Волнение. Кровь на снегу

Кивки.

– Давай дальше, с жизнью мы разобрались, рассказывай, что со смертью Салливана, – прошу продолжать.

– Ладно. Дело обстоит так… – в этот момент Вайковский застывает.

Я вижу: он смотрит прямо, ему как будто тяжело пошевелиться. Лёгкий шёпот… Это Дин? Приглядываюсь к нему, но всё в порядке, только… Темно. Свет вокруг Вайковского слегка меркнет, и тяжёлые тени ложатся на все его черты, как будто кто-то выкрутил контрастность моего зрения на максимум, но не только это: тьма за спинкой кресла обретает плотность, уже не видно хорошо той стороны комнаты. Что-то нет так. Нужно…

Свет возвращается сразу же, прошли только мгновения. Я не успеваю ничего понять, как изо рта Дина доноситься хриплый, режущий кашель, в глазах виден блеск света, отразившегося в маленьких слезинках, что выкатили на лицо, лицо Дина, на которое наползает горестная улыбка, и его голова склоняется, пока он усмехается не с меньшей горечью. Но он снова движется. Я же спрашиваю:

– Хей, всё в порядке?..

Ему тяжело дышать? Нет, тяжело думать, он что-то увидел, может, понял. Ну же, говори нам!

– Ребята налейте воды, Дин, дыши, не волнуйся, – подскакиваю к креслу, пока Джо поднимается со своего, двигаясь в кухонную зону помещения.

– Я не знаю, зачем… Кх-Кха, – Дин пытается говорить, но прерывается на кашель, который полностью обрывает все его попытки.

– Вот, выпей, – Син успевает подбежать с налитым стаканом, который немедля перехватывает Дин. Жадными глотками он осушает его до самого дна, кашель не смеет ему помешать, и шумный выдох после питья как будто заставляет всё его тело расслабиться. Он дышит ровно, кашель пропал.

– Что ты опять сотворил? – слышно сбоку. Штефт тоже подошёл к креслу, эффективно замыкая окружение нашего друга спереди.

– Да, что это было? – интересуюсь и я.

– Я решил, фух, решил по одной внешности посмотреть, какая была к нему применена сила, и, ха, мне показали фракцию того, что испытал старик, ну, в своём роде, – хватаясь за грудь, Дин поправляет себя в кресле, присаживаясь чуть выше. – Никогда больше!

– Давайте дадим Дину пространства, – на этот раз командует Джо, который выглядит взволнованно, может даже слишком после всех объяснений.

Мы присаживаемся на свои места, пока дыхание нашего рассказчика восстанавливается, а он сам поправляет пончо, которое криво сползло назад, вплотную подтянувшись к горлу. Что же такого он увидел?

– Ты же знал, что человек умер от чьей-то силы, ты не раз уже узнавал чужие способности, – может, слишком громко сетую я. – Почему же ты полез сразу в пасть льва?

– Я никогда такого не делал! Откуда мне было знать! – защищается Жрец, разводя резко руками, пока его страдальческие брови, до и вообще всё лицо в целом, создают неподдельное жалостливое выражение.

– Ладно-ладно, прости, когда готов будешь, рассказывай, – мирно смотрю в сторону друга, поумерив пыл. – Я просто за тебя волнуюсь.

Дин угрюмо оседает в кресле. Немного подумав, он поджимает колени к груди, обхватывая их руками, наклоняет к плечу слегка голову, и, нахмурившись, поднимает на нас глаза, произносит:

– Идеальная сила для убийцы. Салливан был порезан внутри способностью, которая позволяет человеку нанести режущие ранения на любых тканях, органах, поверхностях человека, частях предмета. Прикосновение не требуется, но нахождение вблизи да, не дальше вытянутой руки. Режет любую плоть, кости не поддаются, но на них можно оставить следы, трещины.

– Хм… Вот как, – слышно голос Штефта. – Тио был изрезан внутри, и следов снаружи не было. Поэтому вы тут?

