– Я думаю, что Марта Фойгт по какой-то причине застрелила Мейерса, а когда я ее нашел, у нее не оставалось выхода. Она понимала, что попалась. Бумаги она прихватила, возможно для того чтобы не светить адреса.
– Кстати, вы их проверили?
Я кивнул. Этим, я занимался все утро, провисев на телефоне без малого три часа. Посмотрев в глаза графине, я перечислил:
– Два адреса – пустыри, один – заброшенный склад запчастей, офисное здание и церковь. Во всех накладных фигурируют лабораторные животные. Я могу предположить, что по пересечению границы, они хотели поменять документы. Мы уже сталкивались с подобной схемой транзитной переброски. По въезду на территорию сопредельного государства подделываются сертификаты происхождения, карантинные свидетельства и накладные, и груз едет дальше. В ту точку, куда планировалось. Только, до этого, речь шла просто о неуплате пошлин, либо мошенничестве со страховкой, если груз по документам был утерян. Было пара случаев, когда сгоревшие камионы вдруг всплывали где-нибудь в Штатах. Но никаких животных или чего-нибудь подобного.
Я говорил уверенно. Она хмыкнула и поправила стоявшие на столе в идеальном порядке фоторамки. Любопытно, чьи фотографии туда вставлены? Я насчитал четыре снимка: один большой, видимо групповой и три маленьких. Муж, двое детей?
-Словом, все ваши усилия принесли нам четыре трупа, и пять фальшивых адресов. Ни одной рабочей версии, кроме теории некого профессора Фодергила в которую трудно поверить. Живые наркофермы, кажется. А! Фодергил!– леди Маргарет неожиданно оживилась, – Фодергил! Нет, ну представьте!
Я удивленно посмотрел на директрису и отхлебнул принесенный чай. Спиртовка не понадобилась, он был горячим. Папка покойной Марты Фойгт лежала перед леди Маргарет. Листики неопрятно рассыпались, на одном из них темнело бурое пятнышко. Я смотрел на это пятно. Зачем ты бежала, Марта?
-Старик Фодергил! – бетонная жаба поставила локти на стол и сложила ладони, – Фодергил которого вы описываете в отчете, это не тот ли мошенник на доверии? Брачный аферист? По-прежнему носит горчичные костюмы с заплатками на локтях? О нет-нет!– правильно истолковав мои мысли, она засмеялась. – Он не в моем вкусе. Фодергил попался лет двадцать назад, когда он попытался сменить профиль и перебросить кое-что из Мексики. Он все такой же живчик?
-Насколько я его видел, нет,– произнес я,– вероятно, сильно сдал за это время.
-Где вы его откопали? Он давно не появлялся. Даже удивительно, что он выплыл, ведь ему уже за восемьдесят.
– Его нашел инспектор Рубинштейн, – не имело смысла скрывать правду, я прикусил губу. Великий больной посадил нас между стульев.– Но профессор связно проанализировал отчет экспертов, ма’ам. Его выкладки были совершенно логичны. На его счет у нас не возникло никаких подозрений.
– Это его конек, в свое время он отсидел пару лет. Как вы понимаете, особых развлечений в тюрьмах нет, и он читал научные журналы. Мне он рассказывал про эффект Допплера. Заслушаешься, -она махнула рукой и, улыбаясь, закрыла папку. Казалось, это дело ее забавляло. Взяв со стола перьевую ручку, леди Маллори- Сальтагатти вывела размашистую визу.
-Архив, – заключила она, ее глаза стали стальными, температура в преисподней упала на пару градусов,– и только потому, что господина Больсо уже нет с нами, понимаете меня? А покойниками пусть занимается детектив-инспектор Соммерс, тем более что он выказал большое рвение по этому вопросу. Вашему начальнику, почему-то всегда фатально везет, несмотря на то, что его методы чистейший бедлам. Передайте ему, что на него поступили три жалобы,– она перечислила,– скрылся с места аварии, проигнорировал требование оцепления остановиться и подрался с мистером Темба.
-С мистером Темба? – спросил я, отмечая, что немец в аэропорту как-то умудрился записать номер машины его величества, а сержант Пеппер подал рапорт.
