Глава 37. ПЕРВОЕ РАНЕНИЕ И ГОСПИТАЛЬ
Страшный, черный 1941 год подошел к концу. Зимой 1942 года советские войска ценой невероятных усилий и огромных жертв оттеснили немцев от границ Москвы. В январе 1942 года девятнадцатилетний Саша Натчук получил первое серьезное ранение. Там же, под Калугой, в районе города Медынь, он был ранен в бедро. Не знаю, как квалифицировалось это ранение, но рана была очень большой и, видимо, глубокой. До конца жизни отцу напоминали об этом ранении коричневые бугристые шрамы, покрывающие всю поверхность бедра. Кроме того, все осколки из раны удалить не удалось, они остались в его теле навсегда.
Сашу вместе с другими ранеными долго везли до полевого госпиталя на телеге. Когда в госпитале санитарки начали «распаковывать» его раненую ногу, срезали с него остатки ватных штанов, он очень просил их аккуратно снять и сохранить шерстяные носки, которые были на его ногах в момент ранения. Дело в том, что за несколько дней до этого к ним в часть привезли новогодние подарки для солдат. Подарки фронтовикам готовили своими руками женщины и девушки по всей стране. Кто-то из бойцов получил вышитый кисет для табака, кто-то – еще какую-то милую безделушку. Молодому солдатику Саше достались замечательные шерстяные носки. Он был чрезвычайно этому рад, сразу надел теплые носки и надеялся, что они ему будут служить долго. А тут – бац, ранение, госпиталь, ватные штаны все в крови… Саша все время думал: что теперь будет с новыми носками? Служащие госпиталя посмеялись и сказали, что все вещи, снятые с его ног, как и положено по правилам, будут сожжены, потому что в ватных штанах, в белье уже завелась опасная «фауна». Ну, уж если он очень просит, то один носок они могут постараться ему сохранить. Саша видел, что в его ране уже копошатся черви, и понимал, что разговор об одном носке – это просто горькая солдатская шутка, но все равно очень расстроился и горевал по утраченным носкам все время, пока был в госпитале. Вот была же удача – теплые носки! Но счастье длилось так недолго…
Из полевого госпиталя Сашу вместе с другими ранеными бойцами доставили в Москву, в большой сортировочный госпиталь, который располагался на Плющихе, в том самом здании, где сейчас находится военная академия им. М.В.Фрунзе. Из московского госпиталя раненых, которым требовалось длительное лечение, большими партиями, организованно, отправляли в другие медицинские учреждения, расположенные в восточных районах страны – в Свердловск, Пермь, Новосибирск. Саше сообщили, что в скором времени его отправят на долечивание в Новосибирск, никакие возражения, разумеется, не принимались.
Саша не мог наступать на раненую ногу, прыгал на двух костылях, рану требовалось обрабатывать и перевязывать каждый день. Но ему совершенно не хотелось ехать в Новосибирск. В Москве у него были мама, любимая сестра Таня, маленький племянник Борька и еще десятка полтора двоюродных сестер и теток. В первый же день, осмотревшись в московском госпитале, он допрыгал на костылях до телефона и позвонил домой, маме. На другой день к нему приехала сестра Таня, привезла кое-что покушать от мамы, сказала, что будет навещать его так часто, как только сможет, и он почувствовал себя почти что дома. А тут, пожалуйста, – грозятся отправить в Новосибирск!
Партии раненых отправлялись из госпиталя каждый день. В определенное время к главному входу подъезжали специальные крытые машины, на которые раненых доставляли на вокзал. Саша придумал, как ему поступить, чтобы и скандала избежать, и из Москвы не уехать. Громадное здание госпиталя было оснащено несколькими лифтами, работающими по принципу непрерывно движущейся ленты. Такие лифты не имеют дверей. Они медленно поднимаются или опускаются в лифтовой шахте, и когда площадка лифта поравняется с площадкой этажа, люди просто ступают на площадку лифта и продолжают движение вместе с ним.
Саша видел, когда машины для перевозки больных подъезжали к дверям госпиталя. Это означало, что сейчас по палатам будут собирать раненых, которых планируется перевозить в другие города. Он уходил из своей палаты, на костылях запрыгивал в лифт и так, переходя с одного этажа на другой, катался на лифтах в течение некоторого времени. Потом, выглянув в окно и отметив для себя, что погрузка раненых на машины закончена, он, как ни в чем не бывало, возвращался в свою палату. Ему говорили: «Саша, ну где же ты был? Тебя тут искали-искали…» Он извинялся, говорил, что выходил покурить, но цель была достигнута – он не уехал из Москвы, его долечили в московском госпитале. После излечения Саша получил краткосрочный отпуск, который провел с мамой и сестрой, а потом отправился обратно на фронт.
