Арни снова голоден

Глава 3. Ну, и кто тут мужик?

Из маленького носа худенького Олежки вытекала желтовато-зелёная слизь, а сам мальчишка визгливо и заливисто кричал, изо всех сил упираясь и не желая сделать ни шагу.

– Пойдём, дурак, – сестрёнка упрямо тащила его к невысокому пеньку для забоя кур, но мальчик так сильно боялся, что неожиданно вцепился острыми зубами в Надькино предплечье. Та завизжала от резкой и пронзительной боли, неминуемо ослабляя хватку. Выступила алая кровь, – Отцепись, скотина! Ща в ухо получишь! – на глаза выступили слёзы, но сестра не сдавалась и со всей силы треснула брата по голове сложенной в кулачок ладонью. Костяшки пальцев больно ударились о твёрдый череп ребёнка. От резкой боли у ушибленной Надьки ухнуло в животе и подкосились ноги, и девочка завыла в голос, как волчонок.

– А ну, пошла отсюда! – по своему обыкновению, кто из детей прав, а кто виноват, мать никогда не разбиралась и всегда принимала сторону младшего, – Зачем брата мучаешь, дура?

Олег, почувствовавший поддержку, отпрянул от руки сестры, со злым удовольствием слизывая её солёную кровь со своих пухлых губ. От страха он вцепился в Надьку с такой нечеловеческой силой, что прокусил той кожу. Маленький, щуплый, с белобрысым хохолком на голове и окровавленным ртом он походил сейчас на волнистого попугайчика, нарушившего диету.

– Я хотела научить его рубить кур, – буркнула обиженная Надька сквозь слёзы, тщетно пытаясь свести края раны пальцами. Небольшая рваная рана на предплечье отчаянно кровоточила, – Он трусливый, как овца. Над ним будут в школе смеяться.

– Я тебе приказала курицу разделать или ему?

– Мне, – Надежда всхлипнула.

– Ну, так и чего стоишь?

Девчушка выругалась себе под нос и отправилась горделивой походкой в курятник. Она не чувствовала обиды, но ощущала целеустремлённую решимость. Всё равно всё будет так, как она захочет. Надя научит брата не бояться. Когда матери не будет дома, она привяжет-таки этого несчастного труса к дереву и заставит на это посмотреть!

В курятнике пахло помётом, а в воздухе летали чьи-то перья. Опять петух курей гонял. Соседские девчата почему-то называли это хулиганское действо «свадьбой» и странно хихикали. Неудивительно. Всё самое жуткое и неприятное происходит с женщиной после свадьбы. Во всём животном мире самцы обижают самок, но с Надеждой этот номер не пройдёт! Хотя бы потому, что она знает, как с топором обращаться. Даже мать так не умеет. Пусть только попробует какой-нибудь самец с ней «свадьбу» сыграть! Надя привычно выбрала самую тучную курицу, крепко захватила ту за мигом всполошившиеся в тревоге крылья и угрюмо потащила к жертвенному алтарю.

Как можно не уметь рубить кур? Ну, и что, что брату всего три года? Надежда умела это делать с рождения. А если свинью нужно будет зарезать? Или овцу? Кто в доме мужчина? Она или Олежка? Слюнтяй.

Надюшка занесла топор, уверенным и быстрым жестом отрубила птице голову и невольно залюбовалась бордовыми струями, резво стекающими по окровавленному пню в зелёную траву. Девчонка дала крови стечь, как учили, и бросила обезглавленную тушку в ведро. Та забилась в слабеющих конвульсиях.

Ну, и что здесь такого? Элементарно. Главное – сноровка. И не отпускать раньше времени, чтобы без башки к соседям не убежала.

Ничего, глупый, маленький Олежка, сеструха тебя научит!

– Покажи, что у тебя с рукой, – смилостивилась довольная мать, когда умелая дочь принесла ей на кухню уже общипанную куриную тушку. Хорошая девчонка растёт, хозяйственная, – Ничего себе. Никогда не видела, чтоб дитё так кусалось. Пойдём, зашью.