-Тот консьерж у мамы Ангелопулос,– уточнила жаба.– Сотрясение мозга и выбиты четыре зуба.
Судьба мистера Темба меня волновала мало. Таких как он – миллионы, и каждый цепляется за возможность нажаловаться на что-нибудь, руководствуясь принципами, что жизнь коротка и самое запоминающееся быстро блекнет. Вот про сержанта я подумал, что мистер Мобалеку этого так просто не оставит. Папка, которую я нес в руках, показалась неожиданно легкой. В самом деле, как толстяк отомстит? Отметелит где-нибудь? Уже те пятнадцать минут на одуряющей жаре, можно было бы настучать этому микронаполеону по чердаку. А за жалобу, сделать это с особым удовольствием.
Наш директор, доктор права, графиня Маллори –Сальтагатти остановила меня уже у двери.
-На вас, кстати, тоже есть жалоба. От миссис Бредстоун, – я обернулся и посмотрел на нее. Сердце у меня упало. Лицо бетонной жабы не выражало ровно никаких эмоций. – Жестокое обращение с животными,– розовый ноготь постучал по одной из бумаг.– Сколько у вас осталось до момента истечения испытательного срока?
-Месяц, ма’ам, – я нервно сжимал папку, будто все накопленные бумаги могли помочь.
-Считайте, что он уже истек. Пишите рапорт о переводе на место инспектора, – она не дала моему радостному недоумению вылиться и попрощалась, – всего доброго, мистер Акиньшин.
Ты веришь в Деда Мороза?
-Прямо так и сказала? – его величество отхлебнул мескаль.
-Говорю тебе, если бы этого пряника не прикончили, нам бы устроили ректоскопию.
-Аллилуйя, – радостно заключил толстяк, – а все потому, что маленькому человеку, хоть когда-нибудь должно повезти. Впрочем, не удивлюсь, если наша жаба зацепит нас за бубенцы, по поводу какой-нибудь другой пенки. У нее там целый список наших грехов. К тому же, она замужем за макаронником, а они все как один м’даки, просекаешь?
Рубинштейн, сидевший в кресле по правую руку, возмутился.
-Тебе не стоит так говорить, Эдвард! Ту же знаешь, что моя Руфь итальянка!
Моба скосил налитые, желтые в красную прожилку глаза и заржал. Ископаемый гриб гневно потеребил свой неизменный шарф и выпил. Привыкший к их беспричинным перепалкам я вытянул ноги, старое кресло в жилище четы Мобалеку было удобным. Оно обнимало меня как бабушка приехавшего на лето внука. В этих объятиях легко было уснуть. Задремать, свернувшись калачиком, сонно слушая разговоры. В голову лезла всякая чепуха, какая выплескивается из глубин, когда заканчиваешь что-то большое, требующее большого напряжения. Мескаль маслянисто подрагивал в стекле. Я поднял бокал и посмотрел на свет, сквозь желтоватую жидкость. Мой алкогольный мир был веселого солнечного оттенка. Зачем ты бежала, Марта? Зачем? Понять это было невозможно.
Бунгало, яхта и телка с большими дойками, три составляющие успеха с номерком на большом пальце ноги. Я сделал глоток: если раньше люди гибли за металл, то сейчас бились за бумагу. За эти глупые фантики, в которые упаковывают то, что мы называем счастьем. Бессмысленные нули и цифры. Портреты и пейзажи. Синие, зеленые, красные. Ценою больше чем жизнь. Если задуматься, то все наше существование вертится вокруг них. Мы пытаемся заиметь их всеми способами и жалеем только об одном, что не можем владеть большим количеством. Зачем? Зачем ты бежала, Марта? Из-за бумаг?
Впрочем, на них не было номинала. И портретов. Ровным счетом ничего привлекательного. Цифры, адреса и маленькое бурое пятнышко.
Приходил монах к монашкееее!
Поиграть с ней думал в шшааашки!
Дверь забыли запереть!
Ай-яй-яй!
Ай-яй-яй!....