Глава 38. ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ВРЕМЕНИ
Жизнь в военной Москве тем временем шла своим чередом.
Матери семейств заботились о том, как прокормить детей. Молодые девушки старались помогать родителям, но не забывали и о том, что нужно учиться, набираться ума-разума. Что будет завтра – никто не знал, но все понимали, что сегодня нельзя сидеть сложа руки, обязательно нужно делать что-то полезное – для себя, для семьи, для родины.
Старшая дочь Ираиды и Ивана Грачевых, пятнадцатилетняя Клава, поступила учиться в техникум Кожкомбината на экономическое отделение. В семье работал один отец, дома оставались мать и две сестры. Клава поняла, что надо искать способ зарабатывать деньги. Неподалеку от их дома находился знаменитый Преображенский рынок, бойкое место, на котором человек, обладающий предпринимательской жилкой, при желании всегда мог найти применение своим способностям. Идея заработка пришла сама собой. Клава стала вязать шапочки и продавать их на рынке. Шерсть и разные другие нитки для вязания можно было купить недорого в ларьках там же, на рынке, или на трикотажной фабрике. Вязать она научилась ловко и быстро, шапочки пользовались спросом. Семья стала получать некоторое подспорье от «бизнеса» старшей дочери.
Многие москвичи, не имея возможности покупать продукты питания за деньги, стали ездить в сельскую местность, в деревни, где еще, вероятно, должны были оставаться продукты натуральных сельских хозяйств: овощи, крупы, мука, куриные яйца. Горожане надеялись, что сельские жители, возможно, захотят обменять плоды своего труда на вещи, одежду, предметы городского быта. Некоторым городским жителям такой обмен вполне удавался. Отчаянная Клава решила, что ей тоже следует попробовать съездить в деревню и обменять что-нибудь из домашних вещей на провизию для семьи. Вопрос – куда ехать – не стоял. Разумеется, в родные места, в Трясцыно, в Калининскую область. Клава позвала с собой двух подружек, и они отправились.
В те годы старинный город Тверь назывался Калинин. Было такое поветрие в первые годы советской власти – переименовывать города, давать старым городам новые названия. Поскольку город назывался Калинин, громадная территория вокруг него называлась Калининская область. Осенью 1941 г. немецкие войска дошли до Калининской области, был открыт Калининский фронт. На территории области велись страшные, ожесточенные бои. На помощь воинским частям, которые сражались на Калининском фронте, со стороны Москвы направлялись новые воинские формирования. Как и куда двигались войска, где они располагались – все это было совершенно неведомо пятнадцатилетней Клаве. Она ехала в свою родную деревню, там жили две ее тетки, Клава надеялась переночевать у теток и провести с жителями деревни некоторый товарообмен.
Сразу попасть в Трясцыно Клаве с подружками не удалось. Они добрались до одного из сел, расположенных на правом берегу Волги, там жила еще какая-то родственница, к ней и направились три московские барышни. Дело было вечером, почти ночью. Войдя в избу родственницы, девушки увидели, что в доме расположились на ночлег красноармейцы, их много, они спят на кроватях, на лавках и даже на полу. Хозяйка дома, увидев девушек, быстро вывела их за порог избы и шепотом сказала, что здесь им ночевать сегодня нельзя. Она отвела девчонок в сарай, велела тихо сидеть до рассвета, а на рассвете побыстрее уходить в сторону московского шоссе, оттуда на станцию и ехать домой в Москву. Барышни и сами смекнули, что лучше всего для них будет именно такой вариант. На другой день они благополучно вернулись в Москву.
Анечка Смолина старательно училась. В институте начался курс начертательной геометрии. Требовалось много чертить. Вечерний сумрак опускался на город рано, окна необходимо было держать тщательно завешенными. Анечка раскладывала на столе чертежную доску, закрепляла на ней бумагу, брала карандаши, готовальню, аккуратно открывала флакончик с черной тушью. Потом зажигала маленькую спиртовку или несколько свечей в низеньких устойчивых подсвечниках и – начинала чертить, медленно передвигая подсвечники по листу бумаги. Очень важно было не допустить, чтобы воск со свечей нечаянно капнул на чертеж. Иногда такое случалось. Но поскольку педагоги прекрасно знали, в каких трудных условиях студентам приходится выполнять задания, они были не слишком строги и прощали ребятам следы от капелек воска на чертежах.
