Шарм серебряного века. Филологиня

Затишье перед бурей 1913

Королева вернулась в ту позднюю осень,

Где ни бунта еще, не войны.

И Шопена ей ветер внезапно приносит,

И веселые песни и сны..

Там все живы, ни казней там нет, ни расплаты,

Маскарада веселая спесь,

И поэты, и музы несутся куда-то,

Презирая и ярость и лесть.

Что случится потом, это все расписали

Сценаристы, печальная ночь.

Это осень несется по судьбам устало,

Черной меткой ложится у ног

Лист засохший, не будет, и нет оправданья,

Только серая тьма и покой.

Королева спешит в пустоте на свиданье,

И Шопен тихо машет рукой…

Штраус в вальсе закружит, оставит внезапно,

И обрушит на мир тишину,

И с какою надеждой, мечтой и азартом

Мир опять погружался в войну.

И Шопена ей ветер внезапно приносит,

И веселые песни и сны..

Королева вернулась в ту позднюю осень,

Где ни бунта еще, не войны….

Сон о гении и Поэме экстаза

Экстаз от музыки и слова,

Летящего куда-то ввысь,

Пусть окрыляет душу снова,

Как сон, как призрачная жизнь.

И человек парит в тумане,

Как ангел на рассвете тает.

Пусть нас коснется и обманет

Та музыка, и улетает

Душа за нею в неизвестность,

Как в этом мире много звезд,

И если победит словесность,

То музыка в траве средь рос

Останется еще до срока,

О, дивный Скрябин, ясен путь,

Когда душа в улыбке Блока

Пытается его вернуть.

И если нет ему предела,

И если музыка жива,

То где-то за чертой несмело

Он подберет еще слова.

Но там, где музыка царила,

Где даль была ему видна,

Ее отчаянная сила

Лишь гению во тьме дана.

И дотянувшись до экстаза,

Он падал в пропасть облаков,

Когда одна спасала фраза,

Когда вела его Любовь

Тяжелой поступью по душам и телам 7 августа

Тяжелой поступью по душам и телам

Проходит Август, пепеля былое,

И осени еще закрытый храм

Влечет, уводит, манит за собою.

Очей очарованье, смутный бред,

О том, что с нами осенью случится,

Но в августе уйдет от нас поэт,

И задохнувшись, даже не простится.

Седьмое, несчастливое число,

В ладони черновик иной поэмы,

И только август жизням всем назло

Расстреливает зло и вдохновенно.

Звереют в этом зное палачи,

Кармен у двери обреченно плачет,

Но он настал, кричи иль не кричи,

Он с нами, и не будет нам удачи…

И пусть потом ласкают сентябри

Тех, выживших, и с осенью знакомых,

Но улетают души – журавли,

И только фотокарточки в альбомах,

И тени, и сомненья, и полет

Над этой бездной – все неповторимо,

Нас август на Смоленское ведет,

От жизни и от лирики незримо.

Там холодно и сыро в этот час,

И он цветов и слов не замечает,

И только август проступает в нас,

И новые кошмары обещает…

И осени еще закрытый храм

Влечет, уводит, манит за собою.

Тяжелой поступью по душам и телам

Проходит Август, пепеля былое

Тройка мчится

Мчится тройка в метель,

И мечта улетает куда-то,

Среди бурь и потерь

Уносился возница крылатый,

Не осталось надежд,

И мечте безрассудной не сбыться,

Мчится тройка в метель,

И за нею душа моя мчится…

Кто нас встретит пути

В тишине возле самого леса?

Нам до цели б дойти,

Улыбается ласково Леший.

И в тумане ночном

Берегини замрут в хороводе,

И совсем о чужом,

Волк серые рядом завоют.

Мы пройдем этот лес,

Душ своих мы в лесу не оставим,

Где-то путник исчез,

Видно жил он в миру против правил,

Обнаженная степь

Нас зловещей метелью встречает,

Вот и мир мой исчез,

И в тумане он вновь пропадает

Остается строка,

Кони ржут, жутко волки завыли,

Я сегодня легка,

Перпутав все думы и стили,

Не найдем мы огня.

Не отыщем обратно дороги,

Только кони меня

Довезут до чужого порога.