Вообще, пение мистера Мобалеку наводило тоску и ужас в любом случае. Особенно когда остро хотелось тишины. Я вспомнил, как пустел закуток, ведущий к нашей норе, когда его величество начинало вокальные упражнения. Нет, выдержать это было невозможно. Его пение родом из тех утробных завываний первых земноводных, поселившихся на суше. Оно с равным успехом могло привлечь самку и свести с ума кого-нибудь мыслящего. Что поделать, создатель полностью обделил мое сдобное начальство слухом. Компенсировав эту утрату огромными легкими и резонирующей пастью.
Водрузив монументальную ногу в гипсе на стул, благоверный Риты вертел в руках бутылку.
-Если у тебя трусы в кружавчик,
Поиграть не думай в шашки,
До того как дверь запрешь!
Ай-яй-яй!
Ай-яй-яй!
Дым от сигары лихо вился в воздухе. Прервав пытку вокалом, толстяк хлебнул из горлышка и философски произнес.
-Хорошо еще, что эта сука не подстрелила нашего малыша, а? Макс, у тебя талант по части влезть в замес, сечешь? Она бы тебе устроила сквозняк в чердаке, если бы прожила подольше, это как пить дать.
Я усмехнулся и пожал плечами. Когда пару раз попадаешь в полный абзац, начинаешь потихоньку привыкать. Черствеешь. Близость старухи с косой воспринимаешь как досадную помеху, собачью кучку на тротуаре. Умереть для тебя становится, все равно, что чихнуть. Хотя и более неприятно. С другой стороны, и ценишь жизнь по-другому: не как подарок, который боженька сует каждому кретину, а как то, что у тебя в количестве одной штуки по накладным. И ничего. Ничего более. В этом вопросе Рубинштейн и толстяк меня понимали.
– Кто-нибудь хочет перекусить? – Рита показалась в двери. Этим вечером на супруге старшего инспектора был халат, на котором страус пожирал кита. По словам толстяка: аллергория для любителей пошамать птицу с рыбой. Гастрономический халат сидел на китихе как чехол на дирижабле.
-Тебе нравится, Макс?– толстуха кокетливо повертелась,– это «Джаст Кавали», сейчас все по нему с ума сходят.
-Очень аппетитно, Рита, – подтвердил я.– Твой прикид делает человека одновременно голодным и сумасшедшим.
Усатая Венера подмигнула мне так, чтобы муж не видел. У нее там бродили какие-то фантазии, которые я старался не замечать.
С кухни доносился запах жаренного. Что касается еды, то квартирка четы Мобалеку – самое то. В ней Рональд Макдональд женился на Фашоне. Свадьба была пышной: порции способны свалить слона в самой лучшей форме. Килокалориями можно отапливать двигатели ракетоносителя «Протон» или еще чего. Ядерный взрыв, который каждый раз происходит у тебя в желудке. А перекусить, означало только одно, наесться на неделю.
-Я бы чего-нибудь жевнул с парнями, – произнес его величество и отложил папку. Наше двухчасовое совещание подошло к концу.– Короче, чуваки, все умерли как в сказке. Пусть даже и не в один день. Но большего мы не добьемся, просекаете?
– Можно еще раз копнуть по адресам накладных. Ведь должны они где-то перегружать посылки? Можно еще потрясти Фодергила, ведь он проявился неспроста, – возразил я, толстяк с сомнением взглянул на меня. За все время он выдул полбутылки мескаля, заявив, что перед ужином неплохо бы выпить аперитив, и теперь пришел во вполне просветленное состояние.
– Зачем, чувак? Господь проделал за нас всю работу, и ты не хочешь сказать ему «аллилуйя»?
Что ему ответить я не знал.
***
Я поскальзываюсь и лечу, лечу. Что-то душит меня, вязкое, темное, холодное.
-Что с тобой?– Кони погладила меня по голове.
-Ничего, ничего, так, приснилось, – она прикрыла глаза, солнце путалось в длинных ресницах. Я поцеловал ее. На полу у кровати валялись ее розовые туфли. На подошве темнела надпись – Маноло Бланик.
-Когда ты скажешь ему?