Мать зашивала Наде раны обычной швейной иглой и шёлковыми нитками. Так было принято в их семье издревле. Раны воспалялись и нагнаивались, и нитки впивались в разбухшую от отёка кожу, но это был единственный способ показать свою материнскую любовь. Мудрая Надюшка всё понимала, героически терпела боль (анестезию операция не предусматривала) и никогда не возражала.

– Мать всегда поможет. Кому вы, кроме матери, нужны? Мать плохого не сделает, – увещевала Людмила притихших детей, делая стежок за стежком под тихое кривляние дочери и молчаливое сопение брата. Младшенький очень любил следить за этой кропотливой работой, на радость непрофессиональной медсестре. Будущий хирург. И никакой он не трус. Подумаешь, птичек боится. Мать тихо гордилась. Хорошие у неё дети. Слава богу, не в отца.

Тот в кои-то веки уехал в город на заработки, но по слухам угодил в ЛТП¹. Во всяком случае, хозяин находился далеко и никого из домочадцев лихим кулаком достать не мог. Какое-то время еле оклемавшийся после получения черепно-мозговой травмы кормилец не бухал, но ходить по бабам и предъявлять претензии к супруге не переставал никогда. Поэтому отсутствие опостылевшего мужа дома Людмилу только радовало. Она успокоилась, похорошела и впервые задумалась о разводе всерьёз.

«Вещему» Олегу уже исполнилось три года, но он всё ещё не разговаривал. Молчал. Иногда мычал. Да, он был вредным, упрямым и вспыльчивым, но, в силу выше указанных обстоятельств, наябедничать не мог. И однажды, когда мать ушла по утру на делянку пропалывать картошку, сестра решилась.

Чтобы сразу обезвредить мелкого кусаку она подкралась к тому сзади и резво накинула на белобрысую голову холщовый мешок. Брат отчаянно забился в крепких девичьих руках, невнятно мыча и неумело барахтаясь, но Надя была к этому готова. Она привязала Олега к дереву плотным жгутом-шпагатом, как можно сильнее стянув мальчишке руки за спиной. Верёвки безжалостно впились в детскую плоть, отчего маленькие кисти побелели.

– Ори, сколько влезет. Соседи уехали, спасать тебя некому, – равнодушно проговорила сестрёнка, стаскивая мешок-защиту с головы братика, – Сейчас курочку принесу. Самую жирную!

Насмерть перепуганный Олежка заорал благим матом, что было мочи, и беспомощно расплакался.

Содержимое детского желудка изверглось вонючим фонтаном вместе с брызнувшей из-под топора тёмно-вишнёвой крови. И затем чувствительный Надькин нос ощутил и другой внятный, говорящий сам за себя запах. Светлые штанишки Олежки приобрели крайне подозрительный желтоватый оттенок.

– Обосрался? – закричала разозлённая девчонка в бешенстве, в приступе ярости суя окровавленную, бьющуюся в предсмертных конвульсиях тушку прямо в лицо зарёванному пацанёнку, – Смотри, трус. Смотри сюда, гад!

Обезглавленная курица рванулась и неожиданно вырвалась из цепких Надькиных рук, отчаянно хлопая крыльями. Перепачканный куриной кровью, рвотными и каловыми массами Олег тут же потерял сознание.

Вечером того же дня мать впервые избила Надьку до багровых синяков и заперла хулиганку в сыром и холодном погребе.

Зато неразговорчивый Олег заговорил. Видимо, запредельный испуг привёл, наконец, сбившиеся из-за сложных родов нервные процессы в норму.

– Смари, г-гад! Г-гад! – бегал он по огороду, топча смелыми ногами вьющиеся по земле листья тыквы, пока избитая Надька сидела в погребе с банкой сливового компота в руке, прижатой к огромной фиолетовой шишке на глупом лбу.

