почему в нашу область прислали? -она настороженно улыбалась.

– Я прописан здесь в городе, после тети осталась квартира, родители прописали. Хотели в Институт Сербского или в Ганнушкина отправить, но потом сюда решили.

– Теперь к нам будут с Телевидения приезжать? – она недовольно прищурилась.

– Адвокат сказал, что лучше подальше от Москвы отправить, чтобы они не ездили-быстрее забудут,– пересказал я надежды Ашотыча.

Она помолчала.

– Ну, смотри…– она еще раздумывала, как ко мне отнестись, покусывая полные губы.– Нам тут не нужны никакие корреспонденты, прознают про наше отделение, а у нас тут: и маньяки, и убийцы, и насильники. Лучше для телевизора не придумаешь.

Я напрягся. Циркуль тоже маньяк? И Юрочка? А я так сладко спал сегодня…

– Все тут убийцы?

– Не все, конечно. А те, кто за тяжкие преступления здесь, давно уже находятся на лечении. Но все равно держись со всеми уважительно и не конфликтуй.

– Да я как-то и не собирался, я то не ругаюсь ни с кем.

Она насмешливо посмотрела:

– Миролюбивый какой. А в школе разгромил кабинет.– она в этот момент напомнила мне завуча в моей школе.

Та тоже была строга и очаровательна, когда отчитывала за плохие оценки. Светлана Вадимовна, видимо, уловила мое отношение, потому что снисходительно улыбнулась и подняла бровь.

– Ладно, паспорт и телефон твой будут у меня в кабинете. По четвергам после завтрака сможешь звонить в течение часа. В остальное время даже не проси-не положено.

– Понял.

– Группа инвалидности у тебя есть?

Я опешил. Меня точно считают сумасшедшим!

– Нет, нет никакой инвалидности!

Старшая сестра почему-то с облегчением восприняла это и поднялась:

– Теперь пойдем к доктору, он с тобой побеседует.

Мы вышли в коридорчик, Светлана Вадимовна заглянула в следующий кабинет:

– Алексей Николаевич, вот он.

Я оказался перед сидящим за столом здоровяком лет пятидесяти в белом халате. Небольшая седина, очки, крупный нос. Он внимательно глядел на меня, я спохватился и поздоровался. Он кивнул мне и пригласил присесть на облезлый стул, стоящий по его правую руку. Естественно, я помнил, что сегодня будет встреча с доктором, но все это время не думал, что именно говорить ему, какие каверзные вопросы он может задавать, что будет от этого зависеть.

Мне стало досадно, и я невольно поежился. Врач полистал какие-то бумаги и внезапно спросил:

– Как ночь прошла?

– Нормально, – поспешно ответил я,– спал хорошо.

Врач помолчал и принялся смотреть в окно. Пауза затягивалась, следующий ход был его, но неловкость почему-то ощущал я. В отместку я тоже стал смотреть в окно. Окно выходило на ту же сторону, что и столовая, вид был немного симпатичнее, потому что захватывал побольше елок слева. Между корпусами шла женщина в синем пуховике, из-под которого вылезали полы медицинского халата, за ней плелись двое в телогрейках с какими то надписями на груди. Еще один в телогрейке что-то крикнул им, проходя в отдалении, женщина махнула на него и повернула вправо к торцу нашего корпуса. Дорога была почищена трактором, а наваленный по краям дороги снег был притоптан лопатой и образовывал угловатые брустверы.

– Последний прием алкоголя когда был?– возобновил общение доктор.

Он как будто скучал.

– Вот, когда было это, тогда и последний раз был,– невпопад ответил я и снова поежился.

– Две недели не употребляли?– как будто вытянул из себя доктор и залез в ящик стола.

– Получается так.

Доктор достал авторучку и записал в небрежно собранный журнал сегодняшнее число-я догадался, что это моя “История болезни”. У доктора оказался красивый почерк, но смотреть на то, что он пишет, я посчитал неудобным. Пока он писал, я рассматривал кабинет. На стенах не было ни одного портрета Фрейда, чего я ожидал от кабинета психиатра. Висели кем-то намалеванные морские пейзажи, полка с учебниками. На одном я разобрал название- “Неврозы”. Сзади меня стоял продавленный красный диван, а сбоку несколько стульев, немногим лучше моего.