-Сегодня…я … я обещаю.. – сегодня Ричард Левенс должен был узнать, что он одинок. Вот так, без планов, без подготовки: я от тебя ухожу. Что он скажет? Нахмурит брови и начнет крутить колпачок у ручки?
-Так ты уедешь?– полные губы без помады. Помаду я съел пару часов назад. Почему тогда, в самолете, я принял ее за одну из тех странных религиозных фанатиков? Ну, почему? В ней не было абсолютно ничего от них. Ни грамма, ни крошки. Бесконечно веселое болтливое пламя. Мое пламя. Протянув руку, я провел пальцами по ее телу.
-Ненадолго, милый, – она улыбнулась. – Мне нужно по делам.
Ненадолго. Потом мы всегда будем вместе. Конкордия и я. Пара чемоданов, старый шкаф и двести пятьдесят моих фунтов в неделю. Странно, но, даже испытывая счастье, всегда оглядываешься на свою цену. Макс Акиньшин-инспектор и ценник, двести пятьдесят монет. И единственное, что у тебя меняется в жизни это номинал, цифры прыгают, нули крутятся, а ты остаешься все тем же. Удивительно, где же в жизни проходит та грань, за которой ты оказываешься с этим глупым ценником? Когда ты осознаешь, что все это неспроста и надо что-то делать? Живешь себе беззаботно, а потом –раз, и к тебе привязывается бумажка, которую ты совсем не ждешь. Возможно, Кони и привлекла меня той самой веселой беспечностью, радостью, что светилась в глазах, отсутствием цифр. Моя любовь была бесценна. Так бывает, когда любишь все без остатка. Прости меня, Аля. Я еще жив.
Я смотрел, как покачиваются ее бедра под тонкой тканью, пока она шла к машине. Сумочка беззаботно болталась на руке. Миссис Акиньшина. Не сейчас, конечно. Ни сию минуту, может быть потом. Много чего еще будет потом. Как в сказке, жили они долго и счастливо. И это сразу перековеркают. Шина. Эйкшина. Я представил толстяка, прилежно занимавшегося филологией. Уж он-то что-нибудь придумает. Обязательно придумает. Выпучит глаза, а потом заржет своим замечательным сортирным смехом.
-Короче, заходит этот перец в гей бар…..
Пина-колада для дамы, гарсон! В сумочке замурлыкал телефон. Парочки, трущиеся друг о друга. Кони посмотрела на меня и взяла трубку.
Сердце пропустило пару ударов, воздуха не хватало. Куда он делся из легких, когда он так нужен? Мир тяжко дрогнул. Я не мог это осознать. Пина-колада для дамы, гарсон! Она завела машину. Я смотрел, как она уезжает. Желтое пятно скрылось за углом. Сегодня я ему все скажу. Небо было серым. Солнце было серым. Все было серым. Черно-белое кино. Ты веришь в Деда Мороза, Макс? Я пытался нащупать в кармане свой телефон. Руки не слушались. Черт, черт, черт. Надо было кому-нибудь позвонить. Сейчас же. Набрать номер. Толстому или Рубинштейну. Кому-нибудь, срочно. Соммерсу? В легавку. Вспомнив, что аппарат лежал наверху я направился в дом. Меня качало.
Рыжая Марта! Бред! Правда падала на меня кусками старой штукатурки.
Да она даже не узнала меня, когда я пришел. Ты кто такой? А она должна была видеть меня там, у камиона, когда Мейерс волок мое тело по бетону. Догадаться, что был еще кто-то, вот что я должен был сделать. Марта меня не знала. Марта меня не знала!
Все сыпалось, сыпалось, трескалось, с грохотом отваливалось. Все мои планы, прекрасные здания, все, что я пытался строить. В голове шумело. Пина –колада для дамы, гарсон! Я с трудом поднялся к себе. Тиа Долорес о чем-то спрашивала из окна кухни, но я ее так и не понял. И просто махнул рукой. Ничего. Ничего. Мне надо только позвонить. Только позвонить. И все.
-Да? –фоном шел репортаж с стадиона «Лордс», толстый смотрел свой проклятый крикет.