Больше никогда мать не доверяла Надежде младшего брата и повсюду таскала его с собой.

Глава 4. Социализация

Осенью закрыли сельскую школу. Деревенька отживала своё. Люди массово уезжали в город, учить немногочисленных детей стало некому. Урбанизация поглощала близлежащие сёла, как мифическая Харибда, оставляя после себя заросшие сорняком пустыри и полусгнившие, покосившиеся без заботливой хозяйской руки избы.

В городе давали жильё, а рабочих рук всегда не хватало. Кроме того, в случае бытового насилия Людмила могла обратиться к участковому, ведь пьяниц и дебоширов в стране не любили. Поэтому, когда супруг позвал их в Н*, мать семейства сомневалась недолго. Разнополые дети давали надежду на получение двухкомнатной, а то и трёхкомнатной квартиры, и это вселяло уверенность в будущем. А ещё Людмила давно хотела сделать химическую завивку на свои русые, прямые и тонкие, как солома, волосы, но выйти с новой причёской «в люди» в посёлке было некуда. Теперь всё изменится! А потом, когда у забитой, не видящей в жизни ничего хорошего женщины появится престижная (да хоть какая) работа, большая квартира и шикарная, модная внешность, можно будет подумать и о разводе.

Оптимизма матери Надя не разделяла. Дурной холодок под ложечкой всё чаще мучал её тревожными, дождливыми вечерами. Здесь, в своём безрадостном, но привычном мирке, она была по-своему счастлива, а о большом и шумном муравейнике по ту сторону забора она не знала ничего. Наверняка придётся ходить в большую, городскую школу, общаться с другими учениками и пытаться с ними подружиться. Привыкшая к уединению девочка бессознательно опасалась, что не впишется в новую жизнь и, конечно, оказалась права.

После переезда в город стало очевидно, что за место под солнцем Наде придётся драться. Оказалось, что она некрасивая, грузная и застенчивая, а такие девочки никому не нравятся. Кроме того, к двенадцати годам у неё заметно округлилась грудь, чего коварные и завистливые ровесницы не прощали.

В моде были светленькие и стройные, с узкими бёдрами и голубыми глазами, а Надежде с внешностью не повезло. Как же ненавидела она, волоокая и тучная, похожая на недавно отелившуюся корову, белявых, смелых, симпатичных и высокомерных девочек! Точнее, она ненавидела одну из них… Сашку!

– Осинцева, ты в каком универмаге шаровары покупаешь? – язвительно интересовалась стройная Александра, когда они переодевались на физкультуру, – Ой, прячьте провиант, а то Осинцева сожрёт, – ёрничала красивая дрянь в столовой под ехидные смешки многочисленных приспешниц.

Надя никогда не находила слов, чтобы поставить дерзкую одноклассницу на место, и лишь молчаливо хлопала длинными ресницами (хоть в чём-то Бог её не обделил), мечтая раствориться в воздухе, как сахар-рафинад в стакане кипятка. Ежедневно она копила в себе злость и даже репетировала обвинительную речь перед зеркалом, но в самый ответственный момент забывала, что собиралась произнести. Парировать не получалось. Нет, Надежда не была глупой, всё схватывала на лету и довольно скоро подтянула успеваемость, на удивление педагогам, но при нападении более популярной особи робела и безнадёжно терялась. Даже давние уроки русского языка от родной тётки Таи совершенно выпадали у неё из памяти при виде белокурой мучительницы.

Сашка. Александра Кассимская. Красивая, высокомерная дрянь. А ещё пионерка! Какой же из неё пионер – всем детям пример? Знала бы о Надькиных обидах их классная руководитель, активистка и матёрый коммунист Зинаида Степановна! Но та находилась в благостном неведении. Признаться в травле со стороны одноклассницы для гордой и самолюбивой Надежды было равносильно смерти. А среди сочувствующих, если таковые и нашлись бы, ябедничать было не принято. Стукачей отлучали от коллектива навсегда. Им не подавали руки до самой старости, и хоронили за оградой кладбища, как самоубийц.

