Воображение рисовало совместные велосипедные прогулки, пустяшные разногласия о просмотренном фильме, воскресные неспешные утра с душистым чаем и свежим цветком на столе. Предельная открытость – как воздух, без этого никак нельзя. Новое испытание Елена Борисовна встретила, как дар Божий.
Через месяц, в один из тусклых дней, когда подошедшие льды накрывают остров ледяным дыханием, строгая женщина, не без волнения, в обычное обеденное время оказалась в знакомом пространстве теперь уже заветного места. За столиками сидели две продавщицы. Слепо тыкая вилками в салаты с давно умершими, лишёнными хлорофилла листиками, они произносили слова одновременно, создавая эффект ускоренной перемотки. На этом фоне раздавшийся жизнерадостный возглас из угла был ощутимо человеческим.
Старушка махала сухонькой рукой. Неподдельная радость командовала пергаментным телом. Чашка отставлена, последний кусочек пирожного не без мелькнувшего сожаления отодвинут, глаза ушли далеко в щели под напором улыбки, рот, втянутый внутрь, изображал почти круглое «о». И больше никого! Очевидная глупость встретить его здесь сегодня отпечаталась тотчас на шее выступившими красными пятнами.
Девицы слегка развлеклись сценкой, прервали стрёкот и уставились на расцветающую женщину. Елена Борисовна уселась напротив старушки и превратилась в слух. Нетерпение прорывалось в бабуле движениями, до удивления напоминающими поведение ящерицы. Подползая на стуле с царапающими металлическими ножками поближе к собеседнице и немного гримасничая от усердия, она стала говорить сразу обо всём:
– Как долго тебя не было! Что-то случилось?! Не думай, я не выжила из ума. Просто старая. За девяносто мне. Много лет работала судьёй. Думаю, не потеряла квалификацию, ну если чуть-чуть… Он сразу понял, что перед ним – специалист. Потому что сам юрист. Настоящий мужчина! Купил много продуктов и поднялся со мной на третий этаж. Спрашивал о тебе. Но что я знаю?! Мы чаёвничали, он ухаживал, потом вымыл посуду. После приходил сюда пить кофе, садился и смотрел на эту «Даму», меня угощал. Душевный гражданин. Командировочный. Уехал. От него жена ушла к другому. Переживает. Таню тоже спрашивал про тебя. И дальше – хвалясь:
– Еды мне запас на целый месяц, телевизор настроил, кран починил, обещал, как приедет, навестит, – уже успокоившись, выложив всё, спохватилась:
– Ещё сказал: шея такая у тебя, как на картинах художника, забыла имя… Да. Вот, вспомнила. Модильяни. Он и сам рисует… Меня рисовал и Таню тоже. А ты не приходила. Теперь всё.
Старушка сделалась скучной, как будто замерла или замёрзла. Возила чайной ложкой по блюдцу, подталкивая истончёнными коготками сладкие крошки и цепко взглядывая из глубин прожитого времени.
Елена Борисовна ощутила движение, подобное сквозняку, распахнувшему окно. Тесная тёмная сцена, где только что всё происходило, от порыва ветра и света исчезла. Настоящее вибрировало, дышало, накатывало шумами и звуками, плоские картинки приобретали объём. Долго продолжалось, однако, заточение. Женщина рассмеялась просто от полноты жизни. Все ей были близки. И стали бы ещё дороже, если бы живое полотно нашего бытия всюду было с нами и открывалось каждому.
Елена Борисовна увидела бы, как Таня, вернувшись с работы и приняв полуторагодовалого Славика из рук мамы, отпустила её отдохнуть до завтрашнего дня. Наскоро перекусив, делала сыночку массаж, чтобы укрепить слабые от рождения ножки, и прислушивалась, не поворачивается ли ключ в замке. Надо успеть убаюкать малыша, чтобы не слышал пьяного бреда и выкриков отца, не испугался бы её сдавленного плача. И что за напасть такая – выходила замуж за нормального парня, а оказалось – пьющий. Вернуть прежнего Витю – об этом все её заботы, даже в прерывистом сне, уложившем закорючкой рядом со Славиком.
