Деревня Выставка
Заплакали ивы прибрежные,
Стряхнули последний наряд.
По узким дорогам неезженым
На Выставку – кто чем богат —
Бредет запоздалым художником
Ноябрьское утро в тиши,
Проведать паломником Божиим
Селение это в глуши.
Не видно людей, и не слышно их,
Звериные только следы.
А может, то замысел Вышнего —
Очистить, как прежде, холсты…
Пуста галерея картинная —
Давно уже Выставки нет.
Лишь барыня-осень капризная
Себе присмотрела портрет.
Гл.4. Камни возопиют
Эх ты, глупая, зря сюда забрела, говорила себе старушка. Отдохнуть уселась она на скамеечку возле чьей-то могилы. Ушли с кладбища старик с косой да мужчина с мальчишкой, одетые по-городскому, а она еще не выполнила то, ради чего приехала. Руки она немножко испачкала, пока памятник обтирала да траву из-под надгробья вытаскивала, увидев торчащую из земли железную табличку. Ну так у нее салфетки влажные всегда при себе, душистые, для рук и лица. Утерлась. Яблочко припасенное съела и опять стала разглядывать находки.
Нет, памятник был не тот, который ей интересно было бы изучить. Не та могила, которую она давно хотела найти в этих краях. Нет на нем ни надписи разборчивой, ни портрета. Выбит крест в нише неглубокой, с обратной стороны камня только и читается «раб Божий». Камень гранитный, серьезный, и вдвоем не поднимешь. Такие надгробия бывали на старинных могилах дворян, священников, а на крестьянских обычно ставили простой деревянный крест.
Однако из надписи, сделанной порыжелой масляной краской на железной дощечке, укрепленной на железном штыре, явствовало, что покоится тут Иванова Феона Ивановна, годы жизни 1900 – 1972. Ясное дело, крестьянка…
Надгробие было чужое. Обходя кладбище, старушка видела еще несколько похожих старинных памятников. Старинный каменный куб стоял на могиле мужчины 1954 года рождения. И тут чужое надгробие! С другого кладбища? Или на этом раньше старинные люди покоились? Вот это была загадка.
Федосьевна полезла в сумку, но вынула оттуда не бутылку водки, а фотоаппарат. Засняла надгробие, да и положила фотоаппарат обратно в сумку. Нечего тут фотографировать. Борщевик если только, по дороге от кладбища к деревне. Развалины храма. А раньше тут был погост, вот тут и должно было находиться старинное захоронение, у стен церкви. Церковь порушена, а камни разбежались, раскатились… Что же тут поделаешь: рука истории.
В этих местах была когда-то дворянская усадьба, а помещики были известной фамилии. А про эту фамилию Федосьевна собирала материал для краеведческого музея. Потому что делать ей было нечего, а жить интересной жизнью еще хотелось, да заодно и приносить пользу обществу.
Зачем чужое надгробие поставили Феоне? Памятник понравился? Остается надеяться, не с могилы чужой сняли, а в поле нашли или среди развалин церковных… Прилепили к нему фотографию колхозницы Феоны, поминали, а потом и лицо ее смыло дождями, фотографию ветер унес… Ну, покойся с миром, Феона Ивановна, вот тебе конфетка…
Вздохнула старуха и пошла с кладбища прочь. Зря с автобуса сошла. Церковь поманила. Борщевик окаянный, как в джунглях пробираешься. Вышла к деревне, а тут с краю изба, на крыльце знакомый старик сидит, ей рукой махнул.
– Заходи, присядь отдохнуть. Что-то я тебя не признал. Кого ты проведывала?
– Да не нашла своих, так, осмотрелась только.
– Кого? Фамилию нужную назови – я подскажу, где лежит.
– Да я только церковь хотела поближе рассмотреть. Внутрь не зайдешь: того гляди кирпич на голову свалится. Конечно, там уже ни икон, ни росписей нет, ни утвари церковной…
– Э-э, чего хватилась. Еще в тридцатые годы растащили.
Помолчали. О чем говорить?
– Погода хорошая, бабье лето началось, – порадовался старик.
– Пойду-ка я восвояси. Не хворайте, живите тут долго, а то Куропаткино совсем опустеет.