В тот день запыхавшаяся и взмокшая после физкультуры Надежда не нашла своих колготок. Колготки должны были висеть на крючке под форменным коричневым платьем, но почему-то не висели. Надька пролезла по чужим вешалкам, залезла под лавку, заглянула за батарею, нашла чей-то пионерский галстук и замызганный грязью белый носок, но желаемого предмета одежды так и не обнаружила. Обычные трикотажные колготки, бежевые, вытянутые на коленках и немного хозяйке не по размеру (экономная мать всегда покупала вещи «на вырост») куда-то безвозвратно исчезли. Мрачная, тесная раздевалка потихоньку опустела и, когда последняя пара радостно гомонящих одноклассниц покинула помещение, загнанная в угол Надя в отчаянье стукнула кулаком о стену и тут же поняла, что нужно предпринять хоть что-нибудь. Видимо, ушибленные костяшки пальцев придали её медлительным мыслям ускорение.

Через пару минут начинался урок математики, но заболевшую математичку подменяла другая учительница, которая никогда не проводила перекличку. А потом по расписанию русский язык, на нем нужно было присутствовать обязательно – сегодня итоговый диктант.

В отчаянии Надежда натянула спортивные трико под школьную форму, явно нарываясь на замечание педагога. За такие вещи та нажалуется директору, а директор вызовет в школу мать! А скорая на расправу мамка никогда не разбирается – всыплет по жопе отцовским ремнём с блестящей бляхой так, что присесть будет затруднительно, и объясняй потом, что воры виноваты. «А ты клювом не щёлкай, дура» – скажет справедливая родительница и окажется права. Но рассекать по советской школе с голыми ногами – ещё более неприлично. Особенно поздней осенью. Надежда не какая-нибудь развращённая буржуйка. Краснеть перед членами совета дружины, а потом стать посмешищем всего отряда в планы девочки не входило.

Неужели кто-то спёр её застиранные до дыр колготки? Может, перепутали и надели, вместо своих? Почему тогда платье не перепутали?

Девочка вышла в коридор и остановилась, как вкопанная. Возле мужской раздевалки дружным кружком расположились парни-старшеклассники, красавчики из сборной школы по баскетболу. Они брезгливо пинали грязными кедами чьи-то выцветшие и заношенные, подозрительно похожие на Надины, бежевые колготки. Те летали по полу, как половая тряпка. Один из мальчишек чуть наклонился, приглядываясь к предмету девичьей одежды с непристойным любопытством.

– Дырка между ног, – произнёс он глумливо, срываясь на неприличный хохот.

Надежда почувствовала, что щёки предательски вспыхнули, и приготовилась, было, безмолвно шмыгнуть в другой корпус, не привлекая ненужного внимания, но дорогу ей перегородила невесть откуда взявшаяся, крупная женщина-физрук.

– Осинцева, у вас никто из девчонок колготки не терял? – произнесла учительница неоправданно громко, – Мальчики, хватит топтать чужую одежду. Осинцева, я с тобой разговариваю! – все до единого вылупились на смущённую, покрывшуюся от волнения красными пятнами с ног до макушки школьницу, с любопытством ожидая от неё ответа.

– Никто не терял, – на бедной Надежде не было лица. Теперь, когда она феерично и глупо опозорится перед самоуверенными старшеклассниками-спортсменами, на школьной репутации, с которой ей и так не везло, можно поставить жирный крест.

– А ты… чего в спортивных штанах?

На мгновение мир остановился. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Сердце замедлило свой бег, а в лёгких прекратил циркулировать воздух. Не видать тебе скорой трапезы, злобная паучиха! Затишье перед бурей. Перед второй волной самого отчаянного сопротивления!

