Глава 3. Гора Т-таантитктити
Они пришли и заняли удивительные голубые земли и всему дали свои имена.
Рей Брэдбери «Марсианские Хроники»
– … Первая проблема этой планеты – её аборигены. Они как бегали в набедренных повязках за дичью с копьями и пращами миллион лет назад, так и бегают до сих пор. Совершенно неспособные к цивилизации существа. Как, однако, ловко мы их потеснили, а? Вам известна эта история, Монкес? Известна, конечно, её в школах преподают, но я вам напомню. Я вам напомню, Монкес, потому что с годами забывается, а вы к тому же еще и обыватель, хотя и узконаправленный технарь, а обывателям история без надобности. Вообще, чем ниже интеллектуальный уровень масс, тем они податливее, доверчивее, как эти самые дикари в набедренных повязках. Это великим правителям, радеющим о благе государства, а не о своём личном кармане, выгодно иметь развитую во всех отношениях нацию. Для тех же, для кого страна в первую очередь – дойная корова, а народ – ухаживающий за этой коровой фермер, – для таких уровень знаний масс должен оставаться в разряде чтения, письма и ряда полезных наук для отдельных, наиболее одарённых индивидуумов – например, для вас, – Стэнли застыл с поднятой вилкой, внимательно всматриваясь в кусок насаженной на неё отбивной.
Его затянутые хмельным смогом зрачки мутно покачивались в красных от полопавшихся сосудов белках. Они будто выпучивались над тонкими окружностями радужек, прилипали к стёклам дорогих очков и тут же отклеивались от них, и вновь ныряли назад, в муть пьяных омутов. Это были удивительные глаза, по крайней мере, после многих и многих порций виски Монкесу казалось, что они устроены так же, как устроены зрачки огромных омаров, что сидели для развлечения публики в аквариуме на Центральном вокзале. Чудны́е животные при необходимости могли выпучить зрачок из глаза так, что он начинал плавать чёрной горошиной поверх радужки, а потом они разворачивали его на все двести сорок градусов, обозревая наперекрёст свой затылок. Глаза омаров поразили Монкеса, когда он девять сезонов назад вышел на столичную землю из танианского поезда и впервые увидел их. Он не забыл этих глаз: крупных круглых орехов на коротких толстых стеблях, ставших прообразами его «Всевидящего ока» – его первого патента, который Ро Гар считал бесперспективным и не давал ему хода, но который с азартом был принят в пятой лаборатории. Да, Кишер тогда был в восторге. Он поливал Монкеса комплиментами, словно лил вино из рога изобилия. Это он помог «ценнейшему Гизу» с первым патентом, даже себе «Ока» не прикарманил, и потом еще не раз помогал форсировать проекты Монкеса, но мелкие проекты. Главный – «Золотую сойку» – Кишер сейчас рвал себе!
– Этому мясу не хватает харизмы, – неожиданно изрёк Стэнли, раскрыл пасть с белоснежнейшими ровнейшими резцами, отправил бездарное мясо в рот и задвигал челюстями. Остренькая бородка тут же запрыгала и зажила собственной довольной и холёной жизнью, а розовые защипки косичек под висками запрыгали в яром танце. – Так вот, Монкес, я вам всё равно напомню, – продолжал Стэнли, проглотив кусок, – дикари подписали знаменитую Декларацию территорий, согласно которой…
– Погодите дурить мне голову, я еще достаточно хорошо соображаю, чтобы отслеживать логику, – перебил историка Монкес. – Как они могли подписать декларацию, если вообще не умели писать?
– Кровью, дорогой друг, кровью. Их вожди Саарду, Койём, Тирси… их там десяток был, после тотального побоища, – ну, об этом вам в школе не рассказывали, ведь дикарей же почти полностью истребили, как вредителей на полях. Они же были нам здесь не нужны, вы понимаете, но всё равно нельзя же рассказывать такое массам. Мы – гуманные люди, мы умеем договариваться бескровно! Так вот, вожди приложили к бумаге испачканные в собственной крови пальцы. Для дикарей нет ничего священнее крови и всяких там родовых понятий. Они подписались кровью и освободили нам всю нынешнюю территорию, а сами сгруппировались в Центральных лесах возле горы Т-таани… нет. Та-ати… нет, проклятье! Как же они её вы-го-вари-ва-ют? А, Монкес, как она называется? Т-та… Т-та-а-тк…
– Т-Таантитктити, – раздался над сидящими нежный женский голос. – Говорят, эта гора очень красива. Вы видели её фото?
– Гар… Гарионна! – восторженно взвыл Снетли, пытаясь подняться. – Моя прекрасная гора, моя скала! Как её бишь, Т-таатки… Тьфу! Иди ко мне, – распахнул объятия Стэнли.