Стала подниматься Федосьевна с деревянного крылечка – присмотрелась, что под ногами ее лежит. Первая ступень-то каменная. Гранит серый в крапину, знакомый… так это ж надгробие чье-то!
– Что это за камень? – спрашивает.
– Обычный. Давно его в поле нашел, на телеге привез, когда крыльцо починял. Вот, для прочности положил. У меня и в фундаменте таких четыре заложены, по углам. От церквы привез.
– Так это ж надгробие! С могилы!
– Ну и что? Камень и есть камень. Это ж не гроб с покойником, – спокойно отвечал дед.
– Да ведь это памятник чей-то, старинный. На нем имя человеческое, фамилия! Годы жизни! Он могилу указывал! А теперь как ее найдешь?
– Чудная ты. Камни эти давно стронуты, сдвинуты, какие могилы? Что-то там было вылеплено на камне, на той стороне, что в землю утопил. Теперь откапывать попросишь? И не вздумаю даже.
И старик с досадой и опасливо посмотрел на незнакомую бабку. Чудаков много по земле бродит. Камни собирают…
– Надо выкопать, дедушка. Грех это – чужое надгробие ногами попирать сто раз на дню. Как же вы живете так? А если бы ваше так топтали?
– Ну, пусть я крыльцо сменю. А что же мне теперь, из-под углов камни вытаскивать? Иди отсюда своей дорогой. Мои это камни, мои, понимаешь?
И пошла старушка от Куропаткина к большаку, чтобы сесть на проходящий рейсовый автобус. Эх, Мамона! Может быть, и ухмылялся ей в спину. А камни не возопили…
Старица -осень
В Старице осень по улицам бродит,
Что потеряла – никак не находит.
Катит тяжелые воды река,
Бьет и лелеет свои берега,
С посохом бабка бредет, а в котомке
Хлеба горбушка в тряпице с бахромкой.
Сядет на лавку, крестясь, пожует,
Листик узорный с земли подберет.
Волга свинцовая, небо багровое,
Старые церкви, аллеи кленовые…
Что она ищет? В столетьях бредет,
Золото осени тихо крадет.
Гл.5. Незабытые сыновья
Ушла Федосьевна на большак, а Иваныч посидел-посидел на крыльце, да и пошел в избу. Как-то ему было не по себе. Изба его стояла крепко, крыльцо было надежное, а вот здоровье в последнее сильно пошатнулось. Стал он задыхаться ночью, во сне. Звала дочка в город – не хотел. Детей у дочки не было, муж давно ушел, одинока. Состарилась уже, пятьдесят ей. Давно ли девчонкой была…
Не мог старик Куропаткино свое бросить, избу, кладбище родное. Тут ему уже и место рядом с Клавдией приготовлено. Десять лет минуло, как упокоилась, оставила ему и кур, и поросенка, и огород. Да на что ему? Сил-то уже нет.
Попил Иваныч чаю, посмотрел новости по телевизору, да и лег спать. А заснуть не может. Будто изба потревожена. Так и кажется, что углы оседают. Дождями размыты, надо земли подсыпать, думает старик. В погреб придется лезть, завалинку обойти. Каменные плиты не гниют, не тлеют, да вот поди ж ты… Принесло сюда эту старуху богомольную, видишь, праведная она, совестит и наставляет. Зачем, мол, попираете?
Долго не спал Иваныч, ворочался с боку на бок. А лучше бы и совсем не спал. Заснул – война приснилась. Дым, грохот, взрывы, крики, стрельба… Рушились дома какие-то, летели с неба камни увесистые, все на него, а он пытался увернуться и забился, как суслик дрожащий, в щель в овраге. А будто в горах он. И много бойцов убитых лежит по склону, среди камней. Рядом один, молодой, весь в крови, стонет, помирает. Пригляделся Иваныч – сын это его, Сережка! Закричал старик дурным голосом, а голоса нет, сипение одно. Очнулся – кто-то ему лицо облизывает. А это Булька, песик его… и скулит, скулит. Сел Иваныч на кровати, согнулся, голову зажал руками и заплакал навзрыд, по-стариковски горько. Нету сына. И не вернешь его оттуда…
Утром приехала скорая, забрала старика в больницу. Сердце совсем плохое стало. Прибежала в палату дочка, сидит рядом такая же бледная. И просит он ее, когда в палате одни остались:
– Оля, дочь, послушай просьбу мою. Продай избу на дрова. Срочно продай. Для жизни ее не купят, никто в Куропаткине поселиться не хочет, а на дрова возьмут.