– Замёрзла. Заболела. Температура!

– А…

Раздался звонок на урок. Фу-ух. Надежда резко выдохнула и со всех ног бросилась к лестнице. Что-то заподозрившая, но слишком медленно соображающая учительница физкультуры, вероятнее всего, ничего для себя так и не прояснила.

– Урок начинается!

Только бы никто не остановил. Домой. Домой. Блин, дежурные по школе.

– Заболела. Домой. Да, отпустили.

За потерянные колготки мать наверняка даст Надежде леща. Значит, нужно говорить честно. Но разговор с матерью случится не раньше вечера, а сейчас нужно будет быстро переодеться и вернуться в школу. Чёрт с ней, с математикой, а диктант написать надо.

В кабинет русского языка Надежда вошла с робкой неуверенностью. Интересно, кто-нибудь заметил, что она отсутствовала? Наверняка.

– Ну, да. Я их к пацанам в раздевалку кинула. А они рваные и мочой воняют. Я к ним двумя пальцами прикоснулась, а потом минут десять руки с мылом мыла. Фу, – брезгливо делилась с подружками Сашенька Кассимская. Одна из глупо хихикающих девчонок испуганно осеклась, заметив жутко побледневшую Надю, и толкнула некстати разоткровенничавшуюся Сашку в бок, – Ты чё? – Кассимская бросила на вошедшую беглый, полный брезгливого превосходства взгляд и с презрением отвернулась, – А девчонки смолкли.

Под оглушительный звон наступившей в классе тишины Надежда резко швырнула портфель со сменкой на свою парту, неожиданно проворно для грузной комплекции развернулась на одних каблуках и выбежала вон, чуть не сбив щуплого, замешкавшегося в дверном проёме одноклассника. В висках оскорблённой девочки застучало барабанной дробью животное бешенство. В районе солнечного сплетения раскалился добела огромный металлический шар. Ноги сами отнесли взбешённую Надьку в спортзал.

– Я знаю, кто потерял колготки. Давайте я этой девочке отнесу.

– А почему хозяйка сама не пришла?

– Постеснялась.

– О, а ты больше не мёрзнешь?

Портрет Александра Сергеевича Пушкина над учебной доской закачался, а левый глаз учительницы русского языка задёргался, когда в класс ворвалась разъярённая и решительная Надя Осинцева. Намотав на обе руки непонятный бежевый жгут, она накинула его на шею хорошенькой девочки Александры и опрокинула ту со стула. Раздался чудовищный грохот и сдавленный вскрик. Две двенадцатилетних девчонки, одна из которых явно превосходила силами другую, сцепились в проходе между парт в неравной схватке. Застигнутая врасплох, перепуганная и явно проигрывающая Сашка пыхтела, синела, хрипела, но скинуть с себя яростно душившую её Осинцеву так и не смогла. Голубые глаза Надькиной обидчицы закатились, а белки стали кроваво-красными от полопавшихся капилляров. Притихшие одноклассники смотрели на происходящее то ли с ужасом, то ли с любопытством. Оттаскивать Надьку почему-то никто не торопился.

Надежда почувствовала, что тело под ней обмякло, и ослабила хватку. Придушенная жертва сипло закашлялась, а её потерявшее привлекательность лицо пошло жуткими розовыми пятнами. Сашка судорожно схватилась за травмированную шею, пуская ртом слюну, и никак не могла отдышаться. Надя встала перед поверженным врагом во весь рост и со всей силы врезала той грязными, затасканными колготками по некогда симпатичному лицу.

– Мочой воняют, говоришь? Теперь и ты воняешь.

– Осинцева! Осинцева! К директору! Мать! Отца! К директору! – немного пришедшая в себя молодая учительница, насмерть перепуганная и бесконечно растерянная, бросилась Кассимской на помощь. Да, немного запоздало, но у неё имелось оправдание – подобного поведения от Нади Осинцевой, скромной и бесконечно застенчивой пионерки, она не ожидала.

