Лидии не светило избавиться от стресса. Эпизодическое знакомство со своим думающим хозяйством пугало полной независимостью его существования. Мысли являлись без приглашения. Лидию ни в грош не ставили. По-разбойничьи хозяйничали, подбивали на такое… Лучше не вспоминать. Ещё хуже давались попытки избавиться от назойливых гостей. Тогда зловредные оставались надолго.
Отвергая метод исследования на словах, мы всё-таки пробуем его применить, если ничего другого не остаётся. Лидия стала перебирать пережитое. Ручка почти неосознанно следовала за воспоминаниями. Вскоре весь лист был исписан: не помогла, не выслушала, забыла, испугалась, обиделась, обманула, присвоила, злословила, использовала, обозлилась, впала в уныние, предала, отмолчалась…
Частокол обличающих глаголов обвинял, упрекал, осуждал, укорял, насмехался, казнил. Лидия растерялась и решила перевести всё в шутку: мол, конь о четырёх ногах, и то спотыкается. Но не тут-то было.
Пропечатался вердикт: что натворила, то и получила.
Лидия – банковский работник, и до неё временами доходило, что мы в этом мире живём в кредит. Всегда открытый магазин жизни полон добра, и можно брать сколько угодно. Но забываем: долги записаны и должны быть возвращены. Хозяин действовал, конечно, в её интересах. Однако со своей целью. Это очевидно.
Жаль, что догадка пришла лишь сейчас, когда явился сборщик налогов. С ним не поспоришь. Действительно, её жизнь – сплошная череда импульсивных поступков, ошибок, своекорыстия, неправильных выборов, причинённого зла. Но зачем она всё это делала? Сомнений и быть не могло – ради себя любимой. Она ощутила, что всё в ней заныло, сопротивляясь кажущемуся неизбежному.
В таком состоянии («будь что будет, моё дело – ноги переставлять») Лидия нарезала круги по бесконечным пустым коридорам, пытаясь осмыслить события последних дней. Поймала ощущение, что всё идёт правильно. Если так, то, значит, операция станет новым этапом жизни.
Пробудившийся исследовательский интерес вернул её к фельдшеру Ульяне. Непонятна встреча с ней, но зачем-то нужна. Лидия должна помочь Ульяне? Или научиться выдержке? Может быть, увидеть с её помощью завышенные требования к другим людям?
Вспомнив о Тоне, Лидия поспешила в палату. Пришла вовремя – слабо пискнул Тонин телефон. Лидия ответила. Коллеги справлялись, как прошла операция. Сразу после разговора Тоня открыла глаза и взглядом спросила, кто звонил. Узнав, что коллеги, крепко сомкнула веки, но тотчас вскрикнула от боли, и слёзы полились двумя ручейками вниз под волосы. Лидия засуетилась с расспросами, что болит и где. Не позвать ли доктора?
– Душа болит, доктор тут ни при чём, – измученным голосом ответила Антонина.
– Можно, я выплачусь?
– Да, пожалуйста. Я могу уйти, если так лучше.
– Не уходи. В одиночестве мою беду переживать невыносимо.
– Тоня, мне показалось, к операции ты отнеслась спокойно. Что произошло?
– Ничего, кроме самой операции. Наркоз действует. То, что казалось пустяком, сейчас рушит мою жизнь, рвёт её на части.
– Давай с тобой попьём немного сока, и ты всё расскажешь – предложила Лидия.
Она помогла Тоне сесть на кровати, освежила ей лицо и руки, причесала. Сок пили через соломинку и переглядывались, нащупывая мостик, который поможет найти путь к другому.
В это время с возгласом «мона?» вошла Ирочка с подносиком, полным лечебных радостей, и штативом наподобие портативной виселицы. Настраивая капельницу, стала развлекать:
– В кабинет с надписью «Логопед» робко просовывает голову мужчина и спрашивает:
– Мона?
– Не мона, а нуна, – отвечает логопед.
Лидия с Тоней, переглянувшись, отозвались вежливым смехом.
– А вы, Иванова, идите в клизменную, – пробормотала Ирочка, вводя иглу.
– Почему в клизменную, ещё не вечер, – Лидия была в недоумении.
– Ой, зарапортовалась, «Клизменная» у нас – кабинет заведующего.