– Именно, – меня опережает Дин, – но это ещё не всё. Это только часть силы: человек, который способен на такую резню, ещё имеет и способ инициировать её, он может мгновенно перемещаться из своего положения к существу, если то находиться от него не слишком далеко, где-то метров сто, предполагаю, немного больше, а затем вернуться туда, откуда он прибыл. Но так переместиться он может только к живому существу.

– Кто? – смотрю неотрывно в глаза другу. – Ты узнал кто?

– Аш, его же внук, – Дин встречает мой взгляд своим. Боль и печаль. Он отводит глаза, пока его зрачки не ловят огоньки камина. Мы все молчим.

– Плохи дела, – подаёт голос Джо. – Что же нам делать?

– Что-что, найдём его, – откликаюсь после глубокого выдоха. – Бедняга.

– Кто?

– А какая разница?

– Всё не так плохо, – говорит Ник, – есть большая вероятность несчастного случая. Мы уже точно знаем, что это за человек, какая его история. Конечно, не стоит и отвергать возможность нарушения психического здоровья.

– С тобой всё в порядке, Дин? – Джошуа поворачивается в сторону застывшего на кресле друга. – Ты очень много узнал.

– Я знаю, что мне нужно делать, и я знаю, что за это приходиться платить цену, а, сколько с меня спрашивают, не имеет значения, пока я справляюсь с решением проблем, – не отрывая взора от огня, выговаривает он. – Я в порядке, но немного неожиданно.

Он поворачивается к нам с улыбкой.

– Нам всем надо отдохнуть, – поднимаюсь с кресла, направляясь к барной стойке, обрамляющей «кухню», – Чая? Кофе?

Пока я шагаю туда, ловлю ответы друзей.

– Чай, – поднимает руку Ник.

– В бездну всё! Сделай мне Осеннее Наслаждение, пожалуйста, – просит неожиданно громко развернувшийся лишь головой Син, и тут же поворачивается всем телом и добавляет: – Я же знаю, что ты можешь.

– Хорошо-хорошо, сделаю, – сдаюсь без боя. – Тебе, Дин?

– Чай, только зелёный, и кинь туда корицы тоже, раз достаёшь для Джо.

– Заказы приняты.

Ну что же? В такую погоду сделаю коктейль с горячим сидром, а сам присоединюсь к «чайному клубу». А что насчёт новостей? Мы даже не разобрались с видениями, о которых рассказывал Ник, а на часах уже… Без двадцати десять указывает стрелками направо. Время убежало, а ведь ничего особо и не произошло. И мысли идут куда-то. Без направления, указания, но я, кажется, что-то придумываю.

Напитки все приходят в состояние готовности, некоторые настаиванием, некоторые моими собственными руками, которые намешивают алкоголь. Надеюсь, они нас согреют. Оборачиваюсь к даже визуально расплывшимся на креслах друзьям – пора им немного наполниться энергией. Кричу:

– Всё готово! Забирайте.

Хватаю свою чашку чая и направляюсь к креслу, которое ранее было занято мной, пока резвые Джо и Дин, а следом и Ник, как стая птиц на хлебные крошки, налетают к напиткам, до этого безмятежно стоящим на столешнице. Следуя моему примеру, все возвращаются на места.

– У меня есть несколько мыслей, – моё заявление среди тишины и активных хлебков.

– Так-так, – слова Джо, оставившего попытки пить с трубочкой корицы в стакане. Остальные зафиксировали глаза на мне.

– Я ещё не в курсе, полностью, что там за дело с видениями в одном районе, но что-то мне подсказывает, что это дело, которым мне стоит заняться. Со мной Штефт. Остальные, на вас Тио, – делюсь мыслями, поворачивая головой к упомянутым. – Только сначала завтра поговорю с администрацией, как мы собирались, позвоните им, вечером же – на охоту.

– Спасибо, Мэт, – лицо Сурта, залитое рыжим светом огня, обращено на меня, поглощая взглядом больших глаз все черты, он выглядит особенно благодарным, – для меня это… Испытание своих сил в некотором роде. Тем более это очень близко мне, моя суть.

– А вот и проверим партнёрство, – неожиданное замечание Дина встречает тишину нашего недоумения.

– Эх, – разочарованно махнув кистью, Вайковский по очереди протягивает руки, раскрывая ладони, в сторону меня и Николая, – Дрив и Штефт.