И умчатся во мрак,

И останется только смириться,

В этом ужасе драм,

Проступают любимые лица.

– Это сон, – говорят,

И пора тебе снова проснуться,

И улыбка твоя

Мне поможет в реальность вернутся..

Черный ворон во мгле,

Черный кот мне укажет дорогу,

Я иду по земле,

И плутаю в тумане немного.

Но взлетает строка,

И душа за ней к звездам несется.

Шепчет дед мне: – Пока,

Подождём, она снова вернется.

Изгнанник

Он шептал отчаянно: « Россия»

С француженкой по-русски говорил.

Не понимала. Как его бесила.

Но деньги оставлял и уходил.

А в кабаке и плакали и пели.

И стала жизнь похожа на игру.

И офицер в прокуренной шинели

Кричал им: « Я за Родину умру».

И этому безумию внимания,

Он плакал, не скрывая горьких слез.

И тихо пела женщина чужая

Про красоту рассветов и берез.

1990

Изгнанники

Лунный свет таинственный и странный,

Пианиста осветил внезапно,

В городе далеком, безымянном

Жил он то с тоскою, то с азартом.

Женщины его боготворили,

А мужчины страшно ревновали,

Дни в песок бесследно уходили,

Только ночи страсти волновали,

В музыке его жила стихия,

И стихи известного поэта,

Снова в грезы века уносили,

И серели среди звезд рассветы,

До России им не дотянуться,

Да и нет прекрасной той России,

Как же он мечтал назад вернуться.

Как его в Париже все бесили.

Странное создание, иностранец,

Им даривший горечь и презренье,

Исполнял какой-то дивный танец,

И транжирил снова вдохновенье.

Усмехались дикие французы,

Русские понять его пытались,

Не осилив ностальгии груза,

На чужбине где-то затерялись..

Музыкой назад лишь он вернется,

Чтобы в той стихии закружиться,

И увидеть призрачное солнце,

Только в зеркалах не отразиться.

В городе далеком, безымянном

Жил он то с тоскою, то с азартом.

Лунный свет таинственный и странный,

Пианиста осветил внезапно.

Одиночество творца

В серой башне заперли до срока,

Позабыли выпустить на свет,

Навсегда остался одиноким

Этот божьей милостью поэт.

Он писал поэму от экстазе,

Понимая смысл его едва ль,

И жила надежда в каждой фразе,

И селилась на душе печаль.

Никого из близких не осталось.

К башне перекрыты все пути.

Остается пустота и жалость,

И не дотянуться до любви.

Музыки унылая стихия

И собратьев вечная возня,

Девочки мерещились босые,

Страсти он сумеет ли унять

Башня прямо в небо уносила,

Звезды подарила и мечты,

И таланта бешеная сила

Дотянуться ль нам до высоты.

Никого в тумане не осталось,

Только крылья никли за спиной,

И к Икару высота и жалость,

Подарили мир совсем иной.

Он писал поэмы на закате,

Башню не желая покидать,

Чайки вились, силы им не хватит,

До него добраться, докричать.

Только не желая быть с другими,

Он остался там, на высоте,

Люди не запомнят даже имя,

Просто взял и в небо улетел,

Рукопись парила на просторе,

Не сгорела, утонула там,

Где для нас осталось только море,

Блеск луны, и страсти вечный гам

Анна и художник

 
И письма из далекого Парижа,
Какой -то даме, я ее не знаю.
Но снова берег Сены сонной вижу,
И слышу звуки вальса, вспоминаю
О том, что с нами не могло случиться
О том, что в тихом блеске пропадает.
И только Сена и чужие письма,
Мне о тебе опять напоминают.
 
 
Она давно мертва, но я не верю.
Что тот костер страстей угаснет скоро,
И только Сены обреченный берег
Все Анну ждет с надеждой и укором.
Ей выпала судьба совсем иная,
Но ждет ее в тумане Модильяни,
И никогда художник не узнает,
Что было в этом жутком мире с нами.
 
 
Но там другая Анна, королева
Французов будоражит не напрасно,
И нет в стране отчаянной предела,
И Генрих мертв – все зыбко и опасно.
Но не сломить им дочки Ярослава,
И над столицей наступает утро,
Читаю письма, дивная забава.
Ее назвали Дерзкой или Мудрой.
 