Весной 1942 года проездом, на несколько дней, приезжал домой брат Костя. Часть, в которой он служил, отправлялась на переформирование в одну из восточных областей страны, и старший лейтенант Константин Смолин получил краткосрочный отпуск. С первых месяцев войны молодой офицер был на фронте, успел повоевать, многое повидал и пережил. Родители увидели перед собой уже не того бравого моряка-курсанта, каким Костя был еще год назад, а взрослого, как будто бы уже немолодого мужчину. Военная форма его источала крепкий запах табака. В свои 22 года боевой офицер был уже совершенно седым. Отогревшись душой в кругу семьи, он должен был следовать вместе со своей частью в глубокий тыл.
В далеком тыловом городе Костя предполагал пробыть несколько недель. Он полагал, что за это время он сможет найти хорошего стоматолога и привести в порядок свои зубы. Тяжелые условия фронтовой жизни и постоянное нервное напряжение привели к тому, что у молодого человека начались большие проблемы с зубами. В те времена наилучшим решением таких проблем считались золотые коронки, которые ставили на разрушающиеся зубы. Встал вопрос: где взять золото? Отец и мать отдали свои обручальные кольца, Екатерина Алексеевна, не задумываясь, рассталась с еще одним своим кольцом червонного золота – подарком мужа. У Анечки было маленькое детское золотое колечко, его ей когда-то подарила одна из теток. Колечко уже несколько лет просто лежало в коробочке, поскольку взрослой девушке оно давно уже было мало. Анечка с радостью внесла свою лепту в семейное дело – отдала колечко брату. Костя аккуратно завернул дары родных в листок плотной бумаги и убрал драгоценный сверточек в нагрудный карман своей гимнастерки. Вылечить зубы в период отпуска ему так и не удалось. В письмах к матери, которые боевой офицер писал с фронта, он не раз сообщал, что сверточек с золотыми колечками никуда не потерялся, он всегда с ним, с Костей, все так же лежит у него на груди, в кармане гимнастерки.
Глава 39. ДОРОГИ ДРУЗЕЙ
Школьные подруги и одноклассники Анечки по-прежнему старались держаться вместе, хотя у каждого уже формировалась своя судьба, своя дорога.
Лариса Тюрина жила поблизости от дома Смолиных. С Анечкой они учились в одном классе с первых школьных лет и очень дружили. Лариса была необыкновенной красавицей. От матери-армянки ей достались густые черные волосы, вьющиеся крупными локонами, и загадочные, восточного разреза, огромные глаза. Отец Ларисы был скромным железнодорожным служащим. В семье Тюриных было четверо детей, Лариса – старшая. Мать никогда не работала и не слишком много занималась домашним хозяйством. Подружки дочери чаще всего видели ее сидящей за чтением книги. Если до войны семья жила трудно, но все-таки была возможность как-то кормить детей, то с началом войны, с введением карточек, ситуация в доме стала катастрофической. Продуктов, получаемых по карточкам, не хватало. Денег, чтобы купить еду, практически не было. И дети, и взрослые голодали. Лариса решила, что будет лучше всего, если она пойдет в армию. Во-первых, в семье станет на одного едока меньше, во-вторых, она, возможно, сможет помогать родителям, если будет высылать им кое-какие продукты из довольствия, положенного военнослужащим. Попрощалась с подружками, перецеловала сестер и брата и отправилась на фронт.
Среди мальчиков-одноклассников, не призванных на военную службу по каким-то медицинским показаниям, был Илья Пукман, скромный, всегда немного стеснительный, кудрявый темноглазый юноша. Как-то раз, поздней осенью 1941 года, он зашел к Анечке «на огонек». Он зашел поговорить и спросить совета, потому что, как выяснилось, больше посоветоваться ему было не с кем: семья и все родственники уехали в эвакуацию. Илья один неприкаянно бродил по опустевшей Москве и не мог решить, что ему делать дальше. В принципе, он имел возможность уехать к родственникам в эвакуацию, но полагал, что для него, молодого и относительно здорового человека было бы неправильно отсиживаться в тылу, когда миллионы других мужчин воюют. Юноша склонялся к мысли, что все-таки надо идти на фронт добровольцем. Что могла посоветовать ему Анечка? Они вместе попили чайку, поговорили. Он вроде бы согрелся душой, почувствовал, что не один, немного повеселел. Скоро через друзей и соседей Анечка узнала, что Илья ушел на фронт. Спустя некоторое время пришла весть, что Илья погиб. Соседи по коммунальной квартире, в которой до войны жила семья Пукманов, получили «похоронку».