На стук никто не ответил. Лидия толкнула дверь. Доктор спал, положив голову на стол. Скрип штопором прошёл через его тело: оно содрогнулось. В следующую секунду он встал и сделал приглашающий жест.
– Перегрузки, – пробормотал Павел Ильич, приглаживая волосы, – да и не молоденький уже.
Лидии понравилось, что доктор доверился ей. Внутри потеплело. Обследуя её грудь, он проходил по поверхности своими чуткими пальцами, как сапёр ищет мины. Его глаза, уши, кончики пальцев засекали то тайное, что вело войну под покровом кожи. Рак – Троянский конь, извечный враг доктора, – отличался непредсказуемым коварством. Брови доктора сведены, глаза сужены. Огорчённый вздох и длинную паузу не надо было переводить словами, но Павел Ильич попытался:
– Ваш муж просил ещё раз посмотреть, и вот что я скажу: очень жаль, но у вас единственный вариант. Вы его знаете, – врач замялся. Дальше надо произнести вежливые, обнадёживающие слова.
Лидия пришла на помощь:
– Доктор, моему желанию жить могла бы позавидовать многострадальная подопытная медицинская крыса. Даже с одной грудью я буду танцевать джигу в кругу недоброжелателей и радоваться. Чтобы остаться в живых, я способна сама себе сделать ампутацию без обезболивания. Павел Ильич благодарно улыбнулся, в его глазах появился блеск.
Тоня лежала под капельницей, сжимая свободной рукой, как гранату, телефон.
– Ну, что он сказал? – в её голосе сквозила озабоченность.
– Подтвердил своё решение. Завтра утром я первая.
– Не ты первая, не ты последняя, – машинально отозвалась Тоня и без всякого перехода шумно заплакала. В это время закончилась капельница. Вошедшая Ирочка с порога уловила непорядок:
– По какому поводу мокроту разводим? Помощь нужна? Сейчас таблеточку под язык – и все проблемы побоку.
Она забрала штатив и через минуту уже вновь появилась в палате c мензуркой, на дне которой лежало Тонино спокойствие в виде сиреневой пилюли. Разговор пока не клеился. Время от времени всхлипывая, Тоня уснула.
Лидия положила руку себе на грудь, которой завтра не будет. Её выбросят на помойку, куда сегодня отправили Тонин холмик. Попробовала представить свою незваную гостью – опухоль, словно мицелий гриба под землёй. Увидев разветвлённые белые проростки, протянувшиеся в разные стороны, она удивлялась их сложному переплетению и злой силе, обманным путём подчинившей защиту тела – иммунные клетки. Стала думать, как хитро всё устроено, но долгие размышления её утомили.
То ли во сне, то ли наяву она увидела себя на берегу моря, рядом с большим камнем, в углублении которого хоронился белоснежный, сомкнувший лепестки морской анемон. Он манил свежестью. Лидия протянула навстречу руку, и анемон раскрылся. Из центра вылезло щупальце и протянулось к ней. Испугавшись, она побежала.
Щупальце настигало и голосом мегафона вещало:
– Вы загадили море и землю. Извели леса и животных! Хапаете и поглощаете! Вы превратили землю в помойку! Всё разрыли и распахали! Вы – раковые клетки!
– Нет! – кричала Лидия. – Я люблю и землю, и море. Это не я сделала! Но щупальце уже ухватило её, затрещало платье.
– Вредит один – отвечают все, – гремит анемон.
Цепкое щупальце сдирает одежду. Лидия бежит нагая, прикрывая единственную грудь рукой.
Открывшаяся дверь освободила от страшного возмездия Лидию, вовремя оборвав сон, и пропустила Иру. Лидия была в поту, её ноги свело судорогой.
Своё состояние она утаила, сон решила не рассказывать. Уже стемнело, в открытую форточку струился густой терпкий дух клейких почек высокого тополя. Женщинам выдали лекарство на ночь, сделали уколы, каждая получила своё наставление. Тоня, просматривая телефон, тяжело вздохнула. Это остановило Ирочку. Она улыбнулась:
– Хотите, развеселю? После года лечения психиатр говорит больному: «А может быть, жизнь – занятие не для каждого?»
– Да уж, повеселила! – взорвалась Антонина. – Такая умная, аж череп жмёт. Веселуха!