 
И снова пишет Анну Амадео,
И Люксенбургский сад дышал прохладой
И страсти нет границы и предела,
И мы в плену и в чарах этих сада.
 

Гений Скрябин

И в мире, где музыки плен отступает,

Где душу терзают иные стихии,

Из мрака опять пианист возникает,

Садится к роялю, почти обессилев,

Он столько миров одолел и реалий

Иных он увидел небесную силу,

Его волновали и шири и дали,

Симфония звезд его мрак осветила…

И чтобы теперь не сказали другие,

Какая бы воля ему покорилась.

Он с нами, он рядом, но Мастер бессилен

Явить нам и гнев свой, и радость и милость.

И мы приобщились к страданьям эпохи,

Штрихи ее нам так понятны сегодня.

И снова живем на последнем мы вздохе

И музыки свет, и сознанье, что вольно

Душе на просторе, что осень настанет

Не скоро, а скоро весна растворится,

И с нами в тумане тот звездном останутся

Любимые звуки и рифмы, и лица…

Сон о Паганини

И только забытая скрипка все пела

О том, что со мной никогда не случится.

И легкая птица над нами взлетела,

Она не боялась упасть и разбиться.

Ночь странным кошмаром нависла над нами,

Кричали коты или выли собаки,

Все это казалось каким-то ударом,

Каким-то угаром, и звезды, и знаки,

Пытались о чем-то поведать, но снова

Взлетала над пропастью белая птица,

И только забытая скрипка взволнованно

Нас всех разбудить могла или разбиться.

Откуда пришел в этот мир Паганини,

Какая в душе затаилась тревога,

Все было прекрасно, но стали чужими

И жизнь продолжалась легко, но убого.

Кричали вороны и выли собаки,

Во тьму уносились внезапно сирены,

И тьма обещала нам новые драмы,

Но снова окутает нас вдохновенье..

Там музыки чудо нам гений являет,

Там нет ни тоски, ни извечной печали,

И падает ворон, во тьме исчезает,

И первые звезды уже засияли

«„»»»»»»“»

19 век

В недописанной поэме

Затухали чьи-то страсти.

Догорали постепенно,

И поэт в незримой власти

Возвращался в мир иллюзий,

Ждал капризную графиню.

Приходили сны и люди.

Но она его покинет.

Там какие-то сомненья,

Рифмы скорбные угасли,

И пропало вдохновенье

Ждал он Музу, но напрасно.

С юным графом пировала,

Не хотела возвращаться.

И поэма догорала,

Обретая боль и счастье.

Как же все несовершенно,

Как меняются полеты,

В недописанном мгновенье

Все тонуло отчего-то.

Кот таинственный являлся,

Музыку иную слыша,

И поэт в нем растворялся

В небо поднимаясь выше.

И читая обреченно,

Строки оборвало время,

Сон о Музе обнаженной

Возникал, ему не веря,

Он перо хватал, чернило,

Он за ней летел в туманы,

Было все конечно мило,

Было все, конечно странно.

Сон о Левитане

А Левитан все грезит о тепле,

Стремится к Плесу из глухой столицы,

Чтобы шагать так просто по земле,

И чтобы с пути в печальный час не сбиться.

Там все постыло, тягостно, темно,

Не пишется, не любится, я знаю.

И старый клен не заглянул в окно..

И в небе не увидишь птичью стаю.

Какие-то тревоги и дела,

Его к равнинам тем не отпускают.

Идея вспыхнув, снова умерла,

И потому в глазах тоска такая.

А Плес все ждет картины и творца,

Он верит в то, что все к нему вернется,

Безбрежность мира, неба высота,

И алое там на закате солнце…

Пора бы уходить, а он стоит,

И грезит наяву, и сквозь туманы,

Он видит Русь понятную на треть

Печальному еврею Левитану…

Он видит даль и ширь ее полей,

Ее простор ему ночами снится,

Чем дальше он уходит, тем светлей,

И радостнее эти сны и лица.

О, так бы написать, чтобы потом

Она явилась снова в мир нежданно,

Склоняется над белым он холстом,

И эта высь прозрачна и желанна.