Разбирательства с матерью не последовало. Вступилась классный руководитель.

Надежда Осинцева не попала на учёт в детскую комнату милиции только благодаря ей. Дотошная Зинаида Степановна провела тщательное расследование и признала, что повод для кровавой драки у Осинцевой, несомненно, имелся. Осудили Кассимскую. Так недавняя жертва стыдной травли реабилитировалась в глазах всего класса. Оказалось, что дерзкую на язык Сашку не особо любили. Слишком многих она обижала и дразнила. А чуть позже родители перевели дерзкую девчонку в другую школу подальше от греха. Это была реальная победа над злом, которое в советской школе жестоко осуждали, но Надя, жившая в своём собственном мире, о поисках правды не задумывалась. А ведь могла бы и зазнаться – слава обрушилась на неё, словно карамельные конфеты для осыпания молодых на свадьбе. До боли!

Неслыханная смелость ничем не примечательной деревенской девочки оказала на одноклассниц почти магическое действие: с Надей захотели дружить. Ещё никогда у нелюдимой и неразговорчивой школьницы не было столько общения и… источников для стресса.

Глава 5. Олежка растёт

Семье Осинцевых, благодаря детям, несказанно повезло – им дали сразу две отдельных комнаты в общежитии и поставили в очередь на квартиру. Предполагалось, что отец будет проживать в комнате с сыном, а мать с дочерью, но на деле, конечно, никто из простых обывателей так не жил. Временно непьющий батя, которого в то время взяли на поруки и нещадно контролировали, получил в своё единоличное распоряжение целую комнату. Людмила с двумя детьми поселилась в другой. Не чаявшая души в младшеньком Олежке она делила с мальчиком кровать и брала его с собой на работу. В то время мать работала кладовщиком на складе, и малолетний ребёнок, по её словам, ей не мешал. Надя спала на раскладушке и имела относительную свободу, правда пользоваться этой свободой совсем не умела. В то время все её передвижения ограничивались прогулкой от общежития до школы и обратно, а в воскресенье она делала уроки и мечтала. Иногда девочка брала в школьной библиотеке книги и пыталась их читать, но все книжки казались ей невыносимо скучными. В них писали о любви и дружбе, о героизме, патриотизме и смелости, а настоящую правду всегда утаивали.

Подружки. Кто придумал, что они нужны? Кто сказал, что без них девочке плохо? Миф! У малообщительной Надежды никогда не было подруг, поэтому, когда рыжеволосая и кучерявая Катька со смешной и ужасной фамилией Гадюка, увязалась за ней после уроков, отказать нахалке Надя не сумела. Девочки упорно зазывали прославившуюся крутым нравом Надьку пообщаться по душам, но настойчивая Катька оказалась наглее всех. Не отличавшаяся хорошим воспитанием одноклассница упрямо и целеустремлённо навязывала Наде свою компанию, не обращая внимания на невразумительные протесты.

– У, так у тебя ещё и брат есть? Вот это да! Познакомишь? Я всегда мечтала о старшем брате.

– Ему четыре года.

– Маленький какой. А я думала, что у тебя старший брат. Жалко, что маленький.

– Кать, мама не любит гостей.

– Ты же сказала, что она на работе? Мы быстро. Я люблю ходить в гости к своим подружкам! Это так интересно!

– Вдруг она заметит, что кто-то приходил?

– Как она заметит?

– Вдруг комендантша увидит?

– Надь, я не пойму, ты маму боишься? Или не хочешь, чтобы я к тебе в гости шла?

Конечно, Надежда не хотела видеть Катьку у себя в гостях, но почувствовала что-то вроде стыда. Если рыжая дрянь разнесёт по школе, что Надя боится маму, может возобновиться травля. Девочка не боялась ни травли, ни мамы, и единственное, чего ей по-настоящему хотелось – снова стать незаметной и маленькой, чтобы никто не приставал и не беспокоил.