Завтра по пути на работу невыспавшаяся Таня зайдёт в церковь помолиться и поставить свечку за здравие бедного Вити, чей опьянённый разум всю ночь «вправлял мозги» Тане.
Пока в тишине храма горит свеча, в намоленном пространстве свершается таинство. Когда девушка, обливаясь слезами, будет просить распятого Бога отрезвить мужа, именно в момент нестерпимой боли в сердце войдёт вера. И наступит передышка от нескончаемой муки. Бог им обязательно поможет. Удесятерённые силы на крыльях понесут уверовавшую Таню по неухоженному, полному колдобин городу, но он ей мил. Сегодня мерзости нет места в сердце. Встреченные люди – родные. Непосильные переживания и отягощения прописаны на лицах и в теле. От всего сердца молит девушка помочь страдающим Того, кто дал ей надежду и силы.
Две продавщицы, сёстры-погодки, работают в соседних отделах. Всю их недолгую жизнь они слышат от матери, что счастье – это удачное замужество. Ежедневно юницы ждут принца. Его надо встречать во всеоружии. Безупречный маникюр, гладкие ноги и ухоженные волосы – это первостепенно. Каждый вечер, если не запланирован ночной клуб, девушки наводят красоту доступными домашними способами. Хорошее настроение репетируют перед зеркалом. Смех украшает девушку. А если хохотать не над чем, все равно рот должен быть слегка приоткрыт – учит «Космополитен». Это так сексуально!
Иногда мелькает мыслишка, что принц будет местного разлива, но её тотчас прогоняют. И правильно! Беззаботное время на исходе. Предназначенные испытания, запущенные привести их к правильному пониманию вещей, уже в пути. Можно только радоваться справедливому ходу событий.
Старушка купается в счастье. Какие славные, неравнодушные люди. Заметили, обратили внимание. Они перешагнули через эгоизм и вступили с ней в отношения. Забытые чувства ожили, встрепенулись. Хотелось быть полезной сразу всем. Сокровищ немеряно, собирала каждый день – и настал час поделиться. Любительница кофе стала как дочка. Мужчина, как она теперь их понимала, – редкий экземпляр удачного эксперимента над человеческой природой. Его надо бы отдать в любящие руки. Ну а Таня…
Старушка прикинула, что полезное можно подарить Тане. Кроме книг, и то большей частью по юриспруденции, у неё, можно сказать, ничего и не было. Томик Ильина сам прыгнул в руки, он лежал на виду. «Я вглядываюсь в жизнь». Сложновато, конечно. «Заинтересую, научу её читать», – пообещала она себе и положила книгу в пакет.
Влюблённая женщина мысленно перебирала последние приобретения: незнакомец, старушка, Таня. Ещё недавно чужие, они стали частью её существования. Нашлось в нём место и Симонетте Веспуччи, и «Даме с горностаем». Бессмертные дамы дарили красоту, ничего не спрашивая взамен так долго, что, наверное, сами выбирали, кого им восхищать. Елена Борисовна стала избранницей. С этого всё началось, а продолжение здесь – в небольшом, произвольно сложившемся круге, где всех объединяет служение друг другу.
Небольшое смещение ракурса, как в калейдоскопе, изменило картинку. Девчушки-продавщицы прихорашивались и жизнерадостно чирикали. Прорвавшийся из-за туч мощный солнечный луч обещал победу над затянувшейся непогодой. Сидящие на дереве птицы за окном знали о мире что-то такое, от чего их распирало от восторга. Симпатичная ящерка напротив раскачивалась и посмеивалась. Аромат кофе, только что сваренного, превращал будний день в праздник.