-Это она,– прохрипел я.
-Кто? –спросил он и сплюнул, его величество жрало орешки.
-Конкордия Левенс та рыжая, с которой путался Мейерс. Их было две. Две рыжих, – на объяснения ушли остатки сил и я сел в кресло. Потом путано все рассказал. Ты веришь в человека, Макс? Я чувствовал себя совсем погано.
– … !, -несмотря на все свои недостатки, соображал старший инспектор быстро.– Где она сейчас? Короче, не важно, дуй ко мне, Макс.
-Надо позвонить Рубинштейну и Соммерсу.
-А я бы не догадался, сечешь? – съязвил он,– Дуй ко мне, сейчас что-нибудь придумаем.
Дуй ко мне. Полчаса пролетели мутной пеленой, как ветер, ураган несущий пыль и мусор моих стройных теорий. Телефон в кармане непрерывно звонил, но я не брал трубку, мне хотелось вынуть его и выкинуть. Так, чтобы осколки по тротуару, требуха, проводочки, обломки микросхем, пластик во все стороны. Будь прокляты телефоны.
-Соммерс уже в курсе. Рубинштейну я сказал. Где она может быть, Макс?– от толстого несло тушеными овощами и луком. Домашним уютным запахом, от которого мне стало плохо. Он настоял на том, чтобы я стащил его по лестнице и сейчас расположился на пассажирском сидении своей колымаги. Ногу в гипсе его величество закинул на панель. Я сидел за рулем.
-Поехала к мужу, в Центр. Так она сказала.
-Поехали… Поехали, чего ты тупишь, чувак?
Мы опоздали. И дело было вовсе не в том, что классическая помойка мистера Мобалеку сегодня капризничала, чихала и глохла в поворотах. И не в том, что нас не хотели пускать на территорию.
– У вас нет допуска, – невозмутимо произнес прелый чемпион по кроссвордам на проходной. Он стоял у нашей колымаги с самым что ни на есть серьезным видом.
-Вот мой допуск, кретин,– проревел его величество, приблизив к носу оппонента огромный кулак, – если ты не откроешь немедленно, я открою это твоей головой. У тебя есть знакомый паталголический анатом? Нет? По тебе будут изучать анатомию, просекаешь?
Дело было вовсе не в этих досадных препятствиях. Когда я, оставив толстяка дожидаться в машине, взлетел на второй этаж, все уже окончательно вышло из-под контроля. Дверь в лабораторию Левенса была приоткрыта, а сам он сидел на стуле, положив голову на стол. Мертвее мертвого. Из носа и рта повелителя обезьян вытекла небольшая лужица крови. На полу виднелись осколки. Теперь ты окончательно и бесповоротно одинок, Ричард Левенс. Ни одного Рождества, ни одного стакана поссета. Ни одного дня далее. Все закончилось вот так вот, в один момент. Я кружился по помещению. Что я искал? Кого? Под ладонью у доктора был зажат листок бумаги.
«Позаботьтесь о Джоши». Мольба о милосердии. О снисхождении. Он умолял. Ведь дети ничего плохого не делают. Максимум на что они способны: раскидать игрушки или нашкодить. И то и другое не заслуживает строгого наказания. Все остальное: невыносимо плохое, глупое, отвратительное, тухлое, мерзкое, тошнотворное, делают взрослые. Позаботьтесь о Джоши. Где он этот маленький негодяй?
– Левенс труп,– кратко доложил я толстяку. Тот вздохнул. По асфальту к нам бежала охрана, мы сломали шлагбаум. Телефон Мастодонта звякнул, взволнованный Рубинштейн сообщил, что Конкордия Левенс арендовала небольшой самолет на частном поле неподалеку. Вылет был назначен через полчаса. Сам великий больной уже выдвинулся, но боялся не успеть. Время жгло его, но таблеток от времени в его запасах не было.
– Истерн филд, знаешь где это, Макс?
Где это я не знал. Но это было не важно. Мы неслись, пугая прохожих скрежетом и воплями рожающей коровы. Толстяк крутил пальцами как заведенный показывая дорогу, верх его кабриолета давно оторвался снесенный потоком воздуха и грохнулся на дорогу позади нас.