– Гаро, – совладал с ватным языком Монкес. – Наконец-то. Где ты была? Я уже два часа сижу тут, пью виски и слушаю этого Стэнли. У прощелыги земная фамилия, представляешь? У нас у всех фамилии местные – такое условие было, да… чтобы племена ушли к этой горе, как её?.. Проклятье. Мы должны были взять их имена, ну, то есть местные. От Земли должны были отказаться. Ну, имена мы взяли, чего там. С Землёй порвали, не платить же налоги каким-то там землянам. Стэнли уже третий раз мне рассказывает… Ну как эту гору?!
– Т-таантитктити, – повторила, улыбаясь, красавица Гаро – воистину красавица: высокая, словно гора; длинноногая, словно горная серна; с невообразимо тонкой талией и мягкими, нежными, упругими, как свежие яблочки, и так же, как они, спрятанными под облегающую кожицу нежного зелёного бархата платья ягодицами и с не менее круглым упругим и аппетитным бюстом.
Она положила Монкесу на плечо тонкую руку в простом по форме, но очень ценном по содержанию браслете, потянула Гиза к себе и сочными пухлыми губами коснулась его лба. Длинные золотые серьги с алмазными каплями на концах качнулись вперёд, падая на веки Гиза и закрывая их предвкушением блаженства. Монкес тут же обхватил Гаро за длинные, не знающие усталости бёдра, повернул красавицу к себе спиной и с силой усадил на колени.
– А я? – обиженно произнёс Стэнли. – Гаро, а меня?
Гарионна повернула голову, махнув по носу Монкеса жёсткими ароматными завитками собранных в вертикальный гребень чёрных волос. Повелительно глянула на Монкеса своими разными по цвету, как у адовой злыдни, глазами, и он тут же безвольно разжал руки, подчиняясь её королевскому взору.
Гарионна, встала, сделала шаг к растопыренным клешням Стэнли, обернулась на Монкеса, высоко приподняла тонкую чёрную бровь над лазурным глазом и лукаво прикрыла второй – карий – глаз. Уголок пухлых губ поднялся вслед за бровью, открывая фарфоровые по белизне зубы. Гаро коварно улыбнулась и оборотилась к льнущему к ней Стэнли.
– А ручки сегодня не наши, – игриво и чуть слышно произнесла она, обхватывая запястья Стэнли и переводя его руки в безопасную для себя позицию. Наклонилась, изгибая в пояснице тонкую талию, так, что «яблоки» под зелёным бархатом воздёрнулись вверх. Скосила на Монкеса карий глаз, вытянула уста и едва прикоснулась ими к протянутым, как за подаянием, губам Стэнли.
Монкес не выдержал, приподнялся и рванул Гаро себе на колени.
– Так я и говорю: дикари не умели читать и подписали всё кровью! Ха-ха-ха, – загоготал Стэнли. – Сейчас они живут в Центральных лесах, за забором, как в зверинце, представляете? Они живут как в зверинце, – веселился писатель. – На них еще поглазеть можно. А гора красивая. Я там бывал. Слушайте, Гаро, Монкес! Давайте поедем прямо сейчас. Я вам их покажу, и гору покажу.
– Сезон туманов, ничего не видно, – запротестовал Монкес.
– А, да… сезон туманов, – размяк было Стэнли. – Постой! Монкес, – вдруг просветлел он, – это у нас в головах туманы. Мы же не видим ничего кроме себя. Нет, ну нет, так не пойдёт. Нужно ехать к горе, там шаманы все мозги проясняют. У меня есть вертолёт, но на вакуумтрейне быстрее. Плачу за билеты! – и Стэнли пустился в уговоры, повторяя в четвёртый раз свой бесконечный рассказ об истории основания и становления великого, исключительного государства – Объединённых Территорий Терены.
Глава 4. Всё, что угодно
…Любовь – чувство слишком чистое и возвышенное для того, чьё воображение привыкло питаться красотами бухгалтерских книг…
Джеймс Ф. Купер «Моникины»
Купе: шёлковая обивка на стенах. На полу, на ковре – зелёный бархат и серый твид, брошенные, смятые. Роскошная Гаро разметала свои белые, горячие, как танианские солнца, груди. Она закинула ноги на парчовую спинку широкой полки, заломила под голову руки. Река черных волос струилась вниз, и, как застрявшая на перекате лодка, зависла над чёрным водопадом одна единственная золотая серьга. Гаро безудержно хохотала, жмуря свои разные глаза, а Монкес ползал по полу, щупал руками ковёр, тыкался под откидной, заставленный бутылками столик, виновато целовал чёрные струи волос и мямлил:
– Проклятье, подарок этого хмыря Сиупелли… Я найду, Гаро! Куда же… Как же она так выскочила… Я возьму мета-алло-детектор, да. Это ведь золото? Конечно это золото. Сиупелли другого не подарит, бестия его забери! А хочешь, хочешь я куплю тебе новые серьги? И колье к ним.