– Ладно, пойдём. Только быстро.

Общежитие коридорного типа с выкрашенными красной краской деревянными половицами встретило девочек священной тишиной. Пахло кислыми щами и папиросным дымом, но помещения пустовали – ещё никто из взрослых с работы не вернулся. Надежде нравилось приходить домой пораньше. Она могла бродить по пустынным коридорам часами, тихонько напевая себе под нос «Песню о Щорсе», и слушая многоголосное эхо. Пауки, за которыми когда-то любила наблюдать Надя, благодаря усилиям чистоплотных работниц, в общежитии не водились, зато на кухне можно было вдоволь порезвиться: девочка рассыпала на пол соль, прятала спички, путала столовые приборы. И она ещё ни разу не попалась!

Но сегодня погулять не удастся – придётся развлекать прилипалу.

– Ух ты, раскраски! Я люблю раскрашивать картинки, хоть и взрослая. Ещё и красивые такие! – Катька бросилась к письменному столу без предупреждения и, схватив в руки одну из раскрасок, перелистнула страницу. Её серые глаза удивленно округлились, – А что это с ними?

– А что с ними? – Надя непонятливо уставилась на картинку, затёртую зелёным карандашом до дыр, – А, это Олег раскрашивал.

– А это? – Катька задумчиво приподняла со стола обломки зелёного карандаша. Девочка недоумённо нахмурила брови, пытаясь свести полученную информацию в логическую цепочку, – Поломал?

Как объяснить этой нахальной дурёхе, что Олег иногда грызёт карандаши? Мама говорила, что это оттого, что брату не хватает кальция, и у Нади не было оснований маме не верить. Кто-то ест мел, кто-то побелку со стены, а он, её младший брат, ел карандаши. Нормально. Но ставить об этом в известность болтливую Катьку почему-то не хотелось.

– Поломал, наверно, – соврала Надежда обыденно.

«Подружка» явно насторожилась и даже перестала приставать с расспросами. Она листала странички раскраски одну за другой и хмурилась. Все листы до единого были исполнены в зелёном цвете и дырявые.

– Ему нравится зелёный цвет? – наконец, выдавила из себя гостья, поворачиваясь озабоченной, а оттого немного глуповатой, физиономией к хозяйке. На секунду Надежде показалось, что она слышит, с каким жутким, чудовищным скрипом работают несмазанные мозги в Катькиной голове.

– Нет. Не думаю. Просто весна началась.

Весна у художника Олега зелёная, лето жёлтое, осень красная, а зима чёрная. Надя, по части зимы долго не соглашалась, но мама убедила её, что мир творческих людей отличается от мира всех остальных тем, что он нестандартный.

Катька отшвырнула испорченную раскраску в сторону и с любопытством обвела глазами комнату. Разглядывать было нечего. Письменный стол с тремя табуретками, на одной из которых сидела сама, кровать, массивный платяной шкаф, забирающий почти половину жилой площади. Да, обстановка более, чем скромная, но Надина мама старательно соблюдала чистоту. Гладко отутюженные занавески на окне мягко приглушали солнечный свет, придавая комнате загадочности и красиво оттеняя бедность и ветхость убранства. Дома у рыжей Катьки было едва ли лучше. Разве, что у них на подоконнике бегония в горшке стояла. А в Надькиной комнате почему-то не оказалось ни одного цветка.

Застеленная светлым покрывалом кровать-полуторка и сложенная в углу раскладушка привлекли особое Катькино внимание.

– Как вы все на кровати помещаетесь? Папа, мама… Кто-то на раскладушке спит? Брат? Вот ему повезло. Я обожаю спать на раскладушке!

– Не, папа в другой комнате. Я на раскладушке сплю. А Олег с мамой на кровати.

– С мамой?

– Ему четыре года. Он ещё маленький.