С осторожностью двигаясь, Тоня стянула одеяло, ограждая залепленную пластырем грудь, и достала бутылку вина.
– Вот всем назло напьюсь сейчас, – с вызовом объявила она тоном капризной девочки. – Доктор сказал, после операции понемножку можно, чтобы кровь восстановить. А мне надо нервы восстановить, значит, ещё немножко.
Не закончив фразы, она принялась в голос рыдать:
– Почему он молчит? Разве трудно просто написать два слова? Не любит он меня! Без мужчин плохо, с мужчинами плохо, а вот с двумя сисями точно хорошо! Но это нынче не моё счастье.
Лидия перебралась к Тоне, села рядом. Тоня заливалась слезами. Лидия, захваченная этим потопом, заплакала с ней вместе. Превозмогая рыдания и промокая друг друга салфетками, они вернулись из мира печали в свою палату.
– Ты знаешь, Тоня, я выпью с тобой.
– У тебя же операция!
– А что операция? На войне водку для анестезии давали. Подумаешь, стакан вина. Хотя я вообще-то не пью. Так, глоток-другой. Но сегодня – надо.
– А давай, – решилась Тоня, – открывай.
Легко сказать открывай, а чем? Они долго возились с перочинным ножом, потом, искрошив пробку и утопив остаток, разлили вишнёвую жидкость по чашкам. Предусмотрительная Лидия забаррикадировала вход в палату тумбочкой, разломила плитку шоколада и щёлкнула выключателем. Свет уличного фонаря придал комнатушке таинственные очертания. Чокнулись.
– И всё-таки за любовь! – выдохнула Тоня.
– За любовь! – откликнулась Лидия. – В ней всё дело… Послушай, а почему так в жизни бывает: встретишь настоящего, нужного тебе до боли, и его отбирают. Для чего такая несправедливость?
– А кто знает, что справедливость, а что нет? – Лидия захотела увести разговор от опасного вопроса.
Но Тоня была настроена докопаться до истины:
– Вот я, например, почему груди лишилась? Сама виновата. Двадцать лет прожила с нелюбимым человеком. И нелюбящим, заметь. Во угораздило! И – пьющим! Правда, пить он стал, когда судно продали, а его выкинули. Я жалела. Старалась занять то фотографией, то туризмом. Но ему кроме бутылки ничего не надо. Любая маломальская проблема: бутылка – и спать. Дескать, нервы не выдерживают. Билась я с ним, билась… Последний год и вовсе на диване работу искал. А когда-то хорошим спецом был, помощником капитана.
Однажды опамятовалась. За неделю квартиру разменяла. Его перевезла в однокомнатную, всё ему там устроила: шторы повесила, кухню оборудовала, по шкафам всё разложила, пока он горе запивал. И осталась одна. А раньше кто не давал?! Не поверишь, танцевала от счастья в первый вечер, будто меня на свободу из заточения выпустили.
Лидия с Тоней налили ещё вина, чокнулись, выпили. Тоня поплакала немножко, Лидия тоже. Уж больно неважный мужик портил жизнь замечательной женщине. Лидия вспомнила подруг с такими же «пряниками». Как не плакать. Тоня, чуть успокоившись, продолжила:
– Попросилась в отпуск. С милой душой отпустили, на путёвку денег подбросили. В Пятигорске в пансионате восемнадцать дней пробыла, из них десять проспала. Возвращалась домой, и в самолёте возле туалета нашла Его, любовь свою. Стоит, разминается. Вот! – на экране телефона появился он. Лидия сорвалась с кровати, включила свет. Мужик видный, даже лучше, чем представить можно. Тёплый взгляд, глаза распахнутые.
– Ух ты! – Тоня отпила вина. – Спрашиваю, указывая на кабинку: «Свободно?» Отвечает: «Да кому он нужен, туалет этот. Пожалуйста, проходите!» – а у самого из глаз смех брызжет. Вернулась я на место, самолёт полупустой был, молю Бога ли, кого другого, не знаю: «Ну пусть он сядет рядом со мной!» И через минуту он рядом: «Не возражаете?» Проговорили мы всё оставшееся время. Будто только и ждали, чтобы друг дружке жизнь свою рассказать без утайки.