– Господи! – мысленно обратилась Елена Борисовна, как к отцу.
– Прости и помилуй – полюби меня такую!
И, наклонившись к собеседнице, предложила: «А не подкупить ли нам продукты впрок? Прежние, небось, закончились…»
Гришаня-ангел.
"Гнилой угол " упирался в ржавый забор рыбцеха. Провонявший рыбой и водорослями, он был позором нищего поселка.
Зато самым посещаемым местом. На бугре стояла поселковая лавка, куда заглядывали проезжавшие автомобилисты.
За ней кусок моря с мокрыми лбами скал – пристанищем сивучей. Морские мигранты приплывали сюда в мае и терпеливо ждали гигантской трапезы – появления косяков горбуши и кеты.
Напротив магазина, на отвоеванном у берега пятачке, где слой песка за полстолетия был утрамбован ногами живущих, едва возвышалась почерневшая развалюха – мало похожая на человеческое жилье, но обитаемая. Здесь жил мальчик-ангел. На вопрос сколько лет, он, лучезарно улыбаясь, показывал четыре пальца.
Приветливое лицо в обрамлении выгоревших нестриженных кудрей, в длинной рубашоночке – сестринской кофте, босой – он обычно встречал вас на лужайке из аптечной ромашки, чудом уцелевшей от колес автомобилей.
Может и уцелела потому только, что лепилась к самой стене под окном вросшего в песок домишки. Гришаня сидел на траве с лохматой собачонкой, разглядывая на солнце янтарики, найденные этим утром.
Кто бы ни останавливался у магазина, Гришаню окликали. Его нельзя было не заметить, как нельзя не увидеть радугу прямо перед тобой. И хотелось задержаться, посмотреть, поудивляться.
– Вишь какой! Чистый Ангел!
Угощали лучшим, что было припасено.
Наступала минута – хриплый голос через окно звал Гришаню.
Следующий момент: с зажатой в руке денежкой мальчик спешил в магазин. Обычный мамкин заказ: сигареты и бутылка пива.
Жил Гришаня для мамы Зины – приносил ей опохмелку и курево. Для сестры Ларисы. Собирал ее разбросанные вещи, и вместо нее топил печку. Со всеми делился угощением. С Шариком, другом, спали обнявшись, собирали, выброшенные морем янтарики и полезную еду: водоросли, маленьких, не справившихся с сильной прибрежной волной крабов, осьминожек, мидий. Иногда копали червей для рыбаков, и, сидя на высоком причале, подолгу молчали…
Продавщица Клава, всякий раз глядя на Гришаню, расстраивалась. Бывшая комсомолка в ангелов не верила. Но встретила – и узнала. И так полюбила своей простой душой, что стала просить никчемную Зинку отдать ей Гришаню на воспитание. Хорошенько напившись, Зинка прямо в магазине расцарапала продавщице лицо (морду! – она кричала) и бушевала час за закрытой дверью, вытолкав покупателей.
– Сама попробуй роди, да тогда и отдай кровинку свою! – разорялась она визгливо.
Считая, что этого мало, раскочегарившаяся Зинуля, грозила Клаве кулаком, изображала лицом страшные гримасы – угрозы, обозначая свое превосходство. Натешившись, заснула на берегу в полуистлевшем старом баркасе, наполовину затянутым песком.
Как-то Зинуля собралась в город выпросить у бывшего мужа денег на выпивку и дочери Лариске на поступление в медицинский колледж.
– Не ждите! Ночуйте без меня! Завтра вернусь! – крикнула она на бегу, стараясь успеть на автобус.
Три молодых браконьера из соседнего городка – «Шурики» – так их звали в поселке, впервые дорвавшись до легкого заработка, выпотрошили ночами несчетное количество горбуши в малой речке и cбыли удачно пятьдесят килограммов икры. Уже сутки они отмечали на берегу успех водкой "Медведь Шатун" с крабами. Их сытый и отравленный большим количеством алкоголя и белка организм, бушевал как перегретый котёл, и хотел освободиться от яда. А потом …ну, «этого самого».