Произнеся наши фамилии как это только возможно медленно, Дин пожимает свои руки и в ожидании смотрит на нас.

– А, ну да! Ведь их семьи давние партнёры! – восклицает Джо. – Если уж мы так говорим, то совсем давние, а вы ребята не были так уж близки, как обычно бывают Дрив и Штефт.

– Штефт-Крайх, – замечает Ник, скривив недовольно лицом.

– Да-да, какая уже разница, – поднимаю руки в ограждающий знак, – не нужно мне пересказывать всю историю моей семьи. Я и так всё замечательно помню.

Я к этому времени уже изрядно утомился, и тяжесть начала своё давление на мою макушку, склоняя голову в положение, где шея может расслабиться. Наш разговор принимает менее официальный характер, ну, разговор Сурта и Дина, которые общаются о двух семьях рядом друг с другом, держа чашки с чаем в удивительно идентичной манере. А вот Син и я молчим. Он с пустым сосудом в руках, я с отставленным напитком. Тяну руку к чаю и, поднося к губам, делаю глоток.

Работа с друзьями даёт уверенности: если бы я занимался всем этим один, то уже бы давно сошёл с ума. Представить, что после всего, что сегодня произошло, я смогу расслабиться, я не мог. Но вот, мне, кажется, неплохо, тепло по крайней мере. Надо скоро ложиться спать.

– Мы все трое остаёмся здесь на ночь? – поднимаю вопрос, и тут же опережая всех заявляю: – Я первый в душ! И… И комната моя!

– Да, глава, – салютует иронично монотонно Джо.

– Ага, – откликается Сурт.

– А я уже побегу обратно к себе, – голос Дина.

После этих слов он одним вихревым движением выскакивает из кресла, цепляя стоящего рядом Николая волосами. Пропетая-пролепетанная «добрая ночь» сопровождает стук чашки о столешницу и шуршание одежды. Кажется, всё это было совершено в один момент. Немного возни с обувью и пауза, я даже представляю, как он смотрится в зеркало перед выходом, а потом в той же манере, подражая ветру на улице, улетает за пределы порога. Ну, доброй ночи и тебе.

Никто из нас не имеет достаточной прыти и энергии, чтобы хоть чем-то заняться, подготавливаясь ко сну, в следующие полчаса. И мы все сидим с телефонами в руках, читая что-то с экранов. Но со временем каждый из нас отставляет посуду в сторону и начинает движение. Ноги волочатся, двери открываются.

В нашем подвальном помещении есть одна комната с кроватью для сна, остальным приходится довольствоваться диванами в основном зале. Я первым принимаю душ и в очередной раз благодарю себя за то, что здесь тепло, потому что после душа последнее, чем я бы хотел заниматься, – это поспешное вытирание себя, сопровождаемое жестокой дрожью тела. Беру одежду в руки и отправляюсь в комнату. За мной в душ проскакивает Штефт, который уже постелил себе на бежевом диване, что стоит у стены напротив огня, прямо под огромным изображением неизвестной мне звёздной системы, окружённой рисунками, которые можно описать лишь как чьи-то попытки создать новые геометрические фигуры, чужеродные формы жизни. Джо ютится в углу на длиннющем кожаном диване. Ему в самый раз.

Закрываю за собой дверь в комнату. Я устал, но в сон не гонит: не могут перестать думать о делах на завтра. Провести встречу, собрать информацию о событиях того района с чудищами, мне правда стоит найти время отдохнуть… А ночью нужно будет выйти. Если эти существа реальные, то защитить Николая смогу только я. А-ах. Надо спать.

В комнате темно, я слышу, как бежит вода, непривычно спать не в тишине. Но всё неплохо. Не так уж плохо. Спи, город.