– Колье? – мгновенно перестала смеяться Гарионна.
Её гибкое тело перевернулось, ноги слетели со спинки, обхватили тело Монкеса, обездвижили руки, сжали и притянули, упёрли его грудь в мягкие, вожделенные лепестки такого горячего, сочного цветка психотрии. В одно мгновение Монкес был повержен спиной на пол, смят и раздавлен этим огненным цветком.
– Колье? – повторила Гарионна. – А знаешь ли ты, какое «колье» я хочу?
Лепестки потёрлись о его грудь, и на кожу капнула прожигающая насквозь капля нектара.
– Любое, лишь прикажи, – едва прошептал Монкес.
– А за себя не боишься? – захохотала Гаро, и упругие, разъятые лепестки едва коснулись иссушённых жаждой губ Монкеса.
Он попытался слизнуть нектар, но цветок уже был недосягаем. Монкес взметнул руки, стиснул тонкую, гибкую талию Гарионны, рывком дёрнул к своему лицу её поднявшееся на колени тело. Гаро мотнулась вперёд, ловко выставила руки. Левая упёрлась в пол, а правая едва ткнулась плотно сжатыми кончиками пальцев точно в ямку у основания шеи Монкеса. Он судорожно глотнул воздух, инстинктивно попытался отпихнуть Гаро, но ладони не толкнули её в грудь, скользнули сквозь потоки чёрных прядей по плечам, по напряжённым лопаткам и растерялись на пояснице, забытые, брошенные подсознанием от напористого, тугого поцелуя в шею. По скуле, по щеке, виску заплясали миллионы игл, рассыпались по лбу, прянули от уха к затылку. Голова Монкеса будто оказалась внутри пчелиного улья, терпко-ароматного, приторно-сладкого и беспощадно жалящего, до дурноты, до потери рассудка. А поцелуй всё ширился, полз, разрастался подобно экземе, поражающей кожу, расцвечивающей её глубокими, алыми пятнами.
«Всё, что угодно, – мелькнуло в гаснущей воле. – Всё, что угодно!..»
Малая жёлтая птичка метнулась по шёлку на стенах. Нет – это только следы её хрупких ног. Вот встрепенулась, взъерошила перья, расправила крылья. К полке багажной взлетела и тут же рассыпалась в пыль. Сойка, она! Вдруг зацвиркала, хитро прищурила глазки – лидер для стаи, поведёт за собой легион – тысячи тысяч таких же юрких и прытких созданий, только живых, и готовых склевать урожай.
– Кишер встроил ячейки… Атаки полей и зернохранилищ стаями птиц не актуальны… Робот – носитель… Бактерии полностью уничтожат зерновые и их запасы на планете… Исключение – новые модифицированные сорта, уже успешно внедрённые в наше сельское хозяйство… Испытания «Сойки» начнутся через три дня.
Протяжённый, как вечность, пылкий, как солнечный вихрь… Поцелуй… Разноглазая адова дщерь показала искусство любви. Одинокая золотая лодка последний раз с силой качнулась и замерла в окружении внезапно застывших волн черноты. Всё, что угодно за миг с этой женщиной. Всё, что угодно.
Опустошённый Монкес беспамятно лежал на полу, не мигая, глядел в бездонный потолок. Вакуумтрейн замедлял ход. Лёгкая перегрузка смазывалась действием алкоголя.
– Послушайте, но так же нельзя! – загрохотал кулаками в запертую дверь Стэнли. – Я не могу больше сидеть один в ресторане и пить. В конце концов, это моё купе, я же платил за билеты.
Монкес вздрогнул, вскочил от неожиданности и сейчас же завалился на полку, не в состоянии удержаться на ногах.
– Бестия тебя забери! – выругался он, подтаскивая к себе с ковра измятые брюки.
Гарионна запрокинулась смехом, махнула рекой чёрных волос, и уже две серьги блеснули алмазными парусами.
Вакуумтрейн прибыл в Т-таати-дом.
Глава 5. Вселенское сознание
Абсолютная защита от ночных кошмаров – залезть под одеяло с головой.
Роберт Шекли «Абсолютная защита»
Таниана, как и всё на планете, была затянута густым туманом. Красо́ты этой чу́дной во всех отношениях территории, начиная от Пурпурных озёр и заканчивая ползающими камнями, представали только с очень близкого расстояния или бесформенными тенями, или пятнами неясных оттенков. Обширная белёсость над головой была небом, серость вокруг – всем остальным.
Монкес вышел на перрон. На тот же самый перрон, с которого много сезонов назад уезжала из Танианы вместе с ним тогда только-только зачатая в его сознании «Сойка». Она была мечтой, несбыточной и прекрасной, так необходимой для безопасности и превосходства великого государства – Объединённых Территорий Террены, – как рассуждал тогда, будучи наивным юнцом, талантливый робототехник Гиз Монкес.