И Музы так прекрасны в этот миг,

И женщины его неповторимы,

Он пишет мир, он снова пишет мир,

Такой роскошный и такой любимый.

Миф о капитане

Капитан Летучего Голландца

Проносился в сумерках незримый,

Не хотел мириться и сдаваться.

Пусть над ним смеялись Серафимы,

С ним сатиры дерзкие шутили,

Пили ром, и дев крутых делили,

И куда-то в полночь уходили,

И кого-то дальнего любили.

Ну а он в тиши своей каюты,

О поэмах спорил и ярился,

Если там, в тумане не сдаются,

Значит, снова этот мир разбился

На штрихи его, и пусть не зримы,

В тишине печали и утраты

Любовались ими херувимы,

И несли корабль его куда-то.

И к холодной пристани причалив.

И пройдя все бури и утраты,

Ждал он снова деву на причале,

А она ушла, ушла куда-то.

Волны возле ног его уснули,

И искали света и расплаты,

И стояли боги в карауле,

И несли, несли его куда-то.

Только смелым море покорится,

Только дерзких обожают музы,

И так просто в небе раствориться,

Даже им, отчаянным и мудрым.

Нет не принца, жду я капитана,

Он придет, грозы не побоится,

Будет в небе биться неустанно

Ветер, Посейдон нам будет сниться.

Тихий берег навсегда оставив,

В лоно волн он утопает снова,

И глухими темными ночами,

Пьет он ром рассеян и взволнован.

Не хотел мириться и сдаваться.

Пусть над ним смеялись Серафимы,

Капитан Летучего Голландца

Проносился в сумерках незримый.

Бессоница

И вдруг бессонница явилась в старый дом,

Уселась в кресло, речь ведет о Блоке,

И вижу, тает профиль за окном,

И он уходит. Гневный и высокий,

Но почему так август сиротлив,

И тяжек, что не выдержат поэты.

И странных строк изысканный мотив,

Нам говорит о смерти, и воспеты.

Они и прокляты в 17 году.

И оставляют Анну, сиротливо,

За гробом вновь поклонники идут.

И слышатся тех песен переливы.

Неузнаваем, странно одинок,

Средь Демонов он свой, я это знаю,

И первый оторвавшийся листок,

В преддверье ада, и у двери рая.

И никуда не впустят, странный мир,

И странный миг – одно земное слово,

И черный кот отступит перед ним,

И смотрит тот, отчаянный сурово.

А здесь летят куда-то письмена,

И никого не встретит ветер лютый,

Она одна, бессильна, влюблена,

И пусто всем и жутко почему-то…

Седьмое, этот странный страшный день,

Когда поэт от горя задохнулся,

И демона мелькнула рядом тень,

И Велес в поднебесье усмехнулся.

А Питер жил дождями и жарой,

И отдышаться в сумраке не мог,

Не узнанный, не признанный, чужой,

Нас покидает обреченно Блок..

2.

И женщины, любившие его,

И те, кто только в пустоте встречали,

Осиротели, больше никого

Не полюбить им, просто жить в печали,

Не оглянулся, в Пекло уходя,

Не попрощался- боль и ужас снова,

В душе испитой, и ему нельзя

Вернуться из пожара из былого.

Мы все печальны, где-то между строк,

Читая и наветы и признанья,

Мы пониманием, что уходит Блок,

Уходит в бездну, все забыв страданья.

И женщины, как Демоны, вдали,

Не видят ничего, хотят проститься.

Он обходился без земной любви,

И сам он в поднебесье растворился,

Таинственный, как Мерлин на пиру,

Где рыцари свои скрестили шпаги.

Он принимал небрежность и игру,

И полон был надежды и отваги.

Но тот огонь спалил и короля,

И рыцарей его, а он в тумане,

Ушел по углям, ала заря,

Плащ чародея, всех туда поманит.

Поэт в застенках

Поэт в застенках горд и светел,

И пусть все недруги трепещут,

Его стихи уносит ветер,

Звучат в бескрайнем небе песни.

И он седого генерала

Поддержит, вдохновит, оставит

Ему судьба так в жизни мало.

И все сегодня против правил.