Замочная

Я никогда не верил ему. Он меня не обманывал, я просто не хотел слышать то, что мне говорят, верил в свой путь. Но как бы я не вилял… Вот я и здесь, как поставленный в коридор, где стены не дадут свернуть. Но я готов поставить свою жизнь на то, что он и понятия не имел о том, как этот коридор меняет форму, какие крутые спуски ждут впереди, как потолок играет в догонялки с полом, стены то жмут, то разбегаются в стороны, а в окнах образы – отражения всего спектра переживаний человека: едкая зависть, давящая печаль, трепещущая тревожность, животный ужас, запредельное удовольствие, разбитая ярость. Меня ожидает что угодно за следующим стеклом. Я не жду двери, чтобы выйти, я принял свой путь, но меня он отнюдь не радует. Идём.

А ещё он мне никогда не говорил, что я сам буду этим коридором, или связанным с ним. Город Дрив… Он дышит, чувствует, но не как человек, он… Тяжелее? Массивнее, он един и коллективен, такой пустой, холодный на ощупь, но звенящий, нет, глухо гудящий монотонным голосом. У него теперь есть желание, я никогда не слышал о таком изуверстве неживого объекта: он дойдёт до любой грани ради моей безопасности. Но я вижу, до боли ясно осознаю, как сияние солнца через лупу, что только мои силы и желания ведут его волю, если я сдаюсь, то сдаётся и он. Неограниченные умения, возможности, недоступные для человека, они все в моём кармане, только руку просунь. Что мне с этим делать? Ты не хочешь взять?

Пока меня ведут друзья, мы все вместе, но, наступает иногда момент, когда ведомый становится перед всеми идущими. Тогда что? Идём.

Я уже начал свой путь к переду колонны. Дриву нужен Дрив. Он мне так сказал. Я тогда молчал. И слушал.

В размышлениях сознание начинает терять свою силу, мысли расправляют чешуйчатые крылья пяденицы, уносясь в глухоту зимней ночи, и открывают в коридоре свою дверь сновидения. Подобная мыльному пузырю плёнка переливается цветами преломленного света в дверном проёме, что-то за ней ждёт меня. Мягкий свет лужицей разливается у моих ног, от которых растёт дрожащая тень за спиной. Ступи.

Не успевает мысль заставить ноги прийти в движение, как с силой швыряет туда, за грань, и, вопреки ожиданиям возведённым образом цветного пузыря, глаза заливает тьма глубин. Ночное забвение приходит, подавляющей силой заявляя о своём прибытии, я теряю весь контроль.

Резко, грубо хватает за глотку нечто за границей слабого осознания и тащит за собой, я плыву сквозь плотную тьму, но она тёплая, уютная в некотором роде, отнюдь не давящая. И пока тело инстинктивно не желает подчиняться неведомой силе, в уме растёт любопытство, спокойствие, уверенное желание сохранить нынешнее состояние.

Не прекращается движение, но с ним приходят образы, проясняющиеся образы мира, который остался на шаг назад: я вижу себя в постели, со странного угла, от третьего лица, откуда-то с потолка над дверью. Резкое смещение – я стою у входа, я другой, мертвенно неподвижный, лежу в постели. Шатающееся движение к нему – я у ног клона. В этой странной ситуации дезориентация не даёт мне и возможности прийти в себя. И постепенно становится тошно. Я слышу со всех сторон инородный звук.

Мучительно тихий шёпот заползает в уши, сложно различить и единое слово, однако голову кружит, кажется, само звучание неприятно, к горлу поступает тошнота, но я должен сделать то, за чем я здесь: прыжок в сознание. От скованного в одном положении тела веет угрозой, оно выглядит как ловушка, отвратительный шёпот уже царапает внутри головы, но выбора нет, я уже здесь. Наклоняясь чуть ниже, пытаюсь тряской головы освободить себя хоть частично от пытки – безуспешная попытка, я уже здесь. Я концентрируюсь, пока ещё могу, и направляю взгляд в себя передо мной. Разрывается эта сторона сна и медленное погружение в сияющий теперь на лице лежащего разлом начинается, я уже не здесь.

Задерживаю дыхание, как будто меня ждёт безвоздушное пространство вод, всё тело покрывает противная дрожь. Ныряю. За одно мгновение до нырка шёпот взлетает в громкости до истошного визга, но я успеваю скрыться, получив лишь дезориентирующий удар по барабанным перепонкам. Моей боли откликается лишь гулкая бездна: я снова в уютной утробе. Утробе, потому что пространство вокруг начинает давить, а меня всё тянет, тянет вперёд. Пока я не вижу в отдалении огромный глаз.