– Да, маленький, – покладисто согласилась Катька и неожиданно сорвалась с места, подобно взмывшей по ветру искорке. Не успела Надя и глазом моргнуть, как новоявленная «подружка» уже разлеглась на материной кровати, как ни в чём не бывало. Хорошо, хоть разулась возле порога, как попросили. Какая наглая и бессовестная девочка. Надежда почувствовала, что кровь в жилах потихоньку начинает закипать. Ну, не за волосы же рыжую и бесстыжую Катьку с кровати стаскивать, в самом деле? Хотя, девчонка упрямо нарывается. Весь день выпрашивает. Как можно не понимать очевидных вещей? Чужое – значит не твоё. А если не твоё, можно и неприятностей отгрести. А неприятность – это неприятно и иногда больно. Даже очень больно. Надя знает. Ей ли не знать? Даже сама Надя не позволяет себе лезть на мамину постель с ногами.

Вдруг, ни с того ни с сего Катька резко вскрикнула, будто её ужалила оса, и вскочила со злополучной кровати, зажав рот рукой.

– Ты чего?

Признаться, меньше всего в эту минуту разозлившейся Надежде хотелось знать, какое насекомое и за какое больное место укусило бесившую её нахалку, но та уже протянула худосочную руку, указывая дрожащим пальцем на старенькую репродукцию на стене. О, Боже. Нашла, чего испугаться. Всего лишь человеческие головы. Такая наглая и такая впечатлительная. Хозяйка заметно расслабилась.

– Это картина художника Теодора Жерико «Головы, отрубленные гильотиной», – с чувством собственного превосходства объяснила побледневшей, как стена, и без того белокожей Катьке, она, – Это французский романтизм. Явление культуры. Жерико рисовал отрубленные конечности и трупов. Он гений. Ему привозили трупы прямо из морга. У мамы много таких картин есть. Показать?

– Н-не надо. В другой раз. Я пойду, наверное. Проводишь? А то я у вас не ориентируюсь.

– Да, пойдём, – эврика! Нашлась на беспардонную особу управа! Трусливая Катька боится мертвецов. Скатертью дорога! Кажется, Надя нашла максимально эффективный способ отвадить надоедливую приятельницу. И душить никого не надо. Спасибо товарищу Теодору! Девочке мучительно захотелось хоть как-нибудь отвести встревоженную попыткой вражеского вторжения душу. Пожалуй, ещё есть время для того, чтобы выпотрошить папиросы одноногого соседа-фронтовика. Тот очень кстати оставляет их в верхнем ящике стола.

Опасавшаяся, что после принудительного присутствия при забое домашней курицы у мальчика появятся навязчивые страхи, Людмила решила приобщить ребёнка к высокому искусству. К её безграничному счастью, картины с мёртвыми животными в стиле анимализма малышу понравились и паники не вызывали. Чуть позже появились и другие сцены: с убитыми, часто расчленёнными трупами людей. Эта та глубокомысленная и философская тема, которая вызывала особенное восхищение у самой матери. Реалистичные, прорисованные до мельчайших деталей картинки заставляли её задумываться о чём-то вечном.

В огромной общей кухне в эти часы обитало только насмешливое эхо. Надька уже доставала из ящика заветную пачку папирос, когда на пороге так некстати появился их хозяин: заспанный, по-своему истолковавший девичий жест, вояка. Оказалось, что сегодня у соседа отсыпной.

– Куда? А ну, положи! Курить хочешь? Ах, ты, плутовка! Ты же девочка! – беззлобно пристыдил испуганно вжавшую голову в плечи Надежду дядька-фронтовик, в общем-то, добродушный и весёлый мужик, и рассмеялся, – Вот девочки пошли. Как тебе не стыдно? Мамке расскажу.

Так неуловимая, как мститель из одноимённого фильма, Надя в первый раз попалась, и на какое-то время кухонные злоумышленники хулиганить перестали. А дядька-фронтовик её так и не сдал. Пожалел.