Захлопнувшаяся за Зинулей дверь автобуса была спусковым крючком «этого самого». Промелькнувшая идея сама чётко рисовала действия.
Они зашли в магазин, купили «Казенку», рассовали по карманам. Лариса, четырнадцатилетняя дочка, уехавшей Зинули еще спала и гостям не обрадовалась. Гришаня с Шариком носились по берегу.
Шурики, где напором, а где вроде как дружеской шуткой заставили девочку приготовить еду. За столом расположились по-хозяйски, ели и пили долго. Лара пить наотрез отказалась и ушла во двор стирать бельишко. Темнело. Гришаня с Шариком всё ещё не появились. Девочка зашла в избу за курточкой, и тут же вырубился свет. Кто-то грубо схватил Ларису и потащил внутрь. Её крик прервала грубая рука, пропахшая рыбой.
А потом настал ад, конца которому не было.
Вбежавший в дом Гришаня, с ходу был заперт в сенях на щеколду. Его обессиленные крики: «Лара!.. Лара!..» растворились в топоте ног, матерных выкриках и пробуксовке застрявшего в песке грузовичка. Запах бензина, треск сухой древесины…
Пламя заплясало, цепляясь за выступающие венцы. Ещё миг и оно заключило старый дом в гибельные объятья.
Неожиданно Шурики ринулись в избу, вспомнив про забытую сумку с деньгами… Через минуту рухнула крыша. Облако пыли с обломками сильный ветер потащил в море.
Связанная верёвкой и брошенная на мокрые сети грузовика, Лара увидела взметнувшееся пламя. В небе расцвёл огромный красный цветок их дома. Всё, что оставалось в ней живого, чувствующего – исчезло. Кроме глаз, прикованных к огню. Очень высоко из пламени вырвалось светлое облачко.
Это Гришаня-ангел возвращался в свои пределы.
Безмолвны слова мои о тебе.
Слова любовь я не боюсь подобно многим. Но так было не всегда.
Придавая ему исключительное значение, долго старалась пользоваться осмотрительно, опасаясь, что оно могло понести урон от частого употребления. Серьезные испытания перетряхнули мою жизнь и смели множество убеждений и обусловленностей. Оставив несколько необходимых, вроде постоянной связи с природой да, может быть, чашечки кофе.
После оглашения развода, еще раз взглянув на того, с кем девятнадцать лет переживала горькие и мучительные житейские опыты, я вышла под хмурое небо. Еще не просматривался тот час, когда с чистой совестью можно будет сказать ему спасибо за трудные уроки. Саднили нанесенные раны. Молчал разум. Слово любовь оставалось священной коровой.
Моросил первый весенний дождь. В нем ощущалась тонкая нота цветочного запаха. Или так казалось. Еще не выросла трава, только прогретые пригорки украсились робкими первоцветами: заспанными и слегка помятыми. Подснежники таились в защищенных от ветра лощинах, как им полагается, первыми возвещая цветение. "Ах, какие мы неповторимые, неотразимые", – шептались они друг с другом. Но мелкие назойливые капли дождя заставили сомкнуть лепестки и погрузиться в ожидание.
На площади перед театром, рядом с автобусной остановкой, я и молодой мужчина. Мужчина изрядно вымокший, судя по волосам. Букетик, который он держал очень бережно, был весь усыпан сверкающими капельками.
Мой номер ходил редко, я видела, с каким нетерпением он встречал каждый автобус, а после телефонного звонка посмотрел на подснежники, на цветочницу под крышей остановки и, встретившись на секунду со мной взглядом, протянул букет.
– Вы, должно быть, любите цветы, возьмите. Она не придет.
Я поблагодарила и подумала: "Может это и хорошо для обоих, кто знает."