Сначала один, а вскоре десятки, сотни глаз окружают меня, держа дистанцию, они безучастны, или по крайней мере я так могу ощутить, ведь на меня направляют взгляд лишь единицы из них. Каждый точная копия любого другого: тёмная радужка и расстояние не дают понять цвет глаз, слегка прикрытые гладкие веки с рядом коротких ресниц. Я приглядываюсь к тому глазу, который смотрит на меня: зрачок расфокусирован, или просто невероятно большой для цели на таком расстоянии, может, они дальше, чем мне видится.

Но я продолжаю своё движение, пока то одно, то другое око нацеливается на меня, а иные теряют интерес. Странно, ведь я не ощущаю тревоги, мне всё ещё небывало спокойно, как будто я один, или в компании знакомых, что меня наталкивает на мысль сказать хоть что-то. Всё это время я молчал как в рот воды набравший. Может, переменится моё состояние? Но при первой попытке становиться ясно: здесь не место звукам. Я не могу выдавить из себя ничего, ни писка, ни хрипа. Также отстранённо наблюдают за моими «успехами» глаза.

Я верю ему сейчас. Я теперь слушаю, что мне говорят, я жду хотя бы слова о моём пути, но обыкновенно встречаю лишь молчание. И как бы я не нёсся я напрямик к источнику, к самой сути, я не попадаю туда, как потерявшийся без карты в городе, где стены лишь означают новые повороты. Во мне не осталось уверенности, насколько кто-то более осведомлён, чем я, о том, каким образом выбрать верную дорогу, каких вершины стоит достичь, как выбраться из карусели неопределённости. Других отпускают оковы, принимают объятия, а в мире с ними живут чудные звери – отражения всего спектра переживаний человека: сердечное сопереживание, перистая непринуждённость, дикая нега, людская отвага, пушистое счастье, толстоногий покой. Все они встречаются на просторах жизни. Поиск выхода, движение туда, к жизни. Стою.

И моё движение прекращается. Я смотрю вокруг: все глаза отводят от меня взгляд, в них виднеются серые слёзы, а ранее тёмные радужки сияют золотым светом. Светом, который начинает разливаться откуда-то спереди, куда меня всё тянет. Давление прекращается и мне снова комфортно, в мысли прокрадываются образы постели, уюта в руках…

Мамы… Источник света, который меня ожидал, тянул к себе, формирует её устойчивый образ. Какой я её помню, со всеми чертами. Я вижу маму, она держит мою руку, ведь там, в свете, стою и я, чем-то отвлечённый, комично высокий, по сравнению с тем, каким я был раньше рядом с ней.

Она совсем не отвлечена, она с мягкой улыбкой на остром лице смотрит на меня, и молча произносит в моём сознании «мой мальчик», обдавая моё тело волнами жара, который не жжёт, он бы и не мог жечь никогда, не мог вызвать боль. Свет брезжит лишь чуть сильнее. Он тянется ко мне.

Мама поворачивается к моему светлому двойнику и обнимает его. Свет разливается, не способный быть сдержанным более.

И он печёт.

Не остаётся слёз у глаз в бездне, не осталось и самих глаз. И сияющие объятия заставляют щипать лишь только мои глаза.

Я тяну руку вперёд, пытаюсь коснуться образа, пытаюсь… Роняю горячие слёзы, пока губы дрожат, не способные вымолвить ничего.

Контакт и такт

Шум за дверью. Я лежу в постели и не могу понять, как можно считать это приличным: мешать людям спать, особенно так громко, особенно в такую рань. Кстати, по поводу рани. А сколько времени? Часы на комоде подтверждают мои ощущения, показывая мне утренние шесть часов. Ну ладно, шесть тридцать два. Но всё равно рано! Тем временем шум за дверью не прекращается, и мне ничего не остаётся делать, кроме неохотного подъёма с постели. Но я не тороплюсь вставать на ноги, одеваться: меня захватило в оцепенение сидение на краю покрытого белизной матраса. Я пытаюсь вспомнить сновидение, которое посещало меня сегодня ночью. Но гость не хочет даже представиться хозяину, и тем более раскрыть свою личину. Я категорически забыл его, но пока держу память о нём в своём сознании. Может я когда-нибудь разговорю его.