Дочь молчит и кивает, отца слушает.
– А как разберут избу, пусть большие камни все перевернут. Под каким-то прабабкины деньги должны быть спрятаны, старинные, может, обменяешь. Камни тоже продашь, если на них надписи какие найдешь. Их или музей заберет, или Троицкой церкви батюшка. Выполнишь?
– Выполню, папочка. Только не умирай!
– Не помру. К тебе переезжаю, согласен.
Знал Иваныч, что денег за камни не дадут. И клада там нет. Лукавил он, чтоб Ольгу соблазнить. Главное, пусть камням этим найдут место подходящее. Может, и права богомольная, в камнях все дело… несчастливая его изба.
***
Все в точности был исполнено, как Иваныч дочери в больнице объяснил. Сам он оправился, сил набрался, в городе теперь живет, в окно смотрит с пятого этажа. Никогда так высоко не взлетал. Хорошо, лифт есть, а то и не взобрался бы наверх по лестницам – сердечко слабое стало. Ведь девятый десяток ему, зажился он. Ну, тут долго не загостится…
Избу его на дрова купили быстро, не успел еще и первый снег лечь. Тут же приехали мужики на двух синих тракторах, крышу раскидали, бревна своротили, хорошие доски отдельно в кузова у бортов сложили. Сначала грохот стоял, потом пилы жужжали, потом чурбаки да кряжи работники покидали наверх в тележки, чтобы везти все в соседнее село, где жизнь еще теплилась – на большаке оно стоит, удобно подъехать.
Иваныч начал было смотреть, как с избой его управляются, да сердце у него защемило так, что ни вздохнуть, ни охнуть. Махнул он рукой и согласился, чтоб дочь его на такси в город отправила. А больше не на чем. Дочь вещи домашние в сумки да чемодан покидала и денег таксисту дала, чтобы в квартиру занес, а сама за разборкой избы наблюдала.
Огород было жаль, конечно. Лук убрали, морковь выкопали, теперь некому тут будет ковыряться в земле. Ждала Ольга, когда мужики пол дощатый крашеный снимут и до камней больших в подвале доберутся. Копать ей самой было не под силу. А камни перевернуть надо, откатить. Заплатит она мужикам – выдернут из земли, не надорвутся, их пятеро. Главное, чтобы никто раньше, чем она, клад не увидел. Поэтому она глаз не сводила с мужиков, переминалась с ноги на ногу у забора или сидела на соседской лавке. Соседи померли – изба стоит, только рамы оконные давно вытащены и печь на кирпич разобрана. Изнутри нежилым воздухом тянет, и пусто внутри, как на новоселье. А правильнее сказать, как в гробу, из которого убежал покойник. Тоже на дрова можно разбирать, бесплатно, да бревна трухлявые – нет на гнилушки спроса…
Мужикам пристальное внимание хозяйки избы очень не нравилось. Стоит над душой, сама мается и им мешается. Деньги ведь отдали, какое теперь ей дело до бревен? Считать, что ль, чурбаны будет?
– Хозяюшка, ты ехала бы домой, отцу ты нужнее, чем нам, – выговорил наконец самый пожилой из мужиков, лет пятидесяти.
– Я подвалом интересуюсь. Денег вам дам, чтобы несколько камней перевернули.
– Смотря какие камни – может, они с тонну весом. Килу наживать никому не хочется, – ответил мужик. – Что там под камнями? Золото спрятано?
И мужики засмеялись. Видели они этого золота немало: битые черепки да ржавые железки. Ну, ложка блестящая заваляется. Не факт, что серебряная – хорошо, если никелированная. Правда, может случайно оказаться и сокровище: глиняный горшок, а в нем деньги медные, старинные, рубли да полтины. Копари такие находки любят, но тут они не бродят.