Невзгоды военного времени объединяли людей, которые при других обстоятельствах даже, возможно, не были бы знакомы, несмотря на то, что жили на одной улице. Война заставила горожан сплотиться, отбросить условности, поэтому жители Большой Богородской, 1-ой Гражданской, 2-ой Прогонной, Игральной и многих других прилегающих улиц, прежде едва знавшие друг друга в лицо, во время войны почувствовали себя как бы одной большой семьей. Увидев знакомое лицо на улице, в трамвае, на рынке, люди спрашивали друг у друга, что пишет сын с фронта, не вернулись ли соседи из эвакуации, какие продукты удалось достать по карточкам. Новости распространялись быстро. Хороших новостей было мало, а печальные известия очень скоро проникали в каждый дом, в каждую коммунальную квартиру. Таким же образом, через соседей и знакомых, одноклассники узнали о гибели Ильи и Саши Артамонова.
Испытания военного времени удивительным образом укрепили связи между людьми. Матери, сестры, родные и друзья фронтовиков с нетерпением ждали писем от своих любимых с полей сражений. Для бойцов Красной Армии, воюющих на всех фронтах от Балтийского моря до Кавказских гор, письма из родных мест были драгоценными ниточками, связывавшими их с дорогими людьми и с прежней мирной жизнью. Молодые фронтовики, вчерашние школьники, заводили переписку не только с родителями и девушками-одноклассницами, но и с учителями, к которым, возможно, еще вчера не испытывали никаких особенно теплых чувств.
У Саши Натчука, за которым прежде никогда не замечали стремления «дружить» со школьными преподавателями, вдруг возникло желание написать письмо с фронта своему классному руководителю Василию Павловичу Орлову. Пожилой учитель был очень рад весточке от ученика, ответил ему теплым дружеским письмом. Между ними завязалась переписка. Оказалось, что Василию Павловичу пишет не только Саша, но и другие его ученики. В архиве моего отца сохранилось письмо Василия Павловича, написанное им Саше на фронт. В письме учитель постарался ободрить девятнадцатилетнего фронтовика, писал, что гордится им так же, как и другими своими учениками, воюющими сейчас с жестоким врагом. Далее мудрый педагог напомнил юноше забавный эпизод, который также дал повод похвалить вчерашнего мальчика, вызвать у него теплые воспоминания о недавних годах дворового детства.
Отец рассказал мне подробно, что произошло в тот день, который запомнился учителю. Саша Натчук и Саша Артамонов были закадычными друзьями, жили недалеко друг от друга, разумеется, каждый из них прекрасно знал мать своего приятеля. Как-то Саша Артамонов нахватал двоек и перестал ходить в школу, прогуливал день за днем. Василий Павлович как классный руководитель решил, что надо пойти к матери Артамонова и выяснить, в чем дело. Преподаватель якобы не знал, где живет нерадивый ученик (хотя адреса всех учеников указаны в классном журнале) и попросил Сашу Натчука проводить его до дома друга. Натчук сказал, что не знает, где живет Артамонов. Учитель предложил: «Ну что ж, пойдем вместе, поищем, может быть, найдем». Была зима, на улице был «трескучий мороз» (так написал Василий Павлович в письме Саше на фронт). Натчук был в тоненьком пальтишке и плохоньких ботиночках. Они два часа ходили вокруг дома Артамонова, оба замерзли, но Саша Натчук не выдал друга. Василий Павлович написал Саше в письме, что уважает его за верность настоящей дружбе. В завершение письма учитель сообщал последние новости о школьных друзьях: «Сережа Виноградов – в госпитале. Ваши одноклассницы меня не забывают – навещают иногда».
Глава 40. МИЛЬДА И ШОР
В те годы в каждой семье, в каждой квартире происходили истории, о которых можно писать повести, по большей части, к сожалению, трагические. Соседями Смолиных по коммунальной квартире была семейная пара – Мильда Якубовна и Исай Моисеевич Шор.
Мильда – латышка, в 30-е годы каким-то образом попавшая в Москву. Исай Моисеевич – еврей, приехавший из маленького украинского городка, бухгалтер, скромный, тихий, очень доброжелательный человек. У них рос сын-школьник. Мильда была общительная, обаятельная, энергичная женщина. Она работала в каком-то учреждении, видимо, как бы сейчас сказали, «клерком». Ей всегда нужно было хорошо выглядеть, и ей это вполне удавалось, несмотря на самые скромные финансовые возможности. Многим казалось, что Мильда необыкновенно хорошо одевается. В действительности дело обстояло так: у нее была одна-единственная красивая светлая блузка с кружевным воротничком. Каждый день, придя с работы, она стирала свою блузку в тазике, наутро аккуратно гладила ее, надевала и опять отправлялась на работу безукоризненно свежая и нарядная. Кроме того, у нее были две брошечки, которые она сделала себе сама: на маленькие кусочки картона натянула лоскутки ткани и на ткани мелким бисером вышила нехитрые узоры. Бисер блестел и мерцал, особенно при вечернем освещении. Эти «украшения» Мильда надевала в тех случаях, когда хотела выглядеть особенно нарядно.