Дома стало совсем невмоготу, кокон грусти запеленал так туго, что трудно было дышать. Сиамский близнец, истекающий кровью – вот кем я себя чувствовала. И неважно, что я страдающая сторона. Что избавилась от многолетней унизительной зависимости от своего тюремщика, которому служила всё это время. Упали цепи, но бежать было некуда.
Я подошла к столу и взглянула на глиняную вазочку с цветами. Они проснулись и раскрылись в тепле. Серебристые ворсинки – изысканное украшение цветов, делали их просто сокровищем в моей квартире. Здесь не было ничего более прекрасного. Хватка душевной боли смягчилась, сменившись умилением. Цветы, вопреки рассудку, звучали.
Прилив горячей благодарности заставил найти и включить мелодии дудука. Инструмент, напоминающий голос души, выжимал слёзы и возвращал в прошлое. Больно и шершаво протискивался упрёк: как можно было надолго забыть, что мир наполнен чувством любви. И возможно ли было без неё так долго существовать.
Ею дорожат, делятся, с её помощью выражают самые разные вещи.
Её назначение держать мир в равновесии. И что интересно – пока он держится!
Очистилось небо и лучи солнца залили квартиру. Энергия света в какой-то миг опьянила и наделила лёгкостью. Даже мелькнула мысль оглядеть себя – не лишилось ли моё тело одежды.
Низменная жизнь, где так долго я прозябала, позабыв о свете, оказывается, до сих пор держала меня в страхе. Оглушённость лишала красок бытия. Слух и зрение тоже пострадали от грубого насилия. Сейчас всё существо стремилось к чистоте и преобразованию. Тёмная материя накопленных переживаний исчезала как дурная болезнь, как короста с раны.
Забытые и заброшенные ежеминутной борьбой за выживание Душа, Бог, Сознание и Мудрость стояли у двери и ждали приглашения войти. Только они могли помочь противостоять новому витку рабства. Истощённая борьбой за физическую сохранность я истратила все ресурсы. И особенно главный – любовь.
Сердце изнывало по тому, что было некогда привычным, но позабылось.
Первое побуждение потянуло позвало в лес, где всё сейчас стряхивает паутину сна. Природа всегда возвращала радость существования. Позаботиться следовало только о непромокаемой обуви. И бутерброд с яблоком будет нелишним.
Деревья, откликаясь на солнечное тепло, трубили о радости, острые язычки травы смеялись и старались вытянуться, чтобы осмотреться. Всё вокруг радовалось колеблющемуся воздуху и друг другу. Перекликалось, шелестело, чирикало. Океан любви принял меня. И всё в теле стало распрямляться как слежавшиеся лепестки подснежников. Долго же я ждала!
Весна меня поражает. Её ждешь, ждешь, а она однажды просто обрушивается на тебя внезапно. Гром и молнии: раздвигается купол неба, вербы выталкивают пушистых гонцов, трещат почки в которых не умещается жизнь. Так у меня было с любимым.
Вначале появилось предчувствие, что он появится. Лихорадочные приготовления длились месяц. Я обрезала волосы, которые год растила. Вдруг ему понравится короткая стрижка.
Стриженное существо намекнуло на неверный путь. Но я упорно продолжала усовершенствования. Сбрила и нарисовала брови. Подправила контур губ. Сменила гардероб: выбросила обтягивающие джинсы и тесные майки, завела платья и летящие юбки. На этом остановилась, дальше не хватило фантазий. Потом я пожалела, ещё надо было похудеть килограмма на два.
Мои обновления привлекли некоторых давно знакомых мужчин, я им показалась заманчивой в новом виде. Стоило большого труда убедить соискателей, что я готовлюсь к встрече неизвестного любимого. Они смеялись над неуклюжим сочетанием, а я с возрастающим нетерпеньем ждала его. Всё чистила пёрышки и наводила блеск на столовые приборы. Бросила курить и приучила кота мыться… Я уже любила его, а что делать дальше не знала.