Когда приземлились, аж страшно стало: а как мы друг без друга? Он давно один. Жена на циркача-эквилибриста заезжего поменяла его много лет назад. В одночасье – дочку под мышку, двух кошек в кошёлке – в другую руку, и с цирковой труппой пустилась в путешествие. Пустая была. Молодая. Теперь у него одна забота – дочке образование дать. Он – бурильщик. На вахты ездит, в Мьянму.
Закрутилась у нас любовь вроде буранчика. Витюша всё вокруг в праздник превращает. Любая мелочь ему для баловства. А уж ласковый! И приголубит, и пожалеет, и рассмешит. У него отпуск межвахтовый был, так он – за хозяйку. Ужин приготовит, ванну нальёт, розовых лепестков набросает. Было дело, весь балкон шариками разубрал, и на каждом в любви объяснился по-разному. Вот одно: «Нашёл вторую половинку, мою роднулю Антонинку». А что? Мне нравится. С квартиры на квартиру кочевали. То у него ночевали, то у меня. Песни вечером пели на два голоса. Вот эта ему нравилась.
Тоня включила на мобильнике запись. Два голоса красиво выводили «Как упоительны в России вечера». Обнявшись, Лидия и Тоня стали подпевать:
– Любовь, шампанское, закаты, переулки… Тоня застряла после двух стихов, её голос перешёл в рыдания. Лидия не могла поддержать подругу – почувствовав действие слабительного, побежала в туалет.
Тоня дожидалась её с телефоном в руках:
– Посмотри, какого он мне пуделя купил. Говорит, специально выбрал на себя похожего, чтобы мне в его отсутствие не скучно было. Два месяца пробежало. И тут беда моя приключилась. Обследования, анализы, консультации, операция. Вертелась, как волчок. Не хотела, нет, боялась ему сказать, до последнего тянула, знала, что уезжает. За день до операции надо было сюда явиться. В этот день он улетал. Ещё и с днём рождения моим совпало. Всё до кучи. У него свои затруднения оказались, надо было какой-то груз подготовить. Ночевали мы порознь. Ой! – воскликнула Тоня, – глупа выше пупа, – это обо мне.
Вечером собрала я пожитки в больницу и уже спать ложилась – звонок. Посмотрела в глазок – муж мой бывший стоит, с чемоданом и сумкой. Кричит мне: «Открой, поговорить надо!» Пять месяцев про него не вспоминала. Звонит настойчиво. Видно, что-то стряслось. Всё-таки не один год с человеком хлеб-соль ели. Вдруг беда. Открыла. Зашёл. Чувствую, крепко выпивши.
– Пусти переночевать до утра. Нанялся на судно. Квартиру сдал, завтра надо быть в порту. Сегодня друзьям отходную давал, засиделись в ресторане. Не успел уехать засветло. Думал, переночую со своими квартирантами, а у них скандал, возражают, значит, против моего присутствия. Выручай.
Сердце слабое, впустила. Думаю, куда он в ночь, пьяный… Договорились: утром рано на такси уедет. Будильник поставила. И закрылась у себя. С Виктором по телефону спокойной ночи пожелали друг другу. Сказал, что в девять заедет поцеловать меня. А бывший муж, гад, проспал!
Тоня повисла плече у Лидии и застонала. Лидия уже предвидела конец и разволновалась, допила вино, почувствовала круженье в голове и вселенскую грусть от проявляющейся истории.
– Проснулся в семь часов и полез в душ. Я тоже будильник не услышала, ночью не спалось долго. Вышел из ванны – засигналил домофон. Он накинул мой халат – подарок Виктора, весь в розах, – не спрашивая, открыл, а там Виктор. Представляешь, сцена. Ну, Виктор букет ему в руки. Передайте, мол, Антонине. А следом протянул корзину с фруктами. И – вниз по лестнице. А это пришлое чудовище, ящер доисторический, букет на пол бросил, а корзину с фруктами вслед Виктору зафинтилил, так что они разлетелись и прыгали с Виктором наперегонки. Пока я на шум выскочила, такси уже от подъезда отъехало. Ой, да за какие мне грехи это наказание? – воскликнула Тоня, и неиссякаемые слёзы в который раз залили её лицо.