Печаль и нежность прогоняя,

Не оставляя им отрады,

Они опять стоят у края,

Любуясь градом звездопада.

Пусть палачи мертвы и пьяны,

Пусть никого не будет боле,

Он видит сон, там профиль Анны,

Они остались вместе двое.

Ее хождение по мукам,

Лишь начинается сегодня,

А он, готовый вновь к разлукам,

Уходит в призрачное море.

Он будет там опять сражаться,

Но палачи зверей страшнее,

И в странных безднах отражаться

Его душа еще посмеет.

Но нет такой безумной силый,

Которая б его сломила,

Шагает, радостный и сирый,

И улыбается счастливый.

И тень Летучего Голландца,

К ним снова явится к рассвету.

В психушку бросятся сдаваться

Убившие тогда поэта…

Расстрел Набокову приснится,

И он увидит в час заката,

Летит по небу к звездам птица.

Убийц настигшая расплата

21 августа был расстрелян безумными палачами

Николай Гумилев

Но кто пришел в мой дом из тьмы сегодня?

Ворчит усталый чайник на плите.

Дни августа в урочный час проходят,

И остаются тенью на холсте.

Поговорим о тех, кто не вернутся,

Свое сраженье завершив сполна,

И тени их мелькнут и отвернутся,

И лишь горит ущербная луна.

Там снова Дьявол смотрит на пожары,

Их столько запалили в этот год,

Махнув рукой, вздыхает он устало,

И по углям в Сибирь опять идет.

И ничего не ново и не свято,

Все в этот час закончится в тиши,

Но кто пришел в мой старый дом когда-то,

И кто к столу сквозь этот гам спешит?

Луч солнца и огня осветит снова,

Испитый лик пришельца, и во тьме,

Еще молчу до часа рокового,

И кофе пью, и он читает мне

Перед расстрелом то стихотворение,

Где Африка все дышит в грозный час.

И вот они последние мгновенья,

Часы стучат, как пули, как стучат…

Ко мне приходит тот, кто бдит ночами,

Чтоб снова запретить его стихи,

И мы молчим, глухими временами

Осталось лишь молчать, о как стучит

Перед прощаньем сердце, комиссары

Исполнят приговор, печаль темна,

И только кот насмешливо усталый,

Плеснет в стакан, не спирта, а вина…

– Но это кровь, – невольно я шептала,

Он усмехнулся, зашипел, поник,

Поэма «Крест» во тьме еще звучала,

И обнимал тот призрачный двойник.

Так и живем опять перед расстрелом,

И никого на призрачном пути.

Опять поэт в том мире озверелом

Не смог по углям до конца пройти.

Только сон о любимом художнике

На самом деле художник М. Врубель умер 14 апреля 1910 года, Но мне хотелось бы связать его уход с метелью последнего дня января и снежными кострами А. Блока, потому что зимой уходить не так печально, но это только вымысел автора.

А в городе моем искрится снег,

Жар-птицей солнце зимнее слепит.

И перепутан тот и этот свет,

И дева не поет, а лишь скрипит.

В заоблачной дали так ясен миг,

И так далек от зимнего костра

Усталый Блок, или его двойник,

Он ищет истину и пьет с утра.

А истина в вине, но лишь вина,

А не вино, в душе моей тоска,

А в городе моем, лишившись сна,

Поэт все пишет, как же ночь горька.

Без страсти и без женщины родной,

Уют и пыл он отвергает, тень

В тиши склонилась снова надо мной,

И кот шипит, и слишком много тем,

Чтобы вина не сделалось вином,

А разбавлялась горечью потерь.

И как метель металась за окном,

И пела песню дивная метель….

Холодный свет, прощается январь,

Он был спокоен и размерен, но

Расслабиться поэтам не давал,

В окно стучится к нам февраль шальной

На целый день обычного длинней,

Прибавит снова радостей и бед,

Я убеждаюсь, истина в вине,

Меня вина ведет на белый свет.

И затаясь у снежного костра,

Гадаю, а какой сегодня год.

А может тот, когда беда с утра,

И Врубель в забытьи своем умрет…

И бледный Блок его царевну вновь

Разглядывает в снежной тишине.

И выбравший покой, уют земной,

Отправлен в мир иной, там тоже снег.