А если бы знала? Во сто крат больше любила. С тех пор, как он уловил мой зов, желание встретиться торопило его. Каждый миг наступало будущее. И оно могло быть самым разным. Мой любимый истосковался по доброте и спешил, пока она не иссякла. Да у меня её как снега в Арктике. Он колесил без устали по бездорожью, у дураков вызнавая, где меня встретить. И запасался шутками, чтобы меня позабавить. Он набирался мудрости, чтоб на двоих хватило.
С каждым облаком я получала стихи и приписку "Ты нам всякая мила!"
Мне было важно также: умеет ли он смеяться по существу. И если что, защитит ли меня ценой своей жизни? Велика ли крепость духа этого мужа! Да может ли он затянуть, если надо, поясок потуже? Если бы на духу прозвучали достойно ответы, то устроила б рай в шалаше, вечное лето, нарожала б ему детей, но…
Но мир не романтическая земляничная поляна, это бестиарий, где монстры искусно рядятся под добрых духов. Безжалостен он. Каждого человека так или иначе испытывает на прочность. Множество великих знатоков человеческой души жизни положили, изучая удивительное существо. И что? Человек непредсказуем и неопределен. Вердикт неутешительный.
И всё-таки существуют люди, художники самих себя. Их ценности спрятаны глубоко, добытые истины они не афишируют. Не разглагольствуют, а действуют. Чистота помысла – лакмусовая бумажка их человеческой сути.
Ради этого…Право же…Если вернулась любовь, а вы в сомнении, стоит вспомнить древнее заклинание: "Не два! Не два!". Спешит, торопится любимый.
"Безмолвны слова мои о тебе…"
Медовое наваждение.
Небольшой домик как бы парит над землей. Его понизу окутали травы, а бег облаков игриво вовлекает в лёгкую вереницу небесной конницы. Дом бы и рад постранствовать, да в нём отдыхают люди, куда с ними! К тому же у каждого свой груз историй, цепляющихся за землю.
Лето, жарко, мужчины на работе. Бабушка, перетоптавшая весь огород в поисках сорняков, притомилась и спит, продолжая играть в прятки с хитрющими зелёными квартирантами. Невестка на своей половине погрузилась в дремоту и по причине духоты, и интересного положения – восемь месяцев беременности просят покоя.
К тому же обед был слегка тяжеловат: свекровь делом доказала хорошее отношение к Римме. Сегодня, в День рожденья, приготовила вкуснейший суп с лисичками из соседнего леса, испекла пирог со свежей клубникой, залила желе с мятой. А мёд привезла из Бурятии соседка, побаловать Римму. Сотовый мёд пахнет нездешним цветочным лугом. Щедрое солнце, так любящее гостить на берегах кристально чистой Селенги, выманило из подземных лабораторий тонкие ароматы. Трудяги-пчёлы завершили создание чудо-продукта. Стеклянные банки, как за́мки, берегут замурованный мёд от ненужной растраты. Но сегодня – Медовый Спас. Разве устоишь?
Римма без ума любит свою будущую дочку, ждёт её и перекраивает существование наново. Всё станет ещё лучше с её приходом, малышке должно понравиться. Только бы не вмешалось со стороны непредвиденное, неодолимое, что не по силам ей самой превозмочь.
Как она просила девочку, как сладко видела совместное существование в одной плоти. Провидение услышало. Отозвалось. Каждый день Римма чувствует его участие. И благодарит, словно заговорщица, и замирает от счастья. Скоро-скоро все возликуют, принимая новый дар Небес.
Сынишка Димочка, прижавшись к животу, пообещал сестрёнке, как только она появится, научить кататься на самокате. А пока обучать некого, вообразил себя шмелём и носится вокруг дома, сигналит воображаемым препятствиям. Римма не в силах противиться обволакивающей неге, вплывает в иной мир.