Теперь на мне уже вся одежда, хорошо, что я оставил в комнате ещё один набор на всякий случай, терпеть не могу носить вчерашнюю одежду, ну, кроме верхней. Нужно принести сюда побольше. Я потягиваюсь, выпячивая грудь вперёд, и зеваю до образования слезинок в глазах. Мои ноги ведут тело к двери, за которой слышны скрипы, стук и общая суматоха.

– Что тут происходит?! – нарочито раздражённым голосом кричу в пространство за открытой мной дверью.

И передо мной такая картина. Джо, Ник и Дин несут кожаный диван в сторону стола, перебирая неуверенно ногами. Николай подсказывает, как нести, и отодвигает кресла с пути, пока Син тянет ручищами на себя массивный диван, поддерживаемый у дна обратной стороны по виду умирающим от натуги Вайковским. Ох, чем они занимаются? Диван плюхается в стороне оголовья стола, но за стульями, не попадая в кольцо света над столешницей, оставаясь в тени, и друзья оборачиваются ко мне.

– К нам в гости едет любимая администрация, – говорит усердно глотающий воздух Дин, при этом не желая говорить медленней. – И не только мэр, там целая толпа служащих полиции желает побывать тут. У них есть, видимо, вопросы.

– А диван?..

– А диван для них как раз, чёрта с два я им позволю садиться за стол. Пускай одного генерала выделят, всё.

– Понятно. Когда?

– А, дорогуша, минут сорок, и они считай здесь, – с растянутой улыбкой сообщает Син. – Когда они вообще спят?

– Не надо об этом, мы все знаем, что это требует особенного сверхчеловеческого отношения к жизни, они же в соревновании каждую минуту дня, – отмечает занятый расстановкой стульев Штефт. На столе уже лежит карта города, бумага, канцелярия. Я осматриваюсь и произношу:

– Тогда… тогда я умываться, не забудьте им сделать кофе, что ли.

Время убегает от меня, пока я занимаю себя утренним туалетом, сопровождаемым мыслями. Что мне сказать им? Что мы сами разберёмся? Попросить помощи? Я же должен обязательно сообщить, что такие случаи будут появляться всё чаще и чаще. Но я не знаю. Если это их напугает, то они могут дать нам больше поддержки, или, наоборот, ограничить нас, как тех, от кого исходят проблемы. Пока я в позиции гнуть свою линию, но я должен быть уверен, что я двигаюсь в правильную сторону, ведь ошибка меня одного – плата со всех нас. Я расскажу про всё наиболее прозрачно. Нужно ли грузовик упомянуть?.. Пока что я верю в свои возможности, доверие ко мне. Ловить момент, хватать возможность за хвост. Ха. Мне бы такое умение, отец.

Ничего не стоит играть в свою игру, по своим правилам, когда у тебя ресурсов больше, чем у любого отдельного человека, компании, а иногда и вместе взятых. Но ты как ведущий, так и игрок, и приходится отвечать перед тем же человеком, что и другим. Я не желаю обманывать себя. А правда к себе всегда начинается с ещё детской правды к другим, но на ней не заканчивается.

Будем смотреть по настроению в комнате. Может, смогу прочитать их мысли и поступить соответственно.

Смотрю в зеркало. Из-под широких по аккуратности салонных бровей, которые прямо идут над глазницами, на меня смотрят глаза болотного цвета, радужка становится прогрессивно светлее, отдаляясь коричневыми, мутно-зелёными и, наконец, синевато-серыми рваными кольцами от сфокусированного мелкого зрачка. Глаза разделяет слегка вытянутый, но узкий нос, который слегка поддёрнут вверх – мамин. А фирменный узкий подбородок Дрива, завершающий пути чётких линий челюсти, превращает форму лица в треугольник. Да уж, не в сравнение предкам у меня не такой длинный рот. Мне и говорить-то не в радость, так что хоть в чём-то я сам свой, и хорошо. Короткие тёмно-каштановые волосы по бокам переходят в волнистую удлинённую верхушку, которая ниспадает аккуратными кудрями сбоку, кудрями, которые мне не расчесать за десять таких утренних рутин. Поэтому пускай они лезут на левый глаз, пускай развиваются на ветру: голову греют, мне не мешают, я их не состригаю, пока что. Смотрю ещё…

Удачи, Мэт.