Когда разобрали избу всю до бревнышка, выворотили доски половые, открылся и подвал. Он был не очень глубокий. Иваныч в него всегда согнувшись заползал, когда таскал на зимнее хранение картошку, а при жене еще и банки с соленьями. Пахло гнилью, сыростью. Это была утоптанная яма внутри фундамента, выложенного из камней разной величины. По углам лежали камни огромные, гранитные, тесаные.
– Видать, памятники могильные, гранитные, – переговаривались мужики. – Тут, может, потайное кладбище у вас? Гробы в земле гниют? Вы часом не чернокнижники?
И было непонятно, шутят они или побаиваются уже. Наконец, старшой спросил:
– Может, полицию вызвать, на всякий случай? А то мы сейчас такое тут откопаем…
Ольга молчала. Действительно, чего тут рыться? Отец чудит перед смертью… Ни о каком прабабкином золоте родня никогда не слыхивала.
– Ну давайте хоть один камень отвернем, – попросила она.
Смеркалось, начинал крапать дождь. Мужики сердились. Лишь когда она добавила им денежку, принялись они подкапывать один из угловых камней. Подкопали, пошевелили его, покряхтели, поплевали на руки, кое-как опрокинули набок, потом еще раз кувырнули, и он завалился тыльной стороной наземь, лицевой кверху. Понять, где какая сторона, было трудно, но все-таки на одной проступили буквы – видимо, это и была фасадная сторона надгробия. Прочесть надпись без навыка было трудно, а иные буквы – невозможно.
– «Орденов кавалер», – закричал, присмотревшись, парень, самый из всех зоркий и начитанный.
– Ого! Это ж дворянского звания человек, барин, – загудели мужики. – Важная особа! Вот так находка! Неужели тут его могила?
– Могилы тут не может быть. Камни от церкви взяты, после революции. Копайте, не бойтесь.
Ольга повеселела. Может, прав отец, что-нибудь получится, премию какую-нибудь дадут за находку. Надо в районный музей сообщить. А вдруг там что-то ценное под камнем было спрятано?
Покопались в ямке, оставшейся на месте, откуда оттащили камень. Ничего там не было, кроме глины и песка. Конечно, букашки были, муравьи рыжие, червь извивался, разрубленный лопатой. Нету котелка с денежкой. Нету сундука кованого. Или он глубже закопан? Усталые мужики наотрез отказались ворочать остальные камни: никаких денег не хотим, темень подступает, по домам надо! И уехали на своих двух тракторах. Всего и дров-то…
А Ольга, свидетельница смерти отеческого дома, где мать ее жила, где их с братом детство промелькнуло, пошла к большаку, с которого можно уехать в город, домой. И было ей просто не по себе, очень грустно было. Нету больше дома родительского. Аж слезы из глаз капали, да еще и дождик сеял, лицо умывал. Шла она три километра проселочной дорогой и не боялась ни волков, ни медведей. Тут они в сентябре близко к жилью еще не ходят, кругом поля да поля. Жаль, песика пришлось отдать старухе на краю деревни: в городе он лишний.
…Жизнь как-то не сложилась у Ольги. Муж давно ушел от нее и спился, пропал. Детей не было. Замуж вышла рано, в восемнадцать, а хорошей замужней жизни не повидала… Со свадьбы еще не заладилось. И вспомнила Ольгуша свою свадьбу.
Как раз в сентябре играли свадьбу, по крестьянскому экономному обычаю, чтобы на огурцы да помидоры не тратиться, на картошечку да капустку – со своего огорода взять. Свинью надо зарезать, баранчика, котлет наделать, холодца… Все равно накануне мать с отцом ездили в Москву – колбасы вареной да копченой только там и можно было купить в восьмидесятые… Там и конфет шоколадных набрали, и даже пару тортов больших привезли. Застолье намечалось по деревенским меркам знатное. Водки, которую по талонам тогда покупали, пять ящиков стояло в избе, самогонки тоже порядочно запасли, как положено… Исстари ведется обычай всю деревню пригласить, а тут полсотни жителей, да еще сколько незваных явится, из окрестных сел – повсюду друзья да кумовья. Холодильник всех мясных запасов не вмещал; благо подпол прохладный, да не все и туда поставишь, пропахнет. Волновались, как бы продукты не попортились, никто чтобы желудком не пострадал.