Там, по сверкающим рельсам бежит паровоз – не паровоз, механизм на колёсах: весёлый, гудящий. А на нём, в гамаке она, Римма, качается. Две птицы над её головой кружатся, песни ей поют.
– Счастливая я. Муж меня любит, нет дня, чтобы без подарочка пришёл домой. Пусть чепушинного. Зато с фантазией. Ботаником называют его знакомые. Но не обидно, а признательно. Умеет Лёня в человеке суть почувствовать и должное воздать.
Римма, углубляясь в ниспосланную ей и в другой реальности безмятежную жизнь, разнежено засмеялась. Наваждение вмиг растворилось, потревоженное… И тут же вернулось. Счастье во сне стало вещественным, тягучим как мёд. Она тонула в густой смыкающейся вокруг неё янтарной липкой жидкости и видела себя со стороны. Она – Римма, огромная пчела, медленно увязала в душистом море. Знала, что утонет, и не противилась. Ей надо пройти это. Уже никуда не деться. Хотя и страшно. Очень страшно оказаться пчелой в медовой толще. Всё тяжелее дышать под обнимающей вязкой сладостью.
Тоненькая трель звонка увязла в пеленах сна. Римма не проснулась. Она была уже Там. Но её рука машинально легла на телефон. Птица Сирин, только что поющая хвалу, умолкла. В самое ухо другая – птица Зимородок вещать стала.
– Римма! Это говорит подруга Лёни, твоего мужа. Меня зовут Гала. Слышишь, я – Гала? Ты меня слышишь?
– Да! – охотно согласилась Римма, – ты где?
– Ну, много ты хочешь знать! Ты знаешь, кто я?
– Ты – Гала. Но я не понимаю, где ты?
– А зачем тебе, Римма, знать, где я? Ты что, совсем ку-ку? Я – подруга Лёни. Он меня обидел. Я пообещала ему отомстить.
– Поняла. Ты любишь Лёню. Здесь, во сне. Господи, какое счастье! Это всего лишь сон. Я не утонула в море мёда. Я спаслась! Гала! Ты появилась вовремя.
– Ты надо мной издеваешься, Римма? Делаешь из меня дуру? Лёня – лопух! Размазня, и мямля! Если он всё-таки ко мне вернётся, я его вышвырну как паршивого кота. Так ему и передай!
– Лёня обязательно вернётся. И ты его не вышвырнешь, как кота. Он такой добрый, нежный. Умеет слушать и понимает женскую душу. А какой ласковый! Тебе нравится, как он берёт в руку твою грудь, как птенца?
– Римма! Теперь я понимаю, почему Лёня решил расстаться со мной, почему он меня бросил… не приносит мне больше подарков … и не называет голубкой. Ты очень умная и хитрая жена. И веришь мужу. Почему ты не делаешь, как все женщины? Ты должна бороться за него. Отвечать мне гневными словами. Твоя семья в опасности!
– Ах, Гала! Ну что ты! Какая борьба? Просто я стала тобой, когда попала в этот мир. Гала! Оказывается, в мёде можно утонуть. Кто бы знал! Я тонула и думала: если меня будут вытаскивать, если будут… то, бедные, испачкаются в мёде! Не переживай, Гала, ты и я – это всё равно я! Так интересно быть сразу и тобой и мной!
Раздался шип и треск, словно где-то разразилась гроза с далёкими раскатами грома – так Лёня парковался на их узкой улочке, вплотную к дому. Треск – обычное дело, когда он задевает им же устроенное заграждение. И вот он сам, сияющий, уже в спальне.
Слегка отодвигает штору и направляется к своей Римме, безвольно раскинувшейся на кровати. Он целует её, пахнущую сном и мёдом, вынимает из руки телефон. Лёня держит маленький пакетик в форме сердечка, перевязанный золотой ленточкой, и тихонько шепчет:
– Вырвался на минутку поздравить тебя, моя Голубка.