Я полностью уже собран, теперь осталось дождаться встречи. Не то, чтобы я волновался, я встречаюсь с нашими «партнёрами» не в первый, и даже не сотый раз. Наша работа теснее некуда, тем более в последние два года. Но у меня есть некоторый азарт, сопровождаемый тревожностью: в этот раз произошло преступление, с которым можем разобраться только мы, без огласки для широкой общественности. Придётся с нами серьёзно считаться. И я собираюсь войти в право ведения дел в нашей сфере интересов. Пора расширить свою юрисдикцию.

Захожу в Холл, где друзья меня ждут. Син с кем-то говорит по телефону, таким же себя занял делом и Штефт, а вот Дин поправляет декор, натягивая гобелены, двигая очередную фигурку-статуэтку со своего места на новое, в целом, все чем-то заняты. Пора и мне поглядеть, на что годно моё время. Сажусь за стол, до встречи минут двадцать, передо мной не только то, что я успел раньше заметить, но и пара папок. В них дела, первое – убийство Тио, вижу информацию об их семье, отчёт Мари и других медиков по состоянию тела погибшего, документацию полиции, которая не должна увидеть свет, тьму тоже. Второе дело на столе – всё, что удалось узнать Николаю, показания свидетелей, вырезки газеты, собственные наблюдения. Он не провёл никакого анализа, и в целом результат выглядит скудно, видно, что он ничего не успел, что сам не столкнулся с пресловутыми видениями. Но тут и так всё ясно. Буду презентовать сначала убийство.

– Никто из ребят сюда не приедет! – Джо откладывает телефон, крича в нашу сторону. – Они все заняты, да и не успеют! Мари на работе, другие далеко.

– Ясно, – откликаюсь в ответ.

– А кому звонил ты, Ник? – поворачиваюсь в сторону Штефта, чей звонок, я заметил, также закончился.

– Отцу, он спрашивал, всё ли в порядке, – Ник пожимает плечами, – я ему ответил, что расскажу дома. Я, кстати, после этого всего домой.

– Я тоже, Дин, ты всё закончил?

– Да-да, почти, – доноситься от урагана суеты, проносящегося мимо.

Ну, добро пожаловать.

Стук в дверь и топот обуви по ступеням, шорох и молчание приглашённых людей. Они сами себя впускают.

– Дрив, доброе утро! – несётся из прихожей в комнату женский голос, наделённый законодательно особым весом.

– Снимайте обувь, ради всего святого! – возмущается Дин, когда мэр со своей свитой начинает проходить в дверь. – Я убирался.

– Ох, простите, – бормочет какой-то незнакомец в костюме, стоящий прямо в центре толпы, пока остальные поспешно снимают обувь. Всё так же продолжается продвижение через проход, очередью.

– Патриция, рано же вы встаёте, – встречаю своими словами мэра Луну де ла Пенью, протягивающую мне на пожатие руку.

– Работа заставляет, Мэтью, – растягиваются губы в принимающей своей участь улыбке, – тем более мы с тобой должны разобраться как можно быстрее с тем, что произошло.

– Госпожа мэр! – человек в костюме белой вороной стоит среди обмундированных служащих порядка. – Нам, куда?

Я замечаю, что они все стоят у двери, не проходя далее, хотя места там для них не то чтобы достаточно. А может их там оставить? Видно, что это не та формальная встреча, на которую они рассчитывали.

– Вы сами не разберётесь? – поморщившись отвечает мэр, и на её лице становятся видны морщины. Она даже не поворачивает голову в их сторону.

– Все слышали? – высокий тощий мужчина, волосы перец с солью, явно вояка, при погонах, яростным взглядом из-под кустистых бровей осматривает толпу. – Занимаем места.