Лидия прижала подругу к себе, гладила мокрые щёки, убеждала:
– Всё образумится. Вы же любите друг друга. Куда она денется, эта любовь! Ты подожди, не убивайся. Мы вместе что-нибудь придумаем. Мы её вернем! Тоня кивком согласилась. Обессиленная от переживаний и алкоголя, предложила:
– Давай споём. Её моя мама любила. «Куда бежишь, тропинка милая, куда бежишь, куда зовёшь? Кого ждала, кого любила я, уж не догонишь, не вернёшь». Тоня и Лидия два раза пропели куплет, после чего Тоня сказала:
– Дальше – не про меня. Споём сначала. И затянули снова.
В это время поехала тумбочка. В проёме – растрёпанная Ирочка. Удивление сделало её лицо неузнаваемым.
– Вы… что это… вино… Пьянствуете… – медленно подбирая слова, она изучала происходящее. – Нарушаете распорядок, – испуг и растерянность сквозили в её голосе. – В сиську пьяные! – это уже Ира набирала обороты.
– Нет, совсем чуть-чуть! – успокоила Лидия.
– И поёте! Пьяные! Ночью! – не унималась Ирочка.
– Мы любовь отпеваем! – обречённо и важно произнесла Антонина, – так вот.
Ира уже стояла рядом, с бутылкой в руке, и рассматривала остаток с крошками пробки.
– Да вы с ума сошли! Она быстренько подбежала к двери, подпёрла её стулом и стала наводить порядок в палате.
– Что случилось-то? – спросила она, окончательно стряхнув замешательство.
– Любимого я потеряла. Вот что случилось. Тоня раскачивалась из стороны в сторону, как китайский болванчик.
– Господи! – простонала Ира, выливая остатки вина в чашку.
– Беда какая! Я это допью. Вам уже хватит. Она обняла Тоню и утешила:
– Любовь – как корь: чем позже приходит, тем опаснее. Это я по себе знаю. Бутылку забираю, сворачивайте поляну, на горшок и в койку. Не дай бог, дежурный доктор зайдёт, всем нам хана. С этими словами она выключила свет и вышла из палаты.
– Тоня! – окликнула со своей кровати Лидия. – Ты Богу-то спасибо сказала, что Он тебе ещё дал шанс? Сегодня ждала тебя и молила: только бы проснулась и опять увидела тополь за окном. На самом деле, Тоня, это другой мир. Волшебный зелёный замок. А листья – его обитатели. Только для нас они листья!
– Лидия, ты прямо в сердце мне заглянула. Я когда глаза открыла после операции, сказала себе: а теперь, подруга, будем жить так, будто каждый день – подарок. Если что – ты мне напомни. А теперь давай спать. У тебя завтра испытание.
Фантазёрка Лидия закрыла глаза и оказалась под зелёными сводами. Про себя отметила: – Это я у тополя в гостях.
Её ждали и повели знакомиться. По пути разворачивались знакомые картины. Только всё было из света. Добро, любовь, нежность смешивались наподобие запахов. «Я останусь. Здесь моё место», – думала Лидия, радуясь и желая. Любовь завладела ею, как нежная гигантская волна. Лидия исчезла в ней. Так бывает в море, когда ты ощущаешь, что вода и тело перемешались и стали одним.
– Попрошу прощения у всех, кого люблю. Они поймут. Маленькое сомнение, хорошо ли оставить всех, победила любовь. Она заполнила её до последней клеточки и рвалась наружу. Лидия решила сейчас же сказать о своей любви каждому и попрощаться.
Знакомый скрежет больничного механизма вернул её в палату номер девять. Наступило утро. Ирочка с листочком и санитарка с каталкой стояли в коридоре, но что-то не сходилось. Замотанная утренней суетой медсестра, уставившись в листок и бормоча «Началось в колхозе утро…», на ходу меняла беспорядок на порядок.
– Каталку обратно в стойло, а вы, Лидия Ивановна, своим ходом на УЗИ быстро. Снимаем халат! Только в рубашке идём. Почему тормозим? Премедикация действует? А может, что другое? Всё равно повеселее. Весна да лето, пройдёт и это. Я побежала. К вам, Антонина, позже зайду. Ждите… ждите… – жужжала она уже в коридоре.
– Ну, вот и всё, – сказала себе Лидия. Её мозг с удовольствием расслабился.
– Теперь от меня ничего не зависит. Начинается новое действие. В нём играют доктора по сценарию известного Автора.