– В воротах не останавливайся, иначе птичка улетит, – жалея меня, он не называл ее по имени, за это я был ему благодарен. Старый мудрый грязный пес с большим сердцем. Впереди показались сетчатые ворота небольшого частного аэродрома, я прибавил газу и с грохотом и металлическим звоном вынес их. Из капота валил пар, пока мы неслись вдоль длинного ряда ангаров.
-Десятый. Десятый, вон там, ты видишь?
-Вижу, – из него выкатился белый самолетик и поехал по рулежке. Хвост его покачивался. Я нажал педаль, но вместо того чтобы прибавить скорость, динозавр толстого хлопнул глушителем и замолк. Проехав еще пару метров, он стал у кучи старых багажных тележек, где умолк навсегда.
-Быстро! – скомандовал его величество. Я выскочил из машины и, выдрав из кучи первую попавшуюся, погрузил толстяка.– Давай, Макс!
Давай, Макс! Мы мчались по гладкому бетону полосы, я толкал отчаянно визжащую тележку с восседавшим на ней мистером Мобалеку. Я был не в своем уме, но мне и в голову не пришло бросить его в машине. Самолет гудел двигателем в пятнадцати метрах от нас. Казалось, еще немного и мы его догоним. Кони открыла форточку и посмотрела на меня. Что-то было там, в темных провалах зрачков. Что-то было. Ты веришь в Деда Мороза, Макс? Полные губы улыбались. Волосы были растрепаны, она спешила.
-Стой! –заорал Мастодонт. –Стоять, девочка!
В ответ она высунула руку с «Питоном» и немного поводив, прицеливаясь, принялась в нас палить. Никогда этого не забуду. Его ствол можно было заткнуть пальцем Толстяка. Он был явно не для женской руки, отдача бросала кисть миссис Левенс назад. После пары выстрелов револьвер выпал. Самолет, вырулив на взлетную полосу, взвыл и, обдав нас мусором начал разгоняться. Пятнадцать метров, двадцать, двадцать пять. Мы не успевали. Рык моего толстого начальника утонул в реве мотора.
Не знаю почему, но мне бы хотелось, чтобы она улетела. Поднялась бы в вечернее чернильное небо и улетела бы в темноту. Слишком сложно это объяснить. Слишком. Кони вновь выглянула и посмотрела на меня. Черты лица, освещенные фонарями взлетной полосы, скрадывались плотным воздухом закрученным пропеллером. Такая гипсовая маска с провалами глаз. Ты смешной! Я и был смешным, со старой багажной тележкой и толстяком, ругавшимся, на чем свет стоит. Мы отстали от цирка, который называется жизнью. Два грустных клоуна со старой багажной тележкой. На тридцати метрах я выдохся. И тут справа мелькнула тень, Рубинштейн все же успел. Он махнул нам рукой, как летчик истребитель коллегам и дал газ своей кофемолке. Взвизгнув, Трабант, подгоняемый попутным ветром, метнулся к самолету, почти скрывшись в пыли.
Потом старик утверждал, что этот план родился у него в последнюю секунду, но я мог поклясться: за мгновение до того, когда его фанерный Панург подломил стойку шасси, у Мозеса Рубинштейна оторвался руль. Впрочем, смысла спорить особо, не было. Машина с треском ударила по самолету и перестала существовать, превратившись в гору деревянных обломков.
Немного повиляв, тот все же выпрямился и, чиркнув правым крылом по земле, неуклюже взлетел. Слишком рано для полета. Слишком. К тому же на высоте метров сорок у него обломилось крыло, и самолетик завалился набок, чтобы затем с грохотом упасть за кустами, росшими на окраине. Я тяжело дышал, рассматривая поднимавшуюся в воздух красноватую пыль.
-Все в порядке?– дурацкий вопрос, что могло быть в порядке? Что? И все же, посмотрев на залитое кровью лицо ископаемого, который до сих пор сжимал в руках руль, я кивнул.
-Жаль машину, -неизвестно кому сказал он, – она была старая, но надежная.
Мы промолчали.