Своего мужа Мильда очень любила и часто в шутку называла его не по имени, а по фамилии – Шор, уменьшительно-ласкательный вариант – Шорка. Вслед за ней и все соседи и по квартире, и по двору называли его не иначе как Шор, многие даже и не знали, что Шор – его фамилия, а не имя. Впрочем, это совершенно не мешало добрососедским отношениям между жителями окрестных домов.
Между семьями Смолиных и Шоров сложились очень теплые, почти родственные отношения. Мильда дружила с дочками Смолиных, Тоней и Анечкой, для Анечки она была примером для подражания, кем-то вроде старшей подруги. Для Екатерины Алексеевны она также была добрым другом. Вечерами Шоры любили зайти к Смолиным, поговорить, пошутить, обсудить какие-то дела и события. Поскольку комнаты у Ивана Васильевича и Екатерины Алексеевны были маленькие, все «посадочные» места, как правило, были заняты (кроме своей семьи часто приходили старшие дочери, зятья и внуки), Мильда с Шором садились на валики дивана и таким образом, на валиках, просиживали иногда целые вечера. При этом никто не был в обиде, наоборот, все были рады общению и с удовольствием заходили к Смолиным «на огонек» при каждом удобном случае.
Шор по каким-то причинам не подлежал призыву в армию. Вместо армии в 1942 году его взяли на службу в милицию, на должность постового милиционера. Его пост находился на площади рядом с Преображенским рынком. Вблизи большого рынка всегда бывает многолюдно. Во время войны, как, впрочем, и в течение многих лет после войны, Преображенский рынок был своеобразным центром для жителей близлежащих районов – Преображенского, Богородского, Черкизова. На рынке торговали не только продуктами, там продавали вещи, одежду, обувь, хозяйственные товары. На территории рынка находились разнообразные мастерские – металлоремонт, ремонт обуви, всевозможные мелочные лавочки. Народу всегда было полно.
Поскольку Шор был практически местным жителем, его многие знали. И когда он стоял на своем посту в милицейской форме, с ним многие здоровались, пытались заговорить, обсудить с ним какие-то новости. Наверное, кое-кто задавался вопросом: почему это он стоит здесь, когда другие воюют? Люди слушали военные сводки, с трепетом ждали весточек от своих родных с фронта, кто-то уже получил «похоронки». Служба в милиции не шла ни в какое сравнение с тяготами и опасностями фронтовой жизни. Шору бы радоваться, что ему так повезло, он в Москве, он со своей семьей, на войну его никто не посылает. Но он не выдержал, он не хотел, чтобы люди думали о нем плохо. Пришел как-то раз к своей Мильде и сказал, что уходит на фронт, записался добровольцем. И ушел. Спустя несколько месяцев Мильда получила извещение о том, что ее любимый смешной Шорка погиб. Она не плакала на людях, переживала свое горе молча. Почти перестала разговаривать с соседями и вся как будто почернела. Так первое перо с черного крыла смерти влетело в квартиру, где жили простые и добрые люди, никому не желавшие зла.
Трагедия Мильды началась, но не кончилась гибелью мужа. После окончания войны, когда было объявлено, что ее родная Латвия окончательно освобождена от немецкой оккупации, Мильда решила ехать с сыном на родину, в Ригу. В Москве у нее не было никого из близких людей, и без мужа, одна с ребенком, молодая женщина, видимо, чувствовала себя одиноко. В Риге жили две ее сестры и множество других родственников. Мильда надеялась, что в Латвии она сможет вновь обрести давно утраченное тепло родной семьи. Но ее надежды не оправдались. Ни сестры, никто другой из родственников не приняли ее, не захотели оказать ей никакой помощи. Ей говорили: «Ты советка, убирайся туда, откуда приехала». Мильда бедствовала страшно, ютилась с сыном по углам, только через десять лет после приезда смогла получить в Риге какую-то комнату в коммунальной квартире. Поначалу, после отъезда из Москвы, она писала Смолиным грустные письма. Потом писать перестала, видимо, решила, что и эту трагедию должна пережить молча, без слез и жалоб.