Там февраля извечная тоска,

И сила грез, нахлынувших с утра,

Допишет Лебедь слабая рука,

Присядет возле снежного костра

И растворится. Больше нет вина,

И есть вина за прошлое. Тайком

Исчезнет Лебедь. так темна она

В обличье белом, и уютен дом,

И дым и пар. и все теперь без них,

Ну а февраль надвинется, как сон.

И только там, в пустыне грез моих

Он вечно темен. и всегда влюблен.

Бессмертие на княжеском пиру,

Как чашу круговую он возьмет,

Метели в этот миг навек замрут.

И он уйдет в тот снежный хоровод,

Когда весна так страшно далека,

Когда метель покоя не дает,

Он больше не удержит кисть в руках,

И потому безропотно уйдет

О как они похожи в этот час

Художник и поэт в метельной мгле,

И где-то там сердца еще стучат,

Когда лютует смерть на их земле.

Демон сидящий

И Демон, сидящий на склоне скалы

В отчаянье смотрит на звезды,

Ему не понятно безумье игры,

И кажется все не серьезным.

Но надо подняться, куда-то идти,

Позировать, звать, отзываться,

И Пан как всегда у него на пути,

И некуда больше деваться.

Художник устало испортит портрет,

И суть его явит иную,

О сколько безжалостных горестных лет

Красавцев безумцы рисуют,,

Колдуют, творят, а пришел Дориан,

В немой и извечной печали.

И дева допишет в печали роман,

И призраков дамы встречают.

Боятся кометы, и странный излом

Их души в тумане терзает,

А Демон мечтает совсем об ином,

О чем? Да и сам он не знает.

Ему не понять то безумье игры,

И той красоты одичанье.

Поэтому замер на склоне скалы,

В тревоге, в печали, в отчаянье

Блеск каменных глыб или это цветы?

Какие-то чудные лики.

Душа задохнувшись от той высоты,

Обрушится в пропасти с криком,

И там, где Тамара, убитая им,

Уносится с ангелом в небо,

Лишь мертвых иллюзий останется дым —

Остатки огня в глыбе снега

Анна Разрыв

Она сказала, что устала ждать.

Он только усмехнулся и растаял,

Но сколько можно пьесу исполнять,

Где все не то, не так и против правил

И в полночи метался снегопад.

И пес соседский выл в порывах ветра,

Он не вернется в этот мир назад,

И им обоим так удобно это.

Когда мужчина зол и одинок,

Кому он нужен, и куда стремится,

И капитан команду всю обрек,

Скитаться вечно, берег только снится.

Мне нынче снова снился Гумилев,

Он убегал от женщины любимый,

И слышал только страшной бури рев,

Когда прослыл навек непобедимым.

А Анна в тишине его ждала,

На снегопад смотрела из окошка,

И словно бы раздавленной была,

И грустной, и растерянной немножко.

Но появлялись лучшие стихи,

И корабли растаяли в тумане,

Она прощала все его грехи,

А он ее опять в пучину манит,

Вот так и жили, бунт легко пройдя,

На берег не сошел он в час заката,

И в шорохе забытого дождя

Была надежда и была расплата.

17 марта он родился

17 марта музей отмечает 164-летие Михаила Александровича Врубеля

Художник был не смел и одинок,

В пылу страстей и откровений дерзок,

Как каменный в пустых горах цветок

Не растерялся не растаял где-то.

В пылу столицы века серебро

На нем свой отпечаток оставляло

И он писал, вампирам всем назло,

Какие-то эпохи прославляя.

И Блок взирал с восторгом и тоской,

На то, как Лебедь в пропасть увлекала,

Художник был таинственный, чужой,

Непостижимый, время наступало

Бунтарское, и тихо угасал

Не зная, что не будет всем прощенья,

Он Велеса в том Пане узнавал

И слышал муз заоблачное пенье.

И странный век, и страшный мир взирал,

На ад и рай, его порывам внемля,

Он уходил за ней, он умирал,

Не понимая небеса и землю..

Но где-то там, на призрачном пути,

Сойдется Ангел с темной силой снова,

Чтоб разговор о вечности вести

В тумане бездны дерзко и взволнованно