Сейчас он вышел на перрон совсем другим: уже не глупым, доверчивым пацаном, но нюхнувшим жизни и труда мужем, с надеждами, превратившимися в прагматичный расчет, и не простым робототехником, а ведущим специалистом пятой, секретной, лаборатории. Вместе с ним на перрон вышла группа коллег в сопровождении охранников и агентов службы безопасности Квинтерры. Процессия призраками проследовала к специальному выходу, пересекла некое неясное в тумане пространство и канула в распахнутой пасти комфортабельного автобуса. Пневматические двери сомкнулись, хлопнул люк багажного отделения. Кто-то дал команду, и автобус плавно покатил. Монкес откинулся на спинку кресла и закрыл глаза: можно было спать еще два часа.
Сны были туманны.
Он словно плыл или парил сквозь вязкую серо-белую субстанцию, не жидкую и не газообразную, а некую среднюю на ощупь и ощущения среду. Мелькнула мысль, что эта субстанция – единый вселенский разум. Именно от него отпочковываются сознания всех без исключения отдельных существ, и именно в него эти сознания возвращаются, прошедшие жизненный путь, приобретшие опыт, набравшие знаний, чтобы передать всё это, навечно запечатлеть каждое мизерное событие в едином сознании Вселенной.
Руки, плечи, спины – кто-то густой, но невидимой в тумане толпой кишел и двигался рядом с Монкесом. Нечёткие звуки, обрывки слов выпрастывались вдруг извне короткими, омерзительно-режущими звуками и тут же гасли, оставляя неприятные следы где-то глубоко в ушах, на стенах евстахиевых труб. Вдруг туман обрывался не то чернотой, не то чёткой и пёстрой картиной бытия, и начинало происходить что-то важное, значительное, словно Монкес оказывался внутри чужих жизней, но тут же вновь наползал туман, и вновь подле была неисчислимая масса спин, плеч, рук.
«Зачем всё это?» – подумал Монкес, жалея бездарно проходящее время сна.
«Зачем» понеслось по пространству, заплутало в тумане и вернулось, приведя с собой лицо: круглое, в красных пятнах, с дрожащими губами, заплаканное женское лицо в обрамлении рыжих волос. Лицо смотрело на него какими-то глубокими очами и неудержимо тянуло к себе. Вдруг оно исказилось, стало неимоверно ужасно, худо, кости проступили сквозь кожу, рыжие волосы взметнулись плазмой атомной войны. И по испепелённой, чёрной земле из дыма в дым замаршировали колонны одетых в химзащиту смертников. Вспучилась под их ногами почва, со стоном разверзлась, желая разом поглотить их, разом похоронить в единой братской могиле. Чтобы легче было матерям оплакивать сыновей, чтобы все жёны разом могли прийти на одну могилу, в единое место стенаний, и все дочери мира знали бы, где лежат их отцы. Чтобы моментом кончить адское действо, разом похоронить человечество. Монкес почувствовал, что начинает падать, проваливаться в эту могильную тьму. Ему стало страшно. Он взмахнул руками, пытаясь ухватиться за перья быстро исчезающего не то дыма, не то тумана, но они разлетались из-под его рук, кружили, желтели, пока не обратились в огромную огненную птицу. «Спаси меня, спаси! Ведь ты – моя!» – крикнул Монкес птице и ухватился за её ногу. Нога возросла, растолстела, вытянулась. Он обнял её, и вот уже едва держался за самый кончик пера, а над его головой раскинулся золотой город: прямые улицы, чёткие кварталы одинаковых квадратных домов с откидными крышами, оснащёнными запатентованным поршнево-заслонным механизмом Кишера. Вмиг сработало! Раскрылись замки, и прямо на Монкеса, хватая и увлекая его за собой в бездонную пропасть мировой катастрофы, вырвались в пространство безобразные визжащие твари.
Монкес вздрогнул, раскрыл глаза. Рядом выла сирена. Он ошалело сунулся к стеклу: автобус стоял. Мимо, разрывая густую белую марь красными и синими огнями, оглушая рёвом спецсигнала, промчались машины полиции. Вслед за ними пронеслось несколько неясных теней, и еще группа полицейских машин замкнула строй.
– Президент Триро, – зазвучало по автобусу.
– Стоим, стоим… Кишер нас на месте сожрёт за опоздание. Объясняй потом, что мимо проезжал обожаемый всеми господин президент Кориго Триро.
– Второй срок… задница тахсенская.
– Так он же к нам на полигон, на испытания. Не знали? Сюрпри-из.
– Конечно, куда мы без него! Кишер, видать, вновь решил полизать ему член посредством наших языков.
Монкес отвалился от стекла и снова закрыл глаза. Ему очень хотелось спать.