И приближает лицо для поцелуя. Дрёма гаснет, Римма слегка приподнимается, чтобы прикоснуться к тому местечку рядом с ухом, где у Лёши тёмная родинка в виде капли, и видит след помады, яркой и чужой.
– Нет! – мелькает как вспышка. Нет! Нет! Нееет! Это тамммм – гудит мозг. Это во сне! Римма отчётливо слышит запах мёда, вновь ощущает себя пчелой и бессильно опускается на подушку в нежные объятья сновидения. Что-то очень важное, недосказанное манит её. Птицы подхватывают Римму на крылья и несут через луг к горизонту.
Пока летела, Душа говорила с ней. Говорила совершенством и благоуханием бесчисленных цветов расстилающегося луга. Разноголосицей песен всех насекомых, вкусивших нектар. Шелестом трав, пьющих солнечный свет, играющих с наскоками ветра. Бормотанием тёмных туч, незаметно подкравшимися к беззащитному в истоме лугу.
Сынишка обрушил сон громким криком:
– На небе радуга! Мама, пойдём – там радуга!
Римма проснулась, поспешила встать. На крыльце они остановились поражённые: двойное коромысло, опоясав весь свод, спускалось на землю. Сияние цветов переливалось, менялось на глазах.
– Димочка, сегодня праздник, Медовый Спас!
– Я бабушке и тебе цветов на лугу насобираю.
Сынишка убежал. Зевая, вышла на крыльцо свекровь. Вынесла стеклянный кувшинчик, запотевший от холодного морса. Заговорила что-то о вечных своих врагах – сорняках, увидела радугу и смолкла. Стояла блаженная, произнесла тихо:
– Сподобились увидеть такое чудо. К добру!
Остаток дня Римма сидела в задумчивости на крыльце перед маленьким столиком и, раскладывая игральные карты, вспоминала увиденные во сне картины. Вроде никогда в голову не приходило подобное. А может, она просто забыла? Когда любишь, ревность тут как тут. А вдруг это предостережение о грядущих напастях? И не спросишь у Лёни … С какого перепугу, скажет. Сорока на хвосте принесла? – Не сорока – птица вещая. И придётся рассказать сон. Стыдно.
Лёня не преминет напомнить ей историю братьев Гримм про «умную» Эльзу. Такую чуткую к тому же, что слышала, как кашляет муха за окном. Прослыв умной, она наделала массу глупостей, видела будущее в мрачном свете и заражала своими необоснованными страхами других.
Боже упаси, быть такой Эльзой. Но, видно, они не переводятся. Если сказки века живут. Только бы не сбиться с пути, не лишиться бы счастья. Властвовать над собой – вот что ей нужно. А есть ли эта способность у неё? Да, она полна желания приносить пользу всем, кто в ней нуждается, и, кажется, живёт в ладу с близкими. Трудится на совесть, умеет прощать обиды… Ну, а если всё-таки испытания… Римма застывает на миг от этой мысли. До сих пор они шли мимо.
Лёня вернулся пораньше. Не идёт – бежит по тропинке. И сразу всех в охапку Димочку, маму, целует Римму.
– Как ты? А наш Воробышек?
Она смотрит туда, где был след помады. Видит остатки у самого уха.
– Лёня, это что?!
Римма чувствует, как заколотилось сердце и ослабели ноги. Мир вздрогнул и зашатался. Картина катастрофы накатывала клубящейся чернотой и мигом стёрла крыльцо и огород. Дышать стало трудно, она закашлялась.
– Ты про помаду? Я знаю – не смывается зараза! Начальница, подруга твоя, в свадебное путешествие отправилась. Мы тебе звонили… На чаепитии подарок ей от нашего отдела вручал, она меня и припечатала…
– Что с тобой, Римма? Тебе нехорошо?!
– Это от духоты, Леня! И слишком много мёда. Поддержи меня.