Не успела перевести дух, белкой в колесе завертелась уже отмеченная гостья…
– Что заслужила… – знаю, – отмахнулась Лидия. – А кто сказал, что мне слабо́ заплатить по счетам?
Снимая халат и причёсываясь, Лидия видела, как опасливо Тоня шарила под халатом. Нащупала пластырь, провела осторожно рукой, убедилась в непреложности свершившегося – груди нет. Нахлынул холод, и щемящая жалость сдавила горло. Она осталась со своей бедой совсем одна. Непривычное ощущение отразилось на лице испугом.
– Тоня! – позвала Лидия тихим голосом. – Не забывай: твой сборщик налогов ушёл. Он оставил тебе жизнь, Тонечка! Посмотри за окно, свистуны слетелись, тебе петь будут, – она подошла и погладила Тонину руку. – Я тебя люблю! Скоро встретимся.
Перед кабинетом УЗИ уже стояли, как часовые, трое приговорённых к операции – плечом к плечу. Телефон в руке Лидии начал ухать по совиному, – очередной сюрприз любимого супруга:
– Ты готова? В порядке? Молодец. Позвоню позже. Пока.
Выглянувшая медсестра взвила голос до прокуренного крещендо:
– Все слепые? И глухие? Читаю: мобильники выключить! Отключаем на раз, два, три. Второй раз вызываю: Иванова здесь?
– Вот я!
– Где вы были?
– Уже не помню, – попробовала отшутиться Лидия.
– Мне-то латерально, – хлопнула себя по боку суровая воспитательница, – а доктор паром исходит.
Привычным жестом отведённого локтя отодвинув «часовых», она освободила проход. Видимо, пар улетучился, и Лидия ничего не имела против переименования в «голубку мою». Под приятное воркование докторши, а это была известная и непогрешимая в исследованиях Ирина Иосифовна, тело Лидии на кушетке дёрнулось и попыталось вернуть пропущенный ночной сон. Бдительная хозяйка прогнала его одним только воображением операционной.
Узистка утюжила и утюжила грудь вдоль и поперёк, зарываясь в мягкую плоть. Зорко вглядывалась в экран, сверялась с прежним снимком, ставила метки и шлёпала новую порцию геля для лучшего сопряжения. Нарастающее раздражение Ирины Иосифовны незамедлительно отзывалось болью. Давление было слишком сильным. Время шло, доктор всё больше нервничала. Даже стала бормотать: «Ничего не понимаю, где она?..»
Лидия несколько раз порывалась спросить, что за новые проблемы у неё в груди, но не посмела. Доктор хищно охотилась за своей целью, ни на секунду не отрывая взгляд от монитора. Наконец, сдвинув очки на лоб и повернув экран к Лидии, будто она что-то могла понять, озадаченно сказала:
– Опухоль ваша не лоцируется, пропала куда-то.
Хирург не вошёл, не ворвался – он влетел на облаке свежей дезинфекции, завис над монитором и жарким шёпотом выдохнул:
– Что происходит, почему задержка?
– Она пропала, – в замешательстве произнесла узистка, вновь ухватившись за датчик и безнадёжно проглаживая мокрый участок.
– Смотрите!
– Да, непонятно… Не понятно… Ещё раз… Проведите правее.
Повторите, – повысив голос, Павел Ильич напористо командовал:
– Проходим эту зону ещё раз. И – рядом.
Тишину располосовал сигнал телефона. Голос, свободный от смягчающих человеческих модуляций, возопил:
– Операционная простаивает полчаса. Кто платить будет?
Павел Ильич недоумённо уставился на узистку:
– Куда она делась?
– А я знаю? Бывает. Говорят, они в церковь сходят, помолятся, и вот… – Ирина Иосифовна развела руками. – Я тут причём?
Хирург некоторое время изумлённо и вопрошающе смотрел на лежащую Лидию. Его вытянутое лицо с поднятыми бровями потеряло управление.
– Так. Вставайте, идите в палату и звоните мужу, чтобы забрал вас домой. Через два месяца сюда на УЗИ. Столкнувшись с растерянным взглядом Лидии, добавил:
– Она куда-то делась, исчезла, – поправился Павел Ильич смущённо. И сам мгновенно исчез, что подтвердило движение воздуха.