Группка людей тут же выдвигается в сторону свободных мест и заполняет их человеческой массой. Заметно, что чины являются определяющим фактором в выборе мест: диван перестаёт быть пустым мгновенно, в то время, как лишь несколько личностей после переброски парами слов усаживаются на стулья, тот самый вояка садится рядом с изголовьем, напротив неожиданно прыткого человека в костюме, который даже не замешкался в выборе, прямой линией двигаясь к сидению.

– Ан, нет, нет, нет! – Дин подбегает к одному из гостей, готовящемуся садится, хватает спинку стула, не позволяя отодвинуть от стола. – Прошу это место оставить для меня.

Дин лучезарной улыбкой отбивает одно место за столом в центре. А изголовье, обратное тому, что, видимо, избрали для мэра, достаётся мне с местами для двоих друзей по две стороны. Я пока ещё не тороплюсь никуда, как и Патриция: нам нужно быстро переброситься парой слов. Мы давно знакомы, почти с самого моего детства, и я верю ей, надеюсь, что и она мне.

– С какой причиной в этот раз вы посещаете нас? – не без ироничной улыбки интересуюсь я.

– Ну как же, – лукавая ответная улыбка подтверждает понимание сути вопроса, – наступает настоящая зима, я отправилась с небольшой комиссией в микрорайон Лужицы посмотреть на качество отопления новых домов.

– А вот эти господа, – мэр указывает большим пальцем за спину в сторону стола, – инкогнито здесь.

– Понятно-понятно, да, правда, достаточно холодно становится, – приобнимая слегка одной рукой за плечо, наклоняюсь ближе к лицу Патриции и шёпотом добавляю: – Но что-то мне подсказывает: нам всем будет очень даже жарко, придётся немало работать.

– Про работу ты говоришь правильно, – громко отмечает только мои последние слова мэр, поворачивая уже своей рукой нас обоих в сторону импровизированного «совета», – давай я вас всех представлю.

Мы разрываем близкий контакт и направляемся в разные концы стола, и, смотря со спины на Патрицию, становится странно видеть её без каблуков. В нашем Холле Собраний она выглядит по-домашнему, что ли, несмотря на строгий официальный стиль одежды, без добавленного роста её полная фигура не выглядит такой командующей, как при публичных выступлениях. Она напоминает ту тётю, которая приезжает в гости из другого города, когда ты маленький, чтобы подарить тебе сладостей, сходить в парк. И в будущем вы всё реже видитесь…

А может я просто настолько к ней привык. К любому её образу. Вот она, подняв к небу указательный палец, громко, с надрывной напряжённостью заявляет о данном ею обещании избавить кабинеты от ненужных чинов – ага, конечно – перед камерами телевидения на очередном собрании очередного органа власти. Вот она с её стальным холодом в глазах на совещании акционеров «Оси» угрожает запретом очередной стройки. Вот она, сопровождая известной лукавой улыбкой, запускает барраж шпилек в какого-нибудь гостя на благотворительном ужине. Вот только не видел я её в кругу семьи, хотя мне иногда кажется, что мы и есть родственники. Я бы уже давно зарегистрировал её вторую, муниципальную, районную семью.

– Вы все знаете Мэтью Дрива, сына Виктора и Клары, – разносится по комнате голос Патриции, она стоит, опираясь легко локтем на спинку стула, вытянутая рука в мою сторону. – Но сегодня вы по-настоящему узнаете, почему наименование нашего районного центра по праву Дрив. Вы и раньше представляли, но теперь поймёте Дрива в его нынешнем и истинном состоянии.

Медленный взгляд мэра читает эмоции на лицах присутствующих «гостей», пока человек в костюме с боку скоро чиркает ручкой, вроде как, заметки на листе бумаги. Пенья выдерживает паузу на момент своего взгляда, которая сопровождается близкими к каменным выражениям чиновников, то ли напряжение, то ли уверенность нарисовали на них эти маски.

– Каждый из нас в этой комнате никто! – и руки мэра идут в две стороны, проходя по каждому присутствующему, но на этот раз улыбка сопровождает слова. – И если бы на то было желание этого юноши, то этот подвал был бы уже полон трупов.